Текст книги "К лучшей жизни (сборник)"

– Чо, Васюха, твои лапти «хлеба просят» (продырявились, требуют починки).

– Да, деда, дюже просят.

– Батько табе не сулил купить катанки? – спросил дед.

– Нет. Гутарит, только когда купим лошадь, если еще деньги останутся. Жди их, когда останутся деньги, А потом станет толмачить, что трэба покупать корову. Так и придётся всё время ходить в лаптях, – объяснил Вася.

– Ну, добре, добре, Васюха, если батько тебе не хочет покупать валенки, то я тебе принес.

– Знаю я тебя, какие валенки принёс. Опять, наверное, лапти.

– Ох-хо-хо. Не лапти, а лапоточки, – засмеялся дед.

Он достал из своей котомки лапти и подал Васе.

– На вот, носи. А старые я завтра тебе зроблю, краше новых будут.

Вася взял лапти, примерил их на ногу.

– Как раз по ноге, дед.

Верёвочки у лаптей были льняные, мягкие. «Рожицы» с закувырками. Таких лаптей у других ребятишек не было.

После ужина Вася лёг спать с дедом на печку. На воскресенье крестьяне долго не ложатся спать. Готовят рогожу к сдаче, вытканную за неделю.

Старшие братья сшивали один конец, потом набирали в рот воды и сбрызгивали внутри куля. Влага придавала кулю плотность. Отец на столе складывал кули в десятки и выносил в сени.

Дед с внуком, сидя на русской печи, смотрели на их работу. Как быстро работают руки отца и братишек. Печка в доме по вечерам постоянно топилась, и на ней становилось жарко. Дед садился на лежанку, а босые ноги спускал на приступки, а Вася ложился на нее.

Когда дедушка приезжал в гости, то всегда интересовался, как Вася учится. Вот и сегодня он спросил его:

– Погутарь-ка мне, Васюха, как ты учишься?

– Хорошо, дедушка, – отвечал Вася.

– Что-нибудь бы почитал мне.

– Читать-то ерунда, дед. Хочешь послушать, я расскажу тебе лучше стишок про утопленника?

– Ну, побалакай.

Вася кашлянул в кулак и громко начал читать:

 
Прибежали в избу дети,
Второпях зовут отца:
– Тятя! тятя! наши сети
Притащили мертвеца.
– Врите, врите, бесенята, —
Заворчал на них отец. —
Ох, уж эти мне робята!
Будет вам ужо мертвец!
 

Когда Вася рассказывал, то слушал не только дед, но и вся семья. Младшие сестрёнки улеглись уже на полатях. Повернули головы к печке и внимательно слушали:

 
Есть в народе слух ужасный:
Говорят, что каждый год
С той поры мужик несчастный
В день урочный гостя ждет.
Уж с утра погода злится,
Ночью буря настает,
И утопленник стучится
Под окном и у ворот.
 

Когда Вася закончил рассказывать, дед похвалил его:

– Гринька у нас так не може гутарить.

Гринька – другой внук у деда, от старшего сына, двоюродный брат Васи. Жил в другой деревне, а учился в той же школе, что и Вася.

– Он дюже плохо учится, дедушка, – сказал Вася. – Теперь, деда, ты расскажи что-нибудь.

– А что тебе, внучек, погуторить? Разве про японцев, как я с ними воевал?

– Ну, расскажи.

Хотя Вася уже несколько раз от него слышал про эту войну, но дед любил рассказывать:

– Служил я на корабле бонбардиром. От меткого попадания моих бонб не один корабль противника ушёл ко дну. Вот за это сам адмирал в Порт-Артуре прикалывал на грудь мне хресты.

На русско-японской войне он был героем. За что получил два Георгиевских креста первой и второй степени.

Дед гордился своими наградами. Они у него висели на стенке, а когда уходил из дома, снимал их, завёртывал в тряпочку и клал в уголок на дно сундука.

В печке догорали последние головёшки. Отец, сидя на корточках, курил и пошевеливал угли кочережкой, табачный дым тянуло в поддувало. Терентий бросил в печку окурок папиросы, ещё раз помешал кочережкой угли в печи и сказал:

– А, ну-ка, Васюха, закрывай трубу.

Вася взял лежащий на припечке специально обтёсанный по размеру кирпич, обвёрнутый тряпочкой, и заложил в трубе отверстие. Тепло пошло из печки по верху, и вся изба стала нагреваться.

– Деда, – сказал он, подсаживаясь к нему поближе, – сваргань мне пенал.

– Погодь, че-то не припоминаю. Пенал! А что это за штуковина така?

– Это маленький ящичек, в который ученики кладут ручки, карандаши, грифель, чтобы они не ломались.

– Ничо себе придумал. Изголяешься над дедом. Это-ка мы с тобой завтра варганить будем, – широким беззубым ртом зевнул дед. – А сейчас давай-ка, паря, ложиться почивать.

Дед удобнее улёгся на краешке печи, а Вася залез на полати, где уже спали девчонки.

Утром он проснулся рано. Мать старшую сестру подняла ещё раньше. Она хлопотала при маленьком ночнике у печки. Мать месила в квашне тесто, а Анюшка готовила капусту, свеклу, морковь. Ведь сегодня воскресенье, и мать напечёт ватрушек и пирогов.

Вася слез с полатей, подошёл к окну и увидел, что земля вся покрылась снегом. Отца в избе не было. Старшие братья спали на печи.

– Мам, а тятя где? – спросил он.

– Рогожи складывает на санки.

Вася полез на печь, снял с шестка свои новые лапти, сел среди пола и стал обуваться.

– Ты куда это спозаранку собрался? – спросила мать.

– Тяте пособить хочу, рогожу повезу с ним к Корепину.

Он оделся и вышел на улицу. Половину рогожи отец уже положил на санки, а вторая лежала на рундуке.

– Ты пошто пришел? – спросил отец.

– С тобой поеду.

– Правильно, Васюха, неча без дела слоняться. Щас рогожу догрузим и пойдём в избу. Там, наверное, картошка сварилась. Поедим и поедем.

Когда они зашли в избу, все уже сидели за столом. Мать поставила решето с картошкой, деревянную чашку с солёной капустой и чашку с солёными грибами.

– Мы с Васюхой щас половину рогожи увезём, – сказал отец, – потом он привезёт санки, а ты, Яшка, сложишь остальную рогожу, и привезёте с ним.

– Добре, – кивнул Яков кудрявой головой.

Когда с завтраком закончили, Вася с отцом оделись и вышли на улицу. Отец впрягся в санки, а он стал толкать сзади. Санки по свежему снегу катились легко. Со всех улиц почти от каждого дома отъезжали такие же подводы с рогожей. У Мохинских ворот скапливалась очередь, а ворота ещё не были открыты. Они сложили возле крыльца рогожу, и Вася бегом с санками побежал домой. Положили с братом остальную рогожу и повезли туда же. Некоторые любопытные мужики спрашивали отца:

– Сколько же, Тереха, за неделю выткал?

– Две сотни с двумя десятками.

– Здорово, здорово у тебя дело идёт.

– У меня вся семья в работе. В школу ещё не ходят и то тянутся к мочалу. Так чем не две смены! Развернуться теперь есть где.

Заскрипели половицы в коридоре. Вот кто-то медленно спустился по лестницам. Выдвинулся дверной засов, открылись парадные двери. В толпе кто-то тихо произнес:

– Лева Бадуй идет.

На крыльце появился старик Леонтий. Приподнял обеими руками на голове шапку, немного пригнул голову, поздоровался с мужиками. Мужики тоже поприветствовали старика, а кто-то сказал:

– Долго, долго спите, дядя Леонтий. Вон сколько снегу подвалило. Надо было уже подмести возле ворот.

– Что вам, грабена мать, дня не хватит!?

«Старик взял метлу, стоящую в углу возле крыльца, и стал сметать снег с крыльца. Возле палисадника бежала небольшая мохнатая белой шерсти собака Валетко. Добежала до чьих-то санок с рогожей, приподняла заднюю ногу, помочилась и снова побежала мимо другого палисадника к задним воротам и юркнула в подворотню.

Старик открыл распашные ворота и пошёл по двору к задним воротам, выходящим на другую улицу. Взял за ошейник Валетко и посадил на цепь. Сам через другое крыльцо зашёл в дом.

Мужики, кто стоял с санками ближе к воротам, стали завозить санки во двор. Внутри дома, в коридоре на высоких столбах стояла уборная. Стена коридора, на уровне уборной была обколочена наглухо строганными досками, а снизу редко обколочена стоячими досками. На улице было слышно, что кто-то идёт по коридору, потом скрипнула дверь в уборную.

– Гей, мужики, как бы вас не замочить! – крикнула Мария Ивановна, жена Ивана Леонтьевича.

– Ничего, помочите немножко. Подрастём, – ответил кто-то».

Скоро вышел на двор Иван Леонтьевич в тёплом крестьянском полушубке. Черная длинная борода как всегда расчёсана надвое.

В одной руке у него деревянный аршин, в другой – алфавитная книжка-долгушка, в которой велась вся его бухгалтерия. Иван Леонтьевич поздоровался и сказал:

– Заждались, наверное, мужики? Ну, ничего. Мы быстро управимся.

Вышел на двор и старик Леонтий, потом сын Андрей, который заранее уже знал своё дело.

Иван Леонтьевич пересчитывал лежащие на санках десятки, измерял длину и ширину по верхнему кулю, иногда заворачивал половину десятка и просматривал в середине. Потом быстро открывал страницу лицевого счёта, делал запись принятого товара и подходил к следующим. Следом за ним шел старик и проверял почти каждый десяток в отдельности, каждый куль, проверял плотность и влажность.

Тот, кто уже сдал рогожу, сразу же шёл в склад отбирать пучки мочала на следующую неделю. Отобрав сколько нужно, подносили к весам. В складе за порядком следил Андрей. Когда с приёмом рогожи было покончено, приступали к взвешиванию мочала. Андрей вешал на скальных коромысловых весах, которые были подвешены на лёгких цепях за перекладину. Иван Леонтьевич открывал вторично страницу и смотрел, сколько тот или иной крестьянин брал мочала, сколько сдал рогожи, и сколько нужно отпустить на следующую неделю. Были и не согласные. Степан Лисин возразил:

– Мало, Иван Леонтьевич! Свешайте хоть еще один пучок.

– Ну, Господь с вами! Вы, Иван, не переработали мочала с той недели. Рогожи сдали мало. Зачем лишнего набирать? Нет, нет. То, что свешали, вези. Перечтёшь – придёшь. Свешаю ещё. Следующий!

Вася с братом отбирали мочала, сколько нужно. В этом Иван Леонтьевич их семью не лимитировал. Знал, что отец перечтёт всё. А если и останется, то оно будет в заготовке. Они уложили на санки пучки мочала и повезли домой. Отец остался для расчёта. Подводы санок снова потянулись по улицам. Кто сам из мужиков повёз мочало, у кого повезли ребятишки. Иван Леонтьевич, а за ним группа мужиков пошли в квартиру. Кто сел на лавки, кто устроился поудобнее на полу. Кому невтерпёж покурить, уселись возле печки. Иван Леонтьевич разделся и сел за стол, открыл свою «долгушку», снял со стены счёты, висевшие на гвозде. Стал подсчитывать лицевой счёт первой страницы.

Жарко топилась железная печка. Еловые дрова издавали резкий треск. Огонь с шумом вылетал кверху, упираясь в короб печки, и по обороту дым вылетал в стояк, а затем горизонтально шёл по трубе в печной проём, где сила холодного воздуха подхватывала его и уносила кверху по печной трубе.

«Хозяйка Мария Ивановна, любительница побалагурить с мужиками, вышла из комнаты и встала возле печки, то и дело подымая свой сарафан и остальное, что было одето под ним, подставляя свой жирный зад и толстые ляжки к теплу. Она не обращала внимания и не стеснялась мужиков.

Иван Леонтьевич, сидевший за столом, и увлёкшись подсчётами, не обращал внимания на жену.

– Уже запахло поджаркой, Мария Ивановна! – засмеялся Володя Маулин, тоже любитель побалагурить при народе.

– Ой, и правда, мужики. Наверное, хватит, а то как бы не лопнула кожа, как на пережаренном поросёнке, когда его палят и гладят раскалённым железом.

Мария Ивановна зашла за перегородку, поставила в дверях табуретку и села, закинув ногу на ногу, начала щелкать подсолнечные семечки.

В двери заскрёбся кот, ему открыли дверь. Кот мохнатый, дымчатой шерсти сибирской породы медленной походкой возле сидящих на полу мужиков прошёл к печке и улёгся на полу. Кот нагрел свои озябшие пальцы на лапах, встал. Замурлыкал, подошёл к хозяйке и стал тереться об её толстые ноги.

– Что, проголодался, скотинка, за ночь? Не накормили, видно, тебя «невесты»?

Мария Ивановна встала с табуретки и пошла за перегородку. Кот тоже пошёл, ткнулся своей мордочкой в свою чашку. Но, видя, что в ней ничего нет, он снова замурлыкал, прося у хозяйки завтрак. Мария Ивановна накрошила в чашку мягкого хлеба, залила свежим молоком и снова села на табуретку. Кот наелся, обтёр свою мордочку лапками, подошёл к хозяйке и запрыгнул к ней на колени».

Мужики, с которыми производился расчёт, уходили по домам, на их место приходили новые. Усаживались так же: кто где мог, и ждали своей очереди. Вася домой не уходил, сидя на полу возле дверного косяка, ожидая отца, слушал разные рассказы мужиков.

В дверях показался старик Леонтий, увидел Васю, заругался:

– Что, грабёна мать, тут торчишь, место занимаешь? Шёл бы домой.

– А что тебе, дедушка, места не хватает? – воспротивился Вася – раздевайся да полезай на печь.

– Ах ты, молокосос! Учить ещё меня вздумал! Ты пошто пришел?

– Тяте пособить.

Леонтий, прищурившись, оглядел сидящих людей:

– Тереха, однако, это твой парнишка-то?

– Мой, дядя Леонтий, – ответил отец.

– Вострый он у тебя на язык. Ну ладно, ладно, нехай себе сидит. А то я чуть было не осерчал.

Старик снял за занавеской пиджак и шапку и, громко кряхтя, полез на печь.

Тут же зашли Андрюха с женой Марией Никандровной и его сестра Таня. Они все во дворе хлопотали за скотом.

Пока Андрей был не женатый, а Таня заканчивала гимназию, Корепины держали работниц, а сейчас они управлялись по хозяйству сами. Летом, во время страды, держали подённых рабочих. А на конях с самой весны до осени на них батрачил Терентий.

Вошедшие разделись и прошли в большую половину, что называлась залом. Двери в зал всегда были закрыты, и посторонним «чёрным» людям входить в зал не разрешалось.

У Андрея Ивановича был сын Никишка, на два года моложе Васи. Иногда Вася со своими сверстниками: Колей Гусевым и Иваном Суровиковым захаживали к ним, проходили в их хоромы, играли в детские игры. Вася видел эти хоромы.

«Зал, или, как его называли, гостиная, куда собирались гости, был большой. Пол устлан коврами и бархатными дорожками. Посередине стоял большой круглый стол, покрытый дорогой скатертью с кистями, свисающими почти до самого пола. Вокруг стола и возле стен стояли венские стулья. Окна, расположенные с одной стороны, выходили в сад. На окнах висели дорогие шторы. Над столом висела медная люстра большого размера на фигурных цепях. Подсвечники расположены в три ряда конусом к потолку. В патроны подсвечников ставились толстые белые восковые свечи. В праздничные вечера свечи зажигали полностью. На стенах в больших рамах висели картины, нарисованные масляными красками. В одном из простенков висело большое групповое фото – это члены губернской Думы. Среди группы на переднем плане в середине – хозяин дома Иван Леонтьевич Корепин – с такой же бородой, расчёсанной надвое. В одном углу возле окна на специальной подставке стоял граммофон с большой зелёной трубой.

Возле стены, где не было окон, в углу стояла железная койка со светлыми никелированными головками. Койка с двух сторон обтянута ширмой на специальных стойках – это была постель Тани.

Справа, до самого потолка, была тесовая перегородка с лёгкой распашной дверью – это спальня Ивана Леонтьевича и Марии Ивановны.

Печь с одной стороны обогревала спальню, с другой стороны – зал, с третьей стороны – людскую, т. е. прихожую, она же была и столовой. Из зала была проложена дорожка до дверей передней половины дома. Передняя половина светлая: три окна с одной стороны – к саду, четыре окна обращены на большую улицу, на третьей стене – одно окно и тут же входная летняя дверь.

В помещении всё уютно и чисто, на окнах также висят шторы, на полу ковры и дорожки. На одной стороне к саду – две спальные комнаты. Одна из них – детская. В углу стоит большая дорогостоящая этажерка с книгами. В простенке передней стены стоит туалетный стол, перед столом – большое зеркало. В летний период сюда ставят патефон с повёрнутой трубой в окно на улицу, и вся улица оглашается патефонным звуком незнакомой мелодии.

После окончания всех расчётов мужики выходили во двор и становились в очередь возле «магазина». Правда, специального, как такового, магазина не было, но был большой амбар дверью во двор, заполненный товарами. Тут была ржаная мука, крупчатка всех сортов, возные крупы, горох и гороховая мука, мясо, рыба, чай, сахар, махорка и мыло, керосин, спички, соль и другие товары. Была и мануфактура».

В счёт заработанных денег мужик мог взять всё, что необходимо. Иван Леонтьевич выходил с сыном и отпускал то, что было уже записано в «долгушке». На этот раз отец кроме керосина, сахара, чая и махорки ничего не брал. Весь недельный заработок получил сполна деньгами. Домой пришли проголодавшиеся. Мать была дома одна с меньшими сестрёнками, остальные где-то гуляли. Отец разделся, сел за стол, вытащил из кармана пачку денег и подал матери. Мать собрала на стол. Вася с отцом славно пообедали, как после молотьбы.

По дому разносились густые свистящие звуки, исходящие от тяжелого дыхания деда, который спал на печке. Вася спросил у матери:

– Мам, а пенал-то дед зробил?

– Зробил. Вон глянь там в сумке.

Вася снял с гвоздя сумку, положил возле себя на лавку, потом вытащил пенал и долго любовался им. Несколько раз взад и вперёд выдвигал и снова задвигал крышку. Вдоль пенала посередине была перегородочка. Точь-в-точь пенал был как у Володьки Панькова. Только этот был не покрашен. Вася вспомнил, что когда мать на Пасху варила яйца, то она их варила с луковой шелухой, и они были красными.

Когда вечером затопили печку, он спросил у матери:

– Мама, у тебя есть шелуха от лука?

– На кой они табе?

– Хочу пенал покрасить.

Мать принесла из чулана две горсти луковой шелухи. Положила ее в горшочек с водой, когда вода закипела, Вася положил в него пенал. Вытащил через несколько минут, дал обсохнуть, потом обтёр тряпочкой. Пенал получился настоящий, как купленный в магазине.

За первым уроком он тихонько показал пенал Лёньке, а в перемену похвастался всем. К парте подошли ребятишки, всем хотелось посмотреть. Пока рассматривали пенал, Вася не заметил, как прошла перемена. Зазвенел звонок. Зашла учительница и обратила внимание на их парту. Спросила:

– Это что у вас тут?

– Пенал у Замыслова смотрим, – ответил один из учеников.

– Желательно, чтобы у всех были пеналы, – сказала учительница.

В Белоусово ходили учиться ученики из соседней деревни Полемерское. До деревни было три версты. Дорога, вернее тропа, проходила возле скотского кладбища, которое было возле гумен на берегу речки. Через воду было положено несколько жёрдочек. Осенью ученики свободно ходили по этой тропе, а к весне эта речка от талых вод набухала водой, и переход через неё становился опасным. Тогда приходилось ходить дорогой, а это увеличивало расстояние на полторы версты. Зимой тоже иногда создавались трудности. Особенно в непогоду. Санной дороги почему-то тут не было, и узкую тропу часто заметало снегом, тогда ученики шли друг за дружкой. Старшие прокладывали след для младших, которые тянулись сзади.

Когда во время занятий начиналась снежная позёмка, увеличивался снегопад, что не сулило хорошей погоды. В таких случаях учительница задерживала учеников первых и вторых классов и оставляла ночевать в школе. Некоторых учеников местные ребята брали к себе домой. Старшеклассники всё же уходили домой, а утром снова шли и приносили еду оставшимся ночевать в школе ученикам. Сторожиха школы приносила из дома краюху ситного хлеба, чашку картошки, завернутой в тряпицу, кипятила на плите чайник и поила чаем. После чая зажигала столовую десятилинейную лампу и выносила в класс. Ребятишки располагались за столом и выполняли уроки, заданные на дом. Учительница несколько раз заходила в класс, проверяла, как занимаются дети, помогала ученику, который затрудняется выполнить то или иное задание. Уборщица тётя Маша топила в классе печки. Хорошо горели сухие дрова, потрескивали. Яркий свет огня просвечивался в дверные щели поддувала. Некоторые девочки подсаживались к печке, читали, учили стишки. Спать устраивались на печке или на кухне, на лавках.

«Сколь ни дружен был школьный коллектив, но иногда случались ссоры между своими и чужими учениками. Иногда доходило до драки. Когда после занятий выходили из школы, «свои» начинали бросать снежками в «чужих». Увлечённые азартом, бежали за чужими за гумно и там схватывались в драку. Утром ученик, придя с покарябанным лицом, жаловался учительнице. Тогда забияку учительница ставила стоять за партой целый урок или «столбом» – в угол, а то и на колени. Иногда дело доходило до родителей, а дома с таким учеником расправлялись по-своему. Среди местных забияк были такие ученики, как Мишка Косарев из второго класса, такой здоровяка, драчун, спуску никому не давал, Колька Привалов – задира и Федька Кулаков из третьего класса. Из чужих был второклассник Яша Коровин, здоровенный, он вырос на хлебных кусках, собираемых по людям вместе с матерью, Веденеев Ваня, заика. Эти ребята не давали спуску местным. Яша Коровин, хотя и был неповоротливым, но если кто-либо попадался ему один, подминал под себя. А если подходили сразу несколько человек, то Яша по очереди укладывал их под себя, тогда подбегали его товарищи и по одному расправлялись с ними. Так заканчивалась драка победой чужих. Победителей учительница не судила, зная, что драка затеяна местными учениками.

Приходя в школу, запасались «кознами» («бабки») и затевали в коридоре игру. Ставили на кон по три-пять «кознов» и с определённого расстояния специальными битками выбивали с кона. Если, например, поставил три «козна», а выбил пять или шесть, значит, два-три «козна» в выигрыше. У кого не было «кознов», ставили деньги или покупали у тех, кто выиграл. Зимой «козны» стоили дороже, чем летом.

На копейку зимой давали два «козна», а летом до десяти. Потому что летом больше игроков. У каждого мальчишки их было много. Однажды, когда в коридоре шла игра, я стоял у окна, кто-то из ребятишек толкнул на меня другого мальчишку, и я ударился головой о раму. Стекло разбилось. Виновным оказался я. За это учительница меня не стала наказывать, а попросила, чтобы завтра пришёл в школу отец. Когда я сказал это отцу, то отец задал мне порку! Это уже была вторая, первая была порка от матери за то, что лазили в чужой сад за крыжовником, и они памятны на всю жизнь».

Когда пришли утром в школу, учительница сказала отцу:

– Ваш сын разбил стекло в коридоре, нужно его вставить.

– Легко гутарить, что вставить, – сказал отец – а где же стекло взять? Стекольщики зимой не ходят.

– Хотя бы заколотить фанерой, а то пойдёт снег, а весной дождь, и в коридоре будет сырость.

Отец из школы зашёл к Корепиным и там нашёл кусок фанеры. Утром следующего дня Вася унёс фанеру в школу. Выбитое стекло заколотили, и играть в «козни» учительница больше не разрешала.

В большие перемены ученики занимались играми. Особенно были распространённым игры «В поясок» и «Уж мы просо сеяли, сеяли». Девочки вместе с мальчиками садились на пол в большой круг с вытянутыми ногами внутрь круга. Один «водит»: подбирает потолще пояс или узенький ремешок, свёртывает его, обегает сзади по кругу несколько раз и оставляет ремешок у кого-либо за спиной. Если игрок не успел обнаружить ремешок, то вожатый подбегает, берёт ремешок и начинает хлестать игрока.

Тот встаёт и убегает, а вожатый за ним, нахлёстывая ремешком, добегает до свободного места и садится, а игрок становится вожатым. Если сидящий обнаруживает за спиной ремешок, берёт его в руки, встаёт и бежит за вожатым, нахлёстывая ремнём. После этого садится снова на своё место, а вожатый снова водит.

Также интересной была и другая игра. Она сопровождалась песней. В этой игре участвовало большинство учеников. Разделялись на две группы, отдельно мальчики и отдельно девочки. Становились в две шеренги у стен прихожей, подхватив один другого под руку.

«Начинали девочки. Идут к группе мальчиков, поют первый куплет, второй куплет поют, пятясь назад на своё место. Мальчики так же исполняют свои куплеты.

 
Девочки: Уж мы просо сеяли, сеяли
Ой, дид ладо сеяли, сеяли.
Мальчики: А мы просо вытопчем, вытопчем.
Ой, дид ладо вытопчем, вытопчем.
Девочки: Чем же вам вытоптать, вытоптать?
Ой, дид ладо вытоптать, вытоптать.
Мальчики: А мы коней выпустим, выпустим.
Ой, дид ладо выпустим, выпустим.
Девочки: А мы коней поймаем, поймаем.
Ой, дид ладо поймаем, поймаем.
Мальчики: А мы коней выкупим, выкупим.
Ой, дид ладо выкупим, выкупим.
Девочки: Чем же вам выкупить, выкупить?
Ой, дид ладо выкупить, выкупить.
Мальчики: А мы вам дадим сто рублей, сто рублей.
Ой, дид ладо сто рублей, сто рублей.
Девочки: Нам не надо ста рублей, ста рублей.
Ой, дид ладо ста рублей, ста рублей.
Мальчики: А мы вам дадим золотца, золотца.
Ой, дид ладо золотца, золотца.
Девочки: Нам не надо золота, золота.
Ой, дид ладо золота, золота.
Мальчики: А чего вам надобно, надобно?
Ой, дид ладо надобно, надобно.
Девочки: А нам надо молодца, молодца.
Ой, дид ладо молодца, молодца.
Мальчики: Вы скажите имечко, имечко. Ой, дид ладо имечко, имечко.
Девочки: Его имя Ванечка, Ванечка.
Ой, дид ладо Ванечка, Ванечка.
 

Девочки берут Ванечку и становят в середину своей шеренги».

В следующую перемену игра начинается снова. Запевали мальчики в таком же порядке, только вместо Ванечки называли Манечку или другое имя.

* * *

Началась империалистическая война, она легла тяжелым бременем на плечи крестьян и отразилась на жизненном уровне большинства жителей деревни. На войну уходили многие кормильцы своих семей: отцы и сыновья. Война была объявлена в августе, в разгар полевой страды. Молодые рекруты задолго до призыва начинали гулять.

«В каждом доме готовились попойки. Всюду можно было слышать гармошки и песни. Не случайно в народе были сложены такие песни:

 
Шли на призыв и пели:
На приёмной флаги веют,
Нас молодчиков забреют.
На приёмной флаги сняты,
Мы молодчики приняты.
Выходя из приёмной, пели:
Из приёмной вышел я,
Здравствуй, милая моя.
Сбриты волосы с головушки,
Узнала ли меня?
А то так:
Ты не стой, моя Матаня,
У приёмного окна,
Всё равно меня забреют, —
Ты домой пойдешь одна.
В день проводов пели:
Рекрута – рекрутики
Ломали в поле прутики,
К огороду ставили:
По милочке оставили.
Подхожу к родному дому,
Дом невесело стоит.
Собрана моя котомочка,
На лавочке лежит.
 

Эти песни пелись и тогда, когда молодые рекруты уходили на фронты гражданской войны».

Василию запомнились солдатские проводы на всю жизнь. Большими группами, пешком и на конях шли и ехали провожающие через деревню из дальних деревень. Отец Василия на войну не призывался: он потерял много зубов, и таких людей от солдатской службы освобождали. Старший брат Яков был ещё молод.

Не забыл Василий и то, как дядя Сергей, мамин брат, провожал на войну единственного сына Ивана, как его жена, сидя на телеге, рявкала и голосила, рвала на себе волосы, но слезами горю не поможешь. Убили Ивана на войне.

В первый год войны стали поступать в деревню письма с фронта. Кого-то ранило, того-то убили, тот-то попал в плен. И снова потекли слёзы. Матери, жены надеялись, что их сыновья и мужья ранены, могут прийти домой или вернуться из плена, но судьба многих была неизвестной.

«В 1915 г. в деревню стали приводить военнопленных. В основном это были австрийцы, венгры и немцы. Большая группа пленных была расквартирована на Усте в помещичьих домах. Трудоспособные работали на химическом заводе, часть – на торфоразработках. Неспособные к физическому труду организовали сапожную мастерскую, которая обслуживала своих пленных. В деревне большая группа пленных жила в двухэтажном доме Корепина. На втором этаже было жильё, на первом – тоже сапожная мастерская, она обслуживала население, несколько пленных работало у богатых. Как, например, двое у Левохиных, по одному жили у Гусева, Кузнецова, Суровикова. Работали на лошадях, на полевых работах.

Вечером после работы пленные переодевались в чистое военное обмундирование, шли на угор, где обычно собиралась молодежь. Они были молодые, красивые, поэтому местные девки их не чурались. Пленные прожили в деревне год, потом их куда-то отправили».

Уже второй год шла война, и Иван Леонтьевич, вспомнив наказ прежнего хозяина, приступил к его осуществлению. Начал разрабатывать оставшийся лес, приводить в порядок древесину на пристани. Дважды за лето грузил свою баржу пиломатериалом и сплавлял её на Волгу. Одновременно занимался торговлей рогожей.

Помещичий дом, что стоял на берегу, он перенёс ближе к хозяйственным постройкам. При этом он приказал уменьшить размеры строения, и дом стал значительно меньше, но все же в нем остались кухня, зал, столовая и большой тёплый середник.

Таким же остался и порядок ведения хозяйства. Луга и озёра по-прежнему арендовались крестьянами. Мельница работала на полную мощность. Дополнительно был сделан привод для обдирки овса и проса на крупу. Денежки в его железные сейфы текли с огромной быстротой.

С фронта приходили домой раненные и искалеченные солдаты. В деревню доходили смутные вести: солдаты сидят в окопах и холодных блиндажах, ожидая наступления. Солдаты гибнут не только от неприятельской пули, но и от холода и голода, заедают вши.

Однажды в деревне появился урядник. Пришел он к старосте Привалову Поликарпу, жил он от Замысловых через дом. Урядник был ростом высокий, с длинными усами. На одном боку шашка, на другом наган. Сапоги со шпорами, на кителе болтаются кисточки.

Староста позвал к себе десятника, тот пришел. Что-то поговорили, и десятник ушел опять. Через некоторое время к старосте стали приходить мужики, собралось человек двадцать. Вокруг собрались ребятишки. Им было интересно, куда пошли мужики, некоторые были с вилами. Народ пошел в Завражную улицу. Вскоре узнали, что Лобанов Петруха – дезертир прибежал с войны. В это время он сидел на сеновале. Услышав шум, выскочил в хлев, с хлева соскочил в огород и побежал в лес к озеру. Весь народ побежал за ним. Пока искали в лесу, он прыгнул в воду и поплыл на другой берег, на «остров». Доплыл до берега, из сил выбился: был в сапогах и ватном пиджаке, запутался в траве, на берег вылезти не смог. В это время мужики сняли с перехода две большие плахи, и двое с вилами переплыли на тот берег, там его и взяли. Вытащили на берег, связали, а потом вокруг озера поехали на лошади, положили его в телегу и привезли к старосте. Вся деревня смотрела в окна, как связанный дезертир сидел на полу и курил папироску, которую ему дал урядник. В этот же день дезертира увезли в волость, а потом отправили на фронт.

Этой же осенью Петр Лобанов вернулся домой на костылях. У него обе ноги были перебиты, и лицо было в шрамах от осколков разорвавшегося снаряда. При встрече с односельчанами в его глазах был немой укор:

– Что же вы наделали со мной, окаянные?

Мальчишки часто приходили к нему и просили рассказать о войне. Петр неохотно, но рассказывал о готовящейся какой-то революции, о Ленине.

Он говорил, что в окопы приходили тайные агитаторы и говорили солдатам, что за границей живёт русский большевик – Ленин, который руководит всеми большевиками, чтобы сделать революцию. Солдатские командиры: прапорщики и подпрапорщики говорили солдатам, что Ленин из-за границы делает смуту среди русского народа. В России появились какие-то большевики и меньшевики. Одни говорят, что надо кончать войну, другие – надо воевать до победного конца.