Текст книги "Ртуть и соль"

– Предлагаю вам обсудить этот вопрос с вашим инвестором, Эдвард. – Похоже, отказ баронет воспринял как намерение поторговаться. – Обсудить и взвесить все последствия вашего решения. Моя репутация… она может работать и против вас.

– Я непременно донесу ваши слова до… – Эд запинается, едва не сказав «Джека».

Данбрелл прищуривается.

– Кто он, ваш покровитель? Я его знаю?

– Наверняка, – не удерживается Эд. Зануда-баронет буквально сам напрашивается. – Но едва ли знакомство личное.

– Кто он?

– Этого я вам не скажу, извините. А теперь прошу меня простить – много важных дел. Придется покинуть вас рано.

– Вас проводят, – короткий кивок отпускает гостя. Сощуренные глаза смотрят настороженно и недоверчиво.

Эд возвращается в дом.

Негромко играет музыка, танцующие пары мягко скользят по навощенному паркету. Мисс Лоэтли сидит в дальнему углу залы, задумчиво разглядывая развешенное на блеклом ковре оружие. Потемневшие без ухода клинки выглядят устрашающе – не как украшения, но как истинные орудия смерти. Что видит в них Анна? Чем они привлекают ее?

– Мистер Сол, – негромкий, вкрадчивый голос за спиной заставляет Эдварда напрячься. Едва ли кто-то из слуг. Скорее, «черный фрак» – ни разу не подал голос за столом, теперь решил вдруг заговорить. Ну-ну.

Обернувшись, Эд кивает новому собеседнику. Молодой человек не проявляет признаков смущения, смотрит открыто, прямо.

– Вы интересный человек, мистер Сол. Я хотел бы познакомится с вами ближе.

Эдвард вежливо улыбается. Намек? Кто может стоять за этим мальчиком?

– Все возможно, мистер?..

– Рейг. Аридон Рейг.

– Все возможно, мистер Рейг. Свободного времени у меня пока немного, но если оно вдруг появится…

– Нет-нет, – неожиданно перебивает юноша. – Не так. Если судьбе будет угодно, мы встретимся… в иных обстоятельствах.

Он кивает и, развернувшись, уходит. Приблизившись к Анне, подает ей руку, приглашая на танец. Мисс Лоэтли украдкой бросает взгляд на Эда. Тот, едва заметно кивнув, выходит.

Запах улицы не похож на запах сада. Здесь пахнет дегтем и конским потом, а фонари вырисовывают в тумане светящиеся желтоватые сферы. Кеб подъезжает к воротам – Эд приказал дожидаться его.

– Давай домой, – бросает он устало. Кебмен без лишних вопросов трогает поводья, прищелкнув языком. Цоканье копыт и сухой стук колес о булыжник мостовой отвечают ему.

«Мистер Эдвард Маллистер Сол, – про себя произносит Эд. – Странно звучит. Особенно для Эдуарда Малышева».

Сегодня ночью должен закончиться разогрев печей установки. Этот факт означает, что в следующие пару недель Эду придется мало спать, мало есть и вообще делать очень мало всего, что не касается фабрики. Завтра начинается пуск.

Глава седьмая. Корзина сэндвичей

– Держать давление! Эй, ты, олух, чего встал?! Живо за лопату!

– Жара не хватает! Нужен еще кокс!

– Н-но! Пошли!

Шипение пара, хриплые крики, лошадиное ржание, натужный скрип металла – для стороннего человека жуткая какофония, оглушающая и подавляющая. Пространство вокруг заполнено движением, на первый взгляд хаотичным, бессмысленным. Так пляшут молекулы под электронным микроскопом, так копошатся муравьи в своей куче. И точно так же движение это имеет свой смысл и систему.

Эд протискивается в проход, сквозь который втаскивают тележку с трубами, огибает рабочих, склонившихся над пронзительно свистящим вентилем, поднимается по стальной лестнице вдоль кирпичного бока печи – туда, где застыл над приборами сутулый, широкоплечий джентльмен в пропаленном в паре мест парике, серой холщовой рубахе и кожаном фартуке.

– Мистер Барди! – кричит Сол, перекрывая грохот цеха. – Мистер Барди!!!

– Какого дьявола?! – Старик резко оборачивается, наградив его взглядом человека, уже пару дней не спавшего. – Вы мешаете!

– Что с температурой? Нужно поднять до восьмисот!

– Идите ко всем чертям! – Барди не церемонится. – Делайте свое дело, а я сделаю свое!

– Так делайте быстрее! Времени мало!

В этот раз ответа Сол не удостаивается. Хаамбар Барди вообще не разбрасывается словами – опытный сталевар, первым в Альбони переделавший свои домны под кокс, он знает цену и себе, и жизни вокруг. Солу он стоил целую кучу денег, но вложение себя оправдывает. Ворчун и склочник, он тем не менее буквально нутром чует домны, без всяких приборов угадывая малейшие колебания жара и тяги.

Спустившись, Эд отправляется в соседнее помещение. Уже пятый день идет пуск, все это время он безвылазно проводит на фабрике. Без приборов, без распределенной системы управления эта работа напоминает дирижирование оркестром пьяных мартышек: аппаратчики, инженера, механики – все они носятся вокруг как угорелые, каждый проворачивает что-то свое. Солу приходится контролировать каждого, наблюдать за тремя десятками аппаратов и машин, следить за подачей кокса, воды, пара, воздуха. Установка контактного получения серной кислоты, в реальном мире простая и понятная, в реалиях сновидческого восемнадцатого века превращается в истеричную даму со скверным характером.

Это момент истины – пуск и без того задержали, дальше тянуть нельзя. Если установка не заработает – золото Рипперджека закончится и фабрика умрет, не успев родиться. За время строительства Эдварду пришлось вспомнить все, чему его учили в институте и на работе. Хуже всего было то, что олднонские алхимики оказались закрытым сообществом, резко отвергающим всякие попытки Сола наладить сотрудничество. Единственный, кто откликнулся, был приезжий ученый Демо-Мисон, маркиз де Паллас, человек богатый и увлеченный. Сам не будучи химиком, он все же оказал немалую помощь Солу. Именно де Паллас создал математическую модель установки, позволив рассчитать материальный и тепловой балансы.

– Мы можем рассматривать настоящее состояние Вселенной как следствие его прошлого и причину его будущего, – говорил математик. – Разум, которому в каждый определенный момент времени были бы известны все силы, приводящие природу в движение, и положение всех тел, из которых она состоит, будь он также достаточно обширен, чтобы подвергнуть эти данные анализу, смог бы объять единым законом движение величайших тел Вселенной и мельчайшего атома; для такого разума ничего не было бы неясного, и будущее существовало бы в его глазах точно так же, как прошлое.

Принцип неопределенности Гейзенберга, само собой, Демо де Палласу знаком не был. Рассказывать о нем Эд не стал – как минимум потому, что не мог убедительно доказать его правильность. К тому же вера маркиза в детерминизм Вселенной была настолько непоколебимой, что Эдвард опасался ставить ее под сомнение.

И вот сейчас и познания Эдварда в химической технологии, и математические способности де Палласа проходят суровое испытание.

Оглушительно грохочет дробилка. Туда рабочие тачку за тачкой засыпают пирит – основное сырье для производства. Из дробилки пирит по желобу пересыпается во флоатационный чан, где его заливают водой. Пустая порода всплывает, а увлажненный пирит пересыпается в вагонетки, которые отправляются в соседний цех, к печи, над которой сейчас колдует Барди.

– Эдди! Вот ты где! – Спичка, взъерошенный и чумазый, отчаянно машет Солу рукой из проема цеховых ворот. Второй рукой он прижимает к себе картонный ящик.

Эд подходит к парню: все равно сейчас нужно идти во второй цех – кажется, печь заработала – оттуда слышен грохот опрокидывающихся вагонеток и рев пламени.

– Эдди, я тебе поесть принес, – Спичка бросается за Солом, когда тот проходит мимо.

– Оставь в конторе. Я потом съем.

– Нет уж, дудки! – Мальчишка отчаянно трясет головой. – Так я тебе и поверил! Я отнесу, а ты потом туда и не заглянешь! Как вчера было. И позавчера. Остановись и поешь. Можно прямо здесь – я сэндвичей взял. И чай в бутылке.

– Некогда сейчас, Спичка, – Эд задирает голову, рассматривая, как ссыпают в жерло печи дробленый пирит. Паровые компрессоры, подающие воздух в нижнюю часть, напряженно шипят и тяжело трясутся, паропроводы мелко дрожат.

– Газ пошел!!! – надрывно кричит кто-то сверху.

Эд бросается по лестнице вверх, грохоча ботинками по железным ступеням. Наверху, на перекидном мостике, построенном вдоль газопроводной трубы, он сталкивается с Сейджемом Таутом, механиком, который разработал большую часть динамического оборудования для фабрики – насосы, компрессоры, паровые машины.

– Что с циклоном? – Сол не тратит время на церемонии.

Таут, как и сам Эдвард, за время пуска еще ни разу не отлучался с фабрики. Воспаленные глаза механика смотрят устало, но азарт в них еще не угас. Замысел Эдварда – самый масштабный из всего, в чем Тауту довелось участвовать, и это заставляет Сейджема работать на пределе своих сил. А может, даже и за пределами.

– Готов! – Голос механика сорван от долгих часов непрерывного крика. – Главное, чтобы хватило центробежной силы вихря.

Сол кивает. Расчеты маркиза говорят, что начальная скорость входящего в завихритель потока газа будет достаточной, чтобы создать мощный смерч внутри аппарата. Там, после очистки, газ – четырехвалентный оксид серы – попадет во вторую печь, где под температурой в пятьсот градусов с ванадиевым катализатором станет шестивалентным и пойдет на теплообмен и дегидрацию, на выходе обратившись в вожделенный олеум.

Шестиметровая свеча циклона вибрирует и гудит, словно гигантская туба. Эд наклоняется к стенке, чувствуя жар разогретого металла. Закрыв глаза, он прислушивается. Да, вот он – шорох множества мелких песчинок, прижатых вихрем к стенкам аппарата. Сейчас по ту сторону металла они медленно сползают вниз. Газ же поднимается вверх и по трубе уходит в третий цех.

Эд сбегает вниз по лестнице, направляясь дальше. Пока все идет как по написанному. Еще бы ему не идти – после стольких дней отладки и доделок!

Спичка снова оказывается рядом, упрямо толкая Эда своей коробкой.

– Эдди! Эдди, стой!

– Хорошо! – Сол замирает на месте так резко, что мальчишка, не успев затормозить, врезается ему в спину. – Давай свои сэндвичи. Нет, погоди. Пойдем вон туда.

Они направляются в небольшой закуток между контактным аппаратом и теплообменником. Спичка ставит коробку прямо на пол. Эд приседает на корточки, раскрывает и достает оттуда слегка помятый бутерброд и бутылку в оплетке. Только с первым укусом он понимает, насколько ему хочется есть.

– Спасибо тебе, Спичка, – с набитым ртом бормочет он. – Ты настоящий друг.

– Должен будешь, – самодовольно заявляет мальчишка. Засунув руки в брюки и пиная несуществующие камешки, он делает несколько шагов в сторону – просто чтобы подчеркнуть свою значимость. Глаза его при этом неотрывно следят за Эдвардом – горящий взгляд ребенка, который вдруг почувствовал себя важным и нужным для взрослого.

Эд напрягается – к общей какофонии цеха присоединяется тихий, едва различимый свист. За дни, проведенные здесь, Сол выучил все звуки, которые издает его установка: визг, лязг, скрип, грохот, все. И этого свиста он не помнит.

Он рывком поднимается на ноги, надкушенный сэндвич падает на пол. Спичка в пяти шагах от него открывает от удивления рот. Свист резко усиливается – от него уже больно ушам.

– На пол!!! – Эд кричит так, что закладывает уши. Или это снаружи на них так давит? Свист становится ниже, раскатистей, теперь он звучит так, будто на бетонный пол упало что-то неимоверно тяжелое, и от этого падения задрожало все здание. Пространство вокруг, словно выдранное из ткани мироздания божественной дланью, срывается куда-то в сторону, унося с собой все – людей, предметы, даже само здание, круша и ломая.

Спичку отрывает от пола, Эд прыжком пытается достать до него, но неведомая сила подхватывает и его, швыряет так, что трещат кости. Они падают, прокатившись среди обломков, Эд чувствует, как сверху его сдавливает чем-то угловатым и громоздким. В ушах звенит, в глазах пляшут багровые пятна…

В то же мгновение все стихает. Эд пытается подняться. Пока ничего не болит, в голове звон, но зрение и слух восстанавливаются быстро.

Достаточно быстро, чтобы увидеть, как гнется отводящий патрубок на аппарате. Стальная труба с трехмиллиметровыми стенками извивается как змея. Время становится вдруг вязким и медленным. Странное оцепенение сковывает Сола. С неимоверным усилием мозг пробивает эту пелену. Рывком Эд оборачивается, находит взглядом Спичку. Паренек лежит совсем рядом, ноги придавлены деревянной балкой. Лицо – белое как полотно, в глазах – искреннее удивление ребенка, не понимающего, что творится вокруг.

Сол обхватывает балку руками, с хриплым криком отбрасывает ее в сторону, сгребает мальчика в охапку, тут же скакнув в сторону. За спиной с оглушающим хлопком рвется патрубок, и струя кипящей кислоты ударяет, как из брандспойта, в то место, где они стояли секунду назад. Брызги попадают на одежду, что-то похожее на мелкие угольки обжигает щеку. Сразу три пары рук подхватывают Эда, волокут дальше, прочь от установки. Он вырывается, отчаянно ругаясь, но собственный крик кажется ему тихим, словно доносящимся из-под воды. Чувства приходят в норму быстро – через секунду он уже видит контактный аппарат с вырванным штуцером, рабочих, в отчаянной спешке затягивающих вентили на подающих трубопроводах, вырванные взрывом фермы, дымящуюся лужу кислоты на полу.

– Во второй цех! – Эду требуется несколько секунд, чтобы оценить ситуацию. – Сбросить температуру в обеих печах на двести! Стравить пар на подающих насосах!

Только теперь, когда его приказы выполняются, он оглядывает себя. Спичка все еще висит у него на плече, изо всех сил обхватив руками шею Сола. Штаны у мальчишки изодраны и выпачканы чем-то темным.

Эдвард оглядывается, тут же наткнувшись на Сейджема Таута, щекастого толстяка в черном парике, съехавшем набок, в фартуке и крагах, надетых прямо на камзол.

– Мистер Таут! – Эд хватает его за плечо, подтягивает к себе и кричит прямо в ухо: – Я отнесу этого малого в лазарет! Вы должны уменьшить подачу на обоих компрессорах – но сделать это постепенно, соразмерно сбросу температуры в печах. Помните – печи останавливать нельзя: на их повторный розжиг у нас может уйти месяц! Найдите Барди, согласуйте сброс мощности с ним! Вы поняли?!

– Да, мистер Сол!

Эти слова Эд уже не слышит – он разворачивается и широким, размашистым шагом идет к выходу. Мальчишка-беспризорник, которого он сейчас держит на руках, для него важнее, чем вся эта чертова фабрика и все то золото, которое в нее вложено.

За воротами толпа – с десяток рабочих сгрудились вокруг кого-то, крича и размахивая руками. Бригадир, вооруженный палкой, орет как резаный, пытаясь призвать толпу к порядку.

– Это что еще?! – напрягая глотку, выкрикивает Эдвард. Мощи его легких хватает, чтобы перекрыть шум цеха и галдеж рабочих.

Замерев, они расступаются, открыв лежащего на земле человека. Одежда его изорвана, а лицо перепачкано кровью. Похоже, его били.

– Эта собака перекрыла шестой вентиль! – раздается из толпы выкрик. – Это он все устроил!

– Вот как? – Эд подходит ближе, поудобнее перехватив сипло застонавшего Спичку. Парня нужно было отнести в лазарет. Остальное могло ждать. – Бригадир! – Сол развернулся к усатому обладателю полированной палки, крепкому мужчине лет пятидесяти. – Возьмите этого человека и заприте во втором складе. И чтоб никого к нему не пускать!

– Ну что, парни! Вы слышали босса?! Давайте этого петушка под замок!

Лазарет – невысокое одноэтажное здание – находился прямо на территории фабрики, сразу за проходной. Сол договорился с орденом Скорбящих Сестер, и пять Плакальщиц теперь работали на него, внимательно следя за здоровьем рабочих. Каждый работник, невзирая на должность, дважды в день, в начале смены и в конце, проходит обязательный осмотр. Эпидемии на своей фабрике Сол допускать не собирается.

Встревоженные взрывом монахини стоят в дверях. Приняв из рук в руки Спичку, они уносят его во внутренние палаты, запретив Солу входить. Напряженный, он прохаживается по приемному покою, пока одна из Плакальщиц, пожилая дама, сухая как селедка, с льдистыми, почти бесцветными глазами, не выходит к нему.

– У мальчика сломана правая берцовая кость. Перелом очень тяжелый.

– Что значит тяжелый? Очистите и прижгите рану, наложите гипс… я хотел сказать, закрепите ногу дощечками. Главное – не допустить заражения…

– Мы знаем, как лечить переломы, мистер Сол, – монахиня остается невозмутимой, в упор глядя на него своими стеклянными, прозрачными глазами. – Этот мальчик… кто он вам?

Старая ворона думает, что Спичка приходится Эду сыном. Незаконнорожденным, понятное дело. Иначе как объяснить такое покровительство джентльмена оборванцу?

– Никто. Мальчик на побегушках, которого я подобрал на улице. Толковый малый, я к нему привязался…

– Сегодня его побегушки закончились, – сухо заявляет Плакальщица. – Если гангрены не будет, он на всю жизнь останется хромым.

– Ясно, – кивает Сол. На душе становится гадко, какой-то червячок шевелится внутри, холодный и противный. Как будто это он сбросил на ноги ребенка злосчастную балку. Развернувшись, Эд выходит. Теперь – ко второму складу. Если рабочие и правда поймали саботажника… лучше этой крысе даже не знать, что сейчас на уме у Сола.

Дверь распахивается резко, грохнув о стену. Сол, наклонившись, проходит в кирпичный мешок второго склада – продолговатый, с низким потолком и вообще без окон. Саботажник сидит в углу, взгромоздившись на порожнюю водяную бочку.

Эдвард медленно подходит к нему, снимает камзол, бросает его на груду пустых мешков. Поводит плечами. Бригадир, вошедший за ним, нехорошо ухмыляется.

– Так это ты устроил? – Сол останавливается в паре шагов от пленника. Тот смотрит в пол с упрямым выражением на лице. С таким выражением картины Ренессанса изображали святых мучеников. Хотя нет – у тех на лице было больше страдания, чем упрямства.

– На каторгу пойдешь, отродье поганое! – вмешивается бригадир, угрожающе вскинув палку.

Пленник вздрагивает, но головы не поднимает.

– Нет, – Эд старается говорить спокойно. – Одной каторгой этот проходимец не отделается. Есть места и похуже.

Он делает шаг вперед, наклоняется к сидящему.

– Я не зря плачу Гвардии Филина, – шепот Сола слышит только саботажник. И от этих звуков он вздрагивает куда сильнее, чем от вида палки. – Пусть делают свою работу.

Эдвард распрямляется, складывает руки на груди.

– Кто тебя надоумил это все устроить? Расскажешь все здесь – и не придется говорить в другом месте.

Пленник поднимает голову, награждая Сола тяжелым, ненавидящим взглядом.

– Твоя фабрика… – хрипит он, – воплощенное зло. Машины работают сами, нет нужды в людях. Куда прикажешь податься нам? На что кормить семьи? Только генерал Дулд думает о рабочих. Пока он жив, покоя вам, проклятым фабрикантам, не будет!

Саботажник распаляется от собственных слов. Выпучив глаза, он вскидывает дрожащую, в ссадинах и кровоподтеках руку, тыча пальцем в грудь Эдварда:

– Будьте вы прокляты! Красная смерть – кара за ваши прегрешения! За вашу надменность, презрение, спесь! Он придет за вами! Одетый в красный плащ и маску мертвеца, он придет! От воздаяния не уйти! Дулд приведет его, укажет истинных виновных!

Эд молча смотрел на хрипящего пленника. Только теперь два куска головоломки в его голове сложились воедино.

Давний разговор воскрес в памяти Эдварда так отчетливо, словно случился вчера. Голос, похожий на треск сухих веток, голос, не принадлежавший живому человеку, язвительно выводил слова:

– Прежде чем я добрался до твоей монашки, некто встретил и забрал ее с собой. Прочь из моих владений. Живую и невредимую.

– Кто это был?

– Этого я не знаю. Знаю только, что холуи звали его «королем», но чаще – «генералом».

Генерал Дулд. Король Дулд. Дэн Дулд неуловимый, почти мифический предводитель олднонского рабочего движения. Эд много читал о нем в дневниках Алины, но сама она никогда не встречалась с этим разбойником. По его указке рабочие устраивали бунты и громили фабрики, противясь механизации производства. Он играл на страхах простых людей, угрожая, что машины оставят их без работы. Последний его бунт подавили еще до вспышки Красной смерти; сам генерал, по слухам, не то был убит, не то бежал из города. Оказалось, что нет. Оказалось, все это время он был здесь, в Олдноне, скрывался в заколоченных кварталах.

Оцепенение сменилось яростью. Подхватив пленника, Эд одним движением поднял его в воздух. Загрохотала, опрокинувшись, бочка.

– Где Дулд? Говори, мразь! Кишки выпущу!

– Черта с два! – Слова эти едва успевают слететь с губ саботажника, как он отлетает к дальней стенке, сбив сложенные там деревянные поддоны. Эд налетает на него, несколько раз приложив кулаком по лицу. Брызгает кровь. – Если ты не скажешь, то клянусь, я сам отправлю тебя в Старую Пивоварню и буду смотреть, как там из тебя сварят суп. Ты хочешь в суп? Говори, тварь! Хочешь?

– Нет! Нет! – Упрямство сменяется мольбой. – Я не знаю, где прячется генерал. Раньше скрывался в чумных приориях, но теперь его там нет!..

– Это я и без тебя знаю. Где конкретно?

– Клянусь святым Джонстаном, не знаю!

– Я очень хочу убить тебя, – Эд подхватывает саботажника за грудки, притянув к себе. – Ты покалечил моего приемного сына. Ты испортил мое имущество. Я очень хочу тебя убить.

Вытянувшееся от страха лицо саботажника мелко дрожит. Залитый кровью, с опухшими скулами и заплывшими глазами, он выглядит жалко. Можно отдать его филинам – эти пропустят его через пару кругов ада, мало не покажется. Можно отдать страже – соляные рудники или матросская роба означают жизнь короткую, но полную страдания и лишений.

Только вот что изменится? Сейчас, когда Эд сломал этому уродцу нос и пару ребер, злость отступила. Теперь понятно, что, хоть кожу с него живого сними, ничего не изменится. Спичка так и останется хромым – или вообще безногим, если пойдет заражение. Эд разжимает руки. Как соломенный тюфяк, саботажник падает к его ногам.

– Делайте с ним что хотите, – Сол разворачивается и выходит.

Бригадир, скорчив презрительную гримасу, плюет на пол.

– Богатей не хочет руки марать, – сквозь зубы цедит он. – Только ты, тряпка, не думай, что остальные здесь такие же чистоплюи.

Эд слышит, как за спиной волоком тащат куда-то вяло сопротивляющегося пленника. Рабочие, словно голодные собаки, притаившиеся по темным углам, начинают сходиться вокруг него, медленно сжимая кольцо. Эд замечает камни и палки в их руках. Хриплый вскрик ужаса сменяется мощным ревом толпы. Дальше Сол старается не слушать.

Выходит, из всех присутствующих судьба фабрики волнует его меньше всех. Даже в этих парнях, вынужденных по двадцать часов работать в кислотной душегубке цеха, больше любви к этому месту. Неудивительно. Фабрика для них – единственный источник пропитания. За фабрику они будут драться насмерть. А за что будет драться мистер Эдвард Маллистер Сол?

Почему-то в этот момент он вспоминает бледное лицо Анны Лоэтли.

Алина писала в своем дневнике:

«Молодые леди с Восточного Края делятся на две категории: выгодные приобретения и бесполезные мечтательницы. Последние часто бывают начитанными, интересными в разговоре, не слишком красивыми, иногда – умными, но никогда – житейски мудрыми. Они лишены главного качества – умения находить достойного мужчину, способного составить удачную партию. Партию, которая на самом деле определяет всю будущую жизнь девушки. Так и выходит, что основное различие между олднонскими девушками состоит в том, насколько хорошо они умеют женить на себе мужчин. Учитывая, что попытка, по большому счету, всего одна, это важное отличие».

Анна относилась ко второй категории, это очевидно. Умная, некрасивая, лишенная достойного приданого. Незамужняя. И все же было в этой девушке что-то, что раз за разом заставляло Эдварда думать о ней. И каждый раз мучительно стыдиться своих мыслей.

Алина была так же далека от него, как и до прибытия в Олднон. А мисс Лоэтли вдруг оказалась… слишком близко.