Текст книги "К лучшей жизни (сборник)"

До Василия в роте был политрук Алексеев, которого назначили командиром батальона. Через несколько минут в расположение роты прибыл политрук батальона. Познакомились с ним. Он собрал командиров взводов, командиров отделений, представил им лейтенанта Замыслова. После этого он передал ему имущество ленинской комнаты, ознакомил с планом работы. Василий сразу же приступил к составлению конспекта для проведения первого политзанятия.

На второй день после политзанятия провели партийное собрание роты, на котором он был избран секретарём парторганизации роты.

Рабочий день политрука был загружен до отказа. Рота имела в своём распоряжении около сотни автомашин. Солдаты в основном занимались материальной частью, также регулярно проводили и строевые занятия.

Наряду с подготовкой водительского состава командный и политсостав один раз в неделю сами занимались строевой подготовкой. Кроме этого при корпусе были организованы специальные курсы по подготовке шоферов. За офицерами были закреплены специальные машины с одним водителем (на остальных было по два), и они должны были обязательно знать шоферское дело. В военной обстановке, если шофёр будет убит или ранен, то политрук или командир, сидящий рядом с ним, мог его заменить и следовать далее. У всех было большое желание окончить курсы шоферов и получить специальность, которая бы пригодилась и на «гражданке». Проучились около полумесяца, и вдруг случилось неожиданное и непредвиденное для всех. Двадцать второго июня началась война.

День был воскресный. Большинство военнослужащих были на стадионе. Проводились батальонные футбольные соревнования. Вдруг из репродукторов раздался голос диктора Левитана:

– Говорит Москва. Через несколько минут будет передано важное правительственное сообщение. Это было повторено несколько раз.

На площадь подходили и подходили военнослужащие, шли и семьи комсостава. Все насторожились. Выступление председателя Совета Народных Комиссаров Молотова прозвучало как гром среди ясного неба.

«В расположение роты передали конюшню, в которой когда-то стояли артиллерийские кони. Конюшню привели в порядок: застеклили окна, подладили крышу, сделали двойные нары, и рота расположилась в ней.

Недолго пришлось жить в этой конюшне. Получили приказ – привести в боевую готовность всю материальную часть, получить оружие и боеприпасы. Командному и политсоставу выдали личное оружие – пистолеты «ТТ» без патронов.

Вскоре дали приказ выехать в сопки восточного направления. Имущество походной ленкомнаты было уже сложено в ящики и упаковано. Всё это я сделал с водителем Новосёловым. Погрузили на машину, которая уже была заведена, и поехали. Впереди ехала машина командира роты. Ехали с интервалом не более 15 метров. Колонна растянулась на несколько километров. Некоторые машины выходили из строя по неисправности, после их устранения машины уже не могли обратно въехать в колонну. Приходилось дожидаться «хвоста». Если у машины было серьёзное повреждение, дожидались «летучки», на которой была автомастерская. Были случаи, когда некоторые автомобили брали «на буксир» и тащили до указанного места. Если местность была закрытая, машины ставили в укрытие, а на открытом месте отрывали траншеи для машины, сверху маскировали травой. Копать траншеи приходилось и мне, так как водитель был один, и для ускорения работы копали вместе. После окончания маскировки я развёртывал свою ленкомнату, выпускал боевой листок, подводил итоги пройденного пути и маскировки машин».

Походной кухни у них не было. Пользовались сухим пайком и концентратами, которые варили на кострах. Но не каждому это удавалось, так как в степи редко найдёшь палку или ещё что, что бы могло гореть. Некоторые опытные водители еще на месте запаслись дровишками, заранее набросали их в кузова.

Насчёт воды не горевали. Достаточно было спуститься в лощинку, копнуть лопатой на два штыка, как появлялась вода.

Бывало, только успеют замаскировать машины, прольют несколько потов, не успеют приготовить обед или ужин, раздаётся команда: «Завести машины! Выйти из укрытий!». И дальше – в путь.

Сотни кубометров грунта пришлось отрыть за несколько дней. Хорошо, когда попадался земляной грунт, легко выкидывался, а чаще был каменистый с галечником. Ни лома, ни кайлы нет. Одни сапёрные лопаты и топор, который был у каждого водителя. Так доехали до станции Борзя. Получили приказ свернуть влево, в степь, на которой не видно даже кустика. Машины рассредоточили повзводно. Стали готовить обед. Раздался приказ: «Командиры взводов и политруки, – к командиру дивизии!». Командир дивизии подполковник Гузенко, был среднего роста, лет сорока пяти, всегда с весёлым настроением, собрав командирский состав, с тревогой в голосе сказал: «Так вот что, командиры и политработники, война, видно, всерьез началась. Япония – союзница Германии, так что можно ожидать от неё все, что угодно. Все вы помните озеро Хасан и реку Халхин-гол. Нам придётся воевать с Японией. Учебное время кончилось, пора получать боеприпасы».

«Комдив по списку стал вызывать офицеров и лично вручать комплект патронов под расписку. Очередь дошла до меня, он подал патроны к пистолету «ТТ», а у меня наган. Я сказал комдиву:

– Мне такие не подходят.

– Как так? У вас записан пистолет «ТТ»!

– Я, товарищ подполковник, поменялся со старшиной роты.

– Ну вот так, твою мать, и воюй без патронов.

Патроны, конечно, я взял. Командир приказал мне немедленно отобрать свой пистолет у старшины, «а «колотушку» эту отдай ему, и чтобы больше этого не было».

По сопкам Забайкалья они колесили до августа месяца. Когда началась уборка урожая, весь исправный автопарк был мобилизован на уборку хлебов. Среди водителей нашлись специалисты сельхозмашин: комбайнёры, машинисты жаток, молотилок и других машин. Многие солдаты умели косить хлеба сибирскими крюками. В некоторых колхозах совершенно не было рабочей силы. Хлеб убирали воинские части и на своих машинах отвозили зерно на элеваторы.

С наступлением осенних заморозков автомобильный батальон перебазировался на 76 разъезд. Водительский состав был размещён в казарме. Командный и политсостав жили по частным квартирам. Автопарк стоял под открытым небом. Рядом были оборудованы примитивные водогрейки и заправочные пункты. Часто объявлялись военные тревоги. Чтобы завести машины, отпускалось 15–20 минут с выходом в боевой порядок. Некоторые машины выводили на буксире.

От автопарка Василий жил на расстоянии не больше километра. Во время боевой тревоги его связной Воронин прибегал к квартире и стучал в раму. Василий уже знал, что означает этот стук, что это боевая тревога, быстро одевался и бежал в автопарк. Не было случая, чтобы его рота запоздала с выездом, и не было случая, чтобы хотя бы одна машина не завелась. Его третья рота была передовой в батальоне.

В декабре 1941 года стояли большие морозы. Машины были в разъезде, вода в радиаторах замерзала, и они размораживались. Пришёл приказ: радиаторы заправлять антифризом (незамерзающая жидкость).

Также встал вопрос о мастерских, чтобы можно было в зимних условиях проводить текущий ремонт автомашин. Роте указали место постройки мастерской на восточной окраине разъезда.

Вырыли большой котлован в два метра глубиной с расчётом, чтобы вместились мастерская на две машины, аккумуляторный и радиаторный цеха. Отдельно вырыли место под водогрейку. Навозили лесоматериала. Поставили столбы, обвязали их балками. За столбами заложили стены.

Для строительства потребовался всевозможный инструмент. Своего же, кроме лопаты и топоров, не было. Нашлось всё: пила, рубанки, бурово, долото. Солдату только скажи, что делать. А чем делать, это командира не касается. Солдат должен сам найти все, что нужно. Потребовались рамы, двери и петли. Всё появилось. Получилась мастерская что надо. Печи оборудовали из железных бочек. Нашлись жестянщики. Получился настоящий гараж – тепло и сухо. В помещении аккумуляторной установили «электростанцию», провели свет в мастерские, в водогрейку; тут же хранилось и масло. Водогрейка служила и прачечной. Иногда сами стирали бельё и мылись. С окончанием всех работ автопарк приблизился к мастерским. Обжились тут неплохо. Строевых занятий с бойцами проводили мало, но больше занимались строительными работами. Занятия проводили раз в неделю, учили, как заряжать гранаты, бутылки с горючей смесью. Бросали их в металлические предметы. За несколько десятков километров выезжали на тактические занятия. Жизнь солдатская шла хорошо, на питание не жаловались. Обмундирование было тёплое, но был один минус: не хватало армейского пайка – махорки. Для этого собирали деньги и посылали старшину в деревни закупать самосад. Табак привозили неважный. Торговцы табаком мешали в него подсолнуховый лист, делали его слабым, но, всё же это было утешение. День прошел, и ладно. Получая из дома посылки и распечатывая их, в первую очередь искали махорку. К Новому году Василий получил хорошую посылку из дома. Там были и махорка, и съедобное, и закопченный гусь. Махорка и печенье сразу же пошли по рукам командиров, не обделил Василий и солдат. К его удивлению, когда он тихонько развернул гуся, то увидел шов белыми нитками, и гусь по всему казался тяжёлым. Он догадался, в чём дело. Пошёл в другое расположение, нашёл своего земляка, политрука Дроздова, и у него в небольшой землянке распотрошили гуся, в котором было заложено пол-литра водки. Выпили с ним и хорошо гусем закусили. Гусь был приготовлен очень хорошо. Так встретили Новый, 1942, год. После этого ему с Дроздовым встречаться не приходилось, за исключением двух раз на гарнизонных лекциях, которые проводились с командирами и политсоставом.

В феврале политотдел дивизии отобрал группу политработников, не проходивших ранее действительную службу и не имевших командирского строевого навыка. В нее направили и Василия. Командировали их в Иркутск на трёхмесячные курсы ЗАБВО с тем, чтобы политработник в боевой обстановке не только бы занимался политработой, но и мог заменить своего командира роты или батальона при его выходе из строя.

В Иркутск мы прибыли 15 марта. Здесь я встретился с земляками: старшим политруком Георгием Скребневым, он работал в Заларинском районе уполномоченным министерства заготовок, и замполитом Черемховской МТС Чернышёвым. На выходные дни мы вместе уезжали домой.

При школе находился комендантский взвод. Столовая была одна, но питание было разное. Солдаты столовались в одной комнате, курсанты – в другой. Солдатам давалась одна пища, курсантам – другая. Солдаты получали первое и второе, как говорится, по Уставу. Перед командованием курсов поставили вопрос: в чём дело? почему у курсантов плохое питание? Начальство ответило: «Хотите улучшить своё питание, – организуйте поездку в колхозы и закупайте, какие вам нужно продукты. За вами сохранена зарплата. На лучший паёк вы не рассчитывайте».

Вопрос был ясен. Если и дальше будет такое питание, то курсанты не смогут и ноги таскать, а 75 % учебного плана были строевые занятия и 25 % – классные занятия. На занятия приходилось ходить пять километров за город.

На курсовом собрании избрали «завхозом» старшего политрука Скребнева, который поехал в ближайшие колхозы и закупил продуктов, таким образом, удалось улучшить питание курсантов».

Проучились два с половиной месяца, и нескольких курсантов досрочно откомандировали в распоряжение ГЛАВПУРККА (Главное Политическое Управление Рабоче-крестьянской Красной Армии). В это число попали Василий Замыслов и Георгий Скребнев.

При выезде из Иркутска они послали женам телеграммы. Мария Анатольевна, как только получила телеграмму, сразу пошла к Замысловым. Она работала в школе учительницей немецкого языка и учила Галю.

Анастасия была в это время в Тунгуе. Дети были дома одни. Она сообщила, что вечером на станцию должен прибыть военный эшелон, в котором едет их отец проездом на фронт. Роберт с Галиной пришли встречать отца на станцию. Маленькая Альбина осталась дома одна. Там уже были Мария Анатольевна с дочерью Галиной. Ожидание было долгим. Изредка приходили поезда, останавливались, выпускали с громким шипением пар и уходили дальше. Роберт с Галиной поочередно бегали домой, присмотреть за Альбинкой.

Темнело, а воинского эшелона с востока все не было. Роберт ушел домой к младшей сестре, а Галя осталась вместе со Скребневыми ночевать на вокзале. Прошла ночь, наступило утро, а эшелона все не было. Ближе к обеду прибежал Роберт. Мария Анатольевна, глядя на голодных, измученных детей, сказала:

– Пойдемте-ка, детки, домой, пообедаем и снова придем на вокзал.

Галя с Робертом побежали к себе на квартиру, а Мария Анатольевна с дочерью пошла к себе. Пройдя по станционной улице, они вышли на пригорок. И тут Мария Анатольевна услышала гудок паровоза. Она оглянулась и увидела воинский эшелон, прибывающий на станцию. Они с дочерью побежали обратно. Запыхавшись, прибежали на вокзал. По перрону ходили военные, раздавались громкие команды всевозможных начальников. Возле вокзала стояли двое военных в офицерской форме. В одном из них она узнала своего мужа старшего политрука Георгия Скребнева. Георгий Семенович попал в объятия жены и дочери.

– Моих-то не видели? – спросил Василий.

– Галя с Робертом были. Да вот только ушли домой. Сутки вас ждали, голодом сидели. Поесть пошли, – волновалась Мария Анатольевна.

– А жена где?

– Анастасия Ивановна еще вчера в Тунгуй ушла на работу. Даже про телеграмму не знает.

– Да! Вот незадача, и домой не успею сбегать, от эшелона могу отстать.

Свидание было коротким. Раздалась команда: «По вагонам!».

Мария Анатольевна всхлипнула, прижалась к мужу, а когда он отстранился, чтобы идти, она попыталась было удержать его, жалко повиснув, ухватившись за шинель.

Тогда Георгий сказал ей:

– Меня ждут. Всего. Люблю. Жди.

Поднял на руки, поцеловал маленькую Нину, и, не оборачиваясь, по ступенькам взобрался в вагон.

Пока военные заходили в вагоны, он все смотрел на жену, улыбаясь и кивая ей. Она, прислонившись к столбу, держала руки под горлом, как бы не пуская крик, который бился в ней.

– Счастливо всем! – закричал Георгий, махая над головой обеими руками. – Счастливо всем! Счастливо!

Поезд задрожал, зашевелился, раздался пронзительный свисток и, выбросив клубы пара, состав тронулся. Мария Анатольевна с болью в сердце еще долго смотрела на уходящий эшелон.

* * *

Они долго молчали под стук колес набирающего скорость поезда.

– Ну что. Давай трапезничать будем, – нарушил молчание Георгий, и стал открывать дорожную сумку, переданную женой.

– Я не против, – обрадовался Василий.

На столе появились жареная курица, свежий хлеб, огурцы и бутылка водки. Выпили. Разговорились.

– Ты где с женой познакомился? – спросил Василий.

– Я уже рассказывал тебе, что в Москве, в Одинцовском районе, я был директором школы. Тут я и встретил свою судьбу и любовь – Марию Чефранову Стройная, с длинной косой, я как увидел ее, сразу влюбился. Мария училась в педагогическом техникуме в городе Рыльске. После его окончания она также распределилась в Одинцовскую школу. Вот мы вдвоем и приехали, молодой директор и молодая учительница. Она работала учителем немецкого языка. Я часто ходил на ее уроки, якобы с проверкой, был к ней строг и придирчив, иногда даже доводил ее до слез. Потом задерживал ее допоздна в школе. Смотрю в окно, а там стоит друг ее сердечный, Стива. Ждет, когда освободится Мария. Ну, думаю, шишь тебе. Я объявил ей, что пусть замуж за Стиву она не собирается, а едет поступать в пединститут в Москву. Она молчит и соглашается. А потом ей говорю, что замуж выйдешь, но только не за него, и показываю ей пальцем в окно, где друг ее стоит, а за Георгия Семеновича Скребнева. Она сначала боялась меня, но потом привязалась ко мне и полюбила. В 1930 году мы поженились. У нас пятеро детей: Виктор, Тамара, Володя, Галина и Нина. С войны вернусь, еще нарожаем.

Василий смотрел на собеседника, в полумраке вагона перед ним сидел красивый, умный, целеустремленный человек. Время, которое они прослужили вместе, сблизило их, они лучше узнали друг друга. Разговоры их становились откровенными, и души их в чем-то сроднились. Обычно Георгий был веселым, жизнерадостным, но порою это был очень вдумчивый и серьезный человек.

– А я вот только пять классов окончил, – в раздумье сказал Василий, – возможности не было учиться, а хотелось.

– А я после окончания педтехникума учился в Москве, в пединституте, заочно. Потом, когда приехали в Сибирь, опять поступил на заочное отделение в Иркутский госуниверситет на факультет журналистики. Но окончить не успел, сам понимаешь почему, – Георгий махнул рукой. – Давай лучше выпьем за наших жен.

– И за детей тоже.

– Согласен.

Через несколько суток поезд стал подъезжать к Москве. Вагоны проносились мимо бревенчатых деревенских домиков и кирпичных заводов, мимо капустных полей, мимо станционных платформ с серыми асфальтовыми лужами от ночного дождя.

На платформах стояли угрюмые подмосковные люди в плащах, надетых поверх одежды. Под серыми тучами провисали электрические провода. На запасных путях стояли серые, разбитые бомбежками вагоны.

Василий сидел и смотрел в окно, подперев кулаками подбородок. Серый дым цеплялся за ветви елей, струился над дачными заборами из потемневшего штакетника. Мелькали дачные крыши, воронки от разорвавшихся бомб. Эшелон прибыл на Казанский вокзал. Огромный город боролся с врагом, окольцованный сетями воздушных заграждений, глубокими противотанковыми рвами, стальными ежами и лучами прожекторов.

Здесь же, на вокзале, стали разыскивать комендатуру и продуктовый пункт. В комендатуре им дали адрес, как попасть в расположение резерва главного командования Красной Армии.

Несколько пересадок сделали в метро, потом ехали на автобусах, в трамваях. Наконец добрались до резерва. В первую очередь предъявили начальству свои личные документы, выданные в Иркутске, об окончании курсов. Их поставили на довольствие, указали место ночлега. Оно находилось на 8 этаже заводского общежития. Комната, куда их направили, была пустой, с немытыми полами и серыми стенами. Там не было ни коек, ни постели. Первым делом в конце коридора, в туалете, Василий нашел тряпку и ведро. Вымыли пол, стали готовиться к ночлегу. Электричества в здании не было, и поэтому висевшая под потолком лампочка была бесполезной вещью. Улеглись на дощатый пол. Вещевой мешок под голову, шинель под бок, и на себя шинель.

«Около тысячи человек командного и политсостава было в резерве. Одни уезжали, другие приезжали. Были и фронтовики из госпиталей, хромые ходили с палочками. У многих были ордена и медали, встречались и герои Советского Союза.

По утрам мы спускались вниз и занимали очередь на завтрак. Столовая была во дворе небольшая, и обычно завтрак получали в 2–3 часа, а обед – в 8 – 10 часов вечера. Большая часть времени проходила в очередях в столовую. В столовой существовал порядок: в дверях стояла официантка с деревянными ложками на противне. Берёшь ложку, садишься за стол, покушал – ложку бери с собой, иначе тебя в дверях не выпустят.

Занятий с офицерами не проводили, за исключением ознакомления с трофейным оружием. Несколько раз мы ходили в дом Красной Армии, в котором расположены были трофеи всех видов вооружения немецкой армии, в том числе огромные подводные мины, напоминающие по форме корчаги. Там было множество парадной формы офицерского и генеральского состава немецкой армии. Когда Гитлер собирался войти в Москву, очень много было заготовлено у него всевозможных наград для награждения солдат и офицеров за взятие Москвы, которые очутились для обозрения в витринах. Немцы были любителями фотографироваться. Здесь же было много фотоснимков солдат, одиночных и групповых, отличившихся в боях. Были и семейные фото. Много было писем от родных и писем, написанных немцами родным в Германию, но не успевшим дойти до адресата. Было много вещей советского производства, найденных у убитых немцев в вещевых ранцах, в отправленных на родину пожитках, вплоть до белья новорождённому».

Иногда удавалось вырваться в столицу в увольнение, и тогда они целыми днями ездили по Москве в метро, автобусах, троллейбусах, трамваях, ходили пешком. Москва в то время была малолюдная. Весь народ был в эвакуации.

Георгий до войны бывал в Москве, и он знал, куда надо ехать, и где побывать. Когда проезжали наиболее примечательные места, он складно и легко рассказывал:

– Ну вот, любуйся на Москву. Это Белорусский вокзал, улица Горького. Это памятник Александру Сергеевичу Пушкину.

Василий снял фуражку перед Пушкиным, как бы поздоровался с ним. Георгий что-то говорил и улыбался, показывал рукою на церкви, дома, вокзалы. Они прошли по Кремлевской набережной, свернули вправо и мимо зубчатой стены направились к Храму Василия Блаженного.

– А правда, что Иван Грозный выколол глаза немцу, который построил этот собор? – спросил Василий, рассматривая пеструю раскраску храма, закрытую маскировочной сеткой.

– Конечно, я об этом много в книжках читал, как, впрочем, и о боярыне Морозовой, об Аввакуме.

– О, я понимаю раскольника Аввакума, – вдохновенно заговорил Василий, – помимо грубости и невежества, в нем присутствовало ранимое чувство к неправде, он не любил русского разгильдяйства.

– Да! – согласился с ним Георгий. – Русская жизнь всегда была пропитана неправдой, поэтому честному человеку всегда было тяжело это осознавать.

Они остановились около Лобного места.

– Тут царь Петр стрельцам головы рубил самолично, – продолжил разговор Георгий. Потом дошли до Большого театра. Василий уже ничего не мог запомнить. Потому что, во-первых, устал от всего увиденного, во-вторых, все здания были одинаково замаскированы от немецкой авиации.

– Да! Москву нельзя понять и изучить, – тяжело вздохнул он.

– Она непостижима, – с оптимизмом ответил Георгий.

Вечером, когда они, не чувствуя от усталости под собой ног, пришли в общежитие, Георгий спросил:

– Я видел, ты перед Пушкиным даже шапку снял?

– Да! Я люблю этого поэта. С детства стихи его помню, особенно про утопленника.

– А я Есенина люблю. В двадцать пятом году даже был на его выступлении.

– Где? – удивился Василий.

– Здесь в Москве, в Доме печати. Народу море было, не протолкнуться.

– Да, хороший поэт, – согласился Василий, – но я его почти не знаю.

– А ведь самое обидное, что Есенина сейчас и не читают, как, впрочем, и Пастернака. Я тоже не пойму, почему их забыли.

– Есенин много скандалил в Москве, я читал о нем в газетах, а потом отличился в Америке. Там он читал «Страну Негодяев» и прочел вместо слова «еврей» – «жид», чем возмутил кошерную публику. Несмотря на попытки Айседоры Дункан замять скандал, дело кончилось дракой и обвинением Есенина в антисемитизме.

Георгий достал кисет, свернул самокрутку и опять погрузился в прошлое.

– Кстати, он еще нелестно отозвался о Троцком, который как-то заметил: «Русский народ нам нужен лишь как хворост для растопки мировой революции. Пусть он сгорит, зато какой займётся пожар».

– Троцкий, скорее всего, был жидом, а не евреем, – перебил его Василий, – Есенину о том, наверное, было известно, таки он и назвал вещи своими именами. Оттого и пострадал.

– Да, было время. Я тогда поэзией увлекался. Клычкова, Ганина слушал, Демьяна Бедного.

– Сейчас что-нибудь пишешь? – спросил Василий.

– Сейчас не до стихов, но кое-что есть.

Георгий достал из кармана гимнастерки сложенный тетрадный листок. Помнишь последнюю встречу в Заларях?

– Конечно! Это невозможно забыть.

– Так вот слушай.

Георгий расправил листок, посмотрел куда-то вдаль в окно, потом опустил глаза, посмотрел на текст и стал читать:

Расставание

 
Вот и станция… Третий звонок,
По уклону стучит паровоз…
– Я остался в пути одинок —
Эту встречу и радость унес.
Так промчатся, быть может, года…
Из Сибири дорога иная,
Наша встреча уж будет не та,
И весна улетит золотая.
И покроется инеем волос,
А морщинки напомнят года,
Когда грозен был Родины голос,
И как сгнила фашистов орда.
И как внуки, и дети родные,
В школах новых страны дорогой,
Вспоминать будут дни огневые,
И у каждого – славный Герой!
Резкий ветер лицо обжигает,
Загорелась на шлеме звезда…
С новой силою полк выступает,
И врагам не уйти от суда!
 

Георгий замолчал. Молчал и Василий. Каждый думал о своем.

– Я это стихотворение жене своей посвятил, – смущенно опустив глаза, сказал Георгий.

– Хорошее стихотворение. За душу берет, – сказал Василий. А про себя подумал: «Жаль, что я так не умею писать стихи».

Оборонительные рубежи в столице стояли на улицах, на перекрёстках. Всюду, откуда мог пройти враг, были всевозможные заграждения: противотанковые рвы, проволочные заграждения, «ежи» (вкопанные крестом металлические балки), «надолбы» (металлические балки, вкопанные глубоко в землю с наклонами в сторону противника). Все нижние этажи были превращены в оборонительные доты. Окна были заложены кирпичом или мешками с песком. В них были сделаны амбразуры для пулемётов.

«Всюду были видны следы бомбежек. Некоторые дома были повреждены незначительно, другие разрушены совсем, но тесовые высокие заборы маскировали эти места. Не восстановлены ещё были разбитые трамвайные линии. Большие разрушения были возле Кремля. Фашистские бомбардировщики пытались бомбить Кремль, но ни одна бомба не упала на него. Кремль был сильно замаскирован под вид густого лиственного леса. Очень хотелось попасть в мавзолей Ленина, посмотреть лицо Владимира Ильича, но, к сожалению, мавзолей был закрыт. Гроб с телом Ленина был эвакуирован. Мы ходили возле Кремлёвской стены, читали надписи под замурованными урнами с прахом видных деятелей страны».

Прожили Василий с Георгием в Москве семнадцать дней. За это время пережили не одну воздушную тревогу. Бомбоубежищем им служил подвал общежития, куда по тревоге все сбегали с верхних этажей.

Несмотря на то, что уже давно отгремели залпы на подступах к Москве, немцы не хотели менять свои планы, и все снова и снова пытались прорваться в Москву. Зенитные батареи и аэростаты не допускали немецких бомбардировщиков до цели.

«И вот наступил долгожданный день. Нас направили в штаб политуправления для назначения и отправки на фронт. Ведь почти год прошёл, как началась война, а мы и пороху ещё не нюхали».

Замыслова и Скребнева вызвали в штаб политуправления. Там они получили назначение в город Иваново во вновь формирующуюся стрелковую дивизию, которая формировалась на базе разбитого в боях стрелкового корпуса. Дивизия входила в состав резервной десятой армии Рокоссовского.

«Прибыли в Иваново, шёл проливной дождь. Воинские казарм – большие кирпичные здания, стояли на окраине города в сторону Москвы. Очень большое количество военных находилось на площади. Все старались прижаться к стенам и укрыться от дождя. Некоторые пытались зайти в помещения, но там друг на друге лежали вповалку солдаты на грязном полу. Как было ни трудно, но нам хотелось втиснуться в группу солдат внутри казармы, так как мы были без шинелей, в одних гимнастёрках, и нам хотелось в тепло.

Июньская ночь прошла быстро. Утро выдалось солнечное. Глинистая почва, утоптанная солдатскими сапогами, быстро подсыхала. В нашем распоряжении был почти день, и мы отправились по улицам города».

На второй день получили назначение в полк первого батальона, в 1-ю стрелковую роту. Получили полностью новое обмундирование, вымылись в бане и пошли на место расположения полка за 12 км по направлению энского совхоза.

Прибыв в расположение полка, который находился на территории кирпичного завода, доложили командиру. Командир полка обрадовался новому пополнению и направил Замыслова политруком в роту одного батальона, а Скребнева политруком в роту другого батальона. С этого дня судьба их разлучила. У каждого были свои обязанности, своя служба, требующая много сил и стараний.

Василий с радостным настроением шел в расположение роты. Его встретил ротный в начищенных сапогах, новая гимнастерка облегала выпуклую грудь, фуражка с малиновым околышком на крепкой и крупной голове. Шрам на левой стороне лба прикрывала фуражка.

– Лейтенант Фирсов, – представился офицер.

– Политрук Замыслов.

– Значит, будем воевать вместе, а пока иди, знакомься с личным составом, – ехидно улыбнулся он.

То, что увидел Василий, поразило его представление об армии. В роте были не солдаты, а бывшие тюремщики, окружённые конвоирами. Одни босые, в одном нательном белье, без головных уборов. Другие – в рваных лохмотьях. Некоторые попрятались от холода в карьере, в печи, откуда их приходилось выволакивать за ноги.

До города строй вели под усиленной охраной. Там группами водили в армейскую столовую. Жители города и близлежащих посёлков с интересом смотрели на такой конвой. По спискам, которые передали командиру роты, данное пополнение числилось судимостями от двух до десяти лет. Один солдат в роте, по фамилии Рябыкин был приговорён к расстрелу, но потом его заменили десятью годами тюремного заключения.

«Вот таких-то солдат мы привели в своё расположение. Одели всех в новое обмундирование, выдали оружие без боеприпасов. Бывшие заключенные внешне стали похожи на солдат. Из них же отобрали бойцов и поставили командовать отделениями.

Вся армия Рокоссовского была на 75 % из уголовников. В ней присутствовали все национальности Советского Союза. У молодых националов – комсомольцев была большая тяга попасть в полковую школу учиться на командиров отделений. Желание их удовлетворяли. После школы они были неплохими командирами отделений».

Занятия проводились в лесах, да и само расположение воинской части находилось в лесу, так что всегда можно было ожидать дезертирства.

Однажды учения проходили в ночное время на большом расстоянии от расположения части. Возвращаясь в казармы, рота сбилась с азимута. Они просто заблудились. Из леса всё же вышли на просёлочную дорогу. На опушке леса увидели легковую машину, от которой к ним бежал солдат. Он передал приказ роту остановить, а политруку с командиром роты явиться к машине. Там были командир дивизии и комиссар. Командир роты доложил, какая идёт рота, как отстали от батальона. После этого им прочитали такую мораль, что у лейтенанта Замыслова мурашки побежали по спине, и потом покрылась голова. Особенно досталось Василию, как политработнику.

Командир дивизии вытащил из планшета карту и показал, где они находятся, и где находится расположение их батальона. Потом сказал:

– Можете вести роту в расположение. Вас в батальоне уже потеряли.

В подразделение они пришли под вечер усталые, голодные. Курева ни у кого не было. В первую очередь бросились к старшине и дневальным: «Дайте закурить».