Текст книги "Се ля ви… Такова жизнь (сборник)"

Реставрация. Письмо от Кати

В Штатах и особенно у Тома Колдера Батюшков многому научился. Возвратясь в Россию, он сам стал настоящим предприимчивым, как американец. Знал, где и как оформлять новую фирму. Назвал ее частным медицинским предприятием «Батюшков и К°». Все формальности оформил быстро чиновник, которому было дадено «на лапу».

В районной поликлинике, ближе к квартире, Иван Петрович взял в аренду несколько комнат, отгородил их от общего коридора и сделал свой отдельный вход с торца здания. Здесь же повесил вывеску, не броскую, с традиционной медицинской змеей и чашей. Договоренность об аренде тоже состоялась быстро, потому что кроме арендной платы Батюшков обещал лично начальнику поликлиники ежемесячный «конверт» с определенной суммой и опять-таки «на лапу» предложил конверт с солидным авансом. В две недели отремонтировал и обставил свою половину. На комнатах появились таблички: «Главный врач Батюшков И.П.» Рядом приемная, где работала Елизавета Николаевна. Она принимала клиентов, разъясняла им условия контракта и правила поведения до и после операции. Устанавливала очередность и вела бухгалтерию. На этот раз величину гонорара она не определяла на глаз, как это было при первых опытах мужа, плата была определена в зависимости от количества сеансов, то есть степени ожирения клиента. Две операционных, в одной принимал сам Иван Петрович, в другой – Андрей, который приобрел достаточный опыт еще в Нью-Йорке.

Не забыл Иван Петрович и о рекламе, и о тюбиках с кремом – дооперационным и послеоперационным. Помнил слова Тома – с двух тюбиков больше в кассу капает. Тюбики заказал Андрей на фирме, которая изготовляла косметику и разные кремы для ног, для рук, для белизны и нежности лица и даже для загара. Тюбики со своим логотипом «Батюшков и К°», содержимое их отличалось лишь цветом и запахом: один розовый – и запах в нем розы, другой зеленоватый – и запах в нем мятный. Кремы действительно помогали смягчать тело перед процедурой и успокаивали после нее. Хотя содержимое в них было идентичное, но это, как говорится, был секрет фирмы. Накапывало за эти тюбики немало, и в этом заключалась их главная польза. Гостиницу и столовую Батюшков не открыл, не хватало денег. На то, что было создано, ушел весь кредит, который был взят в банке, под залог квартиры. Очень боялся Иван Петрович кредитных и залоговых обязательств, помнил, как в Америке в один день лишился всего из-за невозможности оплачивать проценты по этим проклятым кредитам. Но для открытия нового предприятия иного выхода не было, пришлось заложить квартиру. Батюшков был уверен – дело пойдет, деньги потекут, как Штатах. И он не ошибся. Добрая слава о его чудесном избавлении людей от лишних жиров распространялась широко и быстро даже без рекламы. Клиенты ожидали очереди месяцами. Надо было расширять клинику. Никаких препятствий к тому не было. Правда, мучили мелкие блошки: инспекторы – противопожарные, санитарные, налоговые, но они, получив мзду, оставляли в покое на некоторое время.

В общем, права была Елизавета Николаевна, сказав однажды:

– Не надо было тебе убегать, Америка сама к нам пришла.

Теперь об Америке вспоминали, только беспокоясь о судьбе Кати – как она там? Больше года прошло, а от нее нет вестей.

И вообще, как-то не ладилось с детьми: Катя за океаном, Андрей, хоть и рядом, но странная у него складывается жизнь. Родителей вроде бы слушается, особенно отца, ему никогда не перечит. Но какой-то он замкнутый, себе на уме. Свой и в то же время непонятный. То, что тайком регулярно выпивает, это известно, и не велик грех, лишь бы не спился. Но он увлечен работой и особенно дорожит заработком. Поэтому сдерживается насчет алкоголя, опасается – руки будут дрожать, и отец может отстранить от лечебных процедур.

Настораживало родителей и другое. Андрей уже не только зрелый, но даже перезрелый для женитьбы мужчина. Здоров, красив, все при нем. В отца – рослый, широкоплечий – Аполлон! А избранница у него не появляется. И не потому, что он к женщинам равнодушен. Совсем наоборот! Женский вопрос как раз и беспокоил родителей. Андрей во время лечебных процедур видит много голых женщин. И приходят не только пожилые толстухи, но и молодые, совсем еще не безобразные дамочки и даже девушки, они хотят подправить фигуру. Андрей, как искусный скульптор, формирует им бедра и попочки, по их желанию. А у некоторых пациенток, кроме скульптурных потребностей, возникают и сексуальные желания. И Андрей кое-кому не отказывал. Знакомство продолжается и после лечения. Ну, ладно бы увлекся одной из них по-настоящему, женился бы, так нет, избаловался, на одной остановиться не хочет. Тем более выбор большой. Надоела очередная, других пруд пруди! И лежат они перед ним голенькие, соблазнительные, одна другой лучше.

Вот так и разбаловался. Родители стали беспокоиться. Мать однажды с намеком пошутила:

– Ну, ты, петушок, долго еще будешь курочек топтать? Смотри, для заведения потомства сил не останется.

Андрей покраснел, насупился:

– Ты что, мама. Зачем такое говоришь?

– Затем, что жениться пора. Мне уже внуков понянчить хочется. Катя, видно, навсегда пропала. На тебя одного надежда. А все никак не определишься. Про бабу говорят: по рукам пошла, а о тебе как сказать?

Андрей замкнулся. Махнул рукой, ушел, не ответив.

Отвлекать Андрея от соблазнов родители решили загрузкой делами. Отец пригласил его в кабинет, подчеркнув тем самым официальность разговора, и сказал:

– Займись-ка ты созданием отеля со столовой, как в Штатах у нас было. Найди поблизости небольшую гостиницу, оформи аренду и преврати ее в наш приклинический пансионат.

Наконец пришло письмо из Нью-Йорка. Первое за минувший год. Родители после сокрушительных предположений о судьбе Кати постепенно смирились с мыслью о ее гибели. Целый год ни строчки, ни звонка по телефону. И вдруг это послание. Елизавета Николаевна вскрывала конверт дрожащими руками, хотя адрес, написанный знакомым Катиным почерком, обнадеживал – жива!

А письмо дочери было в духе ее быстрого говорка:

«Здравствуйте, дорогие, любимые папа, мама и Андрюша!

Я жива, здорова, счастлива! Родила сыночка! У нас с Джимом теперь шоколадный мальчик. Решили в честь тебя, папа, назвать Ваней. Джим произносит это имя с мягким знаком – Ванья. Ванечка не такой черный, как Джим, и не такой белый, как я. В общем, кофе с молоком. Чудесный парень! Дрыгает ножками, как папа, наверное, тоже будет степ-мейкер! Я уже степ-мейкерша, выступаю с Джимом в ресторанах. У меня, кроме степа, хорошая фигура. Ваню, как только начнет ходить, начнем тренировать степу. Будет у нас потрясающий номер. Представляете: выходим мы с Джимом под ритмичную музыку, на руках у меня завернутый в одеяло ребенок. Ему будет годика три-четыре, но в одеяле он будет одет, как малютка, в памперсах, на ножках пинетки с бантиками, но подошвы у них твердые для чечетки. И вот младенец вскакивает на столе и вместе с нами начинает бить степ! Успех будет потрясающий! Нас будут приглашать нарасхват! Мы хорошо заработаем. И тогда пригласим вас в гости.

Я вас обнимаю и целую! Джим и Ванюша тоже.

Ваша взбалмошная дочь – Катя».

Ну, слава Богу, жива, с облегчением вздохнула Елизавета Николаевна, даже пошутила:

– Пусть даже шоколадный, но все же наш внук. И назван хорошо – Ванечка!

Рэкетиры. Сердечный приступ

Лечебное учреждение «Батюшков и К°», наконец, заработало в полном объеме: основной операционный корпус сверкал стерильной чистотой, белой мебелью и белым фирменным оборудованием. Гостиница и кафе-столовая являла собой нечто среднее между санаторием и отелем. Клиенты записывались на очередь за месяц. Андрею купили по его выбору джип «Чероки». Елизавета Николаевна отказывалась менять на иномарку своего «жигуленка».

– Бегает отлично. Меня слушается. Привыкла я к нему.

Для себя Иван Петрович машину покупать не захотел. На дачу ездил с женой на «жигуленке», по делам возил Андрей на своем красивом джипе. И вообще, некуда ездить – с утра до вечера Иван Петрович, как он сам шутил:

– У станка, жир выкачиваю, деньги накачиваю.

В общем, дела шли очень хорошо. Но Иван Петрович почувствовал усталость. После того как Андрея перевели на отель, основная нагрузка легла на Батюшкова-старшего. Жена помогала по линии административных обязанностей. Мужу она советовала:

– Подготовь двух-трех, а может быть, даже пятерых операторов. Все равно придется расширяться. Желающих лечиться все больше и больше. Пусть операторы под твоим наблюдением трудятся. А ты отдыхай – заслужил. Такое дело наладил! Теперь, слава богу, деньги есть и перспективы прекрасные.

Елизавета Николаевна была права – все было на взлете. Будущее просматривалось еще лучезарнее.

Но оказалось, это видели и понимали не только Батюшковы.

Однажды вечером, когда все сотрудники закончили рабочий день и разошлись по домам, Иван Петрович сидел в своем кабинете, к нему вошли двое. Они были одеты в кожаные куртки, под которыми выпирали накачанные мускулы. Физиономии и особенно глаза у них были весело-иронические. Один – белобрысый, голубоглазый, второй – черный, явно «кавказской национальности». На лицах у них масок не было, но и без этого ясно – рэкетиры, «братки», какими их обычно показывают в детективных сериалах.

Они сели на стулья напротив Ивана Петровича, развязно развалились и продолжали иронично смотреть на Батюшкова.

Наконец, белобрысый молвил:

– Иван Петрович, мы вас не беспокоили, пока вы налаживали фирму. Теперь у вас все о’кей. Бабки загребаете приличные. Нехорошо одному жить хорошо! Пора делиться.

Иван Петрович понимал, с кем имеет дело и на что они намекают, но все же спросил:

– О чем вы говорите? Кто вы? Почему считаете возможным предъявлять мне какие-то требования?

– Все ты, Иван Петрович, понимаешь!

Переход на «ты» и холодок в голосе показывал, что визитеры дальше шутить не намерены.

– Твоя фирма в нашей епархии. Ты должен платить ежемесячно двадцать процентов от своего дохода. Мы много не берем. Понимаем, тебе тоже надо крутиться.

– Но с какой стати?

– Такой порядок, Петрович, не прикидывайся и не жмотничай. Двадцать процентов назначил наш шеф сегодня. Будешь упираться – завтра процент увеличится до тридцати. Ну, а если вообще откажешься или, не дай бог, вздумаешь заложить нас, твоя лечебница сгорит, – он помедлил, развел руки и, улыбаясь, закончил: – А сам ты в этом случае можешь сыграть в ящик.

В полной растерянности Иван Петрович не знал, как поступить, что ответить.

– Как-то все неожиданно. Непонятно.

– Нечего понимать, все начистоту. Я объяснил, предупредил. А ты выбирай. И мой совет – не трепыхайся. Тебе же хорошо будет. Мы тебя крышуем, ты спокойно бабки заколачиваешь.

– Сегодня пришли вы, завтра придут другие.

– Если придут, скажешь – я дружу с Фомой. И они отвалят. В нашем районе Фома старший. Усек? Никто больше тебя доить не имеет права.

Наконец, строго заговорил и кавказец:

– Ну, все, базар закончен! Делаешь первый взнос – двадцать кусков.

Батюшков пожал плечами:

– У меня таких денег нет. Деньги в банке.

Так же строго кавказец приказал:

– Возьмешь в банке. Мы завтра придем, вечером. Баксы неси еврами, доллары сейчас не котируются. Все. Пошли, Сивый.

И они ушли. Иван Петрович позвонил Андрею:

– Приезжай за мной. Мне плохо. Отвезешь домой.

Дома сын участливо спрашивал:

– Что стряслось, па? У тебя лица нет.

Отец рассказал о визите рэкетиров. Потирал грудь. Сосал валидол. Охал.

– Может быть, «скорую» вызвать?

– Погоди. Отойду. К тому же телефон наш, наверняка, прослушивается. Рэкетиры могут подумать, что мы через «скорую» в милицию хотим заявить.

– Я по мобильнику.

– Погоди. Накапай мне чего-нибудь. В шкафчике на кухне флакончик с микстурой Вотчала был.

Андрей принес рюмку с лекарством. Отец выпил, лег на диван. Сын сел рядом. Помолчали.

– Худо мне, – сказал Иван Петрович, – наверное, придется «скорую» вызывать. Маме на дачу позвони, пусть приезжает.

Андрей пошел в гостиную, где на тумбочке красного дерева стоял красивый, под старину, телефон. Но звонить не стал. Растерянность и сострадание к отцу сменились на его лице строгой сосредоточенностью. Он о чем-то напряженно думал. Возвратясь к отцу, тихо сказал:

– Первый звоночек у тебя еще в Штатах был. Теперь второй намечается. Ты извини, па, может быть не вовремя, хочу тебе напомнить: все может быть, а ты оставишь нас с мамой в неведении, унесешь с собой тайну.

Иван Петрович хотел было встать, но Андрей удержал его.

– Ни-ни, не колыхайся. И еще раз извини. Но сам понимаешь.

А Батюшкову от этого неприятного разговора стало еще хуже. Он прижал руки к тому месту, где сердце. И вместо того, чтобы упрекнуть сына в словах о преждевременной его кончине, скрученный острой болью, простонал:

– А ты, пожалуй, прав. Мне очень плохо. Вот слушай – тайна заключается в том, что ее вообще нет. Не существует!

– Как это? – поразился Андрей.

– А вот так. Все, кто хотел ее разгадать, и особенно Том в Америке, перепробовали в анализах все и ничего не открыли, потому что нет никакого растворителя.

– Ничего не понимаю!

– У пациентов Тома в Майами воспаления начались потому, что они придумали свои растворители. Я всем голову морочил, когда покупал разные химикаты и вроде бы приготавливал из них свой таинственный растворитель. А его нет. Все гениальное просто. Великие открытия совершались случайно. И я тоже случайно сделал свое. Проводя опыты над жирами с разными химикатами, я испытал их сотни. Все кончалось неудачей. И только однажды жир растворился и покорно потек, пошел на удаление. Оказалось, что я в тот раз то ли от усталости, то ли по недосмотру не зарядил в аппарат никакого растворителя. Аппаратура работала с пустым баллончиком. Вот я и открыл: растворителем жира является азот, который находится в воздухе. Я сделал тайной это открытие. Все, кто хотел ее разгадать, ломали голов, составляя различные комбинации из химикатов. Всю таблицу Менделеева перепробовали в различных сочетаниях. А секрет в том, что не надо ничего добавлять. Только из воздуха подавать под кожу азот более концентрированный, что и делает мой баллончик, который я назвал просто датчик воздуха. Вот так, сынок. И ты храни эту тайну. И чтобы те, кто будет за ней охотиться, шли по ложному следу, регулярно покупай побольше химикатов и колдуй в одиночестве, якобы составляешь уникальный растворитель. А химикаты, без свидетелей, в канализацию. Только в канализацию и без свидетелей.

После этого непростого разговора, который тоже ударил и по сердцу, и по нервам, Ивану Петровичу стало совсем плохо.

Андрей вызвал «скорую помощь». Врач и медсестра быстро раскрыли чемоданчик для снятия кардиограммы.

Но оказалось все напрасно. Врач тихо сказал Андрею:

– Ваш отец скончался…

– Что вы говорите! Этого не может быть! Включайте еще раз ваш прибор.

– Все кончено. Мы забираем его в морг.

– Зачем в морг?

– Так полагается. На вскрытии будут определены причины, и вам выдадут свидетельство о смерти, для формальностей, связанных с похоронами.

Пришли из санитарной машины помощники в синих халатах с носилками и унесли тело Ивана Петровича.

Да, теперь уже тело!

В жизни с каждым когда-то случается подобное. Этого еще никто не миновал. У Батюшкова после стольких радостей и печалей, взлетов и падений, и даже приключений, конец наступил так неожиданно. И рано. Был он еще совсем не старый, и даже болезни не было какой-нибудь долгой и медленно сводящей в могилу. Миг, и не стало человека!

Однажды мы уже вспомнили поговорку: «Пришла беда – отворяй ворота». Так и в этом случае несчастья продолжались. Елизавета Николаевна примчалась на своем «жигуленке» с дачи, когда мужа уже увезли.

– Что случилось? Где он?

Андрей не знал, что сказать. Он боялся: правда может сразить и маму наповал, замялся, отводил глаза, несвязно мямлил:

– Увезли на «скорой». Может, обойдется.

– Куда увезли? В какую больницу? Я поеду к нему!

– Не знаю, куда увезли. Подождем. Они обещали позвонить. Успокойся, ма.

Но позднее, когда мама вроде бы немного успокоилась, Андрею все же пришлось рассказать о рэкетирах, визит которых он считал главной причиной сердечного приступа. Потом, опять-таки с оттяжками, с оговорками все же пришлось произнести роковое:

– Папа скончался.

После этих страшных слов будто повторилось все происшедшее с Иваном Петровичем: и у мамы был сердечный приступ, «капли Вотчала», «скорая помощь», электрокардиограмма, уколы. Только Елизавету Николаевну не увезли в больницу, а оставили под присмотром Андрея, снабдив лекарствами и указаниями, как их применять. И номером телефона «на всякий случай».

* * *

На этом кончается мое плавное повествование о жизни семьи Батюшковых. И не только потому, что Иван Петрович умер. Дальше происходили события типично детективного характера, о которых мне придется рассказывать, уже не находясь в доме Батюшковых, а как бы со стороны, вместе с вами, уважаемые читатели.

Следствие

Телефон в квартире Батюшковых не умолкал. Звонили сотрудники, которые очень уважали и любили Ивана Петровича. Звонили и высказывали соболезнования многие клиенты, узнав о постигшем горе. Всем отвечал Андрей печальным, тихим голосом страдающего человека. Но один звонок заставил его на несколько мгновений онеметь:

– С вами говорит следователь прокуратуры Вяткин, прошу вас не отлучаться, я скоро приеду.

– А зачем? – пролепетал Андрей.

Мать заметила перемену в лице сына, спросила:

– Кто звонил?

– Следователь… Может быть, насчет рэкетиров. Но мы никуда не заявляли.

– Что сказал?

– Сейчас приедет.

И приехал. Молодой, с короткой модной стрижкой, не по возрасту усталым с желтизной лицом. Он показал удостоверение и задал странный вопрос:

– У вас есть скотч?

– Зачем вам? – изобразив крайнее удивление, спросил Андрей.

– Прошу вас отвечать на вопрос: есть ли у вас скотч? – Следователь обвел взором комнату и тут же воскликнул: – Впрочем, я его вижу.

Он подошел к серванту, на котором лежал рулончик скотча.

– Вот и прекрасно, обойдемся без обыска.

Елизавета Николаевна в крайнем удивлении:

– Объясните, пожалуйста, что все это значит?

– Объясню и зафиксирую как протокол допроса.

Он сел к столу, раскрыл кейс, достал бланк и приступил к заполнению его. (Для краткости я опускаю многие анкетные данные).

– Скажите, пожалуйста, гражданин Батюшков, кто находился в квартире в час кончины вашего отца?

– Я и он. Больше никого не было.

– Когда вы вызвали «скорую помощь»?

– Сразу, как только ему стало плохо.

– Не помните время?

– Не помню

– В приемной «скорой помощи» записано время вызова – 14.25.

– Может быть, я на часы не смотрел.

– И напрасно. Машина выехала к вам немедленно. Через пятнадцать минут врач был у вас – это значит в 14.40. Не кажется ли вам странным, что за пятнадцать минут ваш отец не только скончался, но и остыл?

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Я говорю о том, что умерший человек не мог остыть за такой короткий срок. Значит, вы позвонили, когда он был уже мертвый. А почему вы не звонили, пока он был еще жив? Ну, допустим, даже в агонии.

– Я звонил из холла маме на дачу, пришел от телефона. Смотрю, он совсем плох, вызвал «скорую», считая, что он еще живой.

Следователь взял в руки рулон скотча, показал его Андрею:

– Эта штука вам ничего не напоминает?

Андрей побледнел и отвернулся. Следователь жестко сказал:

– Ну, хватит ходить вокруг да около. Гражданин Батюшков Андрей Иванович, вам предъявляется обвинение в убийстве отца Батюшкова Ивана Петровича. Экспертиза установила: отец ваш скончался не от сердечного приступа, а от удушья. Вы задушили его, заклеив рот и нос вот этим скотчем. Микроскопические следы клеящей ленты обнаружены на лице трупа. Я думаю, экспертиза подтвердит идентичность ленты в этом рулоне и тех микрочастиц, которые обнаружены на лице вашего отца. Зачем и почему вы убили его? Я не спрашиваю как, мне это ясно.

Пронзительный вскрик Елизаветы Николаевны прервал допрос.

Опять приезжала «скорая помощь». На этот раз она увезла больную без сознания в больницу. Там она и скончалась, не в состоянии была перенести смерть любимого мужа и то, что убийцей стал ее сын.

После ареста на первом допросе следователь сказал Андрею:

– Ваше дело в моей десятилетней практике первое такое легкое. В смысле раскрытия. Не было преодоления запирательства обвиняемого. По сути дела, при первой нашей встрече, еще до вашего ареста, все выяснилось. Я нашел. Даже не нашел, а увидел скотч. И вы признались в убийстве. Кроме формального следствия меня просто из любопытства интересует: почему вы так легкомысленно поступили? Почему не спрятали улику? Я имею в виду этот скотч?

– Я был уверен, что «скорая помощь» зафиксирует смерть от сердечного приступа.

– А я сначала подумал, что вы купили и положили на виду другой рулон скотча. Если бы вы это сделали, было бы труднее доказать вашу вину.

– Я не преступник и не знаю уловок вводить в заблуждение следствие.

Следователь улыбнулся:

– Вы правы только наполовину. Вы преступник, это несомненно. И я обязан подготовить для суда все формальности. Итак, первый вопрос: вы признаете себя виновным в убийстве вашего отца Ивана Петровича Батюшкова?

Андрей твердо сказал:

– Признаю. И заслуживаю самого строгого наказания.

– Наказание определит вам суд. Почему вы совершили это преступление? Какие были на то причины – ненависть, месть с вашей стороны или оскорбления, преследования с его стороны?

Андрей и сам не мог понять, как это неожиданно и быстро произошло, честно рассказывал:

– Какое-то затмение рассудка. Я совершал это как-то механически. Видел раньше в кинофильмах, как убивают людей легко и быстро. И я, по инерции, увидел этот проклятый скотч, подумал – миг, и все будет кончено.

– А причины? Не ради киношного эпизода вы на это решились. Должны быть причины, цель?

Признаваться было стыдно, однако Андрей решил не только ответить следователю, но и осудить себя, как бы не было позорно и подло:

– Всему вина – деньги. Я видел, как шикарно живут люди, имеющие большие деньги.

– Но у вас было все – квартира, машина. Отец вам ни в чем не отказывал.

– Это не то. Много лет я зависел от отца. Мне хотелось жить на широкую ногу самостоятельно.

– Можно было договориться об этом с отцом. Попросить его выделить вам капитал, он помог бы организовать ваш собственный бизнес. Я думаю, он не отказал бы. Он очень любил вас.

Спазмы сдавили горло Андрея. Не мог отвечать. Наконец, он поднял глаза, влажные от слез.

– Вы правы. Я прошу вас, не мучайте меня. Ведь я во всем признался. Оформляйте и судите. Пожалуйста, избавьте меня от этой пытки.

– Андрей Иванович, вы сами виноваты, что мне приходится вести с вами такой неприятный разговор. Поэтому вам придется отвечать на все мои вопросы.

Как только заканчивался очередной допрос и Андрей оставался наедине со своими мыслями, перед ним вставали глаза отца, полные ужаса. Он не мог избавиться от этого страшного видения.

В камере, куда перевели Андрея в ожидании суда, оказался старенький длинноволосый седенький старичок. Андрей надеялся в беседах с ним отвлечься от преследующих глаз отца. Но старичок оказался неразговорчивым. Однако потом все же пришло время знакомиться.

– Евлампий, – представился старичок.

– А отчество? – спросил Андрей. Такого пожилого без отчества называть неловко.

– Я священник. Для всех нас отец един – Господь Бог. Поэтому родитель-батюшка не поминается.

– И за что же вы, святой отец, сюда угодили?

– За доброе дело, сын мой.

– Так не бывает. Сюда за добрые дела не сажают.

– Так-ить, каждое дело, с какой стороны посмотреть, может быть добрым или недобрым. Смотря за что убил. Я тоже убивец по уголовному кодексу. А по справедливости, по суду Божьему, я послужил вере.

– Не понимаю, батюшка, как это может быть. По вере одно, а по уголовному кодексу – другое.

– А вот как. Появился антихрист в образе тоже священнослужителя. Город Вятка небольшой. Но смутил своими сатанинскими проповедями этот еретик почти всех прихожан.

– Что же он проповедовал?

– Не стану повторять его крамолу. Сомнение зарождал в подлинности православной веры. Увещевали его старшие пастыри, спасти пытались. Но он в своем богохульстве погряз до неисправимости. Отлучили его от церкви, лишили духовного сана. Он секту создал. Помрачил рассудок очень многим. Другие верующие стали роптать. И чтобы пресечь зло, нашелся один подвижник и ночью зарубил топором еретика. Сделал доброе, богоугодное дело.

Андрей возразил:

– Не может быть убийство богоугодным. В Библии сказано – не убий.

– Может, – наставительно сказал старец. – Во время войны церковь, священники молились и благословляли наших воинов на подвиг ратный, и они истребляли многих наших ворогов. Так что в святом учении имеется в виду: не убий ближнего своего, а насчет ворога и служителя антихристу не указано.

– А ты, мил человек, кого лишил жизни?

– Богатого человека, хотел его деньгами завладеть.

– Вроде ты на бандита не похож.

– Я и не был бандитом. Один раз в жизни представился случай большие деньги заиметь, и вот – бес попутал. Даже не бес. Неверующий я. Сам, без всякого беса много лет хотел стать богатым. Жаждал этого. Ночами мечтал, как заживу славно.

Сосед помолчал. Потом тихо молвил:

– Да, грех твой велик. Может быть, лишил ты жизни человека достойного, честного.

– Так и было. Он был очень хороший человек.

– Вот видишь. И правильно мыслишь, бес тут ни при чем. Главная беда твоя, ты тоже сам сказал – нет у тебя веры. Если бы ты верил, может и оберег бы тебя Господь.

– Не верил. Пусто было в душе…

– Так не бывает, сынок. Даже наука говорит: природа не терпит пустоты. Была в тебе другая, своя вера.

– Как это может быть? – удивился Андрей.

– Очень просто. Сейчас в России настала такая пора, когда многие забыли не только Бога, но отвергли всякие «измы» – марксизмы, ленинизмы, а взамен для души ничего не дали.

– Ты не прав, батюшка, – пришел новый «изм» – капитализм.

– Пришел, да не нашел. Капитализм во многих государствах процветает. И люди там живут неплохо, и вера какая ни на есть – христианская, мусульманская, иудейская – людей объединяет. А у нас капитализм не получился.

– Так что же у нас?

– Джунгли, сынок, в которых все построено на борьбе за деньги, на себялюбии, на эгоизме.

– Вот видите, опять «изм».

– Да, только эгоизм не имеет теоретической основы. Вот ты убил человека не из-за каких-то идейных побуждений, а движимый своей алчностью, эгоизмом. Ты и есть порождение того дьявольского наваждения, которое несут пришельцы, бесовские посланники. Вот я устранил одного из них. Я сделал доброе дело. Послужил вере и отечеству.

– А совесть не мучает?

– Нет. Совесть моя чиста. Потому что, повторяю, я послужил вере и отечеству.

Андрей был озадачен не только философией старца, но и оценкой своего поступка в этой философии и особенно точным, неблаговидным его определением – эгоизм. Как ни стыдно, ни обидно, ни позорно, а ведь прав этот старичок!

Вспомнились Андрею в эту ночь и рассуждения Тома Колдера о том, что бизнесмен не имеет национальности. Он тогда о себе сказал: для делового человека национальность не обязательна. «Я американец, но был русским, мог стать французом, итальянцем, мексиканцем – кем угодно на бумаге, в паспорте. Бизнесмен – космополит, у него нет родины. Цель его жизни – деньги, с ними он хозяин на всей Земле!»

Андрей улавливал явное сходство суждений Тома и соседа-старика. Напрашивался знак равенства между деньгами и эгоизмом. Земной шар для Тома и ему подобных лишь поле деятельности, а урожай на этом поле – деньги только для себя, любимого. Вот и соединились эгоизм и деньги в какую-то новую движущую силу.

И опять возникли дикие, испуганные глаза отца. Андрей вскочил с койки, стал шагать по маленькому пространству от двери до окна. Хотелось опять поговорить со стариком, о чем угодно, лишь бы избавиться от страшного видения. Но старик спал.

Андрей подумал: вот, тоже убил человека, а совесть его чиста. У него вера, а у меня деньги. Будь они прокляты! Хорошо ты пригвоздил меня, старичок. Точно определил – эгоизм, ни отца, ни матери не пощадил. И опять возникли полные ужаса глаза отца. «Как же я мог пойти на это? Господи, помоги мне подохнуть. Никогда ни о чем тебя не просил, Господи, помоги подохнуть».

Может быть, Андрей произнес эти слова вслух. Старичок, не поворачивая лица от стены, вдруг сказал:

– Господь добрый. Молитв не знаешь – молись по-своему, как сумеешь. Господь добрый, может, пошлет тебе утешение.

Андрей возмутился и закричал:

– Разве можно такое прощать! Молчи, старик, ты даже не представляешь, какой я злодей! Нет мне прощения, и не хочу я прощения! Я хочу только одного – подохнуть. Но не повешусь до суда. Надо, чтобы люди услышали, узнали, увидели, какая я сволочь!