Текст книги "Попс"

– Не, ну есть еще политика всякая, – говорит Ант. – НБП хотя бы и прочие.

– А при чем тут политика? – спрашивает Андрей.

– Как причем? Есть бычье, есть неформалы, и есть политика.

– В жопу политику. Заебала она меня. Возьми хотя бы Лимонова со своей НБП. То туда, то сюда. То «Сталин, Берия, Гулаг», «юные бериевцы», то он с Немцовым тусуется, с Хакамадой. Права человека, хуе – мое…

– Ты не врубаешься, – говорит Ант. – Политика есть политика, и надо играть по правилам. Если ты честный и искренний, никому ты на хуй не нужен. Никто тебя не поддержит. И получишься ты не политик, а просто говно. Это работа такая: привлекать голоса избирателей, чем больше – тем лучше. И Лимонов в этой игре – это его такой выбор. Он мог бы остаться писателем, писать всякие книжки про то, что происходит в России. Или про то, что надо делать, чтобы здесь стало лучше. И люди говорили бы: вот какой он крутой, какой он бескомпромиссный. А он полез в политику – значит, тоже должен наебывать, чтобы за него голосовали.

– Подожди. Всегда есть грани какие‑то, рамки. Типа, вот это я еще сделать могу, а вот это уже не буду…

– Есть рамки, ясный перец. Для каждого человека есть рамки, не только, там, для политика…

Мне надоел их базар. Наверно, потому что мне нечего вставить. Я никогда не следил за политикой. На выборы ходил всего один раз. Год назад, на парламентские. Когда Путина выбрали на второй срок, я был в Америке. А на парламентских голосовал вместе с мамой за «Яблоко» – она меня убедила. Сказала, что хоть лично Явлинский ей несимпатичен, это все‑таки меньшее зло. А на выборах мэра – тогда же – я голосовал за Лужкова. Думал, что пусть лучше все остается, как есть: не так уж и плохо в Москве. Сейчас понимаю, что и не хорошо.

* * *

Жора прикуривает «беломорину», затягивается, сбивает пепел в пепельницу в форме русалки. Я останавливаюсь, доиграв припев.

– Ну так вот, Алекс, могу сказать тебе важную вещь и, надеюсь, приятную для тебя: ритм ты держишь уже неплохо. Если будешь продолжать в том же духе, все у тебя получится. Заметен результат упорных занятий в последние два с лишним месяца. С соло, конечно, похуже дела обстоят. Над этим еще надо работать, но это естественно. Чтобы освоить приемы, выучить гаммы, нужно время…

– Времени нет. Я хочу собирать состав.

– И как это следует понимать, парень? Что ты больше ко мне не придешь?

– Не приду.

– В таком случае, все, что мне остается, это пожелать тебе, Алекс, удачи. Как говорят американские друзья, «гуд лак».

– Спасибо.

– Но в Америке ты зря не остался. Помяни мое слово.

* * *

Стою в углу вагона метро. На плече – гитара в чехле и рюкзак. Рядом, на сиденье – парень кавказской наружности. Он играет в игру в мобильнике «Siemens». Напротив дремлет мужик в рубашке и галстуке. На коленях – кожаный черный портфель, из него торчит бутылка шампанского.

Я поворачиваю голову. В середине вагона, прислонившись к дверям, стоит с бутылкой пива Клык. Я не хочу, чтобы он меня заметил. Он давно меня напрягает, и общаться с ним стало сложно. Мы живем в соседних домах, вместе учились до одиннадцатого класса, гуляли. Потом Клык стал много пить и тусовался в основном с «коллегами» – фанатами «Спартака». Трезвым я его не видел давно.

«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – Царицыно». Я сажусь на свободное место в углу, кладу рюкзак на колени, прислоняю гитару к двери между вагонами.

– Привет!

Надо мной стоит Клык, протягивает руку. Мы здороваемся.

– Пиво будешь? – Он сует мне чуть не в нос бутылку «Клинского». В ней осталось чуть чуть.

Я мотаю головой. Клык садится, втискиваясь между мной и полной девушкой с рыжими волосами. Девушка читает Александру Маринину.

– Что это у тебя за струмент такой? – спрашивает Клык.

– Гитара.

– А, по ходу, ты говорил, что лабаешь. Забацай че‑нибудь прямо в вагоне, а?

– Ага, разогнался.

– Не, я шучу, само собой. Ну, ты, в общем понял…

Напротив сидят два тинэйджера. На них – не по размеру большие бейсбольные кепки, козырьки повернуты набок. Клык злобно глядит на них. Поезд замедляется, въезжает на станцию. Двери открываются.

– Э, вы, че это вы кепки так надели? Крутые, да?

Тинэйджеры молча смотрят на Клыка.

Я говорю ему:

– Успокойся. Что они тебе сделали?

– Ничего. Просто уроды. А с понтами, как будто не знаю кто…

– Ну и хер на них. Что, ты драку в вагоне устроишь?

– Если надо, устрою.

Домодедовская. Двери открываются. Мы выходим. Тинэйджеры остаются в вагоне, провожают глазами Клыка. Один улыбается. Клык дергается, хочет вернуться в вагон. Я хватаю его за плечи.

У стен подземного перехода стоят пустые пивные бутылки, валяются пакеты от чипсов. Навстречу идет невысокий мужик в расстегнутой рубахе, размахивает руками.

Клык останавливается.

– Не, ты глянь, какой боец, а? А если ебнуть ему пару раз, чтоб он с копыт, а? Как ты думаешь, стоит?

– Не стоит, пойдем.

Мы поднимаемся по ступенькам перехода, выходим на остановку. Я говорю:

– Пойдем пешком, поздно уже. Троллейбуса полчаса будешь ждать.

– Не, ни хера. У меня сил больше нет. Ждем «рогатого».

– Ладно, ждем.

У остановки тормозит ментовская «ГАЗель». Выходят два коротышки – мента без фуражек. В машине остаются водитель и женщина – тоже в ментовской форме.

Менты подходят к скамейке. Один лысый, второй – коротко стрижен. На скамейке сидят три тетки с баулами. Менты что‑то им говорят, тетки хватают баулы и тащат к «ГАЗели». Менты подходят к нам.

– Документы, – говорит лысый.

Я достаю из кармана свой паспорт. Лысый листает его, находит прописку, отдает мне назад. Второй глядит в паспорт Клыка. Видно, что Клык пьяный, и можно доколупаться. Но у ментов, похоже, другие задачи. Стриженый возвращает Клыку паспорт. Менты идут к «ГАЗели». К остановке подъезжает троллейбус.

* * *

Балконная дверь приоткрыта. В стеклах домов за шоссе отражается заходящее солнце. Играет «Pixies», песня «Holiday».

Я сижу за компьютером, просматриваю в Интернете объявления «музыкант ищет группу».

«Барабанщик в стиле хардкор ищет толковую группу, возраст не старше 17 лет».

«Барабанеру хоцца играть альтернативу!!! Жуть как хоцца!!»

«Басист ищет единомышленникOFF!! ОЧЕНЬ ИЩЕТ!!!»

«бАСИСИТ. Готов играть трэш – вроде kreator, slayer, exploited. Инструмент в порядке. Уровень игры средний. Ищу музыкантов от 17 лет».

«уШЛЕПАК ГИТАРАСТ ИЩЕТ ПАДОНКАФ И СЦУКОв кАЛЛЕГ»

«Басист из Москвы ищет группу. Уровень игры НЕвысокий».

Никому из них писать не хочется. Я набираю свое объявление:

«В панк – группу в Москве нужны барабанщик и басист. Уровень игры – не главное. Возраст от 20 лет. Ориентация на «Dead Kennedys», «Minor Threat», «Bad Brains» и т д.»

* * *

Мать Насти, Лариса, ставит на стол тарелку с куриным филе. Четыре куска, каждому строго по одному. Мы сидим за круглым столом в большой гостиной. Настя с родителями недавно переехали в «трешку» у Павелецкой, сделали в ней дорогой ремонт. Раньше они жили в однокомнатной, как и мы.

Настин отец наливает в бокалы красное вино.

Он говорит:

– Ну, за встречу, за то, чтобы все у нас было, как надо.

Лариса морщится.

– Хоть бы раз сказал что‑нибудь интересное. Так надоели твои банальности…

Мы чокаемся, я отпиваю. Вино терпкое, кислое. Я не люблю сухое. По мне – лучше портвейн.

Лариса отрезает кусок филе, начинает жевать.

– А ведь вкусно получилось! Понимаю, что себя хвалить неудобно, но мне так надоела еда на работе за эту неделю… Представляешь, Саша, на кухне сломалась «посудомойка», и всю неделю еду подавали в пластмассе. Это ведь невозможно – в пластмассе и вкус совершенно другой, какой‑то искусственный… Скажи, Петя?

Родители Насти работают в немецкой фармацевтической фирме «продакт – менеджерами». Настя говорила, что всего лет пять назад они оба были врачами, работали в районных поликлиниках, еле сводили концы с концами. Потом отец по знакомству устроился в эту фирму и скоро перетянул туда Ларису. Какие у них зарплаты, Настя не говорит. Но, судя по тому, что они себе позволяют, очень немалые.

– …Вообще, вся неделя была сумасшедшая, – продолжает Лариса. – Готовились к презентации новой мази – премиум – класса.

– Что значит – премиум – класса? – спрашивает Настя. – Нет, я понимаю, что пиво бывает «премиум», что‑то еще, а чем эта мазь отличается от обычной?

– Ценой.

– Только лишь?

– Да. – Лариса улыбается. – Если покупатель готов платить больше, почему бы не дать ему эту возможность? Он платит больше, а взамен получает… ну, ощущение, что купил продукт более высокого класса. А, кроме того, у конкурентов этот ценовой сегмент еще не заполнен…

Настина комната обставлена мебелью из «ИКЕА»: стеллажи из некрашеного дерева, письменный стол с компьютером, большой белый диван с подушками. На стеллажах – десяток Настиных книг по экономике и штук тридцать компактов в стиле техно – другой музыки она не слушает.

Я обнимаю Настю, мы целуемся. Настя берет мою руку, просовывает себе сзади в джинсы. Пальцы касаются гладкой кожи.

– А они не заглянут? – Я киваю на дверь.

– Никогда в жизни. Уважают мою независимость. Я не вмешиваюсь в их дела, а они – в мои. А у тебя разве не так?

– В общем, так. Только у нас – одна комната.

– Да, извини. Я забыла.

Настя стаскивает покрывало с дивана на пол. Мы ложимся на него. Она расстегивает мне рубашку.

Мы лежим на покрывале, голова Насти у меня на плече. Я разглядываю потолок – только что побеленный, без единого пятнышка. Форточка приоткрыта. Грохочет проезжающий мимо трамвай.

– Жалко, что лето кончается, – говорит Настя. – Я так не люблю осень. Нет, сентябрь еще ничего. А потом погода испортится, станет холодно…

Я встаю, подхожу к окну. За ним – желтеющие листья и кусок синего неба над домами.

– Одно радует, что мы куда‑нибудь съездим на Новый год, – продолжает Настя. – Туда, где всегда тепло. Мама предлагает Таиланд, а папа хочет на острова…

* * *

За окном кухни синеют сумерки. Светится зеленым заправка «Бритиш Петролеум».

Я кладу на стул блокнот с текстами, включаю электрочайник. Последняя моя песня – про ментов. Она так и называется «Я убиваю мента». Слегка примитивно, но это – фигня, главное, что в песне есть «мессидж». Не петь же про девок или бухло.

В комнате звонит телефон. Дверь открывается, мама выносит мне трубку.

Я говорю:

– Алло.

– Алло. Здрасьте. Я насчет объявления в Нете – насчет сбора состава. У нас тут уже есть состав, но нам как бы нужен лидер…

Чуваку, судя по голосу, лет пятнадцать, а может, и меньше. Я спрашиваю:

– А играете вы давно?

– С той осени. Но так, не особо серьезно… Репетировали на базах весной. Пять или шесть репетиций. Тема такая – нам нужен лидер. В принципе, я могу написать песню, сыграть свою партию на басу, остальные разучат свои, но… Но все это как бы не то, нужен кто‑то, кто бы внес креатив. Я понятно выразился, да?

– А что за музыку вы играете? Или хотите играть?

– Да мы еще точно не определились. Вкусы у нас у всех разные. Кого‑то плющит от арт – рока, кого‑то от серфа…

– А я в объявлении вроде писал, что хочу играть панк…

– Ну и панк у нас тоже присутствует, так что есть, так сказать, общие точки…

– В общем, спасибо, но я под себя собираю состав, под конкретный материал… Вряд ли подойду вам в роли лидера…

– Ну, извините.

Электрочайник закипает, отключается. Я бросаю в чашку пакет «Липтона», наливаю кипятку. Звонит трубка. Я жму на «ответ».

– Алле. Я насчет объявления. Вам басист еще нужен?

– Да, пока еще нужен.

– А что за музыка? В смысле, по стилю?

– По стилю – панк – рок.

– А может она продаваться?

– Кто – она?

– Ну, такая вот музыка.

– Вряд ли. Это – проект некоммерческий.

– Ну, тогда извините. Деньги на улице не валяются.

– И из задницы тоже не сыплются…

– Чего – чего?

– Это песня такая была. У группы «Ноль». «Если б из задницы сыпались деньги, я бы ездил на такси без штанов…»

– Не, я такое не слушаю. Я больше старый рок, классику жанра. Ладно, бай – бай.

* * *

Поезд метро тормозит. За окнами – сумрачные своды станции. Двери открываются. Две тетки втаскивают тележку с привязанными к ней баулами.

В кармане звонит мобильник. Я достаю его, жму на «ответ».

– Алло.

– Привет, это Клык. Ты сейчас где?

– На Павелецкой, еду домой.

– Может, забьемся – выпьем по пиву, пообщаемся?

– Как‑то неохота сегодня…

– Ладно, не гони… Что ты как не знаю кто?

– Хорошо, где?

– Хотя бы у моего подъезда. На лавочке. Погода, вроде, нормальная…

– Во сколько?

– А ты когда подъезжаешь?

– Через полчаса.

– И нормально. Я, по ходу, пиво возьму – насчет этого будь спок.

Клык сидит на лавке у подъезда. У его ног, на заплеванном асфальте, стоят четыре бутылки «Балтики – тройки». Одну он уже почти выпил.

Мы жмем руки. У Клыка под глазами – желтеющие синяки.

– Ну, че у тебя происходит? – спрашивает Клык. Он открывает зажигалкой вторую бутылку.

– Так, ничего такого. А с кем это ты воевал? После матча, с гостевыми фанатами?

– Не, после матчей трабла давно уже не было. Это я со своей. Пиздимся постоянно. Сначала я ей по щщам настучал, потом она мне…

– Кулаками?

– Она – да, а я ладошками. Если б я ей кулаками – ей бы уже сипец был.

– А из‑за чего?

– Просто так. Не помню уже. Ладно, давай, приступай.

Клык дает мне бутылку. Мы чокаемся, я отпиваю.

– Группу собрал?

– Почти что. Завтра стрелка в метро – и идем потом репетировать.

– А сам ты играть научился?

– Более или менее. Для панка сойдет.

– Ладно, приду на концерт, когда будет – надо послушать, что ты ваяешь.

Из подъезда выходит мужик – лет тридцать, в сером костюме. Клык поднимается, они жмут руки.

– Ну что, классно мы сделали «Рубин»?

– Еще бы. «Спартак» – чемпион! «Паровозы» и «кони» сосут!

– Это правильно!

Мужик достает из кармана ключи, подходит к большому серебристому «мерседесу», садится. «Мерседес» отъезжает.

Я спрашиваю у Клыка:

– Кто такой?

– Симченко. Раньше здесь жил. Теперь мамашу навещает. Тоже фанатовец «Спартака» – может, лет двадцать уже. На выезды ездит. Только за границу, конечно.

– А ты еще ездишь?

– За границу? Ты че, охуел? Когда это я ездил за границу?

– Нет, вообще…

– Очень редко. Только в Раму и в Питер. Неинтересно сейчас, мало экшена, трабл редко бывает. Если пара кентов в щщи получат, разве это трабл?

– А помнишь, как я с тобой в Питер поехал классе в десятом?

– Помню, ясный пень, помню. Я тогда еще был пацан. Это сейчас уже типа олдовый, а тогда…

У подъезда тормозит «мицубиси», выпрыгивает девушка в белых штанах. «Мицубиси» срывается с места. Девушка глядит на Клыка. Он улыбается.

– Ах, что за люди – и без охраны…

Я узнаю ее – училась когда‑то в «б» – классе. Давно уже ее не видел. Даже не помню, как зовут.

Она целует Клыка в щеку. Клык говорит:

– Хоть бы когда‑нибудь позвонила…

– Позвоню обязательно, времени нет совершенно. Учеба, работа…

Она набирает код домофона, дверь пищит, открывается.

Клык спрашивает:

– Ты ее помнишь?

– Помню. А где она учится?

– Возьми и спроси. Мне по барабану.

* * *

Двери лифта раздвигаются. Я выхожу, спускаюсь к почтовым ящикам, заглядываю в наш. Там только всякий «спам» – рекламные газеты и листовки. Я вытаскиваю их, швыряю в картонную коробку под ящиками. Ее ставит баба Люда с десятого этажа. Она сдает этот мусор за деньги.

Жму на кнопку, открываю железную дверь, выхожу из подъезда. На раскладном стуле сидит тетка с первого этажа – как зовут ее, я не помню. У нее длинные седые волосы и усики над верхней губой. Она курит и читает «МК». Я здороваюсь с ней. Она не отвечает.

У второго подъезда старуха роется в урне, достает жестянку от пива, бросает на землю, давит ногой и кладет в пакет. Интересно, ей правда не хватает пенсии, или она содержит детей и внуков? Или просто копит деньги? Я плохо врубаюсь в психологию стариков. Мне они кажутся странными, застывшими в своем времени, когда все было в дефиците, ничего нельзя было найти в магазинах. Года два назад на каком‑то канале был сюжет про старуху, которая приносила домой всякий хлам – несколько лет, пока соседи не пожаловались на вонь. Старуху отправили в дурдом, а из ее «однушки» вывезли пять тонн мусора – пришлось подгонять экскаватор.

А еще меня поражает, какие они все злые – пенсионеры. Однажды в «Сбербанке» два старика подрались за место в очереди. Один начал махать своей палкой, а второй сбил с него очки. Охранник еле их разнял.

У крайнего подъезда тусуется компания алкашей – я вижу их здесь постоянно. Они все разного возраста, кому‑то на вид лет тридцать, кому‑то – за шестьдесят. Ни один, наверно, не работает, но каждый раз, когда я их вижу, они пьют какой‑нибудь алкоголь. Причем, не всегда дешевый. Сегодня – водку «Путинка».

Продавщица цветочного киоска брызгает водой на белые гвоздики. Между киосками дворняга грызет кость. На ступеньках в метро старуха продает гладиолусы. Они у нее трех цветов – белые, красные и желтоватые.

Поезд метро стоит, двери открыты. Рядом со мной садятся два тинэйджера. Оба бросают взгляд на мою гитару в чехле, отворачиваются, смотрят под ноги. Один – с выкрашенной челкой и хвостом, в черной майке с булавками. Второй – в майке «Король и шут». На его рюкзаке от руки написаны названия групп: «КиШ», «Тараканы», «Наив».

Поезд стоит, двери открыты. Крашенный говорит второму:

– Я че‑то не догоняю, чего многие нефоры слушают всякий старый отстой. Типа «Алисы». Группа вообще говенная, меня ни грамма не торкает.

– И меня «Алиса» не торкает. Говно какое‑то. Весь этот старый, бля, рок – «Аквариум», «ДДТ», «Кино» – такая уже поебень…

– Не, ну «Кино» – еще более – менее.

– Не знаю, меня от него не плющит. Я вообще ничего не слушаю, кроме «КиШа» и «Наива». Ну, «Тараканы» еще, но у них тоже много отстоя.

В центре зала стоит волосатый чувак в черной майке «The Beatles». У ног – барабан в брезентовом чехле и тарелки в большом рваном пакете. Я подхожу.

– Привет, ты Леша?

– Да, а ты, наверное, Саша?

– Да, точно.

– Ну, рад познакомиться с тобой, пипл. А то общались по телефону и в Нете, а сейчас, наконец, вышла встреча в реале… А где наш третий коллега?

– Должен сейчас подойти. Может, опаздывает немного.

Подъезжает поезд из центра, тут же еще один – с Красногвардейской. Из вагонов высыпает народ, движется к выходам. Несколько человек остаются в центре зала. Я гляжу на них, пытаясь вычислить Глеба.

Поезда отправляются. Толпа на платформе редеет. В нашу сторону движется парень с гитарой в чехле, коротко стриженный. В руке – бутылка пива.

– Здорово, пацаны! Вы, я так понимаю, Саня и Леха? А я, значится, Глеб. – Он крепко жмет нам с Лехой руки. – Ну че, двинули к базе, а то опоздаем?

Рядом с дверью старого желтого здания висит табличка «Филиал № 2 дома культуры АМО – ЗИЛ». Мы заходим в фойе. Я говорю вахтерше:

– Здравствуйте. Мы – репетировать.

– Да, поняла. Сейчас придет главный по этому делу.

В одном конце полутемного фойе – гардероб с пустыми вешалками, в другом – несколько дверей. Одна открывается. Выходит невысокий волосатый мужик в черной майке. Майка заправлена в синие джинсы.

– Здравствуйте, – говорю я – Вы – Анатолий? Я вам звонил насчет репетиции…

– Да, помню, помню. Группа «Угроза жизни», да? Ну, проходите, давайте, сейчас ваше время пойдет.

Мы идем за ним по коридору, упираемся в дверь, обитую дерматином. Анатолий отпирает ее ключом.

– Так, поскольку вы здесь в первый раз, объясняю все популярно. Туалет – в конце коридора. Курить только там. На базе – никаких сигарет, алкоголя тоже быть не должно. Вы пришли репетировать, а не пить…

– Даже пиво нельзя? – спрашивает Глеб.

– А пиво – это что, не алкоголь?

– Для кого‑то пиво – как вода.

Глеб и Леха стоят у окна в туалете. Они курят, стряхивают пепел в жестянку. Я выхожу из кабинки, открываю кран, подставляю под воду руки.

– Офигительно у нас получается, – говорит Леха. – Просто душа поет.

– Да, прет, как надо. – Глеб улыбается во весь рот. – Только три часа – это мало. Что ты сделаешь за три часа? Я раньше в одной блюзовой банде играл – у нас репы были по ночам. Снимаем базу на ночь, ящик пива, шмаль, когда есть – и блюзуем потом. Вот это я понимаю…

Анатолий сует мятые сотни в карман.

– Ну как вам, ребята, понравилось здесь?

– Нормально, – говорит Глеб. – Если б еще комната побольше была…

– Ну, какая уж есть – расширяться здесь некуда. А вам, собственно, что за проблема? Вас же трое всего… Неужели не помещаетесь?

– Не, пространства всегда маловато. – Глеб улыбается. – Музыка все заполняет!

* * *

Небо над Комсомольским проспектом синеет. На ступеньках Дворца молодежи чуваки и девчонки пьют пиво. Я и Настя выходим из кино «МДМ на пуфиках».

– Наркотики – гадость, – говорит Настя.

– Смотря какие. В легких наркотиках нет ничего плохого. Это ничем не хуже, чем водка.

– Как ты можешь такое говорить? Наркотики есть наркотики. Ты принимаешь любое количество, и твое сознание изменяется. А водки можно выпить чуть – чуть – и вообще ничего не почувствуешь.

– Ты рассуждаешь, как врач. Это родители тебя агитируют?

– А при чем здесь мои родители? Не надо их, пожалуйста, трогать.

– Нет, просто странно. Слышать такое от тебя…

– Если странно – можешь не слушать. У тебя интересная логика. По – твоему, употреблять наркотики, водить компанию с грязными панками – это нормально, а жить нормально, учиться, думать о будущем – это стыдно. Я тебя не понимаю, перестала вообще понимать.

– А ты попробуй понять – может, получится…

– Я и пытаюсь… Но что‑то не очень выходит.

Мы идем по проспекту. Навстречу – парочки и компании молодежи. Все веселые, кто‑то пьет на ходу коктейли и пиво. У меня настроение мрачное – Настя меня напрягает. Не только тем, что сейчас говорила, а вообще – своими повадками и понятиями. Иногда мне с ней хорошо, а иногда не хочется видеть ее вообще. Скоро год, как мы с ней встречаемся, и сначала все было отлично. Потом я уехал в Америку, и мы писали друг другу «эсэмэски» и «мэйлы», и скучали друг по другу, и ждали момента, когда увидимся снова…

– Саш, а скажи мне честно… Тебе правда нравится то, что ты делаешь? Твой музыкальный проект…

– Я уже говорил много раз, что нравится.

– Ну, все меняется. Может, тебе было нужно самовыразиться. Может, у тебя был период такой…Ведь в жизни бывают моменты… Кто‑то начинает заниматься альпинизмом, кто‑то чем‑то еще…

– Ну, это разные вещи – музыка и альпинизм.

– Это я так, для примера… Просто, мне это кажется чем‑то таким… Я тебе говорила уже… Для грубой неотесанной молодежи, для пэтэушников…

– Мало ли, что может казаться? Вон ты вообще слушаешь техно, и я тебя никогда насчет этого не стебал.

– А что здесь такого? Вся молодежь слушает техно. Хорошая танцевальная музыка.

– Именно так – «вся молодежь». И ты тоже хочешь, как все?

– Да нет, ничего я не хочу. Но если мне нравится…

– Вот и мне моя музыка нравится.

– А мне – моя.

– Твое техно – развлекательная жвачка для людей с тупыми мозгами. Для тех, кому на все наплевать, кому не хочется думать.

– Музыка вся развлекательная. Это такой же продукт, как сникерс или кола. Не надо только говорить, что у рока или у панка есть глубокий смысл.

– У некоторых групп он есть.

– Ну и у техно – групп тоже.

– Ладно, с тобой бесполезно спорить.

– И с тобой тоже.

* * *

– Давайте, значится, передохнем, – говорит Глеб.

Он снимает бас – гитару, ставит на подставку. Леха продолжает что‑то настукивать.

– Перестань молотить! – кричит Глеб. – И так уши заложило. База какая‑то левая, бас вообще не звучит.

– Да ладно, не так уж и плохо, – говорю я.

Леха вылезает из‑за барабанов, подходит к окну. За желтыми деревьями – соседний дом и кусок улицы. Я окручиваю крышку у бутылки воды, делаю долгий глоток. Глеб протягивает руку, я даю ему воду. Леха подходит к столу в углу, выдвигает ящик, сует в него руку, достает бутылку без этикетки. В ней – немного прозрачной жидкости. Леха поворачивается к нам, улыбается.

– Коллеги, кто‑нибудь желает присоединиться?

– Нет, спасибо, – говорю я. – И тебе не советую тоже. Мало ли, что там внутри?

Леха откручивает крышку, нюхает.

– По моим ощущениям, вроде, водочка…

– А если нет?

– Ты меня обижаешь, Александр. Этот напиток я всегда определю по запаху.

Леха пьет, высоко закинув бутылку, проливает на стол. Он морщится, улыбается, кладет бутылку на место.

– Ладно, давайте играть, – говорю я. – Время тикает.

Анатолий заходит в комнату.

– Все, ребята, осталось пять минут. Следующая группа ждет… А что за запах такой, а?

– Наверно, водкой пахнет, – улыбаясь, говорит Леха.

– Какой еще водкой? Что за шутки такие?

– Ну, у вас там, вроде, была…

Анатолий подходит к столу, выдвигает ящик, достает пустую бутылку, смотрит на Леху.

– И ты что, ее выпил?

Леха кивает.

– Ты что, блядь, охуел? По чужим столам лазишь? Ты что, не понимаешь, что ты здесь в гостях? Ты пришел ко мне в гости, можно сказать, и ты лазил здесь, как какой‑нибудь бомж… А если б там была бутылка коньяка? «Хенесси», блядь, какого‑нибудь, ты бы тоже все выжрал? Нет, это просто пиздец, маты сами сыплются с языка – так ты меня удивил. Я просто охуеваю… Вы, блядь, какие‑то ебанутые все – поколение «икс», поколение «игрек», хуй знает что. У нас такого не было никогда – тоже ведь музыканты, и покруче, чем сейчас. Я в «Землянах» играл на ударных. Приезжаем в какой‑нибудь город – гастроль десять дней. И каждый день – дворец спорта, причем полный всегда, под завязку. И чтобы кто‑нибудь водку там спиздил, такого не было, быть не могло…

По фойе дома культуры бегают девочки лет по десять в балетных пачках. Мы проходим мимо них, стараясь не ударить инструментами, выходим на крыльцо.

– Ну что, Леха, спасибо тебе, – говорю я. – Теперь новую базу надо искать.

– Херня, – говорит Глеб. – Баз в Москве дофига. А эта параша уже надоела.

* * *

Отмыкаю дверь, захожу в квартиру. Снимаю с плеча гитару, прислоняю к стене. Она падает, я ловлю ее за ручку чехла, осторожно кладу на пол.

– Эй, есть здесь кто живой?

– Я на балконе! – кричит мама.

Я снимаю кроссовки, прохожу через комнату, выхожу на балкон. Мама курит. Она курит редко – только когда ее достают на работе. Она работает в турфирме – уже пять лет, а до этого вела географию в школе.

Я спрашиваю:

– Что, опять проблемы на работе?

– Можно сказать и так.

– А что случилось?

– Так, ничего. Мелочи. Не хочу об этом. Все пройдет…

– Вспоминать не надо…

Мама тушит сигарету о поручень балкона, кладет окурок на карниз, чтобы потом выбросить. Она никогда не бросит окурок вниз. Говорит, что так делают только люмпены.

– Как репетиция?

– В общем, нормально. Но базе той больше не будем.

– А почему?

– Так, хозяин какой‑то странный. Очень странный. Кстати, барабанил когда‑то в «Землянах».

– Группа моей молодости. А куда они делись потом?

– Не знаю. Кому они на фиг нужны?

– Как это – кому нужны? Их вся страна практически слушала. «Но снится нам не рокот космодрома…»

– «Не эта ледяная синева…», – напеваю я, пародируя.

– И все‑таки, лучше, чем официоз. Леонтьев, Пугачева, Кобзон…

– А «Земляне» – не официоз?

– Не настолько…

– И тебе они правда нравились?

– В общем, нравились. Только не эта песня, а другая. Ее реже крутили по телевизору. Называется «Путь домой». А потом появились итальянцы…

– И ты слушала итальянцев…

– Ну да, итальянцев. Челентано, Тото Кутуньо, кто‑то еще там был… Да черт с ними со всеми. Я музыкой не очень увлекалась. Так, слушала иногда. Поэтому удивительно, что ты вдруг так увлекся. Ты что, хочешь стать музыкантом, заниматься этим серьезно?

– Не знаю, вряд ли. У нас музыка непопсовая, играем для себя.

– Для самореализации?

– Вроде того.

* * *

Подхожу к окну. Серо и пасмурно. Над домами плывут тучи. На шоссе, в сторону центра – пробка.

Первых двух пар по пятницам нет, а дома сидеть тоскливо. Я стаскиваю спортивные штаны и натягиваю джинсы.

Перехожу Шипиловский проезд, иду вдоль зеленого забора. Над ним накручены петли колючей проволоки. Слева, за таким же забором – кирпичное строение с трубой. Вокруг него бегают собаки. Одна замечает меня, гавкает. Я не реагирую, собака замолкает.

Забор кончается. Внизу – овраг, за оврагом – лес, еще дальше – микрорайоны одинаковых домов. Забор покрыт разноцветными надписями, большинство нечитаемы. Одна – явно свежая, черным фломастером: «Кто это прочитал тот пидарас».

Под ногами – пачка от сигарет «L&M», раздавленная пластиковая бутыль от пива «Очаково». В землю впечатались пробки от «Клинского», «Балтики» и «Эфеса».

Здесь по – прежнему тусуются тинэйджеры. Лет шесть – семь назад мы тоже тусовались на этом пятачке, между забором и оврагом, но редко. Чаще всего здесь сидели парни постарше, пили пиво или водку. А мы обычно сидели на трубах – две параллельные трубы теплотрассы проходят через весь овраг на высоте метров двадцать.

Настроение говенное. Последняя репетиция была дурацкой. Глеб орал на Леху – он неровно стучал. Леха нервничал и играл еще хуже. Я пытался разрулить ситуацию, но Глеб меня не слушал. Он пришел поддатый и на репетиции выдул две бутылку пива.

Не знаю, зачем все это надо? Зачем тратить время и деньги на «репы»? Может, ни фига не получится, никто не будет нас слушать? Может, нигде не сыграем вообще, никому не будем нужны?

Иду по лесу. Тропинка засыпана желтыми листьями. По обеим сторонам – пепелища костров и мусор: осколки бутылок, консервные жестянки. Сюда приходят на шашлык из окрестных домов.

* * *

Первый раз я был здесь на шашлыке с мамой и ее друзьями. Мне было, наверно, лет десять. Еще были тетя Света с мужем, две учительницы из маминой школы, дядя Витя с женой и какой‑то усатый мужик – его я не знал.

Это было зимой, и стемнело довольно рано. За оврагом светились окна домов, а уличные фонари не горели – город экономил на освещении. Взрослые запивали шашлык шампанским, разливая в одноразовые стаканы. Я пил лимонад.

Шашлык быстро съели и разбрелись гулять. Потом я случайно увидел, как мама целовалась с усатым. Ни до, ни после я не видел маминых мужчин. Я знаю, что они у нее были и, наверно, есть до сих пор, но она никогда не приводила их домой – оберегала меня. Иногда они ей звонили, и я звал ее к телефону. Со мной они не разговаривали.

А тогда, на шашлыках, я пошел поссать и увидел маму с усатым. Мама стояла, прислонившись к дереву, а он прижимался к ней, опираясь руками о ствол. Меня они не заметили, и я тихонько ушел и поссал в другом месте.

Позже, когда мы с мамой вернулись домой, она сидела на кухне и плакала. Я стоял рядом и трогал ее за плечо, пытаясь утешить. Она вдруг сказала мне:

– Сашка, я живу только лишь для тебя, понимаешь? Если б не ты, я давно бы покончила со всем этим. Нет, ты еще слишком маленький… Ты не можешь понять, как мне плохо.

Я не понял, почему ей плохо. Она больше ничего подобного не говорила. И больше ни с кем не целовалась при мне.

* * *

Я и Леха сидим на полу у железной двери студии, ждем Глеба. Сегодня мы записываем «демо». Студия – на третьем этаже приборостроительного техникума.