Текст книги "Избранные труды (сборник)"

«Основные начала» не знают терминов «приготовление» и «покушение». И приготовление к преступлению и покушение на него характеризуются в «Основных началах» единым понятием «начатое и неоконченное преступление». Это обстоятельство явилось причиной того, что в действующем республиканском законодательстве, принятом после издания «Основных начал», по вопросу об ответственности за приготовление и покушение имеется определенный разнобой, если не по существу, то по форме. Так, УК РСФСР редакции 1926 г. говорит о покушении и приготовлении в одной статье, не давая понятия покушения на преступления (ст. 19). УК Азербайджанской ССР редакции 1927 г. посвящает вопросам стадий преступления две статьи – в одной (ст. 20) дается определение приготовления, в другой (ст. 21) говорится о наказуемости приготовления и покушения, причем и здесь не содержится определения покушения. УК УССР редакции 1927 г. посвящает стадиям преступления три статьи: ст. 16 дает определение покушения, ст. 17 содержит определение приготовления, а ст. 18 говорит о наказуемости приготовления и покушения. УК Грузинской ССР редакции 1928 г. говорит о покушении и приготовлении в одной статье (ст. 19), но не употребляет термина «покушение», а говорит о «начатом преступлении», охватывая этим понятием и приготовление к преступлению. Наконец, УК Белорусской ССР редакции 1928 г. вообще не употребляет терминов «приготовление» и «покушение». В ст. 20 УК БССР говорится о «начатом преступлении, не доведенном до конца».

Следует признать, что применяемый «Основными началами» термин «начатое и неоконченное преступление» является недостаточно четким. Недостаточная четкость этого понятия привела к тому, что УК УССР, в Общей части истолковав его как «начало исполнения», установил уголовную ответственность только за покушение.

Вряд ли можно признать удачной замену «Основными началами» при характеристике покушения ясного и понятного положения – ненаступление преступного результата по не зависевшим от лица обстоятельствам, о котором говорилось в «Руководящих началах» и в УК РСФСР 1922 г., довольно неопределенным выражением – ненаступление преступного результата по «каким-либо причинам». Добровольный отказ тоже является причиной ненаступления преступного результата, однако при добровольном отказе нет ни приготовления к преступлению, ни покушения на него. Следует отметить, что в «Основных началах» ничего не говорится о добровольном отказе.

* * *

* * *

Переход нашей страны к социалистической индустриализации и коллективизации сельского хозяйства потребовал дальнейшего укрепления социалистической законности. XIV партийная конференция, состоявшаяся в 1925 г., признала укрепление социалистической законности очередной задачей Советского государства. В решениях конференции, говорилось, что «интересы укрепления пролетарского государства и дальнейшего роста доверия к нему со стороны широких масс крестьянства в связи с проводимой ныне политикой партии требуют максимального упрочения революционной законности…»[371]371
  КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК, ч. II, изд. 7-е. Госполитиздат, 1954, стр. 162.


[Закрыть]

Перед советским уголовным правом стояла задача всемерно способствовать социалистической индустриализации путем борьбы с расхитителями народного добра и бесхозяйственностью, за строжайшее соблюдение производственной и трудовой дисциплины.

Не менее ответственные задачи возлагались на советское уголовное право и в деле содействия коллективизации сельского хозяйства, в области охраны новых, социалистических общественных отношений в деревне. Нужно было организовать систематическую и беспощадную борьбу с кулачеством и расхитителями колхозного имущества, объявить войну хулиганству и поножовщине на селе.

Все эти и подобные им мероприятия уголовно-правового характера были хотя и вспомогательными, но необходимыми элементами охраны социалистических общественных отношений.

С учетом указанных выше задач, руководствуясь постановлениями общесоюзного закона – «Основных начал уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик», должны были строиться уголовные кодексы союзных республик.

Изданию УК РСФСР редакции 1926 г. предшествовала большая подготовительная работа. И опять, как в 1921–1922 гг., «больным» вопросом, как его тогда называли, становится вопрос о конструкции ответственности за приготовление к преступлению. Различные проекты УК содержали по этому вопросу различные, подчас прямо противоположные решения: проект НКЮ РСФСР следовал в этом отношении положениям ст. 11 УК РСФСР 1922 г. (с поправкой, внесенной в эту статью в 1923 г.); проект комиссии СНК РСФСР считал необходимым наказывать приготовление и включал приготовление в понятие покушения; проекты Конституционной комиссии и Комиссии законодательных предположений предлагали наказывать приготовление лишь в особо указанных в законе случаях; наконец, проект УК, одобренный СНК РСФСР, предусматривал наказуемость и приготовления и покушения наравне с оконченным преступлением. Этот последний проект лег в основу ныне действующего УК РСФСР 1926 г.

В УК РСФСР 1926 г. ответственность за предварительную преступную деятельность строится в соответствии с материальным определением преступления. Ст. 19 этого кодекса устанавливает: «Покушение на какое-либо преступление, а равно и приготовительные к преступлению действия, выражающиеся в приискании или приспособлении орудий, средств и создании условий преступления, преследуются так же, как совершенное преступление, причем суд, при выборе меры социальной защиты судебно-исправительного характера, должен руководствоваться степенью опасности лица, совершившего покушение или приготовление, подготовленности преступления и близостью наступления его последствий, а также рассмотрением причин, в силу которых преступление не было доведено до конца.

В случаях, если преступление не было совершено по добровольному отказу лица, намеревавшегося совершить это преступление, от его совершения, суд устанавливает соответствующую меру социальной защиты за те действия, которые фактически были совершены покушавшимся или приготовлявшимся». В то же время УК УССР редакции 1927 г. в вопросах ответственности за приготовление и покушение пошел по пути УК РСФСР 1922 г.

На практике применения УК УССР 1927 г. можно еще раз убедиться в неприемлемости принципа ненаказуемости приготовлений ко всем преступлениям.

Трудности уголовного преследования и квалификации предварительной преступной деятельности, схоластические подчас споры о границах приготовления и покушения в сочетании с дискуссиями о социальной опасности лица и т. д. и т. п. – все то, от чего была избавлена деятельность судебно-прокурорских органов РСФСР после издания УК РСФСР 1926 г., в полной мере сохранилось на Украине вплоть до 1928 г., когда и в УК УССР был введен принцип наказуемости всех приготовлений наравне с покушением и оконченными преступлениями.

Достаточно просмотреть судебную практику судов УССР за 1927–1928 гг., чтобы убедиться в том, какие серьезные трудности вызывала ненаказуемость приготовления, установленная первоначально УК УССР.

Так, например приговором Изюмского окружного суда от 11 февраля 1927 г. Фарафонов и др. были осуждены по ст. 16 и ст. 56–17 УК УССР, то есть за покушение на совершение разбойного нападения. Обстоятельства дела, как они указаны в приговоре суда, следующие: «Осужденные, вставши с поезда и вооружившись обрезами и ножами, пошли на станцию с целью совершения разбойного нападения. В тот момент, когда подсудимые вошли в станционный коридор, их заметил уполномоченный ОГПУ и крикнул им: «Стой». Осужденный Фарафонов и другие бросились бежать, но были задержаны»[372]372
  «Еженедельник советской юстиции», 1928, № 5 (111), стр. 149.


[Закрыть].

Осужденные в кассационной жалобе писали, что считают приговор неправильным, потому что их действия являются не покушением, а приготовлением к разбойному нападению, вследствие чего они согласно ст. 18 УК УССР должны быть освобождены от уголовной ответственности. Интересно, как Кассационная коллегия аргументировала необходимость отклонения жалобы осужденных и оставление в силе приговора окружного суда. Коллегия сослалась на то, что «подсудимые не имели возможности привести в исполнение своего намерения, то есть совершить нападение на кассу, по причинам, от них не зависящим»[373]373
  Там же.


[Закрыть]. Приведенные аргументы, правильно обосновывающие общественную опасность действий, совершенных осужденными, и необходимость наказания этих действий, однако вовсе не доказывают, что данные действия являлись покушением, а не приготовлением к преступлению (этот вопрос обходится в определении молчанием, хотя в жалобе указывается именно на него). В действительности же здесь имело место приготовление к преступлению, а именно создание условий для осуществления разбойного нападения на кассу. Но и эти действия являются общественно опасными и должны быть наказаны. Именно поэтому Фарафонов и другие были привлечены к уголовной ответственности и осуждены.

Приведенный пример лишний раз показывает отрицательные последствия установления законом ненаказуемости приготовления.

При такой конструкции закона, для того чтобы обеспечить наказание лиц, совершивших общественно опасные приготовительные к преступлению действия, судебным органам приходилось идти на заведомо неправильную квалификацию и называть приготовление – покушением.

Некоторые криминалисты, высказывавшиеся в то время за ненаказуемость приготовления к преступлению (Чельцов-Бебутов, Паше-Озерский, Немировский и др.), критиковали ст. 19 УК РСФСР за то, что она «спрессовывает», смешивает приготовление и покушение[374]374
  См. Доклад М. А. Чельцова-Бебутова на тему «Спорные вопросы учения о покушении» («Вестник советской юстиции», 1924, № 21, стр. 722); доклад проф. Паше-Озерского «Несколько замечаний по поводу проекта УК РСФСР 1925 г.» («Вестник советской юстиции», 1926, № 4, (62), стр. 144); Э. Я. Немировский. Некоторые спорные вопросы наших новых УК («Вестник советской юстиции», 1926, № 6 (112), стр. 185.


[Закрыть]. В действительности же именно при ненаказуемости приготовления приходилось идти на заведомое смешение приготовления и покушения, дабы не оставлять безнаказанными общественно опасные приготовительные действия. Понимая это, названные криминалисты находили выход из положения в трактовке покушения с точки зрения субъективной, то есть наиболее реакционной, теории буржуазного уголовного права[375]375
  Так, проф. Э. Я. Немировский писал: «Не следует только суживать понятия о покушении. И в этом отношении можно принять субъективную теорию: последняя усматривает покушение в действии, в котором проявилась твердая решимость на совершение определенного преступления» («Вестник советской юстиции», 1926, № 6 (112), стр. 185).


[Закрыть].

Вопрос о начале ответственности за умышленную преступную деятельность не мог различно решаться в республиканском законодательстве. Поэтому 20 Пленум Верховного Суда СССР 7 мая 1928 г. вынес специальное постановление, в котором разъяснил судам, что под начатым и неоконченным преступлением «Основные начала» понимают как приготовление, так и покушение. Это постановление 31 октября 1928 г. было утверждено президиумом ЦИК СССР и получило силу общесоюзного закона.

Начиная с 1928–1929 гг., все уголовные кодексы союзных республик устанавливают ответственность за приготовление и покушение как за оконченное преступление.

С тех пор и по сегодняшний день, вот уже 30 лет, действует в советском уголовном праве принцип уголовной ответственности за покушение и приготовление наравне с оконченным преступлением. В судебной практике он не только не вызывает никаких затруднений, а, наоборот, способствует эффективной борьбе с преступлениями.

Мы видели, что принципы ответственности за покушение на преступление и особенно за приготовление к преступлению претерпевали в нашем законодательстве изменения. Развитие этих принципов шло в соответствии с развитием социалистического уголовного законодательства в целом: все более полное и четкое проведение в жизнь материально-классового принципа уголовной ответственности и наказуемости.

Хотя, начиная с декретов 1918 г. и по сегодняшний день, покушение преследовалось наравне с оконченным преступлением, однако критерий определения конкретной меры наказания за покушение изменялся. «Руководящие начала» придавали в этом отношении решающее значение социальной опасности субъекта.

Действующее советское уголовное законодательство считает важнейшим критерием при определении наказания за покушение (как и за приготовление) объективную общественную опасность совершенного покушения на преступление, или приготовления к преступлению.

Понятие покушения в нашем уголовном законодательстве развивалось от сравнительно узкого к более широкому и обобщенному. Сравнительно узкое понятие покушения в «Руководящих началах» (только оконченное покушение), затем деление покушения на виды (оконченное и неоконченное покушение – по УК РСФСР 1922 г.) и, наконец, единое понятие покушения в УК РСФСР 1926 г. (в действующем УК УССР сохранилось деление покушения на оконченное и неоконченное, хотя УК УССР не упоминает этих терминов).

Более существенные изменения претерпела конструкция ответственности за приготовление к преступлениям. На протяжении десяти лет – с 1919 по 1928 г. – советское законодательство знало три конструкции ответственности за приготовление к преступлениям, это: 1) полная безнаказанность приготовительных действий (УК РСФСР 1922 г.); 2) наказуемость приготовления в порядке исключения, когда приготовительные к преступлению действия совершило социально опасное лицо (поправка к ст. 12 УК РСФСР 1922 г., внесенная в 1923 г.); 3) наказуемость приготовления наравне с покушением и оконченным преступлением («Основные начала» и ныне действующие уголовные кодексы союзных республик).

Понятие приготовления, подобно понятию покушения, развивалось в нашем уголовном законодательстве от узкого (в «Руководящих началах») до более широкого и правильного родового понятия приготовления – создание условий для совершения преступления.

Сам по себе факт быстрых изменений советского законодательства в связи с изменением стоявших перед ним задач, а также под воздействием практики является характерной особенностью социалистического законодательства. В. И. Ленин в речи на IV сессии ВЦИК говорил об этом замечательном свойстве нашего законодательства: «И если тот закон, который теперь вами принят, тоже окажется в тех или иных отношениях заслуживающим поправок, мы без всякого затруднения эти дальнейшие поправки, дальнейшие улучшения будем принимать так же, как вы вот сию минуту принимали поправки и улучшения к нашему Уголовному кодексу… Вы все, конечно, прекрасно знаете, что быстроты законодательства, подобной нашей, другие державы, к сожалению, не знают»[376]376
  В. И. Ленин. Соч., т. 33, стр. 355–356.


[Закрыть].

История развития института ответственности за приготовление и покушение в советском уголовном законодательстве, борьба мнений вокруг этого вопроса дают богатейший материал для изучения при подготовке нашего будущего уголовного законодательства – как общесоюзного, так и уголовных кодексов союзных республик. Ознакомление с этим материалом позволяет судить о положительных и отрицательных сторонах каждой из конструкций ответственности за предварительную преступную деятельность и выбрать такую, которая наилучшим образом отвечала бы задачам борьбы с преступлениями на современном этапе развития Советского государства.

Преступление, как и всякое иное явление объективного мира, развивается от возможного к действительному. Прежде чем действовать физически, всякий человек, в том числе и преступник, действует мысленно. Еще до совершения им умышленного преступления субъект обдумывает свой преступный замысел, взвешивает все аргументы «за» и «против» и, наконец, принимает окончательное решение совершить преступление; у лица складывается в основных деталях представление о сущности данного преступления и о средствах его совершения, определяется психическое отношение к преступному результату в форме желания достижения преступной цели. Все эти процессы, происходящие в сознании лица, можно назвать формированием умысла.

Формирование умысла есть чисто психический процесс, и потому не может объявляться наказуемым. Советское уголовное законодательство, как говорится в ст. 1 УК РСФСР, «имеет задачей охрану социалистического государства рабочих и крестьян и установленного в нем правопорядка от общественно опасных действий (преступлений)»… (курсив мой. – Н. К.). Формирование умысла действием не является, и поэтому оно не может влечь за собой уголовной ответственности. В директивном письме Верховного Суда РСФСР по применению Уголовного кодекса РСФСР редакции 1926 г. указывалось: «Один лишь голый умысел, голое намерение совершить преступление, не выразившееся в конкретных действиях, не является преступлением и не влечет применения мер социальной защиты».[377]377
  «Еженедельник советской юстиции», 1927, № 2, стр. 44.


[Закрыть]

Воздействие на лиц с антиобщественным образом мыслей осуществляется у нас не мерами уголовно-правового характера, а политическим воспитанием.

Безнаказанность мыслей и убеждений, даже в случае их антиобщественного характера, до тех пор, пока они не воплотились в конкретных преступных действиях является одним из основных принципов социалистической законности. К. Маркс указывал: «…никто не может быть заключен в тюрьму, либо же лишен своей собственности или другого юридического права на основании своего морального характера, на основании своих политических и религиозных убеждений… Мы требуем неприкосновенного правового положения для всякого негодного существа не потому, что оно негодно, а постольку, поскольку его порочность остается в пределах его образа мыслей; для которого не существует ни трибунала, ни кодекса. Мы, таким образом, противопоставляем дурной образ мыслей, для которого «не существует трибунала, дурным деяниям, для которых в случае, если они противозаконны, существует трибунал и уложение о наказаниях».[378]378
  К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 1, 1955, стр. 182–183.


[Закрыть]

Прямым следствием ненаказуемости мыслей и убеждений в советском уголовном праве является безнаказанность обнаружения умысла вовне. Обнаружение умысла – это выражение вовне устно, письменно или путем действия намерения совершить преступление. Обнаружение умысла тем лишь и интересно, что доказывает наличие у лица умысла, намерения совершить преступление. Но так как само это намерение, пока оно не воплотилось в определенное преступное действие (приготовление, покушение, соучастие и оконченное преступление), в советском уголовном праве ненаказуемо, то и обнаружение его вовне также ненаказуемо. К. Маркс указывал: «Но простое заявление о намерении сделать то-то и то-то не может послужить поводом для преследования меня ни со стороны уголовной, ни со стороны исправительной полиции… Только поступки доказывают, насколько серьезно было заявление»[379]379
  К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 6, стр. 242.


[Закрыть].

В силу сказанного следует признать, что выдвигаемые некоторыми советскими криминалистами[380]380
  См. Советское уголовное право. Часть Общая. М., 1952, стр. 277–278. В. Д. Меньшагин, 3. А. Вышинская. Советское уголовное право. Учебник для юридических школ. М, 1950, стр. 348–349; Н. В. Лясс. Понятие и основания наказуемости приготовления и покушения (Ученые записки ЛГУ, серия юридических наук. Вопросы уголовного права и процесса, 1956, № 202, стр. 50).


[Закрыть] положения о том, что обнаружение умысла является первой стадией развития преступления и что обнаружение умысла в советском уголовном праве наказуемо, хотя бы и в порядке исключения («когда оно в силу особых условий за ключает в себе состав преступления»), представляются глубоко ошибочными.

Обнаружение умысла не является и не может являться стадией развития преступления. Стадией развития преступления называется лишь то, что служит ступенькой к достижению преступного результата, что в большей или меньшей степени, но обязательно способствует причинению ущерба объекту преступления, приближает субъекта к намеченной цели[381]381
  Именно таков смысл слова «стадия» в русском языке. Это слово применяется для обозначения периода, фазы или ступени в развитии чего-нибудь (см. Толковый словарь русского языка под ред. Б. Л. Волина, Д. Н. Ушакова, т. 4. М., 1940, столб. 476).


[Закрыть].

Обнаружение умысла ни одним из указанных признаков стадии развития преступления не обладает. Высказыванием намерения совершить преступление или совершением конклюдентных действий, свидетельствующих о наличии такого намерения, субъект не создает никаких благоприятных условий выполнения преступления. Ни в обусловливающей, ни тем более в причинной связи с совершением преступления обнаружение умысла не находится. В результате обнаружения умысла посторонние лица узнают о преступном намерении субъекта – это является единственным последствием обнаружения умысла. Нетрудно заметить, что обнаружение умысла не только не приближает субъекта к преступной цели, но, напротив, отодвигает от нее. В отношении такого субъекта могут быть приняты меры предосторожности, вследствие чего реализация его преступного намерения станет либо вовсе невозможной, либо весьма затруднительной. Не случайно поэтому преступники очень редко обнаруживают свои преступные намерения до того, как совершением приготовительных действий или исполнением преступления им поневоле приходится их обнаруживать.[382]382
  Правильно не признает обнаружение умысла стадией преступления И. С. Тишкевич (см. автореферат его кандидатской диссертации «Понятие приготовления и покушения в советском уголовном праве». Минск, 1953 стр. 7); см. также Н. Ф. Кузнецова. Автореферат кандидатской диссертации «Ответственность за приготовление и покушение по советскому уголовному праву». М., 1953, стр. 5; Г. Критер, Н. Кузнецова, Б. Леонтьев, В. Орлов. Об ошибочном освещении ряда вопросов в вузовском учебнике Общей части советского уголовного права (Вестник Московского университета, 1954, № 1, стр. 143); М. Д. Шаргородский. Вопросы общей части уголовного права. Л., 1955, стр. 116; Н. Д. Дурманов. Стадии совершения преступления по советскому уголовному праву. М., 1955, стр. 22.


[Закрыть]

Не будучи стадией развития преступления, обнаружение умысла вообще не является общественно опасным деянием. В самом деле, какие социалистические общественные отношения страдают от того, что кто-то преждевременно, до совершения преступных действий, выболтает свое преступное намерение? Никакие. Поэтому нельзя согласиться с И. И. Слуцким, который пишет: «Опасность может быть наличной не только на стадии покушения на преступление, но также и на стадии приготовления или обнаружения умысла при условии, если субъект своим поведением подтвердил наличие непосредственной, неминуемой опасности начала осуществления преступного посягательства»[383]383
  И. И. Слуцкий. Обстоятельства, исключающие общественную опасность деяния по советскому уголовному праву. Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора юридических наук. Л., 1954, стр. 15. Аналогичную ошибку допускает и проф. Паше-Озерский (см. Паше-Озерский. Обстоятельства, исключающие ответственность по советскому уголовному праву. Автореферат диссертации, представленной на соискание ученой степени доктора юридических наук, 1954, стр. 11).


[Закрыть]. Обнаружение умысла не создает опасности правоохраняемым объектам, а тем более не является началом осуществления преступного посягательства.

Установление судом того обстоятельства, было ли в данном случае приготовление к преступлению или лишь обнаружение умысла, имеет очень важное значение для решения вопроса об уголовной ответственности. При наличии лишь одного обнаружения умысла лицо уголовной ответственности не подлежит. Так, Скворцова была осуждена Новгородским областным судом по ст. 19–79 ч. 1 УК РСФСР и по ст. 4 Указа от 4 июня 1947 г. «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества». Скворцова была признана виновной в том, что она с целью скрыть следы хищений готовилась поджечь помещение сельпо, в котором работала. Для этого, как указывается в приговоре суда, Скворцова, имея при себе бутылку с горючей жидкостью, подошла к сельпо, но поджог совершить не смогла, так как возле сельпо находился какой-то посторонний человек, которого она испугалась.

Рассматривая данное дело в кассационном порядке, Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР отменила приговор суда первой инстанции в части обвинения Скворцовой по ст. 19–79 ч. 1 УК РСФСР. Материалами дела приготовительные действия к поджогу со стороны Скворцовой не подтверждались. По де лу было установлено лишь то, что Скворцова высказала Тарасовой намерение совершить поджог помещения сельпо. Учитывая, что обнаружение умысла совершить преступление не является стадией преступления и потому в уголовном порядке ненаказуемо, коллегия дело в части осуждения Скворцовой по ст. 19–79 ч. 1 УК РСФСР производством прекратила[384]384
  Архив Верховного Суда РСФСР 1956 г., дело № 84–06–19.


[Закрыть].

В некоторых учебниках по советскому уголовному праву встречаются утверждения, будто бы обнаружением умысла являются некоторые действия, предусмотренные законом в качестве самостоятельных преступлений. К числу таких преступлений названные учебники относят предусмотренную в ст. 73¹ УК РСФСР и соответствующих статьях УК других союзных республик угрозу должностным лицам или общественным работникам, угрозу убийством или насилием, предусмотренную ст. 143 УК Туркменской ССР и ст. 203 УК Азербайджанской ССР, а также контрреволюционную агитацию и пропаганду. Причем указывается, что в этих случаях, якобы имеет место уголовно наказуемое обнаружение умысла[385]385
  Советское уголовное право. Часть Общая. М., 1952, стр. 277–278; В. Д. Меньшагин, 3. А. Вышинская. Советское уголовное право. М., 1950, стр. 135.


[Закрыть]. Другими словами, перечисленные действия признаются авторами этих учебников соответственно стадиями преступлений против личности или контрреволюционного преступления.

Подобное мнение является ошибочным.

Как уже указывалось, обнаружение умысла имеет своим последствием доведение до сведения третьих лиц намерения данного субъекта совершить преступление, – и только. Угроза же представляет собой психическое насилие над жертвой с целью изменения ее поведения в интересах угрожающего. Так, угроза должностным лицам или общественным работникам, предусмотренная ст. 73¹ УК РСФСР, направлена на изменение общественно-производственной деятельности этих лиц. Угроза, предусмотренная ст. 143 УК Туркменской ССР и ст. 203 УК Азербайджанской ССР, направлена на изменение поведения лица в быту.

Далее, обнаружение умысла не нарушает ни одного из правоохраняемых объектов. Угроза же является действием общественно опасным, так как она препятствует советским гражданам поль зоваться гарантированными Конституцией СССР правами и свободами.

В основе обнаружения умысла на убийство или на причинение телесного повреждения лежит стремление лица совершить убийство или причинить тот или иной вред здоровью другого человека. Иное дело при угрозе. Здесь содержание умысла другое: изменить поведение лица в нужном угрожающему направлении. Даже если угрожающий впоследствии приведет свою угрозу в исполнение, то и тогда угроза не превращается в стадию убийства или насилия. В этом случае будет иметь место реальная совокупность угрозы и убийства (если, конечно, при этом отсутствуют признаки террористического акта).

Проф. М. Д. Шаргородский в рецензии на учебное пособие по уголовному праву, автором которого является проф. А. А. Герцензон, правильно отмечает, что при угрозе «в действительности карается не намерение, а общественно опасное действие – угроза, даже если у угрожающего и не было намерения в дальнейшем привести ее в исполнение»[386]386
  М. Д. Шаргородский. Рецензия на учебное пособие проф. А. А. Герцензона «Уголовное право, часть общая», 1948 («Советское государство и право», 1948, № 12, стр. 60).


[Закрыть].

Не будучи обнаружением умысла на убийство или на причинение насилия, угроза также не является стадией развития преступлений против личности. Обратное утверждение приводит к неправильному пониманию состава угрозы и способно лишь дезориентировать судебную практику. В самом деле, если ошибочно считать угрозу обнаружением умысла и, следовательно, стадией преступлений против личности, то придется признать объектом угрозы жизнь и здоровье человека. Следовательно, в этом случае угрозу надо рассматривать как действие, направленное на причинение ущерба здоровью или на убийство. Таким образом, суд должен доказывать наличие угрожающего умысла на совершение убийства или на причинение насилия. Между тем, как было указано выше, этих фактов для состава угрозы доказывать не нужно. «Иногда, – пишет Н. Д. Дурманов, – такая угроза (имеется в виду угроза должностным лицам или общественным работникам. – Н. К.) или наказуемая угроза действием в отношении частного лица, караемая по уголовным кодексам Туркменской и Азербайджанской ССР, могут вместе с тем представлять собой обнаружение умысла на действительное совершение убийства, которым угрожает виновный. Но это нельзя признать общим правилом, и наличие такого обстоятельства не является признаком состава. Гораздо чаще угрожающий, имея намерение запугать потерпевшего, в действительности не намеревается осуществить свою угрозу»[387]387
  Н. Д. Дурманов. Стадии совершения преступления по советскому уголовному праву. М., 1955, стр. 25.


[Закрыть].

Угроза опасна не тем, что она создает якобы условия для совершения в будущем преступления против личности. Она опасна для социалистического государства сама по себе, в силу присущих ей общественно вредных качеств. Проф. М. Д. Шаргородский, предлагая в нашем будущем уголовном законодательстве наказывать угрозу убийством, так же как угроза наказывается по УК Туркменской ССР и УК Азербайджанской ССР, справедливо писал следующее: «Ответственность за угрозу в этих случаях должна быть установлена потому, что в этих случаях угроза носит серьезный характер и сама по себе представляет значительную общественную опасность, а не потому, что она является стадией в развитии убийства»[388]388
  М. Д. Шаргородский. Преступления против жизни и здоровья. М., 1948, стр. 252.


[Закрыть].

Ошибочное признание угрозы стадией преступлений против личности приводит иногда на практике к неправильной квалификации. Простая, словесная угроза с целью изменения поведения человека в быту или на производстве, если она не подпадает под признаки ст. 73¹ УК РСФСР, по законодательству РСФСР не наказывается. Это положение прочно усвоено практикой. Но бывает и так, что угрожающий для большей действенности угрозы сопровождает словесную угрозу демонстрацией оружия или приобретает оружие для подобной демонстрации. И тогда, нередко, судебные работники квалифицируют такую угрозу как приготовление к убийству. Так, например, некто К., желая принудить свою знакомую Ч. к замужеству с ним, приобрел для устрашения Ч. пистолет. Приобретение пистолета в данном случае было не стадией совершения убийства, а дополнительным элементом угрозы по адресу Ч. Поэтому следует полностью согласиться с решением Судебной коллегии по уголовным делам Московского городского суда, которая не усмотрела в действиях К. приготовления к убийству и исключила из приговора обвинение К. по ст. 19–136 УК[389]389
  Архив Московского городского суда 1948 г., д. № 10/48.


[Закрыть].

В другом случае А., будучи в нетрезвом состоянии, поссорился со своим сослуживцем П., кричал на него, ругался и угрожал расправой. Видя бесполезность спора с пьяным, П. вышел из помещения кухни, где происходила ссора. Тогда А. выбежал во двор, схватил топор и с криком «убью» бросился снова в комнату, где находился П. Дверь комнаты успели закрыть. Постучав и покричав еще некоторое время, А. затем спокойно отправился во двор и положил топор на место.

Народный суд осудил А. за покушение на убийство по ст. 19– 136 п. «а» УК РСФСР. В этом случае, как и в деле К., угроза сопровождалась определенным действием – приисканием орудия преступления. Задача суда состояла в том, чтобы определить, было ли подыскано оружие для совершения убийства, либо для совершения иного преступления против личности, или же приискание оружия было осуществлено для того, чтобы придать большую действенность угрозе.

В зависимости от решения этого вопроса суд должен решить вопрос и о квалификации действий А. Суд допустил ошибку, полагая, будто бы А. схватил топор для того, чтобы совершить убийство. На самом деле и здесь, как и в первом приведенном нами примере, оружие было использовано для целей угрозы. Поэтому Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР, рассмотрев дело А., правильно признала, что действия А. нельзя считать приготовлением к убийству и квалифицировать по ст. 19–136 п. «а» УК РСФСР. Эти действия, как указала коллегия в своем определении, по существу являются хулиганством, поскольку они не содержат в себе признаков реального покушения на убийство или приготовления к нему[390]390
  Архив Верховного Суда РСФСР 1954 г., д. № 43-Д4-42.


[Закрыть].

Еще одним доказательством того, что угроза не является стадией преступления против личности, может служить и тот факт, что к угрозе, как и ко всякому другому оконченному преступлению, возможны приготовление и покушение. При угрозе возможно также соучастие.

По аналогичным соображениям нельзя считать контрреволюционную агитацию и пропаганду ни обнаружением умысла на совершение какого-то другого контрреволюционного преступления, ни стадией этого другого преступления. Субъект, который произносит речь или ведет дневник контрреволюционного содержания, подлежит уголовной ответственности потому, что он совершает определенное виновное, общественно опасное, прямо запрещенное законом под страхом наказания деяние. Для привлечения к уголовной ответственности и осуждения в этом случае не нужно вовсе доказывать, что такой субъект имеет умысел на совершение какого-то другого контрреволюционного преступления, кроме контрреволюционной агитации и пропаганды. Если же будет доказано, что произнесенная преступником речь контрреволюционного содержания имела целью подстрекнуть какое-либо лицо на совершение иного контрреволюционного преступления, то тогда произнесение такой речи должно быть квалифицировано не как контрреволюционная агитация и пропаганда, а как подстрекательство к измене Родине, террористическому акту или к другому контрреволюционному преступлению. Контрреволюционная агитация и пропаганда есть самостоятельное оконченное преступление, в самом себе заключающее основание его ответственности и ничем не отличающееся от всех прочих контрреволюционных преступлений.