Текст книги "К лучшей жизни (сборник)"

Василий хорошо помнил тот день. Была осень, шел дождь. Приехал отец на двух лошадях, погрузили на одну лошадь манатки, на вторую посадили ребятишек и поехали в коммуну. Так началась их новая жизнь.

Председателем коммуны первое время был сам хозяин, но вскоре его переизбрали. Новым председателем избрали его свояка, Большекова В. И. Счетоводом был избран Хохлов Арсений. Юридически руководство коммуной осуществлялось Советом коммуны: председателем и двумя членами. Была своя круглая гербовая печать и штамп.

Совет коммуны решал основные с/хозяйственные и политические вопросы. Остальные вопросы решало общее собрание. Как правило, на собрании должны присутствовать все взрослые члены семьи.

Кроме Совета коммуны, первоначально была создана комиссия по учёту оставшегося барского имущества, которое находилось на складе. Каждая вещь записана была в книгу учёта. Каждая вещь из одежды была обозначена инициалами «Ю.У.» (Юлий Ухтомский).

Та или иная семья, нуждающаяся в чём-либо из одежды, подавала на общее собрание заявление. Собиралось собрание и решало, дать или не дать.

Коммуна жила по принципу: работать по способности, получать по потребности. Распределение продуктов было по едокам. Например, взрослому была установлена норма муки на месяц 40 фунтов, детям – по 25 фунтов. Детьми считались до 14 лет. Установлена была и норма на продукты.

Так по решению коммуны Василию дали серые валенки, коричневой фланели на рубаху и мануфактуры на штаны. С тех пор их семью стали считать богатой.

В доме Замысловых жили три семьи, все продукты получали вместе и готовили в общей кухне. Обедали каждая семья отдельно, каждая в своей половине.

Работы велись под руководством агронома. При посадке картофеля и капусты применялся квадратно-гнездовой способ. Минеральных удобрений кроме извести не вносилось. Также земля удобрялась навозом.

Государство коммуне предоставило денежный кредит на приобретение племенного скота. В основном были приобретены жеребцы, быки, хряки.

Были также приобретены конные машины: жатка-сноповязалка, жатка-самосброска, лобогрейка, дисковая борона «Рондаль», железные пружинные бороны, драпачи, сенокосилка, конные грабли, двухконная приводная молотилка, веялка, сортировка «Триумф», две зерновые конные сеялки, клеверная сеялка. Впоследствии в коммуне был создан прокатный пункт. Деревенские крестьяне могли пользоваться за установленную государством плату сельскохозяйственным инвентарём, племенными производителями. Основным источником доходов коммуны была мельница и животноводство. Зерно, мука и продукты животноводства (мясо, молоко) расходовались не только на питание коммунаров, часть их шла на покупку лошадей, одежды, обуви, т. д. Государственной торговли тогда не было. Все товары покупались в обмен на продукты.

Свадьбы проводились за счёт коммуны. На праздники дополнительно к норме выдавались продукты.

Коммуна имела тесную связь с Богородским совхозом, который в это же время был создан на базе помещичьего хозяйства, которым владела помещица Софья Герасимова. Хозяйство совхоза специализировалось на овощеводстве и садоводстве. Имелось большое животноводство.

Коммуна имела в избытке сенокосные угодья, часть которых использовалась совхозом. Сено иногда коммунары доставляли совхозу на своих лошадях. Совхоз поставлял в коммуну яблоки, вишню, огурцы, помидоры. Пока взрослые работали в полях и на фермах, подростки пасли скот: коров, свиней, овец.

В коммуне учеников было меньше десятка, и все разных классов. Осенью в школу ходили пешком, было недалеко. Зимой в морозы их возили на лошади, вечером за ними приезжали обратно. Весной, когда разливалась вода, ученики на месяц были отрезаны от дома. Потом начиналась весенняя и осенняя грязь, что отражалось на учёбе, но третий класс Василий все же закончил с хорошими оценками и был переведён в 4-й класс.

«В коммуне ребятишек было мало. По воскресеньям ходили гуметь в деревню. Зимой дорога была прямая, по реке. Весной ездили на дощанике. Особенно на Пасху собирались вся молодёжь и взрослые. На нос лодки прикрепляли красный флаг, с берега видели, что едут в деревню «коммунари», так их называли в деревне, а старушки ещё добавляли «антихристы». В деревне ребятишки и взрослые расходились по своим улицам, на которых проживали ранее. Вечером все собирались на берег, как только все сходились, отъезжали обратно.

Ребятишек было шесть человек: Борька Дубов, Борька Большеков, Сашка Маумен, Лёнька Кирилов, Колька Корчагин и я, потом приехал из приюта Петька Хохлов, но я с ними не дружил. Борька Большеков по приезде в коммуну сломал себе ногу, он лежал дома в гипсе. Мы его часто навещали, долго засиживались, играли в домино, шашки, а то и в подкидного. Борькина сестра Зойка поила нас чаем.

В 4 классе мы учились с Борькой Дубовым. С деревенскими ребятишками, Колькой Приваловым и Арсенькой Большековым, была у нас вражда: то они нас возле школы погоняют, то мы с Борькой их, когда они придут в наш посёлок.

Однажды мы их так поколотили, что не обошлось без вмешательства родителей. Их отцы были в деревне знатные, один «кулак», а второй зажиточный. Пришли к нашим отцам и стали жаловаться, что побили их ребятишек. Здорово тогда досталось мне и Борьке от наших отцов. Меня выстегал отец вожжами, а Борьку нагайкой. С тех пор мы стали умнее».

По воскресеньям ребятня собиралась целой ватагой на мельнице. Мельница в воскресные дни не работала. Чтобы никто не видел, они уходили в кусты, спускались на воду и подходили к нижним дверям мельницы, которая была над самой водой. Сперва пробирались вниз, потом залазили наверх, там было много голубей, их ловили. Однажды им на мельнице попалась интересная штука, которой все заинтересовались. Небольшой деревянный брусок, на нём стеклянные пластинки, под которым бегала водичка, раскрыли одну, водичка убежала, раскрыли вторую – то же, раскрыли и последнюю, но тоже не поймали. Тут вдруг появился сторож Гриша Костышев, увидев пацанов, стал громко браниться. Брусок полетел в воду, а вся ватага разбежалась кто куда. После узнали, что это был уровень, которым пользовался мастер мельницы при установке нижних жерновов.

В понедельник, когда рабочие пришли на мельницу, то обнаружили пропажу мешка муки, также пропала бутыль с кислотой. Пропажу уровня не выявили.

Также был обнаружен след от мешка на плотине. К тому же сторож мельницы видел не только пацанов, но и Николая Ивановича Суровикова, перетаскивающего через плотину лодку и спускающегося на ней вниз.

Так мельники и порешили, что это проделки Николая Ивановича. Рабочий мельницы, Андрей Иванович Корчагин, запряг коня и поехал в деревню. Приехал к уполномоченному деревни, Тимофею Ивановичу Злобину, рассказал ему, зачем приехал. Пошли к Николаю Ивановичу. Тот развешивал на палисадник мокрую сеть для просушки. Поздоровались как обычно.

– Ну, как порыбачил нонче, дядька Николай? – спросил уполномоченный.

– Да ничёго. Мал-мало поймал.

– Значит, улов, гутаришь, гарный? А где рыбачил-то?

– Ниже мельницы. До Копанца доезжал.

– Так, так. А вот Андрюха гутарит, что сегодня у них на мельнице украли мешок с мукой и кислоту в бутыли. Случайно не твоих это рук дело?

– Боже упаси. Такими делами я не занимаюсь.

– Так, так. Гутаришь, не занимаешься? А след от муки на плотине, где перетаскивал лодку, как мог получиться? – спрашивает Андрюха.

Николай Иванович, пожав плечами, говорит:

– А Бог его знает, откуда он получился, может, кто-то другой украл. Мало ли кто ездит по ночам на лодках. А я тут ни при чём, граждане.

– Ну, что же, будем делать обыск, – заключил Злобин.

– Андрюха, позови дядю Александра Борисова в понятые. Вон и дядю Леонтия сюда можно позвать.

– Что у вас, ядрёна вошь, тут случилось? – спрашивает дядя Леонтий.

– Соприсутствуйте с нами в понятых, обыск будем делать у соседа.

– Ах, вон оно что! Не у вас ли, Андрей Иванович, в коммуне что украли?

– У нас, у нас, дядя Леонтий.

Когда отворили калитку и зашли на двор, то сразу увидели под лестницей крыльца бутыль в корзине, а за ней возле стены лежал мешок с мукой, затрушенный сверху измятой соломой.

– Ну, вот, Николай Иванович! А ты говоришь: «Упаси Боже меня от такого дела», – сказал уполномоченный.

– Попутал меня грех. Соблазнила меня эта кислота, а с ней и мешок прихватил.

Мешок и бутыль вынесли на улицу, и Андрей Иванович пошёл за лошадью.

– Тимофей Иванович, и вы, мужики, простите меня. Век вас не забуду. Не выносите на самосуд.

– Как общество скажет, так оно и будет. Ведь много у нас в деревне потерь было, а поклёп-то был на Федюху Косарева. На тебе-то кто мог подумать?!

Приехала подвода, положили мешок и бутыль на телегу и поехали на место сходки, а понятым наказал Тимофей Иванович привести вора на сходку, чтобы куда не сбежал. На сходке богатые и справные мужики настаивали на том, чтобы простить Николая Ивановича. Беднота зашумела: проучить его, так твою мать, повесить мешок и бутыль на шею и провести раза два вокруг деревни.

– Позор это для богатого мужика, – закричали другие.

– Не Федюха Косарев ел потерянных овец, а он – Суровиков Николай! – закричал кто-то в толпе.

Вот вышел из толпы дядя Леонтий Корепин, подошел к телеге, снял бутыль и повесил на шею вору.

– И мешок надо повесить, – закричали в толпе.

– Что вы, что вы, мужики, – прослезилась Екатерина Игнахина, – задавите мужика.

– Ничего. Шея у него здоровая. Нехай терпит, – сказал Степан Лисин.

Мешок всё же оставили на телеге, а с бутылью повели по деревне. Кто-то принёс худое железное ведро и начал стучать палкой.

Толпа всё прибывала и прибывала. Так под звон ведра и весёлого шума обошли вдоль деревни и по Угорной улице возвратились на прежнее место.

– Ну что, мужики, хватит, – сказал уполномоченный.

– Хватит на первый раз, – сказал кто-то из толпы.

– А ну-ка, поддай ему, Федюха, чтобы помнил, как чужое воровать, – сказал Володя Сорокин.

Федя Косарев, подошел к вору, снял с шеи корзину с бутылью, поставил на землю, махнул рукой и сказал:

– Не ровен час, и убить можно, – и пошел прочь от толпы к своему дому. Сходка начала расходиться. Николай Иванович с понурой головой зашагал на свою улицу. Дойдя до своего дома, он грузно сел на скамейку, стоящую возле сада, и тяжело задышал. С улицы прибежала маленькая собачонка и стала, было, ластиться возле хозяина, но он пнул её ногой в зад. Собачонка взвизгнула и убежала на другую улицу. Николай Иванович встал и потихоньку пошёл в дом, сел за стол. Сноха Анастасия Ивановна поставила на стол давно сваренную к завтраку из свежей рыбы уху, которая уже перепрела, и сковородку засохшей жареной рыбы.

Летом Саню и Васю определили пасти свиней. Гоняли их за пять вёрст на Низкие луга, там были небольшие озерки, была небольшая дубовая роща, там и паслись свиньи. Сами они собирали грибы, ягоды, а то просиживали на берегу реки с удочками. Когда время подходило к вечеру, уходили на гору и стучали палкой в пустое железное ведро. Свиньи на этот сигнал устремлялись, обгоняя друг друга, домой. К этому времени свинарки подготавливали для них болтушку.

Пасли они и коров. С собой всегда брали удочки, иногда недотку (бредень). Всегда обеспечивали себя ухой, а то и домой приносили. Любил Вася ставить крюки на живность. Ему несколько раз на крюк попадались хорошие жереха, иногда щуки. Из такой большой рыбины мать обязательно пекла пирог. К ним в стадо пригоняли скот бывшие рабочие и служащие с хлебозавода, который находился рядом.

Саня и Вася гнали коров на пастбище. Еще издали они увидели небольшое стадо коров и телят, дымок от костра стелился над землей. Босоногая девчонка в выгоревшей от солнца клетчатой, косо застегнутой кофточке, поеживаясь худенькими плечами от утренней прохлады, стояла у костра, приглядывая за пасущимися коровами. От сырых веток валил густой белый дым, пламени почти не было видно. Девочка как раз собиралась пошевелить костер, но увидев незнакомых мальчишек, остановилась.

Вася спросил, как ее зовут.

– Шура Перова, – ответила девочка и, зажмурив глаза, потянулась, зевая.

– Дрыхнуть охота? – участливо спросил Вася.

– Да конечно. Спросонку не разгулялась еще. Тятька рано будит, – и принялась шевелить ветки дымящегося костра.

– Обожди, – остановил ее Санька, – я мигом.

Он побежал к берегу реки, наломал сухих веток тальника, и костер затрещал, запылал жарким пламенем.

Васе сразу понравилась эта маленькая, худенькая, с большими синими глазами и вздернутым курносым носиком девчонка, и они стали пасти скот вместе.

Высоко в небе парила какая-то птица, не то коршун, не то ястреб. Вася долго следил за ее полетом.

Вдали зеленели поля овса, картофельная ботва пестрела бело-синими цветками. Пышное белое облако, как стрелами, было пронизано лучами солнца.

Он подошел к высокому берегу реки. Плотная волна ветра ударила ему в грудь, отшатнула назад, обдала смешанным запахом сена, речной осоки, парного молока. Вода чудилась темной, даже черной от густой тени разросшихся ив, на самом деле она была чистой и прозрачной. Всмотревшись, Вася без труда разглядел белые камешки в крапинку, усеявшие дно реки. Вот промелькнула крошечная рыбка, ловко проплыв меж гибких и тонких стеблей редких, но очень крупных кувшинок.

И мальчику вдруг захотелось помериться силой и с ветром, и с рекой. Он поднял с земли плоский камень, разбежался и ловко, как умеет только мальчишка, метнул его навстречу ветру. Камень, описав дугу, попрыгал по ровной глади воды и упал на другой берег реки.

Вот она, родная земля! Здесь жил его дед, сейчас трудятся отец, братья. И разве есть для него, Васьки Замыслова, что-нибудь дороже этих мест!

Шурка с Санькой стояли у речной заводи и пытались достать желтые кувшинки и белые лилии.

Васька прыгнул с обрыва вниз и, увлекая за собой сыпучий песок, очутился у самой воды.

– Хошь, цветов нарву? – крикнул он.

– И побольше! – обрадовалась Шурка.

Васька срезал длинную, как удочка, палку и расщепил ее на конце. Затем погрузил палку в прозрачную воду, захватив в расщеп стебель лилии, повел в сторону, подсек, и белый цветок упал на траву. Затем второй, третий… За лилиями пошли кувшинки. Шурка едва успевала собирать цветы.

– Хватит, хватит! Дюже много! Мне и не донесть! – закричала она.

Наконец, изловчившись, Вася сорвал последнюю кувшинку.

– Ну и ловкий ты, Васька! Всегда у тебя все получается, – проговорила Шурка, пряча лицо во влажные, холодящие кожу цветы с запахом свежей воды.

Была в стаде заводская блудная корова, она всегда убегала из стада и доставляла им много хлопот, а чтобы быть спокойными за корову, они её часто привязывали за лесину в кустах верёвкой и держали там до выгона домой.

Бывали случаи, когда ребята подолгу засиживались под яром с удочками, а коровы в это время уходили с лугов на посевы, топтали и съедали овес и рожь. Ребята бросали удочки, опрометью бежали туда и угоняли скот обратно на луга. Если бы это увидел кто-нибудь из коммунаров, то им бы не поздоровилось.

Незаметно прошли лето и осень. Наступила зима. Однажды им сообщили, что в коммуне будет открываться вечерняя школа по подготовке в пятый класс. Учиться будут в субботу вечером и до обеда в воскресенье. Записалось восемь человек. В том числе и Василий.

Учиться стали на квартире Большековых, так как Арсений сломал ногу и лежал в постели. За учительницей, Капитолиной Ивановной Храмовой, каждую субботу в Воскресенское ездил брат Василия Яков. С ней всегда приезжал ее муж, Владимир Храмов, который занимался делами коммуны. Учебники и тетради она привозила с собой. Посередине избы за большим столом ученики рассаживались поудобнее и занимались уроками. Занимались три часа, на другой день к 12 часам снова приходили заниматься на три часа, а под вечер Яков увозил их в Воскресенкое. Ребят готовили для поступления в 5 класс в Воскресенскую школу, которая находилась за 10 вёрст от деревни.

«Зимой, сломя голову, особенно по вечерам бегали на территорию мельницы. Там было много мешков с зерном, которые штабелем складывались возле стен мельницы, где находили удовольствие играть в прятки. Были случаи, мешки разрывались, и зерно сыпалось между мешками. Сторож Гриша Костышев с метлой гонялся за нами, но нам удавалось не попасть под удар его «оружия».

Но мы не всегда занимались озорными делами. По праздникам ставили спектакли. Клуба в деревне не было. Для этого приспосабливали мельничную избушку. Вместо сцены приносили доски и устанавливали на чурках. Вместо занавеса использовали возовой полог.

Среди ребят назначали кассира, который заготавливал билеты, на бумаге определённого размера ставили конторский штамп, а иногда удавалось поставить круглую печать. Участвовали в спектаклях и заводские ребятишки. Руководителем и постановщиком всех спектаклей была Зойка Большекова.

Иногда нам удавалось пробраться на чердак избушки, там много было разной литературы, газет и журналов. Выбирали то, что нам было интересно, и прятали по карманам, прятали под пиджаки и уносили домой. Там же было много музыкальных инструментов, шахматные и шашечные доски, всё это ребятня перетащила к себе на квартиры. Музыкой мы пользоваться не умели и поэтому вскоре превратили инструменты в утиль.

В школе я подружился с Володей Мальцевым. Отец у него был заведующим заводом. По воскресениям я часто бывал у них, приглашали меня и на новогодние ёлки. Ёлка красиво украшалась всевозможными игрушками, и ещё интереснее было то, что ёлка освещалась спектрическими лампочками. Возле ёлки играли во всевозможные игры, рассказывали стихотворения, пели песни.

В 1920 году Володя уехал в Саратов. Мы с ним целый год переписывались. Потом связь оборвалась».

Зима прошла незаметно. К весне ребятишек в коммуне осталось трое: Лёнька Соломонов, Коля Садков и Васька Замыслов. Остальные разъехались с родителями по своим деревням. Вскоре учеба закончилась, и оставшиеся ученики поехали по домам. Вася пришел домой, когда весенние полевые работы были в самом разгаре. Он сразу же побежал на поле к отцу. Там в это время сеяли рожь.

– Васька… Васька пришел, – приветствовали его несколько радостных голосов.

– Васенька мой золотой! – обрадовалась Пелагея и стала целовать сынишку. Сестры, оставив на минуту полевые работы, обступили Васю.

Подошел Терентий в старой сермяге, без шапки, обнял сына. Потом пошел перевязать лошадь и, оглянувшись, крикнул:

– Ступай, пособляй им, а то ишь они еле колготятся.

Вася ссыпал жито из мешка в лукошко, повернулся к отцу:

– Пойду сеять, тятя.

Он ступил на край загона, сунул правую руку в лукошко и неторопливо, размашисто бросил зерно на свежевспаханное поле.

Терентий, глянув вслед удалявшемуся сыну, довольно крякнул и только теперь заметил, что вырос еще один сын в семье. Он с доброй улыбкой смотрел на Василия, на его широкие, слегка покатые плечи и упругую поступь сильного, ладного, сухощавого тела, облаченного в просторную полотняную рубаху.

– Добрый пахарь растет, слава те, Господи, – радостно подумал Терентий и пошел чуть левее сына, роняя на комковатую землю твердые, выпуклые золотистые зерна.

Летом ребят опять назначили пастухами. Купайся, сколько хочешь, ходи на лодке по реке. Ягод и грибов вперёд их никто не попробует. Рыбы полно – хоть удочкой, хоть бреднем по пескам ходи, а то в озере лови карасей и линей. Рядом с ними также свой скот пасла Шурка Перова. Ее родители в коммуну не пошли и жили единолично. Ребята вместе купались в реке, бегали по полю за стадом.

Был жаркий полдень. Вася сидел на большом камне и ловил на удочку пескарей. В воздухе витал теплый запах тальниковой прели, водорослей и рыбьей слизи. Возле Васи сидела Шура, позабыв про скот и свиней. За Васиным ухом она шумно дышала в его голое, облезлое от загара плечо. Как только поплавок зашевелится, она дергала его за плечо:

– Тяни! Тяни!

И сама готова чуть ли не в платье броситься в воду. Вася, не оборачиваясь, показывал ей кулак, потом, обернувшись, корчил рожу и выпучивал глаза. Отчего Паруня испугано обмирала и успокаивалась.

Потеряв пастухов, в речку забрели коровы. Размеренно пили воду, хлестали себя мокрыми хвостами, отпугивая надоевших паутов. Напившись, стояли, выпучив глаза, и заворожено смотрели на речку. Потом, стряхнув оцепенение, пошли берегом на ржаное поле.

– Шура! Заверни, на потраву пошли, – вполголоса попросил Вася, боясь распугать рыбу.

– Нашел дурочку! Ты пастух, сам и заворачивай своих коров.

Вася сердито и просящим взглядом посмотрел на нее. Шурка также настырно смотрела на него, но вдруг в его взгляде она увидела что-то твердое и властное.

Она опустила глаза, тут же вскочила с камня, схватила хворостину и с криком побежала к стаду.

Еще была одна проблема – как полакомиться зелёным горохом. Горох от пастбища рос далеко. Они ухитрялись так, ночевать ходили на сеновал. Как только вечером в посёлке все стихало, ребята слазили с сеновала и шли на горох либо на Гурьяновский, либо – на Приваловский. У них на раскорчёвках рос сильный горох, стручки были крупные. Нарвут карманы, наложат под рубаху, в картузы и едят всю ночь, лёжа на сене. Утром надо выгонять коров, а они спят. Кто-нибудь из доярок придет на сеновал и давай их понукать прутом. Ребята вскакивали и без оглядки бежали к окну, спускались по углу на землю. Открывали двери фермы и выгоняли скот на пастбище, а потом по одному ходили завтракать. Скот пасли до августа, потом их освободили от работы для подготовки к школе.

О приёме в школу договаривался председатель коммуны Тимофей Муратов, сам он был из Воскресенска. Написав заявление, Василий с отцом поехали в Воскресенское, одновременно там же подыскали квартиру, но учебников купить не смогли.

«Лёнька на квартиру определился у своих, а мы с Колей – у Приваловых. Дом был большой, семья три человека. Хозяйка, тётя Маруся – портниха, хозяин, дядя Андрей – работник милиции, и только что родившаяся девочка. Родители снабдили нас всем необходимым: продуктами, постельными принадлежностями, и за два дня до начала учёбы отправили в Воскресенское. Назавтра был базарный день. Мы были впервые в этом селе, и всё для нас было интересным. Мы весь день ходили по базару, по магазинам и лавкам. Только один базар занимал территорию в длину до двух километров, а то и больше. Торговые ряды тянулись от конца деревни Уколово до Госбанка. Чего только не привозили на этот базар. Всё, что требовалось для хозяйства и домашнего обихода, всё можно было купить на нем. Но учебники полностью купить не смогли. Учебник по литературе был один на двоих, а задачник по арифметике Малинина и Бурекина был на три ученика.

Школа от квартиры была недалеко, в Гущенском доме; на втором этаже занимались 5–6 классы, внизу – 3–4 классы. Учителя были строгие, требовательные, но дисциплина была всё же недостаточно хорошая. Ученики 5 класса были переростками, и в 6 классе тоже. Они-то больше всего нарушали дисциплину в классе и на улице. На Главной улице, через дорогу от школы, стоял пустующий 3-х этажный кирпичный дом бывшего лесопромышленника Левашова. Окна все были выбиты, дверей не было, внутри перегородки выломаны, в некоторых комнатах не было полов, ученикам он служил «отхожим местом» и курилкой. Во время перемен ученики всегда бегали туда по надобности и без надобности, иногда там проводили вечера. Вскоре появились военные люди. Они отремонтировали нижний этаж и поместили там штаб Красной Гвардии. После этого школьники туда не бегали, боялись солдат».

Уроки учили ребята все вместе. Иногда к ним приходил Лёнька. Дядя Андрюша, когда бывал дома, забавлял их музыкой, он хорошо играл на мандолине, а тётя Маруся шила в другой комнате и напевала песню. Дядя Андрюша сутками находился на дежурстве в тюрьме. Ребята часто ходили к нему вечером, носили ужин. Тюрьма находилась в поле. В каменном подвальном помещении находились арестованные. Посередине был широкий коридор, по бокам несколько камер. Дядя Андрюша разрешал ребятам посмотреть заключённых в «волчок». Им было это интересно: там были молодые и пожилые мужики, были и женщины. Разговаривать дядя Андрюша с ними запрещал.

По вечерам ребята отлучались из дома погулять по своей улице. По ней выходили на большую улицу к аптеке, тут было недалеко, и народу всегда было много.

Внизу дома жил дядя Ваня, брат дяди Андрюши, у него была большая семья. В одной половине дома жила семья, в другой была сапожная мастерская. Дядя Ваня был хорошим мастером, шил кожаную модную дамскую обувь и красивые дамские боты. У него всегда работали двое-трое мальчиков учениками. За обучение брал с них определённую плату. Они часто по вечерам спускались вниз и просиживали в мастерской. Дядя Ваня любитель был рассказывать всевозможные рассказы, небылицы, а они сидели и слушали.

Дядя Ваня был не только специалистом сапожного дела, но и хорошим пекарем. Они с женой Клавдией пекли пироги с мясом, рыбой, рисом, пекли баранки. В базарный день они всегда вывозили ящик с разными пирогами. Пироги поздней выпечки разогревали в печи, заворачивали в тёплое одеяло и продавали горячими. Тётя Клавдия торговала печеньем, а сам дядя Ваня торговал обувью. Модельную же обувь они шили только по заказу. Мальчишки часто помогали им относить на базар и обувь, и на противнях пироги. Впоследствии дядя Ваня сапожную работу прекратил, а занялся пекарским делом.

Среди школьников хорошим юмористом был Коля Садков. Его рассказы сопровождались смехом, а это часто происходило во время завтрака или обеда или ночью, когда залезали на полати спать. Полати были на кухне над печкой. Во время завтрака он обязательно вызовет смех несуществующей «масляной сковородкой». Будет тереть картошиной по сковороде, якобы она обливается маслом. Лёжа на полатях тоже что-нибудь скажет, не обойдется без смеха.

Тётя Маруся сидела в комнате за шитьём и сердилась на ребят. При дяде Андрюше они себя вели спокойно, с ним было весело. В комнату, где занималась тётя Маруся, они не заходили, стеснялись её. Она вообще была неприветливая. Другое дело – дядя Андрюша, когда он бывал вечерами дома, то с ним ребята заходили в её рабочую комнату. Всегда он разговаривал, играл, а они слушали.

– Слух у меня, знаете ли, неважный, – скромно сказал дядя Андрей. – Я по слуху хорошо играю. Услышу на пианино или баяне играют, или хором поют, я все на магдалину перевожу. И получается похоже. А по печатному мне некогда было учиться.

Дядя Андрей улыбнулся, крякнул и доверительно наклонился к Васе: «Другой раз сядешь зимой у печки. За окном вьюга метет. Станешь разбирать ноту, потом вторую, и все как будто без толку. И вдруг у тебя проясняется песня, какую ты отродясь и не слыхал. А она вся тут, эта песня. И до того прекрасные мотивы попадаются. Другой раз вьюга шумит, а ты все равно как в саду среди цветов на лавочке сидишь и птичек слушаешь. Ах, Васька, Васька, учился бы, пока я во здравии да при уме. Пригодится в жизни».

Как ни хотел Вася научиться играть на мандолине, у него ничего не получалось.

Учился Вася хорошо, по всем предметам имел хорошие оценки. Вместе с ним в классе училась Настя Бинцева из деревни Копылово, что в семи километрах от Воскресенского. Стал замечать Вася, что он часто обращает на нее внимание. Настя ходила в полосатой кофточке с открытым воротом, густые волосы заплетены в две косы. И этот ее вид казался ему необыкновенно трогательным и милым. От остальных учеников она отличалась скромностью и особой набожностью, к которой с детства приучили ее родители.

Настя все время смотрела Коле Садкову в рот в ожидании, что он скажет что-нибудь смешное, готовясь тихонько засмеяться. Васе это не очень нравилось. Он пытался привлечь ее внимание к себе, но у него не получалось. Не сумев придумать ничего лучшего, он предложил ей пойти вечером погулять. И тут все разом кончилось. Девушка посмотрела на него удивленно, насмешливо и ответила:

– Гулять я не хочу.

– Может, все-таки пойдем? – оробел Василий.

– И не подумаю даже идти, – закапризничала Анастасия.

На выходные дни ученики уходили домой. Осенью, в ненастную погоду, их встречали на лошади на перевозе через реку. Зимой в морозы тоже встречали. Во время ходьбы Василий ходил здорово, Лёнька с Колей не успевали за ним, они за это сердились на него. Выходной день они проводили на лыжах, ходили в лес, проверяли поставленные на зайцев петли, а то просто катались с горы, бывало, бездельничали. Уроки готовили в субботу вечером. В понедельник рано собирались в школу. Если кто-нибудь ехал на базар в Вознесенское, то с ними на повозке уезжали и ученики. Иногда на первый урок опаздывали, за что попадало от учителей. Да и это отражалось на учёбе.

После выходных Вася снова встретился с Настей. Они перебрасывались разными шуточками, и через несколько дней он решил, что отношения у них наладились. Он опять пригласил ее вместе погулять. Едва он успел сказать про эту злосчастную прогулку, как понял, что снова сделал глупейший промах. Девушка сразу перестала смеяться и посмотрела на него каким-то сострадательным взглядом, как смотрят на человека, сказавшего что-нибудь скучное и давно надоевшее.

Кровь ударила ему в голову. Еще минуту до того, как у него невзначай сорвалось с языка это приглашение, он думал только о том, как приятно будет провести вместе вечер. Но как только она отказалась, он вдруг понял, что теперь никогда, ни за что не поставит себя в такое смешное положение перед этой девчонкой.

В школе проучились до «святок», то есть до каникул. Все ребята с поселка договорились, что больше в школу учиться не пойдут. Если бы школа была поближе, а то приходилось шагать 12 километров. На лошади не всегда удавалось приехать или уехать. Книжки свои забросили, остаток зимы проболтались кто где.

Вася об одном жалел, что не сможет видеться с Настей.

Первое время коммунары жили единой дружной семьёй. Во всём был достаток. Урожаи собирали хорошие, крестьяне окружающих деревень во время интервенции и гражданской войны сдавали весь хлеб государству, оставляя себе только на питание и семена, а коммунаров это не касалось.

На третий год хозяйство коммуны пошатнулось. Частая смена руководства коммуны отразилось на экономике. За четыре года сменилось пять председателей. И все они были родственниками и близкими самого организатора коммуны. Из бедных тружеников на пост председателя людей не находилось, потому что грамотных не было.

«Пережитки частной собственности имели большой перевес по сравнению с общественной. Каждый с тремился удовлетворить свои потребности в первую очередь, а потом, что останется, внести в общественный фонд. Например, доярки молоко крали. Председатель спросит: