Текст книги "К лучшей жизни (сборник)"

Несмотря на бесконечную работу, семья переживала скудное существование. Дети сладостей не ели вообще, молоко и мясо ели только по великим церковным праздникам. На праздник Святой Пасхи Корепины в их семью обычно передавали крынку молока и варево из мяса. В этот день в доме был настоящий праздник.

Прошла зима. Весной и летом было не до учебы. Целыми днями они с Ленькой пропадали на реке с удочками.

Было тихое прохладное утро. Не доходя до реки, они с Ленькой разошлись, каждый к своему месту. Осторожно ступая по мокрой от росы траве, Вася подкрался к берегу и остановился у воды. Накануне он слишком быстро выбежал на берег и увидел, что в глубину уходят какие-то крупные рыбины. После этого он подползал к берегу на корточках и удочку разматывал далеко от воды. Вот и теперь, поеживаясь от холода, Вася сел на высокую кочку, буйно заросшую осокой. Насадил на крючок большого красного червя и забросил в реку. Березовый поплавок медленно проплывал по речному плесу. Назойливо гудели комары. Поплавок закачался и резко нырнул под воду. От волнения Вася подсек слишком сильно, и в ту же секунду над его головой пролетела и упала в кусты, как ему показалось, большая рыба. Он осторожно выпутал снасть из веток и вытащил из кустов пескаря. Вася насадил нового червя и забросил снова. Тут же клюнул еще один пескарь, только поменьше. Рыбалка обещала быть успешной. Он забросил вновь, но вдруг за его спиной раздался голос Леньки:

– Ну что, рыбак, опять мелюзгу ловишь.

Вася повернулся к нему и оробел:

– Вот это да!

В руке Ленька держал кукан, на котором висело два больших горбатых окуня. Таких окуней Вася еще никогда не ловил.

– Где поймал?

– Вон на том омутке, – Ленька махнул рукой в сторону, где река делала поворот.

– Я вчера там был, две плотвички изловил.

– Так уметь надо ловить, – Ленька подтянул повыше шаровары. – Айда, Васька, со мной. Еще не таких поймаем.

Вася вспомнил про увиденных больших рыб, но Леньке ничего не стал говорить, а только подумал: «Ну погоди, хвастун, я тебе покажу каких рыб надо ловить.»

И в то же время, сделав недовольное лицо, сказал:

– Нет, я здесь буду рыбачить.

– Ну, смотри, а я пройду дальше.

И Ленька, забросив удочку на плечо, пошел вдоль реки искать свое рыбацкое счастье.

После прихода Леньки клев прекратился. Вася забрасывал правее и левее, но поплавок оставался неподвижным.

Чиркая крыльями по воде, летали стрижи и на другом берегу скрывались в норках издырявленного песчаного обрыва.

Долго ждать поклевки Вася не любил. Он знал, что впереди у него много еще таких омутков. Он встал во весь рост и подошел к воде. Поднявшееся солнце просвечивало воду насквозь. Недалеко стояли рыжие пескари, от берега медленно удалялась стая уклеек. Крупной рыбы не было. Вася огляделся. Можно было пойти вверх по течению на Ленькино место, где ловились окуни, но он решил перейти на другую сторону реки, где был крутой берег. Смотав удочку, Вася снял шаровары, скрутил их и положил в сумку. Подошел к броду и стал переходить речку. Вода была теплая, доходила до пояса, и он шел с удовольствием, как вдруг слева, в небольшой промоине, он увидел необычную картину: на фоне желтой гальки на дне стояли огромные серые рыбины. Они стояли против течения, медленно шевеля хвостами. Это были сазаны. Он попятился назад, вышел на берег и, оставив там сумку, с одной удочкой подкрался к промоине. Крупный красный червь медленно плыл у самого дна. Среди сазанов началось еле заметное движение. Вася перезабросил удочку еще раз, вдруг что-то мелькнуло в глубине и в этот момент сильно рвануло удилище. Следующие несколько мгновений он не помнил, а только видел согнутое в дугу удилище и натянутую до предела нитку. Что-то огромное и сильное тащило его в сторону. «Только бы нитка выдержала», – почему-то подумал Вася и, широко расставив ноги, еще крепче сжал удилище в руках. Сазан таскал снасть из стороны в сторону. Он пытался уйти то в водоросли, то вниз на течение. В памяти Васи проносились слова отца, из которых он помнил одно: держать рыбу на согнутом удилище и не дать нитке ослабнуть. Вдруг сазан остановился, и Васе удалось немного подтянуть его к себе. Рыба сначала поддалась, но потом снова потянула вниз и остановилась. Вася оглянулся: «Ну где же Ленька, когда нужна помощь, его как всегда нет». Он стал потихоньку отходить к берегу. Сазан почуял опасность и резко рванулся, но силы его были на исходе. Переждав рывок, Вася потащил рыбу к берегу. Когда сазан вышел на мель, Вася бросил удочку и, подхватив его за жабры, выбросил на берег и оттащил подальше от воды. Таких крупных сазанов он раньше не ловил, в душе у него ликовала радость, от волнения и напряжения тряслись руки.

– Васька! Давай поедим! – из-за кустов показался Ленька. – А я еще одного окуня поймал. Есть охота – сил нет.

Ленька оцепенел, увидев большую рыбину, склонился над ней и завистливо громко выдохнул:

– Вот это да!

Вася достал из сумки горбушку хлеба, огурец и луковицу. Они ели и весело болтали. Солнце поднялось высоко, и стало нестерпимо жарко.

– Айда купаться! – крикнул Ленька и побежал в воду.

Накупавшись, копались в песке, строили из песка и палочек домики, лепили из глины разные фигурки.

– Завтра поутру попробую еще одного поймать, – с особой важностью в голосе произнес Вася.

– Завтра ты ничего не поймаешь! – перебил его Лёнька. – Завтра базарный день. Завтра работать надо.

Когда вечером Вася вернулся домой, его встречала вся семья.

– Ой, да ты, сына, какой добычливый-то, – умильно склонив голову на плечо, всплеснула руками мать.

– Рыбак, елки зелены! – поддакнул отец и прямо с порога велел варить уху.

– Тут и гутарить нечего, – удивлялись братья.

– Есть видно, талан. В отца пошел, – с радостной искоркой в глазах говорил Терентий. – Я помню, в прошлом году такого же поймал, а може, и больше.

– Я что-то такого не припоминаю, – удивилась мать, – брешешь!

«В базарный день мы собирались к полевым воротам отворять их едущим с базара богатым людям, которые бросали нам монетки, пряники, а то и мелкие деньги. Мы знали всех богатых наперечет, кто на каких конях проезжает, особенно, когда проезжал на паре рысаков Большестарский помещик Солин. Все бежали наперегонки, чтобы отворить ворота первыми.

Бывало, распределялись так: одни оставались у ворот возле деревни, другие шли к крещенским воротам, которые стояли в конце поля, за полверсты от деревни, там начиналась наша «кряжка»; у ворот мы просиживали до самого вечера, пока не проедут все базарники. Всю «выручку» с обоих ворот делили пополам».

К осени Васе пообещали сшить холщовый пиджак, а о сапогах и валенках и думать было нечего. Отец сказал, что дом построили, теперь нужно покупать лошадь, потом подумал, подумал и решил, что и корову надо покупать, а с обувью придется подождать. Так и пришлось Васе всё время в школу ходить в лаптях.

«Однажды с Лёнькой Кириловым и Серёгой Суровиковым договорились залезть к Ване Суровикову в сад за крыжовником. Вася не хотел лезть в сад к Суровиковым, потому что дед Николай и бабка Аксинья всегда с радостью встречали его, когда он приходил к ним в гости, и угощали пирогами. Ему просто было стыдно перед ними. Но пацаны сказали, что если он не пойдет с ними, то они будут считать его трусом и дружить с ним не будут.

Дом Суровиковых стоял на прогоне, то есть между домами был заулок, по которому ходили и ездили на гуменники. Они вышибли из заулка несколько штакетин, чтобы пролезла голова, и проникли в сад. Кусты были большие, колючки больно впивались в руки. Крыжовник был крупный, сладкий и сочный. Обрывая ягоды, не заметили опасности. Бабка Аксинья нарвала крапивы, незаметно подошла к ним, загнула рубашонки и давай понужать крапивой. Они туда, сюда, ни вперёд, ни назад, кругом колючие кусты, а она их понужает. Последнему штанишки спустила и задницу нажалила.

Васе тоже досталось крапивы, а потом еще и от матери. Дядя Николай пожаловался Пелагее, и мать его здорово нахлестала вожжами.

На следующий день ребятня собралась вместе. Вася спустил штаны и показал им мягкое место.

– Мне тоже досталось как следует – сказал Лёнька и тоже показал свой зад.

– А у тебя как, Серёга? – спросил Вася.

– У меня ещё от вчерашней крапивы заметно. Мама ещё ничего не знает, что я лазил в чужой садок. Бабка Аксинья к нам не приходила сегодня. Наверное, завтра придёт жаловаться.

На следующий день Сергей сказал:

– Вечером мне тоже здорово попало. Чересседельником меня мама хлестала».

Прошла неделя с тех пор, как они лазили за крыжовником в чужой сад и не забыли ещё, как им давали дома «баню». Серёга с Лёнькой снова предложили Васе залезть в тот же сад за яблоками.

Усадьба тянулась вдоль прогона до самых гумен. Посередине от двора сажали овощи, в конце – картошку, по сторонам росли яблони, кусты крыжовника и смородины. На небольшой площадке стояло несколько ульев. Усадьба со всех сторон была обнесена высоким частоколом из тальника – чернотала. Вася знал, что дедушка Николай день и ночь находится в саду и всё что-то мастерит в избушке, и он от этой затеи наотрез отказался. Дал слово бабке и матери, что больше никогда не полезет в чужой сад.

Тогда Серёга подговорил своего соседа Саньку Маумена пойти с ним воровать яблоки. Они пошли к Лёньке. Тот тоже согласился. Возле Лёнькиной избы проходила через гумно тропа, ведущая в обход улицы. Тропа шла рядом с садом. Там на углу стояла клеть. Остановились. Прислушались. Тихо. Не слышно стука дедушки Николая. Значит, его тут нет. Потихоньку они разобрали возле самой стены несколько тычек и ползком проползли в сад. День был солнечный. В саду работали пчелы. Одни улетали, другие прилетали с ношей к ульям. Пчёлы летали по всему саду, садились на кусты смородины, на ветки яблонь. Зачуяв чужого человека, начали кружиться над головами пацанов. Они садились на головы, путались в волосах, ползали по шее, по лицу, по рукам.

Серёга с Санькой залезли на яблоню, Лёнька остался внизу подбирать яблоки и поглядывать по сторонам и на избушку, не покажется ли какая опасность.

Дед Николай в это время сидел в избушке возле окна, натягивал проволоку на новые рамки и лепил вощину. «Гостей» он заметил сразу, но дал им возможность залезть на яблоню. Потихоньку вышел из избушки и пошёл к яблоне. Лёнька, хотя и был за сторожа, но опасности сразу не заметил, а когда заметил, было уже поздно. Сам он успел убежать, но на бегу несколько пчёл воткнули своё жало возле глаза и в шею. Дед Николай подошёл к яблоне и, задрав вверх голову, язвительно сказал:

– Здоровеньки булы.

Громом среди ясного неба были его слова для ребят. От неожиданности из-за пазух и карманов посыпались на землю яблоки. Даже попробовать, какие они на вкус, не успели. А дед внизу стал разоряться:

– Ну, мироеды, оглоблю вам в рот. Хватит там хорониться, слезайте.

Дед Николай сперва взял за рубаху одного, потом второго и повёл их в избушку. Пока они сидели на яблоне, им здорово досталось от пчёл. Глаза у обоих заплыли от укусов, на шее и лбу появились шишки. Дед посадил их на лавку и заскрипел надрывным голосом:

– От итит твою налево, чо удумали. Я вам щас покажу, сопля зеленая, как по чужим садам шастать.

– Простите, дядя Николай, больше мы не полезем воровать яблоки, – с жалобным подрогом в голосе просили ребята.

– Давно ли вас, антихристов, бабка хлестала крапивой за самародину? Запамятовали что ли?

– Я, дядя Николай, не лазил за самородиной, – жалобно проговорил Санька.

– Охальник, чирей тебе на язык, – осерчало проговорил старик. – Ишь чо выговаривает. У тебя, варнак, свои яблоки растут. Почему ты их не повёл к сабе?

– У нас не такие как ваши. У вас слаще, – со слезами на глазах жалобно отвечал Серёга.

У Серёги и Саньки на голове были длинные волосы. Дед Николай взял обеими руками за волосы, прижал плотнее головы и связал их вместе волосами. А чтобы узел не развязался, закрутил его тонкой проволокой, какую натягивал на рамки. Узел получился прочный.

– Ну, вот, окаянные, щас идите отсель подобру-поздорову!

Они попытались идти узкой тропкой в огороде, но у них не получалось. Со стороны они были похожи на двух баранов, бодавшихся и зацепившихся друг с другом рогами. То один тащил в сторону, то другой, а заплывшие глаза от укусов пчёл плохо видели тропку. Дед Николай проводил их до ворот, направляя на тропу, вывел на дорогу прогона и отпустил.

– Жогнуть бы вас бичом, мироеды окаянные, да мараться неохота. Тикайте отсюда, да больше не попадайтесь мне, а то ещё не это зроблю вам. Будете назад пятками ходить.

Пока «два барана» шли по улице, они то и дело «бодали» друг друга. То один пятится вперёд задом, то другой, то оба пятятся боком вперёд. Пока они так шли к дому, собралось много маленьких мальчишек и девчонок смотреть на «баранов», как они идут и «бодают» друг друга. Сидевшие в своих избах возле окна старушки, увидев большую ораву ребятишек, идущих по улице, заинтересовались и вышли из домов, чтобы получше посмотреть, что за чудо идёт среди толпы ребятишек.

Добрались они до Санькиной бабки Лукерьи, та посмотрела на них и всплеснула руками:

– В сад к кому-нибудь лазили, паскудники. По делу вас, по делу. Так вам и надо. Не будете больше лазить. Кто это вас так отлупцевал?

– Дядя Николай Суровиков, – ответил Санька.

– За яблоками, наверное, лазили? А морды-то на что похожи? У окаянные.

– Пчёлы нас искусали. Мама стара, развяжи нас, – попросил Санька.

Тётка Лукерья досадливо вздохнула, посмотрела на узел и не могла найти конца проволоки.

– Придётся, паразиты, выстригать вам ножницами волосы.

Она взяла ножницы и поднесла их к голове Серёги, отстригла узел, потом отстригла волосы и у Саньки. Подала Серёге пучок волос:

– Вона, держите, стервецы окаянные, распутывайте узел сами.

Они сидели на лавке перед домом, чувствовали себя свободно, как будто с плеч свалился тяжёлый груз.

– Вот так наелись сладких яблок, – тяжело вздохнул Санька.

– Я даже попробовать не успел, – с грустью в голосе сказал Сережа.

Он слезливо посмотрел на свои ободранные коленки. Поднял голову. Там вдали за горизонтом темно-красный диск солнца заходил в тучу. Вечерело.

– Кончилось-то леточко, скоро снова идти в школу, – тяжело вздохнул он.

Хотя в сентябре солнце ещё по-летнему греет, и свободно можно ходить в школу босиком, раздевшись, а потом? Потом опять каждый день обувайся в лапти.

«У Леньки Кирилова отец был зимой рогожник, а весной пирожник. Его семья весной вся была занята выпечкой белого хлеба, разных булочек и пирогов. У них была большая лодка. Весной вода подходила близко к их дому. Они нагружали в лодку печенье. Отец Леньки садился в корму, старшая дочь Санька – в распашные весла, и ехали на Ветлугу. Поднимались вверх по реке. Встречали плывущую сойму (грузовой плот). Подставлялись к борту плота и вели торговлю. Если печенье не все продавалось, поднимались снова вверх, встречая новую сойму. Отец Леньки несколько раз брал с собой и меня.

Интересно прокатиться на лодке, а еще интереснее посмотреть, как работают и поют сплавщики при подъеме лотов (груз в несколько сот пудов тащится по дну). Я залезал на «гулянку» (вышка лоцмана). Наблюдал, как работают речники, мне было интересно слушать, как лоцман падаёт команду головному управлению: «Поднять лот!», «Головка!», «Выехать на луга», «Выехать в горн» и т. д.

На плоту стояли два дома для жилья. Здесь же была оборудована вышка. На шпиле вышки развевался красный флаг. На крышах обоих домиков крупными буквами было написано, какого владельца данный плот.

У Миньки Борисова отец летом занимался торговлей. Привозил сухую рыбу воблу. Бывало, Минька наберет рыбы, иногда пряников. Я, Минька и Ленька Кирилов часто ходили в поле. Там были сложены срубы и покрыты тёсом. Заберемся под крышу и грызем воблу. Потом шли на горох. Нарвем гороху, и снова под крышу. Сидим, едим горох, толмачим друг с дружкой о житье – бытье, к вечеру отправляемся домой.

В деревне за оврагом жил Макар. Был он неженатый, воспитывал приемного сына, звали его Никанорка. В субботу, обычно после бани и ужина, мужики уходили к Макару играть в карты. Играли на деньги в «двадцать одно». С каждого банка Макару давалась определенная сумма денег. Никанорка сидел возле играющих и ожидал «банка» и брал положенную сумму. Этим промыслом Макар прожил до самой смерти. Много ходило к Макару «болельщиков». Захаживал посмотреть за игрой и мой отец. Однажды собрался отец к Макару и говорит:

– Дай-ка, мать, мне десять копеек, схожу к Макару, попытаю счастья.

Мать его наругала, но всё же десять копеек дала. Отец ушел. Сколько он там играл времени, неизвестно, но только, действительно, ему повезло. Когда в шапке у него оказалось 10 рублей, он из игры вышел. Домой пришел поздно ночью, когда все уже спали. Наутро мать сказала детям, что отец выиграл 10 рублей, и что завтра пойдут на базар покупать корову, чтобы было свое молоко».

Назавтра отец с матерью пошли на базар и купили корову, определили ее в стайку. Мать взяла доёнку и пошла доить корову. Все дети вышли на крылечко, присели на корточки в ожидании.

– Что, оголодали, архаровцы, – усмехнулся отец.

Из стайки с подойником вышла мать:

– Пойдемте в дом, будем молочко пробовать.

Мать процедила через марлю молоко в крынку и разлила по кружкам. Вася впервые досыта напился теплого молока.

– Вот и у нас свое молочко стало, – сказала радостно мать, и все дружно засмеялись. Пришел отец и растолмачил детям их обязанности. Яков и Борис будут с ним на пожне сено готовить. Вася пасти корову. Анюша будет учиться доить.

После этого отец больше никогда не ходил к Макару играть в карты и детям своим строго настрого запретил брать их в руки.

Впереди было воскресенье. Последний день летнего отдыха. Неразлучная пятёрка товарищей по школе и по улице договорилась завтра утром пойти в лес за грибами. Договорились, что Коля, Ваня и Санька (они жили рядом) собираются и заходят за Лёнькой, а потом они заходят за Васей.

Вечером он сказал матери, чтобы утром разбудила пораньше, пойдут по грибы. Анюшка, его старшая сестра, сказала, что она пойдёт с ними.

Вася не хотел, чтобы она шла с ними, ему было стыдно перед пацанами, а когда ребята зашли за ним, то оказалось, что с Лёнькой Кирилловым тоже идёт сестра Парунька.

– Тогда пусть и моя сестра идёт, – сказал Вася, – они всё же старше нас на три года и не дадут нам заблудиться.

Утро выдалось туманное, за десять метров впереди ничего не видно, но ребята не унывали и пошли в лес. Пока шли до леса, туман рассеялся, и выглянуло ярко-красное солнце. Зашли сначала в урочище Еловые Косяки, хотя ельника тут и не было, а рос невысокий молодой сосняк, но почему-то урочище назвали Еловые Косяки. В лесу чужих голосов не было слышно, они зашли первые. Это их радовало. На Еловых Косяках росли только масляники, но дальше в самой Кряжке росли всякие грибы, но они боялись туда заходить, могли заблудиться. А здесь лес рос между двух дорог – треугольником. Все разбрелись по лесу, то и дело перекликаясь друг с другом. Боялись, чтобы не зайти далеко. Грибы стали попадаться всё чаще и чаще. В корзине прибывало. Услышали, идут новые грибники. Заслышав их голоса, они повернули в другую сторону по направлению к деревне Большие Отары. Ребята ещё некоторое время походили и стали договариваться выходить на Игнатьевскую дорогу.

Когда вышли на дорогу, сели отдохнуть и стали определять, кто больше всех насобирал грибов. Немного посидели и решили пойти по дороге к большому лесу. Там возле озера растёт дубняк, и в нем растут белые грибы (коровенники). Дойдя до озера, мальчишки спустились к берегу. Стали попадаться молоденькие коровенники со шляпками вишнёвого цвета.

– Нашёл один! – закричал Вася.

– Я тоже нашёл, – отвечал другой.

Девчонки не стали с ними ходить. Они прошли дальше по дороге и там свернули в лес. Высокие ели и сосны своими сплошными кронами застилали свет солнца, и в лесу было темно и немного страшновато. Земля покрыта мелким мхом, и возле каждой небольшой молоденькой ёлочки приходилось разгребать мох и смотреть, нет ли тут белого гриба.

«От дороги метрах в двадцати Парунька обнаружила под небольшой лапастой ёлкой лежащего человека, прикрытого еловыми ветками. Она испугалась и закричала сперва Анюшку, потом мальчишек. Все побежали на крик Паруньки. Она сказала, что тут недалеко лежит человек. Пошли все туда, а близко подходить боялись, но всё же решились. Надо же узнать, что за человек?

Когда сняли ветки, то определили, что лежит старушка. Чисто одетая, в чёрном платке, в кубовом сарафане, в хороших шагреневых ботинках. Под головой лежала какая-то лёгкая одежка. Они снова закрыли тело ветками и быстро пошли домой.

В деревне сказали старосте, что в лесу нашли убитую старуху. Староста взял листок бумаги и крупными буквами вывел все приметы убитой. Он был малограмотный и долго записывал, а потом свернул бумагу и пошёл на место сходки. По дороге зашёл к десятнику, которому приказал, чтобы тот срочно созвал народ на улицу (место сходки). Поскольку день был воскресный, сходка собралась быстро, а так как обзывали срочно, то пришли не только мужики, но и женщины. Всем было интересно узнать, о чём будут говорить.

Когда весь народ собрался, староста рассказал о причине сбора и прочитал, что было записано на листке бумаги, в чём была одета убитая. Во время сходки на улицу из дома выносили скамейки, на которые рассаживалась богатая знать деревни.

И вот встал Ванин дедушка, Николай Иванович Суровиков, снял картуз, разгладил большую чёрную бороду и сказал:

– Граждане мужики. Если правильно записано, в чём одета убитая, то это моя мать. Её дома нет. Она в субботу ушла в Игнатьево, в гости.

Тут поднялся староста и сказал:

– Чей бы труп ни обнаружен, а в волость надо сообщить.

Повернулся к своему писарю:

– Пиши, Яков Николаевич.

Писарь был мужик грамотный, быстро написал бумагу на имя волостного, что в лесу, в урочище Кряжка, в четырёх верстах от деревни Белоусово, подростками – грибниками обнаружен труп убитой старой женщины. Перечислил приметы и во что одета убитая. Тут же назначили нарочного на коне с бумагой в волость. Назначили двух понятых мужиков. Запрягли двух лошадей, взяли с собой Паруньку и поехали на место обнаружения трупа. Поехал сам староста и Николай Иванович, который признал по приметам свою мать.

По приезде на место Николай Иванович, действительно, опознал свою мать. Нарочный, что посылался в волость, приехал на место происшествия на взмыленной лошади и вручил старосте бумагу, в которой было написано: «Тело убитой не подымать до приезда следственных органов. Установить круглосуточное дежурство»

Два дня и две ночи дежурили деревенские мужики возле трупа посменно. И только на третьи сутки в деревню приехали пристав, урядник, следователь и доктор. Сразу же поехали в лес.

Напротив берёзки над дорогой была небольшая возвышенность, на которой была помятая трава. Здесь сидели, отдыхали варнаки. Их было трое. Здесь же в земле было небольшое углубление, рядом лежал окурок от «козьей ножки».

Следователь взял у пристава клюку и нижний её конец вложил в углубление, размер совпал с концом клюки. Из этого сделали заключение, что бабка шла и села отдохнуть, навалившись плотно на клюку. Возможно, убийцы шли с ней или подошли к ней, когда она отдыхала, и совершили убийство.

После осмотра составили протокол. Всех опросили, записали старосту и понятых. После этого тело положили на телегу и повезли в деревню. Подвода остановилась возле парадного крыльца. Из дома вышли жена Николая Ивановича Аксинья, сыновья Иван и Василий и их молодые жёны. День был солнечный, тёплый, доктор распорядился вынести стол и поставить в саду, в тени под яблонями, где он будет производить осмотр убитой и, по возможности, анатомировать. Когда женщины раздели бабку, то увидели, что на шее на крепком гарусе висел небольшой мешочек из чёрной бархатной ткани. Следователь взял мешочек, раздёрнул, в нём оказались кредитные ассигнации. Пересчитали, их оказалось больше сотни. Старуха, видно, скопила деньги на «чёрный день». Боясь, что её внуки могут выкрасть деньги, носила их всегда при себе. В народе поговаривали, что у матери Николая Ивановича где-то хранится большой капитал, который она не доверяет своему сыну.

Да, действительно, после смерти отца Николаю Ивановичу остался кое-какой капиталец, без которого он не смог бы выстроить такую домину на две половины с тёплым середняком, с резными карнизами и наличниками, крытую железом и окрашенную зелёной краской».

В народе ходил и такой разговор, что раньше отец Николая Ивановича занимался нехорошими делами и капитал наживал не трудом. По наследству, видимо, перешло от отца к сыну: он постоянно занимался воровством. То загонит на свой двор чужих двух-трёх овец с ягнятами, то телёнка, то поедет с сетью рыбачить и вытрясет из чужой снасти рыбу, заберёт снасти и привезёт домой, то осенью перед рекоставом, если спарятся с его стадом чужие гуси, – присвоит их. Кто мог подумать на Николая Ивановича? Да никто. У Николая Ивановича своего скота был полон двор. Николай Иванович – всеми уважаемый мужик в деревне. Он ещё и церковный староста.

Вся деревня думала, что это дело рук Феди Косарева. У Феди Косарева хозяйства никакого не было. Семья была большая, а поэтому, если у кого что потеряется, или подломят на гумне плеть или украдут рыбачьи снасти, – это непременно сделал Косарев.

Врач долго осматривал тело убитой, но никаких признаков побоев снаружи не было. Не обнаружил ничего и при вскрытии тела. Оставалась неисследованной голова, и доктор приступил к её проверке. На надлобной части головы доктор нащупал пролом черепа. На этом следователь и сделал своё заключение.

На другой день бабку похоронили. На могиле её никто не оплакивал, так как бабка отжила свой век без горя и нужды. После похорон сделали поминки. Пригласили на них всех родственников и соседей. За столом все только и говорили:

– Дай ей Бог царства небесного на том свете.

Два дня шло в деревне следствие, но злоумышленников в убийстве так и не нашли. С этим следственные власти и уехали обратно.

Вася лёг спать пораньше, завтра в школу. Он долго лежал на полатях и не мог заснуть. В глазах то и дело мелькали кадры пройденного дня: то он грибы ломает, то видится большой лес с высокими деревьями, то убитая старуха, лежащая под кустом, и подзывает к себе, чтобы помочь ей встать. Он крепко сжал глаза, стараясь забыться и уснуть, но тут появился урядник и спрашивает: «Не видел ли, мальчик, кого из посторонних в лесу?» Вот старуху начинают резать. Он плотно прижался к палисаднику и смотрит сквозь ветки, а Лёнька отталкивает его и говорит: «Дай я посмотрю».

Он открыл глаза и услышал голос матери:

– Васятка, вставай, пора идти в школу. Ты не забыл?

– Не, мама, не забыл.

Он слез с полатей, умылся и сел за стол завтракать.

– В лаптях пойдёшь иль босиком? – спросила мать.

– Босиком пойду. Тепло на улице-то? – спросил он.

– Тепло.

Мать принесла из сундука новые штаны и рубаху, сшитые из домашнего холста, покрашенные еловой корой вместо краски. Рубаха была выкрашена в один цвет, штаны – в другой. Из такого же холста как штаны, сшит был и пиджак.

Вася сходил в чулан, взял висевшую там сумку, положил кусок хлеба и пошёл в школу. По дороге зашёл к Лёньке. Тот его уже поджидал. На улицу также вышли деревенские ученики: Феоктиста Косарева, Манька Борисова, Коля Вихорев, все вместе пошли в школу.

На этот раз они с Ленькой Кириловым сели на третью парту напротив доски. После звонка, перед началом урока учительница прочитала заутреннюю молитву. Все слушали, стоя за партами. Как правило, молитву читать должен дежурный из старшеклассников, но дежурного пока не было.

Учительница позвала с первых парт по одному ученику со второго и третьего класса и пошла с ними в квартиру. Там лежали приготовленные учебники, тетради и карандаши. Всё это принесли и положили на стол. Учительница по списку стала называть фамилии учеников. Ученики по одному вставали и подходили к столу, получали то, что положено. Учебники были старые, потрёпанные за год пользования небрежными учениками. Карандаши дали починенные, потом тетради, ручку с пером и грифельные доски. Грифельная доска заменяла черновую тетрадь по арифметике. Только тогда, когда учительница проверит правильность решения задачи, переписывали в тетрадь. Вручая грифельные доски, карандаши и ручки, учительница сказала:

– Берегите, ребята, доски. Она вам даётся на весь год. После учёбы доску нужно сдать целую и чистую. Кто разобьёт её – другой не получит. Будет писать на обломках. Ручка даётся тоже на год. Перо и карандаш – на месяц. Так Василий приступил к учёбе во втором классе.

С первых дней прибавилось забот и внимания к учёбе не только в классе, но и при выполнении домашнего задания. С каждым днём всё труднее и труднее задавались домашние задания. Особое внимание уделялось чистописанию и письменному изложению по картинкам. Эти уроки ему давались хорошо.

Если ученик допускал ошибки во время урока чистописания, то учительница оставляла его потом, после уроков, переписывать ошибки. Порядок был такой. Если после точки слово написано со строчной буквы, то ошибка равна переписке пятнадцати раз. Написал с маленькой буквы имя, то ошибка равна переписи двадцати пяти раз. Название населённого пункта или города с маленькой буквы – перепись пятнадцать раз. Ошибки в церковных словах – семьдесят пять раз, а за слово, касающееся царской фамилии, написанное с простой буквы, должен переписать это слово сто раз. Вот и сидели некоторые ученики после уроков дотемна, переписывали одно слово. Васе тоже приходилось переписывать ошибки, которые допустил при диктанте. Оценка успеваемости в то время была пятибалльная, притом ставились две оценки. При письменной работе одну оценку ставили за содержание и другую через дробь за орфографию, притом ещё ставили точку, минус и крест. Например, четыре с точкой – это означало четыре твёрдое, если с минусом – до четырёх не дотянул, если с крестом – не дотянул до пяти. Пять с крестом – наивысшая оценка. Учёба ему давалась легко. Он хорошо читал и писал. Задачки в классе решал всегда первым и поднимал руку:

– Серафима Александровна, я решил.

– Хорошо. Сейчас проверю.

Любил Вася писать сочинения по картинкам и учить стихотворения. Много стихотворений и басен остались в памяти на всю жизнь.

Однажды в субботу пришёл из школы домой. На печке лежит дед Иванко, мамин отец. Вася повесил сумку на гвоздь, разделся и сел на порог разуваться. Разулся и полез к деду на печку. Дед посмотрел на его лапти и заговорил: