Текст книги "Дикая Роза"

Глава восьмая

Большой тенистый, очень старый, но и очень ухоженный сад с аллеями и тропинками, с удобными скамьями и беседками в тени платанов и разросшихся высоких акаций. Чистая благодать посидеть в таком саду в жаркий день, глядя сквозь ажурный купол беседки в проплывающие высоко в синем небе пышные облака. Можно даже позабыть, что вокруг этого райского сада, с фонтанами и фонтанчиками, шумит, тяжело дышит наполненный бензиновым смогом, многомиллионный город. Но нельзя забыть, что прекрасный этот сад – сад скорби и печали, ведь все аллеи и тропинки в конечном счете приведут вас к трем старым и двум новым госпитальным корпусам. И в положенный час на этих аллеях и тропинках гуляет, на этих лавочках и в этих беседках сидит не слишком много людей в больничных халатах и их посетителей: так уж получилось, что в последние годы врачи этого госпиталя занимаются большей частью самыми трудными, самыми безнадежными случаями.

В подавленном состоянии духа пришли в большую розовую беседку Роза, Рикардо и Рохелио. Только что они побывали в отдельных палатах, где лежали Кандида и Эрлинда. Положение их было без изменения – слабый пульс, редкое дыхание, большая бледность, несмотря на то, что они были подключены к внутривенному питанию. Дежурный врач на все вопросы ничего определенного не ответил, сказал лишь, что ухудшения, по сравнению со вчерашним днем, не произошло. Рикардо порывался пройти к главному врачу, но из двери кабинета того вышел лейтенант Фабила и попросил всех их подождать в саду в розовой беседке. И вот они, молча, сидели и ждали уже пятнадцать минут.

– Да, сеньоры, – заканчивал тем временем беседу с Фабилой, Кастро и Рохасом главный врач госпиталя молодой профессор Густаво Педро Матеос, – все это, во всех четырех случаях, с двумя мужчинами и двумя женщинами, абсолютно схоже по симптомам. Но наши анализы пока не дают мне основания назвать конкретное заболевание: все органы у них работают, но в очень ослабленном режиме, как будто кто-то дал команду организму и он стал выполнять свои функции лишь на пятнадцать процентов. Но это все-таки не кома, как предположил уважаемый доктор Кастильо, это неизвестно что и больше всего похоже на пресловутый летаргический сон.

– Профессор, – спросил детектив Кастро, – а проведено ли уже исследование на яды?

– Да, по просьбе полиции мы начали такое исследование, оно еще не закончено до конца, но, похоже, о привычных и известных нам отравляющих веществах в данном случае говорить не приходится.

– А есть ли следы уколов на теле? – задал свой вопрос Фабила.

– Что считать уколами, сеньоры? Ярко выраженный медицинский укол виден на сгибе руки у сеньориты Кандиды Линарес, но мы знаем, что его делал, вводя в вену успокаивающее, домашний доктор Кастильо. Роча и неизвестный, доставленный последним, мужчины, они бреются, следовательно, у них всегда есть микропорезы, из которых даже кровь не сочится, и видны они лишь под сильным увеличением. Сеньора Эрлинда Линарес – домохозяйка, а, значит, чем-нибудь да должна немного уколоться за день. В большинстве случаев мелкие бытовые уколы, сеньоры, практически безболезненны и потому мы чувствуем лишь самые существенные из них: от иголки, ножниц или разбитого стекла.

– Но яд, если правильно понимаю, – снова вступил в разговор Кастро, – можно ввести в организм и с помощью микроукола?

– Теоретически – да, но это потребует специального устройства и очень концентрированного яда. На кончике простой иглы вы сколько-нибудь долго никакое вещество не сохраните, а еще ведь игла – не шприц со столькими-то кубиками растворенного препарата… Я догадываюсь, сеньоры, вокруг да около чего вы ходите. Вы предполагаете, что моих пациентов парализовали, погрузили почти в летаргический сон, сделав им уколы и введя таким образом в кровь неизвестный науке яд. Все это очень может быть, но лишь при наличии грандиозной лаборатории и классных специалистов, изготавливающих и это таинственное опасное зелье и приспособление для его незаметного введения в организм. Но согласитесь, сеньоры, что это реально лишь в фантастическом фильме. Подобную лабораторию, исследования и затраты такого рода может позволить себе только государство, да и то не каждое… На этом прошу меня извинить, сеньоры, – время обхода больных. – профессор Матеос церемонно поклонился первым вышел из кабинета.

– Несмотря на все сказанное профессором, мы не должны версию с отравлением неизвестным ядом сбрасывать со счетов. Если хотите, то меня этот разговор еще больше в том убедил, – сказал детектив Кастро.

– Объясните подробнее, – заинтересовался Фабила. Кастро бросил быстрый взгляд на Рохаса. Лейтенант улыбнулся: – от этого молодого человека у нас не должно быть тайн. Поверьте, сеньор сыщик, он уже знает побольше нас с вами и, вполне возможно, поможет нам дойти до цели. Будем считать его полезным детективом-любителем или лучше детективом-стажером.

– Хорошо, лейтенант, да тут и нет особой тайны. Я не успел вам рассказать, но пропавший муж моей уважаемой клиентки, тот самый, за которого выдавали обжору, лежащего сейчас в госпитале, является известным ученым микробиологом. Я как услышал про то, что для таких дел нужна уникальная лаборатория и хорошие мозги, так чуть не подпрыгнул! Надо вам подключиться, лейтенант, к поискам Мигеля Сильвы, а они, скорей всего, и приведут нас туда, где готовят такие штучки-дрючки, от которых люди впадают в летаргический сон!

– Допустим, сеньор Кастро, допустим. Вce это, действительно, крайне интересно, по как вы объясните, что жертвами таинстве иного воздействия стали именно Кандида Линарес и Эрлинда Линарес, сестра и жена Рохелио Линареса?

– У меня пока что нет версии на этот счет. Какой-то свет, я уверен, могли бы пролить братья Линаресы, я пробовал с ними говорить, но безуспешно, попробуйте вы, лейтенант Фабила. Кстати, нам уже пора выйти к ним, нас уж заждались.

– Сеньоры, – наконец-то подал голос Рохас, – а разговаривал ли кто из вас с Розой?

– Женой Рикардо Линареса, певицей, – уточнил полицейский. – Нет еще.

– Позвольте это сделать мне, мы старые знакомые и, кажется, друзья. Только вот… – Эрнесто загнулся.

– Смелее, молодой человек! – приободрил его Кастро.

– Только вот сделайте так, чтобы инициатива этой беседы исходила не от меня, чтобы мне это было поручено.

– Будет сделано! – засмеялся забила и подмигнул Рохасу…

– Сеньора и сеньоры, – объявил лейтенант, войдя в розовую беседку, – прошу нас извинить, что заставили себя ждать, профессор Матеос не теряет надежды на улучшение самочувствия больных и лично наблюдает их… А сейчас мы должны поговорить с каждым из вас в отдельности. Детектив-стажер Рохас, пройдите в соседнюю беседку и задайте вопросы сеньоре Розе Гарсии – Монтеро де Линарес. У вас нет возражений, сеньора? Очень хорошо…

Какой печальный и душный вечер! Нечем дышать и нечем успокоить сердце. Как плохо, что именно сегодня Рикардо должен быть во Французском ресторане, давать вместе с Рохелио обед этому их американскому денежному мешку, мужской представительский обед, да и если бы должна была она на нем присутствовать, то, конечно же, отказалась бы. Когда угодно, только не сегодня! Напряженная репетиция утром, днем горькое посещение дома скорби, а потом еще тревожащий разговор в госпитальной беседке. Нет, физически она не устала, но душа ее не на месте. Что-то происходит, творится что-то нехорошее вокруг их семьи, да и у них с Рикардо не все гладко.

Роза поставила кассету с записью утренней репетиции: может быть, работа отвлечет ее от тяжелых мыслей? Зазвучал ее голос, первой шла, песенка про то, что люди кажутся деревьям нелепыми смешными существами – человечки все время бегают и суетятся вместо того, чтобы стоять, смотреть в небо и зеленеть. Да… припев надо попробовать сделать еще задумчивее и так будто он идет откуда-то сверху… Нo с этой ли вещи надо начинать концерт? Святая Дева, неужели уже через два дня она будет петь в Большом зале? И как примет ее богатая публика?.. А кто все-таки стоит за той статьей в «Эль соль де Мехико»? Кто заказчик, кто злейший враг ее? А что если он (или они) попробует сорвать ее первое большое выступление?..

Вопросы, сплошные вопросы в ее жизни, и ни на один она не может ответить. Впрочем, не совсем так. Что происходит с Рикардо, что творится с Рохелио она, пожалуй, понимает. Рохелио грызет чувство вины, он изменял Линде все эти месяцы, когда она ждет ребенка. Боже мой, а что же будет с этим еще не родившимся младенцем, да и суждено ли ему вообще появиться на свет? И неужели Рохелио и сейчас, после всего того, что случилось, не порвал со своей фотомоделью? Да он должен сейчас не отходить от постели жены!.. А Рикардо? Должен же он понимать как волнуется она перед предстоящими концертами, как важны они в ее жизни! Неужели он считает, что она – в такой момент, может интересоваться еще чем-то и кем-то? Да и разве не глупо, в конце концов, ревновать к Эрнесто именно сейчас, ведь если бы она испытывала к Рохасу не только дружеские чувства, то вполне могла была выйти за него замуж еще пять лет назад, тогда ведь они были с Рикардо на грани разрыва, его адвокат уже приготовил документ к разводу. А ведь он ревнует, ревнует ужасно! Она это особенно сильно почувствовала сегодня; когда шла из розовой беседки в голубую вместе с Эрнесто. Как смотрел на них Рикардо, сколько было в этом взгляде боли и еще чего-то, как у загнанного зверя! Этот взгляд, словно преследовал ее, и ничего, ничего не сумела прояснить для сыщиков Роза, она даже сосредоточиться на вопросах Рохаса не смогла!

О, Святая Дева Гваделупе, сделай так, чтобы Рикардо раз и навсегда перестал меня ревновать, раз и навсегда поверил, что я всегда, всегда и навсегда, как бы ни сложилась дальше наша жизнь, буду ему верна и не разделю ложа ни с одним другим мужчиной, каким бы он мне ни показался! Излечи его, дева, помоги ему, как ты помогла мне, помнишь, девчонкой я тоже была очень и горячо ревнива, а потом успокоилась!.. Нет, так нельзя, я должна сейчас думать только о работе. Все, слушаю кассету и ничего больше!

Уже стемнело, но Роза не стала зажигать лампу – так легче было сосредоточиться на музыке. Из магнитофона неслась одна из самых любимых ее песен, самых глубоких: о том, кто ненависть – самое ужасное, самое низкое чувство, что нельзя, опасно человеку ему поддаваться, ненависть хуже зависти и страшнее оспы и чумы, никого не надо ненавидеть, надо всегда прощать, даже тех прощать, кто и в самом деле виноват перед нами, кто ушел от нас, кто предал нашу любовь… Может быть, начать концерт с этой песни? А потом ею же и закончить? Пожалуй, это самое лучшее, что она сможет сделать.

Роза нажала на клавишу перемотки, а потом снова включила запись той же песни. И вот, чем дальше звучало заклинание против ненависти, тем ярче проступало перед внутренним взором Розы чье-то знакомое, давно не виданное и не вспоминаемое лицо. Сначала как слабое желтое пятнышко, потом как размытая фотография и, наконец, голографически выпукло, объемно явственно. Боже мой! Дульсина Линарес! Неужели уже и мертвые стали посещать ее? Уйди, ненавистница! Прочь, разрушительница!..

Песня о бесплодности ненависти закончилась, зазвучала другая, веселая, простоватая. Дульсина Линарес стала тускнеть, блекнуть, образ ее исчез из внутреннего взора Розы, но сознание ее уже заработало в определенном направлении. Если бы Роза сама не была на похоронах на Испанском кладбище, она бы, не раздумывая, сказала кому угодно, что именно эта женщина может быть повинна во всех последних смертях и несчастьях. Дульсина люто и слепо ненавидела всех, кто держал в объятьях ее единственную в жизни живую страсть – лиценциата Федерико Роблеса. Она же терпеть не могла Эрлинду. Презирала всех, кто хорошо относился и Розе, хотела убить саму Розу, раз не удалось разлучить ее с Рикардо иным образом. Если представить себе, что Дульсина каким-то чудом жива, то все им, а ей в первую очередь, ждать новых и новых бед. Но кого же тогда хоронили? А разве кто-то вскрывал гроб? И на что там было смотреть? На обгорелые кости? А кости-то у всех похожи… Нет, пусть она даже сошла с ума, но она выскажет эту свою сумасшедшую догадку еще кому-нибудь, иначе ей просто не отойти от этих мыслей, от изуродованного кислотой злого лица Дульсины перед ее внутренним взором!..

Роза достала записную книжку и набрала номер Эрнесто. Подошла его мать, сказала, что сеньора Рохаса пока нет дома, спросила, что ему передать. Роза заколебалась, но потом решила, что сообщать об ее звонке не стоит: вдруг Эрнесто перезвонит ей тогда, когда Рикардо уже будет дома, ни к чему это сейчас! «Нет, сеньора, спасибо, ничего передавать не надо, я свяжусь с ним попозже…» Что ж, вот домашний телефон лейтенанта Фабилы…

Полицейский оказался на месте и сам снял трубку.

– Ну, что ты думаешь об этом? – спросил Рикардо брата. Они только что проводили господина Дэвида Кренкорда до лифта отеля «Мехико-Хилтон» и зашли тут же в полупустой бар выпить кофе и поговорить.

– Субъект верткий этот янки, но хваткий. Я понимаю, что тебя беспокоит. Да, дело это немного попахивает, но все-таки, на бумаге, будет в рамках закона. Правительственный чиновник, подручный Кренкорда, крепко нагреет руки на наших денежках и…

– Не только противозаконно, но и противно давать взятку!

– Тут уж ничего не попишешь, таковы правила игры. Притом, ты молодец Рикардо, что настоял на своем: поглядеть на этого «начальника департамента», поговорить с ним до того, как машина закрутится.

– Значит, идем на этот риск, Рохелио?

– Идем, брат.

– А вдруг нас надуют, мы вбухаем все наши деньги в пустышку?

– Сам знаешь: кто не рискует, тот не пьет шампанское! Ну, если хочешь, то давай перестрахуемся, проведем исследование: правда ли, что на тех землях обнаружены грандиозные залежи серы и вот-вот начнется промышленная разработка.

– Поздно уже, элементарно: не хватит времени, да и денег на это нет.

– Мы можем стать богаче, по крайней мере, в двадцать раз! Долларовые миллионеры Линаресы – звучит сладко!

– А нищие Линаресы – как звучит?

– Брось, Рикардо! Если что, у тебя жена богачка.

– Она уже истратила почти все свои деньги, ты же знаешь, купила землю «парашютистов», чтобы никто этот сброд не трогал.

– А кругленький банковский счет Розиной матери Паулетты? А набирающая высоту карьера Розы как певицы? Это мне надо волноваться, брат, а не тебе!

– А ты не волнуешься?

– Переживаю, конечно, но верю в нашу звезду! А честно говоря, у меня сейчас бизнес не на первом плане. Переживаю очень за Линду и себя казню. Догадываешься, по какой причине?

– Догадываюсь.

– Ну, так вот. Сейчас поеду к Мариане Гульен де Ледон и скажу ей: «Час, дорогая, считайте, что мы больше не знакомы!»

– Вот это правильно. Разреши, я скажу об этом Розе, ее обрадует, что ты больше не блудный муж.

– Разрешаю, Рикардо. Завтра поговорим на свежую голову. Я с утра заеду поцеловать Артуро…

Они простились. Когда Рохелио вошел в роскошный особняк Марианы близ церкви Нуэстра-Сеньора-дель-Росарио, он полон был желания немедленно выпалить в лицо любовницы: «Мы расстаемся с тобой навсегда?», гордо повернуться и уйти, плотно закрыв за собой дверь. Но когда он увидел ее, такую красивую, такую светящуюся радостью при его виде, в синем с искорками, очень открытом, единственном таком в Мехико халатике, он смешался. Язык словно застыл у него в горле. Мариана подняла и протянула руки, чтобы обнять его. Халатик ее распахнулся и Рохелио увидел, что под ним ничего больше нет. Кровь ударила ему в голову, он забыл, по какой причине, с какой целью он пришел сегодня сюда. Рохелио принял жаркие объятия Марианы и припал пересохшими губами к ее раскрытому влажному рту.

Глава девятая

В игру «полицейские и гангстеры» Рамон Гуахардо Фабила начал играть вместе с соседскими мальчишками лет с семи в парке Чапультепек. Мальчишки выросли и перестали носиться с игрушечными пистолетами, пугая не столько друг друга, сколько одиноких прохожих. Их стали интересовать девушки, кино, танцы. А Рамон все продолжал эту игру, но уже в своем воображении. Отец хотел отучить его от пустого, как он считал, занятия – глотания детективов, он приносил ему книги по истории, занимательную математику и физику, классические романы, но все было зря – стоило отцу уехать (да он и вообще бывал дома редко), как Рамон тут же доставал из потайного места очередной бестселлер «черной» серии и вбирал его в себя, как наркотик.

Фабила тогда думал, что всю жизнь будет читать такие книги, но ошибся. Когда его отец, честный и уважаемый директор промышленной компании, был убит Гуарурас – так в Мексике называют наемных убийц, – а полиция никого из них не смогла поймать, Рамон сложил во дворе в кучу всю свою «черную» серию и поджег. С этого памятного костра он и стал мыслить себя в будущем только полицейским. Настоящим. Таким, который находит и предает правосудию любых преступников. А было тогда ему только пятнадцать лет.

Фабила нашел себе другое чтение – криминальные хроники всех столичных газет, специальную полицейскую литературу. А все остальное его время было отдано спорту – легкой атлетике и стрельбе из пистолета. Еще он полюбил кружить по незнакомым доселе улицам и улочкам Мехико, всматриваясь в людей, стараясь по одежде, жестам, выражению лица определить кто из них кто.

У него были большие успехи в спорте, уже по одному этому Фабиле была открыта дорога в Университет, но он выбрал полицейскую академию. Его важный дядя и опекун Абелярдо Обрегон Фабила, брат отца, только хмыкнул, когда узнал об этом. Впервые человек из их рода избирал подобное «низшее» занятие. Но одинокий дядя, всю жизнь отдавший политике и не обзаведшийся семьей, слишком любил своего племянника, чтобы вмешиваться в его молодую жизнь.

Пожалуй, Рамон оказался в академии единственным, кто не видел в будущей профессии еще и надежный, постоянный государственный «кусок хлеба». Он-то мог вообще не работать и неплохо жить на проценты от капитала в акциях и ценных бумагах, оставленного отцом. Тогда Фабила не додумал эту мысль, но когда пришел в уголовную полицию Розовой Зоны, то поразился: порядок охраняли в основном люди бедные, а, значит, зависимые. Значит, у преступников всегда была возможность найти среди них кого-то менее честного, более сговорчивого. Еще его удивило, что даже самые опытные полицейские почти лишены воображения, действуют лишь по определенным выверенным правилам и стандартам. Рамона увлекал поиск, загадка и разгадка, хитросплетения, невероятные выверты преступников, а большинство его коллег именно этим были угнетены, предпочитая любой тайне явную рутину бытовой преступности. Не потому ли «мелочевка» раскрывалась все двадцать четыре часа в сутки, а настоящие мафиози, даже «шестерок», находили три раза в год, да и то почти случайно.

К счастью, Рамон Гуахардо Фабила сумел взять себя в руки, пересилил гордыню, наступил на горло своему молодому максимализму и даже сумел извлечь выгоду из своего особенного положения в полиции, должность его была. не велика, но кто же в Мексике не ценит родственные связи! Все, конечно, знали, что Абелярдо Обрегон Фабила – важное лицо в парламенте – не однофамилец, а родной дяди их лейтенанта. Особенно с этим считалось начальство. Нет, в глубине души старшим полицейским чинам, конечно же, не нравилось, что под боком ходит человек, имеющий прямой выход «наверх», поэтому они, как могли, сдерживали продвижение Рамона по службе. Но и «наезжать» на него начальство опасалось: мало ли что. Потихоньку-полегоньку лейтенант Фабила стал заменять в своем отделе тусклых и бездарных сотрудников на даровитых и ярких, еще получающих от работы удовольствие. Они раскрутили нисколько безнадежных дел, начальство получило благодарность и… оставило их в покое, осчастливив полной самостоятельностью до первого «прокола».

Бернардо Кальдерон Пачеко, на криминальной хронике которого в «Ла пренсе» вырос юный Рамон Фабила, сам пришел к нему и на многое раскрыл лейтенанту глаза. И хотя Пачеко больше не писал в газетах, Фабила не сомневался, что тот собирает сведения не для того, чтобы потом запродать их подороже тем же мафиози.

– Твои большие начальники, сынок, да и многие сильные мира его, – сказал в их первую встречу Пачеко, – прекрасно знают, кто такой Армандо Мартинес Франческотти, хотя, конечно, вслух никогда в этом не признаются. У них руки коротки – взять его. Очень трудно найти доказательства, что он самый главный преступник. Но больше всего они опасаются той вони, которая пойдет, если кто-то сумеет посадить Франческотти. Ведь он повязал коррупцией десятки и десятки важных чинов везде, в том числе и в полиции, конечно.

– Сеньор, Пачеко! – неожиданно для самого себя торжественно, словно клятву, произнес тогда Фабила. – Я возьму Армандо Франческотти! Считайте, что это уже стало главным делом моей жизни.

– Ох, сынок! – приобнял его старый журналист. – Узнаю себя в молодости. Ладно, попробуй, но запомни: будь горяч, но не головой. Глупый и поспешный никогда не выиграет у Франческотти.

Рамон запомнил. Он внимательно следил за всеми преступлениями и происшествиями, происходящими в Мехико. Поначалу ему чудилась тень Франческотти за всеми заказными или похожими на таковые убийствами. Но следы их, если и приводили к кому-то, то совсем к другому, в качестве гуарурас – киллеров – чаще всего оказывались одинокие наемники, «крутые» ребята, связанные между собой, пожалуй, лишь одним: почти все они были выходцы с юга Мексики – из штатов Кампече, Чьапас, Табаско, Юкатан. Часами он беседовал с ними в тюрьме Лекумберри, лишь двое слышали имя Армандо Фернандес Франческотти, но никто и никогда не видел его.

– Ты не там ищешь, сынок, – сказал Пачеко, когда лейтенант поделился с ним своими сомнениями. – У Франческотти совсем другой почерк, после воины с кланом Бургези он не выносит и не организует шумных кровавых оргий, Его профессионалы планируют любое убийство так, что оно выглядит как несчастный случай или смерть от болезни. Работают так чисто, что никаких следов. Между прочим, это тоже устраивает сильных мира сего и полицейских генералов. Его злодеяния не влияют на статистику преступности, их, словно бы, и нет вовсе. Следи за такими темными историями, анализируй. В чем-то ведь они должны повториться, допустить, хоть некоторые, сбои…

Но разве похоже на матерого «крестного отца» так подставиться – в течение трех дней «чисто» умертвить четырех женщин, связанных с одним и тем же человеком, а еще через два дня «выключить» пятую – Кандиду Линарес? И еще, – попутно, что ли? – неизвестным средством и образом введена в будто бы летаргический сон еще три человека. Ну, агент Роча, понятно, сам нарвался, мнимого Сильву отключили, чтобы не сболтнул лишнего, не навел на Сильву настоящего. А зачем же было следить за Эрлиндой Линарес, она к лиценциату Роблесу отношения не имела, вообще из простей семьи и Линарес только по мужу?..

За этими размышлениями и застал лейтенанта Фабилу звонок Розы Гарсиа Монтеро. Он не стал перебивать ее взволнованный, местами путанный монолог своими «наводящими» вопросами – Рамон по опыту знал, что лучше в таких случаях дать человеку высказаться полностью.

– Я вас понял, сеньора, – сказал он, когда почувствовал, что она закончила говорить, – вы правильно сделали, что позвонили мне. Ощущения иногда реальнее фактов. Разрешите мне немного подумать. Минут через пятнадцать я свяжусь с вами.

Он положил трубку и потер виски. Да, так этот пасьянс складывался, но другой, его собственной, связанный с Армандо Франческотти, трещал по швам. Можно, можно было предположить, что Дульсина Линарес каким-то невероятным образом воскресла из мертвых, что похоронили вместо нее кого-то другого. Но всяком случае завтра же он начнет все это проверять. Полная ненависти к женщинам Роблеса, она начинает мстить. Но как она могла выйти на профессионалов такого класса? И откуда у человека, бежавшего (если это все же случилось) из колонии, такие деньги?.. Нo допустим, допустим. А как же тогда?.. Если допустить, что за всем этим стоит Дульсина Линарес, то надо отбросить версию о причастности к преступлениям Франческотти. Никак, ну, никак нельзя их соединить воедино! Разве что… этой злобной стерве удалось нанять его киллеров? Маловероятно, там дисциплина выше, чем в армии, и без санкции «крестного» ничего не делается. А может, это все Розе пригрезилось? да, тогда многое объясняется, но… Нет, надо, обязательно надо проверить этот след. Но в таком случае следует ожидать новую жертву и ей, конечно же, должна стать Роза Гарсиа Монтеро. Ну, уж это он не позволит!.. Фабила набрал нужный номер:

– Сеньора Роза? Лейтенант Фабила. Где я вас могу увидеть завтра днем? На репетиции? Чудесно. Завтра я приду вместе с вашей новой служанкой, точнее, нечто среднее между камеристкой и охранницей. Не нужно? Об этом уж мне судить, да как только ее увидите, сразу согласитесь. А не нужен ли в ваш дом садовник? Ах, старый Себастьян вас вполне устраивает. Ну, что ж… До завтра, сеньора Роза. Спокойной ночи…

Оставив машину на попечение хмурого Хаиме, никогда не ложившегося до возвращения хозяина, Рикардо прошел к себе в кабинет. Ему просто необходимо некоторое время побыть одному, вес обдумать, как следует, а уж потом пойти к Розе и поговорить с ней так, как должен разговаривать мужчина его круга и положения со своей женой. Никто, черт побери, не отменял традиции отцов, да он же и не собирается одевать на нее пояс целомудрия, но сказать пару строгих слов при той или другой ситуации – это ведь даже его обязанность.

Рикардо ходил из угла в угол и подогревал себя до необходимого состояния, взгляд его упал на письменный стол, где аккуратный мажордом сложил посередине дневную почту, пришедшую на дом. Меньше всего ему хотелось сейчас разбирать почту, но страшная догадка подстегнула Рикардо. Он шагнул к столу, поднял всю почту и бросил ее так, что письма веером легли по всей столешнице. Вот он, желтый конверт без обратного адреса, даже и не закрыт толком, и это, конечно, не случайно, чтобы любой мог заглянуть, чтобы слуги увидели!

Трясущимися, плохо слушающимися его пальцами Рикардо вытащил листок из конверта. Так и есть, такой же, как утром в офисе, грязный рисунок и та же подпись: «Роза Гарсиа Монтеро де Линарес – шлюха!» Да что же это такое! И сколько это будет продолжаться? И почему он должен это скрывать от нее? Да в конце концов это касается ее в первую очередь! Вот пойду сейчас, предъявлю эту гадость и посмотрю, как она будет выглядеть, и послушаю, что она скажет!

Решительными шагами, без стука в дверь, Рикардо зашел в комнату Розы. Интимный полумрак, горит лишь маленькая лампа-свеча, Роза сидит с ногами в большом кресле, на ней джинсы, блузка, словно и не пора уж давно переодеться ко сну. Красивое лицо задумчиво, смотрит в сине-черное, с незадернутыми шторами, окно и слушает магнитофонные записи самой себя. Так погружена в это занятие, что не замечает вошедшего мужа. Самовлюблённая! Ох, проклят тот день, когда он согласился, чтобы Роза брала уроки пения, и уж трижды проклят, когда она впервые вышла на эстраду в том своем кабаке, как его, «Реванш», что ли. Что ж, сейчас реванш возьмет он!

– Сеньора Роза Гарсиа Монтеро! – громко, официальным каким-то тоном сказал Рикардо и внутренне обрадовался, когда она испуганно вздрогнула, услышав эту интонацию и увидев его рядом. – Потрудитесь объяснить, почему по вашей милости я – заметьте, уже не в первый раз! – получаю письма такого вот содержания?

Он бросил конверт ей на колени, зажег большой свет и стал внимательно следить за ее реакцией. Роза лишь мельком посмотрела на грязный рисунок, Рикардо ожидал, что сейчас она порвет его и станет горячо оправдываться своим грудным голосом, тем самым, который он так любил и перед которым всегда уступал. Но рука с листком вяло, почти безжизненно, опустилась, пальцы разжались, пасквиль упал вниз, на ковер. Роза и не делала попытки поднять его, вся она, словно закоченела, словно впала в прострацию, всегда румяное, такое живое, играющее лицо ее, вдруг превратилось в совершенно незнакомую Рикардо сначала желтоватую, а потом белую маску. В большие и по-прежнему лучистых ее глазах он явственно разглядел боль и страх. Нет, даже не просто страх, а ужас! И это так поразило Рикардо, что он застыл рядом китайским болванчиком не в силах ни сказать что-то, ни вызвать слуг, чтобы они пришли на помощь – ведь, наверное, у нее сейчас обморок.

Роза боится? Роза может бояться? Никогда прежде он не мог представить свою жену в состоянии страха, боязни, тем паче ужаса. Да она всегда была не просто смела, а выказывала просто безрассудную храбрость, вызывающую готовность рискнуть собой. И вот такая разительная перемена, и от чего, спрашивается? От кусочка бумаги, неизвестно кем посланного. Грязная анонимка и есть грязная анонимка. Неприятно, конечно, приходится переживать, но не до такой же степени? Боже, что с ней?.. Наконец, он справился с собой и сухими, деревянными губами прошептал едва слышно:

– Роза, милая, что с тобой? Ты заболела? Ответь мне, что-нибудь. Ты меня слышишь?

Она по-прежнему молчала, но, похоже, все-таки услышала его. Бледное лицо Розы стало понемногу желтеть и принимать знакомые черты. Да, она, несомненно, отходила от своего обморочного состояния, оживала, вот и пальцы уже зашевелились, стали сжиматься в кулак, разжиматься и снова сжиматься. Сейчас появится нежный румянец на щеках и она заговорит… Румянец выступил, но вместе с ним из больших глаз Розы потекли слезы, а из горла вместо слов раздались рыдания.

Рикардо не знал, что ему делать, и уже казнил себя за то, что показал этот грязный рисунок. Плачущая Роза – это еще можно было себе предположить и представить, но Роза рыдающая – этого попросту не могло быть! Но вот было, было, хотя и совершенно непонятно почему. Не понимая уже, что он говорит и делает, Рикардо протянул ей руки и зашептал, наклоняясь над ней, прямо в маленькое ушко:

– Роза, милая! Прости меня, если можешь. Не плачь, дорогая, я так люблю тебя! Прости меня, прости…

Она обняла его за шею, уткнулась ему в щеку и замерла. Рикардо постарался не двигаться, хотя находился в самой неловкой позе и мышцы сразу же стали затекать. Щека его почувствовала жар и едкость ее горючих слез, но он ощущал и то, что соленой влаги становится меньше и что рыдания Розы, если и не стихли совсем, то раздаются уже едва слышно, где-то глубоко внутри. А потом он почувствовал, как губы ее прижались к его щеке теснее и теснее и дрогнули в поцелуе. Потом еще и еще. И вот он уже подхватил ее всю, поднял и опустился, держа Розу на руках, в то же кресло.