Текст книги "Тайна реки злых духов"

До сих пор он привык считать, что его музыкальные способности и увлечение стихами – это особый дар, которым обладают только избранные и который дает ему право на особое положение в обществе. Но, оказывается, им владеют и другие. И кто же? Андрей Иванович и Сашка! Ну кто бы мог подумать, что этот увалень, который даже танцевать не может научиться, пишет стихи?

«Гм! Тяжелое золото кос… Придумал же, черт вихрастый! И ведь молчит! Хитряга! – Валерий покосился на Андрея Ивановича. – А откуда он знает про эти стихи? Ну, понятно! Сашка нарочно дал их ему, чтобы он при случае рассказал о них Наташке. Сам-то он никогда в жизни не решился бы прочитать ей. А этот – передаст!..» Андрей Иванович встал и, подойдя к Валерию, дружески похлопал его по плечу.

– Вот так-то, Валерий, Искусство дорого всем. Оно делает жизнь красивей и интересней. Оно помогает людям переносить трудности. Оно ведет их к подвигам. Но… – Андрей Иванович сделал небольшую паузу, – нельзя жить только искусством. В нашей стране редко встретишь человека, который бы не любил искусства. Но нет и таких людей, для которых искусство было бы единственным занятием в жизни.

– Ну как же, – возразил Валерий, – а поэты, ком-позиторы?..

– Это другое дело. Для них искусство – труд. Но ведь ты имел в виду иное. Разве ты серьезно учишься музыке? Готовишься стать музыкантом?

Валерий молчал.

– Да и для того, чтобы стать писателем, – – – – продолжал Андрей Иванович, – – нужно много учиться и работать. Чтобы писать о жизни, нужно знать жизнь. А наша жизнь – это прежде. всего труд.

Валерий по-прежнему хранил молчание. Слова Андрея Ивановича сыпались на него, как град пощечин. И от них нельзя было ни уклониться, ни убежать. Он переминался с ноги на ногу и теперь не решался даже глаз поднять на сурового таежника. А тот снова сел на замшелое дерево и проговорил: – Хочешь, я расскажу тебе одну историю из времен войны? Это было в Восточной Пруссии. Подразделение, которым я командовал, заняло старый немецкий замок. Большая часть его была разрушена. Сохранилось лишь несколько комнат и в их числе круглый зал, в котором стоял старинный рояль. За него сразу же уселся один мой боец, Миша Воронов, большой любитель музыки и прекрасной души человек.

Рояль оказался запертым. Миша хотел было поддеть крышку штыком, но в это время, откуда ни возьмись, в зале появился маленький сморщенный старикашка. Он подбежал ко мне и, бухнувшись передо мной на колени, стал просить, чтобы я не разрешал солдатам ломать рояль, так как это был, по его словам, какой-то чрезвычайно редкий, уникальный инструмент. Я сказал ему, что солдаты не собираются ло-мать рояль, им просто хочется поиграть, и попросил у него ключ от инструмента.

Старикашка угодливо улыбнулся и, подавая мне ключ, сказал, что он с удовольствием даст ключ господину офицеру, если ему будет угодно поиграть на рояле. Но солдаты… Старик снова болезненно поморщился. Этот инструмент не для них. Разве они могут оценить настоящую музыку?..

– А вот сейчас вы – увидите, как могут ценить музыку советские солдаты, – сказал я, подавая ключ Мише.

Старик нехотя опустился на поданный мною стул, всем своим видом показывая, что только необходимость заставляет его мириться с бессмысленными капризами диких варваров, каковыми он, несомненно, нас считал.

Между тем Миша открыл рояль и несколько мгновений молча смотрел на лакированную крышку, словно собираясь с мыслями. Затем легко коснулся клавиш, и звуки «Лунной сонаты» поплыли под сводами древнего замка.

Игру Миши я слышал не раз. Она всегда доставляла мне удовольствие. Но на этот раз он превзошел самого себя. То ли потому, что рояль был действительно необыкновенно хорош. То ли акустика зала была тому причиной. То ли потому, что близок был конец войны и радость победы. Но играл Миша исключительно хорошо. В немом молчании застыли бойцы, слушая бессмертную музыку Бетховена. Даже раненые старались сдерживать стоны, боясь нарушить эту волшебную мелодию.

Время от времени я посматривал на старика. Вначале на лице его появилось скептически-насмешливое выражение. Но вот его сменило неподдельное изумление. Он словно встрепенулся. Подался вперед. Привстал. на стуле. Глаза его засверкали. А старческие руки невольно приподнялись и медленно двинулись в такт мелодии. Ясно, что это был знаток и любитель музыки.

И вот, когда Миша кончил играть, он подошел к нему и молча поклонился этому «варвару», простому русскому солдату, который был на голову выше бежавших из замка «господ», считавших, искусство своей безусловной монополией.

Ему было тогда всего двадцать два года. И он не только любил музыку. Он знал и понимал ее. Он не имел специального музыкального образования. Но с каким чувством говорил он о Шопене и Моцарте, Глинке и Чайковском! Бетховена же он просто боготворил.

И знаешь, кем он работал до войны? Был простым чертежником. А его сокровенной мечтой было поступить в горный институт, и стать горным инженером. Он был талантливым музыкантом. Но никогда я не слышал, чтобы он сказал, что искусство составляет цель его жизни.

Андрей Иванович помолчал, а через минуту заго-ворил тихим приглушенным голосом.

– Он погиб за несколько дней до победы. Погиб как герой. Погиб за то, чтобы вы, наша смена, могли свободно жить и трудиться, могли писать стихи и наслаждаться музыкой. И, памятуя об этих героях, вы должны идти по жизни честно, жить так, чтобы нн на одну минуту вам не было стыдно за какой-нибудь со– вершенный вами поступок.

Валерий молчал. Он чувствовал себя скверно. Очень скверно. Андрей Иванович словно вывернул наизнанку его душу. Но Валерий так привык любоваться собой, что и на этот раз слова Андрея Ивановича вызвали в нем враждебную неприязнь к этому человеку, как будто он и был виновником того, что Валерий оказался не таким, каким он до сих пор себя считал, «Нет! Этого не может быть. Не может быть! – без конца твердил он себе. – Ведь никто никогда не говорил с ним так до этого. Наоборот. В школе хвалили его. Все хвалили! А здесь… Нет! Только бы вырваться отсюда. Только бы вырваться!..» Между тем Андрей Иванович спрыгнул в одну из ям и начал подчищать ее стенки. Валерий невольно следил за его движениями. Вначале из-под молотка сыпалась какая-то рыхлая зеленовато-бурая масса. Но вот в расчистке блеснули тонкие пластины красноватого металла.

Валерий невольно подался вперед: – Медь?..

Андрей Иванович подал ему несколько тяжелых, в зеленых пятнах малахита, пластин.

– Да. Это самородная медь. Ее, по-видимому, и плавили в этой печи здешние жители.

– Но разве медь встречается в чистом виде?

– Конечно. В известном Дегеленском месторождении, например, в свое время добывались глыбы самородной меди весом в несколько тонн.

Валерий недоверчиво посмотрел на Андрея Ивановича и попытался переломить одну из пластинок. Но не тут-то было! Пластинка гнулась, как мягкая медная проволока, но переломить ее было не легко.

– – Гм!.. Настоящая медь.

– В природе не бывает ничего ненастоящего.

Ударив несколько раз молотком, геолог выбил большой камень фиолетового цвета,' словно его только что облили чернилами.

Валерий спрыгнул к нему в яму.

– А это что такое?

– Это? – Андрей Иванович покачал камень на ладони. – Это очень хорошая медная руда, минерал борнит.

– Соединение меди с бором? Геолог улыбнулся: – Нет. Бора в нем нет. Это соединение меди с серой и железом. Между прочим, когда об этом спрашивали нашего преподавателя по минералогии, он обычно говорил: «Ну что вы, коллеги. Если бы в нем был бор, то его называли бы „бор-есть“, а не „борнит“.

Валерий усмехнулся: – И он всегда такого чернильного цвета?

– Да, с поверхности он всегда бывает фиолетово-синим, хотя цвет его и не фиолетовый.

– Как же так?

– А вот смотри!

Андрей Иванович взял у Валерия кусок борнита и расколол его пополам. Поверхность скола оказалась розовато-коричневой.

– Здорово! Почему же он снаружи фиолетовый?

– На воздухе борнит очень быстро окисляется. Этот тонкий окисленный слой минерала и имеет фиолетовую окраску. Для борнита это очень характерно. По фиолетовой побежалости его и отличают от других, похожих на него минералов.

Геолог углубился в работу. А Валерий выбрался из ямы и уселся на поваленное дерево.

«Зачем же ему понадобилось зазывать меня сюда? – думал он, глядя на Андрея Ивановича, который что-то быстро записывал в тетрадь. – Неужели только затем, чтобы прочесть мне нотацию? Но какое ему до меня дело?» В душе Валерия снова закипело раздражение.

«Словно сговорились! Вчера Наташка. Сегодня он. Да наплевать мне на них обоих! И думать-то о них не стоит!» Однако не думать о них он не мог. Впервые в жизни осаждали его сомнения. Но он упрямо гнал их прочь, стараясь доказать себе, что во всем виновата лишь тайга.

«И зачем я сюда поехал!..» – уже в который раз мысленно повторял он, с тоской посматривая на мрачные деревья.

Тем временем Андрей Иванович закончил работу и захлопнул тетрадь.

– Ну, что ж… Пойдем пить чай.

Они выбрались из леса и направились к Пригорку.

Но что это? Костер погас. Возле него никого нет.

Где же Наташа?

Андрей Иванович осмотрелся по сторонам и крикнул. Ответа не последовало. Он снова крикнул. И снова молчание. Он бросился к реке. Потом к лесу. Наташи нигде не было…

Как прежде, тишина стояла над таинственной рекой, которая словно смеялась над бесчисленными несчастьями людей, осмелившихся проникнуть в ее владения.

Глава двенадцатая НАПАДЕНИЕ С ВОЗДУХА

Суровые скалы темнели над глухой таежной рекой. Будто безмолвные каменные часовые, стерегущие владения злых духов, высились они над ее берегами. Ничтожно жалкими казались по сравнению с ними ве-ковые ели и кедры. Подобно грозным изваяниям, вознеслись они к самому небу, загораживая солнце и останавливая ветер. Тишина и мрак навечно поселились у подножия этих гигантов, одним своим видом предостерегающих смельчаков о тщетности проникнуть в великую тайну здешних мест.

Но вот здесь появился человек. Человек шел прямо к утесам. Шел смело и решительно. Он уже почти приблизился к скалам… Но тут его движения замедлились. Он стал испуганно озираться по сторонам. Им овладел ужас при виде пятен крови, застывшей на каменистой почве. А еще страшнее было то, что в ответ на его призывы откуда-то снизу доносился другой голос.

И голос этот шел как будто из-под земли. Но это было еще не все. Когда человек двинулся дальше, послышался резкий свист рассекаемого воздуха, и черная тень вихрем пронеслась над суровыми утесами… Саша судорожно сжал в руках ружье.

– Да где же вы, Петр Ильич? – воскликнул он, чуть не плача от страха и отчаяния.

– Здесь я, Саша, здесь! – донеслось на этот раз более отчетливо.

Мальчик бросился к узкой расселине в утесе. Она круто уходила вниз, и там, на глубине двух или трех метров, он увидел, наконец, Петра Ильича, живого и как будто невредимого. Но Саша боялся поверить своим глазам.

– Петр Ильич, вы ранены? – спросил он в сильной тревоге.

– Нет, не ранен, – отвечал геолог. – Только вот выбраться отсюда не могу.

– Не ранены?! – воскликнул Саша, не скрывая изумления. – А откуда же… Значит, вы убили медведя?

– Да нет! Никого я не убивал. Просто провалился сюда, спасаясь от этого чудовища. А тебя нет и нег! Я аж охрип от крика. Неужели ты не слышал?!

Саша растерянно оглянулся по сторонам. Он все еще не мог прийти в себя от пережитых волнений.

– Я слышал вас, – ответил он геологу, – но не мог понять… Здесь все так необычно и страшно. Особенно эта кровь.

– Какая кровь? Что ты выдумываешь?

Саша невольно покосился на алое пятно: – Какое там, выдумываешь! Здесь все в крови. Откуда она, Петр Ильич?

– Вот уж не знаю! Да и, право же, мне сейчас не до этого. Ты видишь, в каком я положении.

– Да… Но как вы все-таки туда попали?

– Как, как! Говорю тебе, из-за этого проклятого медведя. Я эту расселину еще раньше приметил. Ну и решил в ней спрятаться. А здесь, оказывается, вон какая глубина!

«Так вот почему он рвался к этим скалам!» – подумал Саша, вспоминая их бегство от медведя.

– Ну, а плот-то как? – спросил его Петр Ильич.

– Плот здесь. Я догнал его.

– Молодец! Беги, тащи веревку. Иначе отсюда не выбраться.

Через несколько минут геолог был наверху. Он был явно смущен всем происшедшим, и тем не менее Саше снова пришлось выслушать длинную нотацию о своем легкомыслии и мальчишестве. Выходило так, что во всем, что с ними произошло, виноваты были лишь его стихи. Саша молчал.

– Ну, ладно, – закончил Петр Ильич свои наставления. – Хорошо, что все хорошо кончилось. А что еще за кровь ты здесь нашел?

– Вон, видите, – махнул Саша рукой в сторону красных пятен.

Петр Ильич склонился над землей: – Вот оно что! А ну-ка, принеси молоток!

Саша молча повиновался. В душе кипела обида на геолога, который не нашел ничего другого, как отчитать его после всего, что было сделано. Но для чего ему понадобился молоток?

Саша разыскал его среди сбившихся в кучу вещей и вернулся к утесам.

Петр Ильич взял молоток и зачем-то подмигнул Саше, а потом сильно ударил по пятну запекшейся крови и выбил… красивый камень ярко-малинового цвета, Саша широко раскрыл глаза: – Так это…

Петр Ильич улыбнулся: – Это действительно «кровь». «Лапарской кровью» называют этот минерал в стране великих озер Карелии, где о нем сложено множество легенд. А мы называем его эвдиалитом и ценим не за красивый алый цвет, а за присутствие в нем ценнейшего металла циркония, идущего на изготовление атомных реакторов.

– Атомных реакторов! – воскликнул Саша, с невольным уважением посмотрев на красный минерал, так напугавший его. – И много в нем циркония?

Петр Ильич покачал головой: – Нет, эвдиалит имеет очень сложный состав, и на долю циркония в нем приходится не более одиннадцати процентов. Это не то, что другой силикат циркония – циркон! В том почти половину составляет металлический цирконий, А этот… циркон тоже красного цвета?

Геолог рассмеялся: – Нагнал на тебя страху красный цвет! Нет, циркон совершенно не похож на эвдиалит, и не только по цвету. Эвдиалит всегда образует такие вот сплошные массы. А циркон встречается в виде отдельных правильных кристаллов.

– Как гранат или гельвин?

– Не совсем. Кристаллы циркона имеют вид вытянутых квадратных призм с пирамидками на концах, и окрашены они чаще всего в буровато-желтый цвет. Но не только в этом дело. Циркон блестит сильным алмазным блеском и имеет очень большую твердость, ни в какое сравнение не идущую с твердостью эвдиалита. Поэтому красиво окрашенные разновидности циркона используются и как драгоценные камни.

– Петр Ильич! – перебил его Саша. – Почему драгоценные камни должны быть обязательно очень твердыми?

– А как же иначе! Ведь любой драгоценный камень только тогда становится красивым, приобретает способность сверкать и искриться, когда ему придадут особую огранку, такую, при которой световые лучи претерпевают в нем многократное отражение. Но если камень не будет иметь большой твердости, то эта огранка быстро сотрется. Возьми изделия из обычного стекла. Их можно сделать чрезвычайно красивыми. Но очень ненадолго. Недаром самым драгоценным камнем считается алмаз, не имеющий себе равных по твердости.

– Значит, циркон имеет очень большую твердость?

– Да, по твердости он приближается к топазу. Но циркон не только очень твердый. Он почти в два раза тяжелее эвдиалита и устойчив по отношению к любым кислотам. Эвдиалит же легко разлагается даже в соляной кислоте. Он и название-то свое получил за это. Эвдиалит – значит «легко разлагающийся».

Саша выколотил себе большой образец красного минерала: – Вот бы найти нам этот циркон.

– Может быть, и найдем. На Вае должны быть циркониевые минералы. Один из них я видел здесь же, в этих скалах.

Саша живо обернулся к Петру Ильичу: – Где же?

– В той самой расселине, из которой ты меня вытащил.

– Что же вы не захватили его? Геолог присвистнул: – Хорошенькое дело! Захватить… Я думал, что и сам останусь там навеки. Да, впрочем, его отсюда видно. Он, оказывается, не только внизу, а по всему утесу.

– Где?

– Вон там, по другую сторону этой ямы! Саша, не говоря ни слова, устремился к расселине.

– Вот это минералы!.. – воскликнул он вполголоса, пораженный захватывающим зрелищем, открывшимся перед его глазами. Высокая стена была словно специально разрисована громадными яркими цветами. Широкие золотистые веера, стремительные оранжевые стрелы, тонкие бронзово-желтые иголочки и огромные, причудливо раскрашенные звезды переплетались здесь в каком-то фантастическом, непередаваемо-сложном орнаменте. Необычайно яркий, сверкающий красками и отливающий перламутром рисунок властно приковывал к себе внимание, заставляя забыть обо всем на свете.

Притихший и растерянный, с широко раскрытыми, горящими глазами, пораженный до глубины души, стоял Саша перед этим чудом природы. Человек никогда не смог бы сделать ничего подобного. Это было слишком дико, слишком фантастично, слишком невероятно. Никакое воображение не додумалось бы до такого неожиданного сочетания красок. Никакая фантазия не создала бы таких головокружительных узоров. Даже не верилось, что все это действительно существует, что все это так же реально, как лес, река и скалы.

– Саша! Саша! Да уснул ты, что ли?! – дошел наконец до его сознания нетерпеливый голос геолога.

Саша обернулся: – Петр Ильич! Это же просто чудо! Идите сюда скорее, посмотрите…

– Спасибо! У меня было достаточно времени налюбоваться на это чудо. Пора плыть, Саша, И так мы почти полдня потеряли с этим глупейшим происшествием.

– Но что это за минералы?

– – Это все один и тот же минерал – астрофиллит. Он всегда образует такие радиально-лучистые агрегаты.

– Астрофиллит… – протянул Саша задумчиво. – У него и название, как у цветка!

– И все-то у тебя в голове цветочки! – поморщился Петр Ильич. – Название этого минерала происходит от латинского слова «астрос», что значит «звезда».

– И в состав его тоже входит цирконий?

– Да. Но циркония здесь кот наплакал. Астрофиллит им. еет чрезвычайно сложный состав. В нем содержится и натрий, и калий, и железо, и титан, и марганец, и много других элементов. – Петр Ильич взглянул на часы. – Ну, пойдем, Саша! Больше здесь нет ничего интересного.

Саша с сожалением оглянулся на яркие узоры, покрывающие склоны утеса.

– Петр Ильич, давайте выколем из него образец.

– Да разве переберешься через эту расселину!

– Но вы говорили, что там, внизу, тоже есть… Геолог энергично махнул рукой.

– Ну, нет! Туда я больше не полезу. И тебя не пущу. Не проси и не моли!

Саша нехотя побрел к реке.

– И как я сразу не заметил такой красоты?.. Геолог усмехнулся: – Кровавый эвдиалит так напугал тебя, что ты, наверное, вообще ничего, кроме него, не видел!

– Так я подумал, что это ваша кровь, Петр Ильич! Мне за вас стало, страшно. ..

– Моя кровь?! – воскликнул геолог. – Да ты с ума сошел! Этих красных пятен здесь столько, что понадобилось бы зарезать стадо быков, чтобы получить такую уйму крови! Нет, что ни говори, а тут ты струхнул не на шутку.

– Конечно, мне было страшно. И кровь кругом, и голос из-под земли. А потом. .. Я совсем забыл вам сказать. В самый последний момент перед тем как мне найти вас, я услышал вдруг какой-то резкий свист в воздухе, и огромная черная тень пронеслась над моей головой…

– Ну, это тебе показалось! – прервал его Петр Ильич. Но смеха в его голосе уже не было.

Скрылись из глаз высокие скалы. Далеко позади осталась веселая, поблескивающая красными огоньками гельвиновая коса. Плот снова плыл мимо зеленых лесистых берегов.

День близился к вечеру. Солнце склонилось уже почти к самому горизонту. В воздухе стало прохладнее. Саша сильнее налег на шест. Петр Ильич, вначале делавший записи в тетради, потом тоже поднялся и встал рядом с Сашей. Плот пошел быстрее.

Геолог посмотрел на часы.

– Через час будем причаливать.

Саша молча кивнул головой. Он давно уже сильно устал, но его самолюбие не позволяло сказать об этом Петру Ильичу, тем более, что теперь тот сам взялся за шест.

Прошло еще с полчаса. Руки у Саши совсем одеревенели. Он готов был уже поступиться всякой гордостью и попросить геолога отдохнуть. Но в это время плот обогнул небольшой мысок, и перед глазами путешественников снова открылись высокие голые скалы.

На этот раз они были на левом берегу и выглядели еще более мрачно. Огромные разломы и трещины, зияющие чернотою, придавали им особенно дикий вид. А лучи заходящего солнца, окрашивающие их в зловещий багровый цвет, еще более усиливали это впечатление.

– Плывем к берегу! – скомандовал Петр Ильич.

Саша направил плот к скалам и вдруг заметил на вершине одной из них нечто такое, от чего сильно забилось сердце. Там, на этом старом утесе, испещренном шрамами трещин и осыпей, зеленела маленькая березовая рощица. Тонкие белые деревца, тесно прижавшись друг к другу и трепеща листвою на ветру, будто нарочно протягивали к путникам свои ветви, приветствуя их с высокого каменного постамента.

И вдруг Саша вздрогнул. Он ясно увидел, как среди белых стволов мелькнуло что-то синее, а в ушах его отчетливо прозвучал серебристый девичий смех.

– Наташа… – прошептал он одними губами и сильно стиснул тяжелый шест. На миг ему показалось, что какая-то неведомая сила перенесла его за тысячи километров и он вот-вот увидит знакомые очертания родного города. Но это продолжалось не больше секунды. Скоро он понял, что из-за тонких стволов проглядывает лишь ясное небо, а в ушах его звучит шелест речных струй. Но сколько теплых воспоминаний всколыхнула эта стайка берез, вознесенная почти к самому небу! В памяти мальчика ожила другая березовая рощица, оставшаяся там, в далеком родном городе, и он будто снова увидел себя маленьким восторженным мальчишкой, перед которым впервые открылась неповторимая прелесть родной природы.

Это было весной, когда Саша заканчивал первый класс. Однажды он нашел у себя во дворе брошенную кем-то ветку тополя. Ветка была небольшая, с обломанной верхушкой и увядшими листьями. Но от нее так сильно пахло весной, что Саша принес ее домой и поставил в стакан с водой. А через несколько часов произошло чудо: маленькая веточка ожила. Ее тонкие клейкие листочки расправились, приподнялись кверху и стали такими гладкими и блестящими, будто их только что выкупали в воде.

Саша не мог налюбоваться на это маленькое воскресшее деревце, и, когда пришла с работы мать, он прежде всего подвел ее к окну и показал свою находку. Мать улыбнулась и ласково погладила Сашу по голове.

– Молодец, сыночек! Пора тебе познакомиться с настоящей живой природой.

– Как с живой природой? – не понял Саша.

– А вот поедем в воскресенье за город, и там ты увидишь, что это такое…

– За город! Совсем-совсем за город?

– Да, совсем-совсем за город.

Саша хлопнул в ладоши и радостно закружился по комнате. Что такое «живая природа», он так и не понял, но так как это было связано с поездкой за город, где он еще ни разу не был, то мальчик так обрадовался, что готов был сейчас же пуститься в путь, Но мать сказала, что это можно будет сделать только в воскресенье.

И вот оно наступило. Ранним утром они сели в большой автобус и поехали по шумным городским улицам. – Пассажиров в автобусе было много. Поэтому Саше не удалось сесть к окну, и он не видел, где они ехали. А ехали долго, Так долго, что Саше даже надоело сидеть в душной машине.

Наконец автобус остановился у какой-то маленькой покосившейся будки. Мать помогла ему сойти на землю. И он первый раз в жизни не увидел вокруг себя домов. Это было так неожиданно, что сначала Саша просто растерялся. Необъятный простор, пронизанный лучами весеннего солнца, раскрылся во всю ширь перед его глазами. Далеко-далеко, насколько можно было видеть кругом, расстилались зеленые поля, словно расчерченные длинными линейками. С одной стороны их окаймляла высокая стена синеющего леса. С другой искрилась на солнце река. А совсем неподалеку, на небольшом пригорке, приютилась веселая стайка берез. И над всем этим сияло голубизной такое огромное, такое чистое небо, какого Саша не видел ни разу в жизни.

Но самым замечательным был воздух. Он был не просто чистый и прозрачный. Он словно струился над необъятными полями. И оттого и дальний лес, и березовая рощица, казалось, плавали в каком-то легком призрачном тумане…

Мать посмотрела в его блестящие, широко раскрытые глаза и тихо спросила: – Ну что, Сашок, хорошо?

Он молча кивнул головой. Бескрайний простор, полей и тонкие белые березки так поразили его детское воображение, что он боялся даже говорить, чтобы не спугнуть навеянного ими очарования.

Этот день запомнился Саше на всю жизнь. И ничего с тех пор не было для него приятнее, чем поездки за город, а маленькая березовая рощица стала любимым местом, куда он частенько наведывался вначале с матерью, потом – с друзьями– мальчишками. В последние же годы она была для него тем заветным уголком, где он любил бывать наедине со своими мыслями. Но особенно дорогой эта роща стала ему после одного памятного дня.

В этот день Саша, как всегда, сошел с автобуса у одинокой покосившейся будки. Но на этот раз он был не один. С ним приехала Наташа. Он уже давно обе– шал показать ей «самое красивое место за городом». И вот в тот день, весенний солнечный день, когда они только что получили табеля по окончании седьмого класса, он решил наконец исполнить свое обещание.

– Вот здесь… – сказал он тихо и торжественно, когда они остановились перед белыми шелестящими березками. – Это место мне нравится больше всего на свете.

– Что же здесь красивого? – сказала она с искренним удивлением. – Несколько березок и… все. По-моему, наш городской парк куда лучше.

Саша с любовью посмотрел на светлую рощицу.

– Так то парк! А это…

– А это? – повторила Наташа с улыбкой. Саша замялся. Он не мог еще выразить словами, что именно эта скромная красота и казалась ему особенно привлекательной. Ведь Саша и сам еще не понимал, почему так волнует его огромный солнечный простор и эта крохотная рощица, которая будто парила в струящемся весеннем воздухе, подобно маленькому облачку в бездонной синеве неба. Поэтому он растерянно развел руками и, неуверенно подбирая слова, смущенно взглянул в насмешливые глаза Наташи.

– А это совсем другое… Ты посмотри, какие они белые и… чистые… И все время шепчут о чем-то… – Он немного помолчал, словно прислушиваясь к тихому шелесту листьев, и тихо добавил: – Наверное, о чем-то очень, очень хорошем.

Она рассмеялась.

– Какой ты смешной!.. Лицо Саши вытянулось.

– Нет, не смешной, – быстро поправилась Наташа, – а…

Но, так и не найдя подходящего слова, она вдруг ласково взъерошила его густые волосы и, почему-то смутившись, быстро, вприпрыжку взбежала на пригорок, – А здесь в самом деле хорошо! ~ воскликнула она веселым звонким голосом, и ее синее платье замелькало между стволами.

С тех пор прошел – не один год. Наташа больше ни разу не была с ним в светлой рощице. Но всякий раз, когда он подходил к знакомому пригорку, ему казалось, что там, между деревьями, мелькает что-то синее-синее, а в шелесте листьев ему слышался ее голос…

И вот теперь, в далекой сибирской тайге, на крутом мрачном утесе, возвышающемся над грозной рекой Злых Духов, он снова встретил стайку берез. Они шумели листвой точно так же, как на его далекой родине, и ему так же показалось, что он видит за ними легкое синее платье…

Между тем плот медленно приближался к берегу. Утесы становились все выше и выше. А березки все так же шелестели листвой, и синие просветы неба проглядывали из-за чистых белых стволов.

Саша по-прежнему смотрел на вершину утеса, но не видел уже ни рощи, ни неба: только девичьи глаза, большие девичьи глаза сияли перед ним в этот тихий предвечерний час.

А скалы были уже совсем рядом. Их гигантские разломы и трещины смотрели теперь в упор на приближающихся путешественников. В памяти Саши невольно воскресли все ужасы последних дней.

И со всем этим может встретиться она!.. Тревога закралась в душу мальчика. Глубокий страх за ее жизнь сжал его сердце.

Наташа!.. Никогда еще она не казалась ему такой родной и близкой. А ведь он так часто бывал к пей несправедлив в последнее время. Как-то прошлой зимой она попросила его пойти с ней на лыжах. Но он, не задумываясь, ответил: – Нет, сегодня я не могу. У меня… срочное дело в музее.

Наташа грустно улыбнулась.

– Я знаю, что у тебя всегда все срочное. Но сегодня у меня такой день, что ты мог бы оставить свои дела.

– Нет, нет! Прости, но это невозможно, – отрезал Саша, даже ке поинтересовавшись, что же за день был у Наташи, А она усмехнулась как-то невесело и тихо сказала: – Ну, что ж… Если это так невозможно, иди в музей…

И только на другой день он вспомнил, что у Наташи был день рождения…

И так было не раз. Саша взъерошил свои волоеы. Да, так было не раз! А вот теперь она где-то далеко-далеко и, может быть, с ней случилось какое-нибудь несчастье…

Плот мягко коснулся бичевника. Петр Ильич бросил шест и скомандовал: – Разгружаем!

Через полчаса у подножия скал выросла палатка и задымил большой костер. Петр Ильич и Саша занялись осмотром утесов. Они оказались сложенными темно– серыми мраморизованными известняками, сильно разрушенными происшедшими здесь подвижками земной коры. Пласты их были вздыблены почти вертикально или смяты в огромные складки, изгибающиеся подобно сказочным аркадам, воздвигнутым богатырями-великанами.

Но больше всего поражали не сами складки, а те гигантские разрывы и сбросы 24, которыми были безжалостно исковерканы эти причудливые сооружения. Огромные разломы, уходящие в неведомые глубины земли, зияли в них зловещей чернотой, напоминая пасти фантастических чудовищ. Бесчисленные трещины рассекали пласты во всех направлениях, точно глубокие морщины на лице столетнего старца. Казалось, будто невиданной силы пресс сдавил и разломал эти мощные толщи крепкого камня, который с трудом поддавался даже тяжелому геологическому молотку.

– – Петр Ильич! Что же это такое? Почему здесь все так разломано? – воскликнул Саша, с удивлением осматривая титанические разрушения, произведенные беспощадной природой.

– Всему виной – гранитный массив. Точнее, та магма, за счет которой он образовался, – ответил геолог, отрываясь от карты.

– Гранитный массив? Но он же на другом берегу.

– Ну и что? А как ты представляешь образование такой громады?

– Вы же говорили…

– Я говорил о том, как образуется гранит. А массив?

– Ну как… Поднялась магма из земли и застыла в виде горы…

– С почти отвесными склонами? – Да…

– Так почему же магма не растеклась по земле?

– Почему не растеклась?.. В самом деле, почему же так получилось?

– Потому что на дневную поверхность 25 она здесь не изливалась. Если бы магма вышла из недр земли и застывала на воздухе, то образовался бы не гранит, а совсем другие породы. Ну, скажем, липориты или трахиты. Их так и называют – излившиеся породы. А гранит – порода глубинная. Он может образоваться только на большой глубине.