Текст книги "Пластун"

Глава 25

Уже стало вечереть. Прохладный ветер порывами налетал с Днепра, приятно освежая тело. Вдыхая полной грудью пьянящий воздух, Иван постоял некоторое время возле куреня, прислушиваясь к голосам внутри.

Шустрый Митька вновь выскочил из дверей и опрометью помчался в сторону базара.

Юноша покачал головой и неспешным шагом направился к сечевому стрельбищу.

«Сиромахи» вновь гуляли во всю – пьяные толпы запорожцев горланя песни, шлялись между куренями. На базаре у шинков царило куренями. Казаки, матерясь, требовали вина, сивухи и пили все лошадиными дозами. Многие уже были без денег и просили у шинкарей выпивки в долг. Те не давали, требуя что-то в залог. И сечевики бросали на прилавки сабли, ружья, серебряную утварь, свёртки дорогих тканей. У кого не было уже ничего, снимали с себя рубахи и шаровары…

Как всегда Никита находился на большой поляне на северной оконечности острова, служившей запорожцам стрельбищем. Десятки шестов с развешанными на них пустыми бутылями, кувшинами и тыквами высились вокруг. Свежий запах пороха стоял над поляной. Сидя на пне, стрелок тщательно прочищал шампоном ствол своего ружья.

– Здоров будь, Никита! Чего не гуляешь? – Иван присел рядом.

– Здорово, брат. После трёх гулек у меня руки неделю дрожат. И в быка с трёх шагов не попаду… Это ещё что? Где взял?! – Никита с восхищением уставился на ружьё в руках парня.

– Держи! Сие тебе подарок от бунчужного Покотилы.

– Нука-нука… – Никита бережно взял оружие горящими глазами стал осматривать его. – Ты гляди, настоящий испанский мушкет! С кремнеевым замком! Слышал я о них, но в живую вижу впервой… – молодой стрелок с восторгом разглядывал затейливо вырезанный курок.

– Слушай, а где тут фитиль крепится? Не пойму чего-то… Иван недоумённо уставился на замок ружья.

– Да нет никакого фитиля! Вместо него вот тут установлен кусок кремня. Видишь? Вот так она закрывается. На фиг тут фитиль не нужен! Никита большим пальцем отвёл курок назад и нажал на спусковой крючок.

Щёлкнула боевая пружина. Описав дугу, курок со звоном ударил в металлический лепесток полки. Сноп жёлтых искр брызнул в стороны от ружья.

– Здорово!

– Ещё бы! Что фитиль – уже годков сто как стоит он на ружьях. А сию штуковину недавно придумали разумные головы в западных странах. Наука! – уважительно протянул стрелок. – И ствол у этого мушкета весьма добрый, кованный. Заказное оружие не для простого солдата! И как его такой куркуляка как Покатила, подарить решился? Ума не приложу…

– Да атамана нашего просил, дабы казаков за него голосовать уговорил. Кошевым быть желает.

– Вона чего! Понятно… – Никита усмехнулся. – А вообще и я бы шапку кинул за пана Петра. Он дядько деловой, в хозяйстве толк знает. Добрым кошевым атаманом будет.

– Да, Никита, чуть не забыл! Покотила предложил тебе к нему перейти. Обещал, что как сыр в масле жить будешь.

– А как же… – стрелок небрежно махнул рукой. – Старая песня! Не один он хочет переманить меня к себе, всякие блага обещают. Но я хлопцем пришёл к полтавцам, в сотню. Славка тогда ещё хорунжего. И всему чего знаю, он научил меня. Пан Ярослав заменил мне отца! А отцов не меняют, сам знаешь…

Ещё долго парни разговаривали на поляне, разглядывая оружие. – Ничего, Ваня! Давай подходи сюда с утречка, буду учить тебя стрелять. – Никита широко улыбнулся.

Поблагодарив его, Иван отправился к себе. Начало смеркаться. В шинках и корчмах зажглись огни. Гомон веселящихся казаков далеко разносился оттуда. Осторожно переступая через лежащие пластом на дороге бесчувственные тела сечевиков, юноша проходил мимо очередного шинка, когда услышал:

– Гляди-ка, книгочтей двигает!

– А, грамотей наш показался!

Иван резко остановился. Четверо подвыпивших молодых казаков стояли рядом. Все примерно его возраста, может чуть постарше. Среди них ростом и крепостью сложения выделялся Тимофей Омельяненко по прозвищу «Булава».

– Чего надо? – сдержанно спросил юноша, чувствуя неблагожелательные взгляды казаков. Особенно дружен он с ними не был, но и не ссорился…

– Что джура новоиспечённый? Уже куренному прислуживаешь, наравне с Митькой? Бумажки всё переписываешь? – Тимка громко отпрыгнул, уставя в Ивана маленькие колючие глаза.

– Во-во, Тимоха! Грамотный он вельми, от нас, простых хлопцев, морду воротит! – добавил стоявший рядом худющий и долговязый Яшка Голый.

Остальные двое заржали, презрительно глядя на парня.

– Ладно, Грамотей, давай веди нас в кабак, угощай! Денежки у тебя наверняка имеются, неча зажимать-то… – Тимка ухмыльнулся.

…Иван уже кипел от злости. Издеваются, селюки безмозглые! И ещё на халяву ужираться желают!

– Поить я вас не буду, хлопцы. Перебьётесь! Ступайте своей дорогой, а мне в курень надо.

– Чего?! – Тимка Булава шагнул вперёд. – Мыслишь, как у куренного в горнице сидишь, бумажки пописываешь и на казаков наушничаешь, то тебе всё можно? Только вечёр рабом последним был, хлопом, дупы басурманские лизал – а ныне он пан видите ли, джура! Смотри ты!

Кровь ударила Ивану в голову, яркие цветные пятна замелькали перед глазами. Отступив на шаг, он схватился за саблю:

– Я, Тимка, никогда никому задницы не лизал! И не наушничал! А за слова сии наветные ответишь сейчас же! – синий клинок шашки сверкнул в воздухе.

Молодые казаки, ухмыляясь, глядели на рассвирепевшего парня. Тимка презрительно сплюнул себе под ноги:

– Чего за саблю схватился, джура засратый? Не ведаешь что ли, что не можно казакам рубиться друг с другом?! Так погутарим, по мужицки…

Иван медленно опустил базалай. Даже дурака между сечевиками каралась принародным нещадным битьём кнутом обоих. А за поединок на оружии, полагалась смерть. Суровы были законы Сечи! Но оправданны. Только так можно было удержать непокорную, любящую погулять казацкую вольницу…

– Так глаголишь, зады не лизал? – закатав рукава кунтуша, Тимка выступил вперёд.

Иван с силой вонзил саблю в землю и сжал кулаки. Прищурив глаза, наблюдал он за приближающимся противником. Дышать стало тяжело, руки и ноги, словно свинцом, налились…

Булава сделал неуловимое движение плечом и его кулак вдавился в челюсть парня. Иван тяжело шлёпнулся на землю. Голова пошла кругом, в левом ухе зазвонил колокол. Встряхнувшись, он вскочил на ноги.

Ухмыляясь, Тимка стоял перед ним. Остальные ржали во всю глотку. Иван бросился вперёд и с маху двинул противника в ухо. Слегка покачнувшись, сердюк ответил двумя короткими ударами в корпус. Огненный шар вспыхнул перед глазами и Иван, согнувшись, упал на землю под дружный хохот казаков.

– Що тут такое? Снова драку затеял, Тимоха?! Давно кнута не отведывал? – Резун, опираясь на палку, появился возле юноши.

За ним маячила тёмная фигура незнакомого казака с ятаганом за поясом.

– Дд-да… не… мы так, баловались… – промямлил молодой сердюк.

Друзья его, вмиг присмирев, бросили исподлобья опасливые взгляды на пластунов.

– Ты, Тимка, когда-нибудь доиграешься! И вы, сопляки, тоже за одно с сим дурнем дупы свои кругу казачьему явите! Пошли вон, живо! – Резун взмахнул палкой.

Молодые казаки бросились врассыпную. Незнакомый пластун подал руку Ивану и помог ему подняться на ноги:

– Что хлопче, получил по соплям? Ничего, …полезно – злее будешь…

– Зубы целы? – заботливо осведомился Резун.

– Чего хотел от тебя сей мордатый недотёпа.

Приложив ладонь к поющей челюсти, Иван другой рукой держался за ушибленный бок. Несколько придя в себя, ответил:

– Ничего такого, пан бунчужный. Выпили хлопцы малость лишнего…

Данила Резун быстро переглянулся со своим спутником. Тот пристально глянул в глаза юноши и словно другой кулак Булавы угодил в парня. Иван покачнулся, не отрывая от тёмных и глубоких, как омуты глаз казака.

– Ладно, ладно Ванька! Не желаешь говорить – и правильно делаешь! – старый пластун протянул юноше его шашку. – Завидуют тебе хлопцы малость. Грамоту разуметь и по сему старшина тебя привечает…

– Так ты и есть, значит, Иван Заграва? Наслышан я о тебе. – Незнакомый казак по-прежнему, не отрываясь смотрел на юношу. Но сейчас взгляд его уже не был таким страшным, давящим.

– А драться толком не умеешь, сынку! – Резун покачал головой. – Но кто так бьёт? Так токмо пьяные мужики в селе с дуру лапами машут.

Иван покраснел от стыда. Сунув базалай в ножны, он, пересиливая себя, глухо сказал:

– Возьмёте к себе, дядько Данила? Хочу, как след научиться драться! И на саблях биться!

– Ну, шаблюкой махать дело не хитрое… у своих полтавцев научишься. У нас на «Малой Сечи» учиться надо большему. – задумчиво протянул бунчужный, вновь переглянувшись со своим товарищем. – А что, подойдёт нам хлопец сей? Как мыслишь, Микола?

– Похоже, подойдёт. А вообще поглядим на него ещё… – незнакомый казак чуть заметно усмехнулся. – Побудь ещё трохи в своём курене, хлопче. Ума и разума у братчиков понабирайся. А там глядишь, к себе и заберём, ежели хочешь!

– Во Иван! Уразумел? Ежели хорунжий Гайда говорит, что подойдёшь нам, то так оно и есть! Потерпи трохи. Можешь, коли время свободное заимеешь, к нам на остров заявляться, милости просим! Ну ладно, прощевай покудова брат. – Резун хлопнул парня по плечу и, опираясь на палку, заковылял по направлению к берегу.

Хорунжий Гайда тёмной тенью, совершенно бесшумно, следовал за ним…

Сжимая в руках шапку, Иван напряжённо глядел вослед уходившим казакам. Сам хорунжий пластунов-лазутчиков Гайда разговаривал с ним! Так вот он каков, знаменитый на всю Сечь «Колдун»! верно шептались меж собой сечевики, что взгляд его страшней ятаганов турецких…

Все казаки на Сечи были хорошими воинами. Что неудивительно – хилые и трусливые люди вообще за пороги не шли. А из остальных, кто был послабее – быстро гибли в частых схватках с врагами.

Запорожская конница славилась молниеносными набегами и неожиданными нападениями на противника из засад. Пешие сечевики – казачья пехота слыли великолепными бойцами. Но лучшими из лучших воинов на Сечи были пластуны-лазутчики. Именно они, переодетые в одежду врагов, прекрасно знающие их речь и обычаи, проникали в чужие города. Пластуны собирали важную информацию, выискивали слабые стороны в обороне противника. Они снимали стражу в турецких крепостях, заклёпывали пушки, взрывали пороховые погреба. Они умели сражаться всеми видами оружия и вообще без оружия.

Пластунов было мало – от силы двести казаков, не полный бунчук. Командовал ими бунчужный Данила Резун. Но готовил и воспитывал молодых лазутчиков хорунжий Николай Гайда, больше известный среди запорожцев как «колдун».

Единственные из всех сечевиков, пластуны не брили голов и не носили знаменитых казацких чубов-оселедцев. Нужно было им ни чем не выделяться во вражеском стане. Жили лазутчики тоже отдельно, на маленьком лесистом островке недалеко от Базавлука и гордо себя именовали «Малой Сечью».

Среди запорожцев пластуны пользовались огромным уважением, но немногие желали идти в бунчук Резуна. Слишком сложна и тяжела была их боевая подготовка и чаще они, чем другие казаки, гибли в сражениях. Да и не каждый из молодых казаков, желавших попасть на «Малую Сечь», мог стать пластуном. По одному, только ему и ведомым признакам, отбирал хорунжий Гайда будущих лазутчиков. Из десятка добровольцев обычно ставали пластунами один-два человека. Остальные возвращались по своим куреням на «Большую Сечь».

Иван глубоко вдохнул прохладный вечерний воздух. Остро кольнуло в побитых рёбрах, челюсть напухла, и глухо пульсировала в такт биение сердца. Но сейчас юноша не обращал внимания на это – главное, ему разрешили, посещать остров пластунов! Наконец-то!

Подняв голову, Иван взглянул на усыпанное звёздами небо:

– Да брат, держись теперь! Ты должен стать лазутчиком, должен! – вздохнув, он усталой походкой направился к куреню.

Глава 26

– Стой, стой брат! Ну, сколько можно объяснять. Не дурак ведь? – Свирговский, сердито хмурясь, крутанул в воздухе своей сверкающей саблей.

Прекратил остервенело рубить базалаем камыш, Иван замер среди изуродованных коричневых зарослей. Другие молодые казаки поопускав оружие, внимательно смотрели на атамана.

– Чего лупишь шаблюкой со всей дури? Не сила тут главное, а резкость! Уразумели? – куренной атаман перехватил удобнее рукоять сабли и неуловимым – почти невидимым движением полоснул по камышам.

Через секунду несколько высоких коричневых стволов плавно упали на землю. Срез на месте удара был острый, как бритва.

– Видели? Видишь, Иван? – Славко потрогал пальцем срез на стволе камыша. – Вот так должно быть! А у тебя что? Поднимай шашку и вперёд!

Иван молча вытер ладонью пот со лба. Насупившись, посмотрел на «свои» камыши. Стволы были обломаны так, словно били по ним не остро отточенным клинком, а какой-то палкой…

Растянувшись в цепь, молодые казаки вновь стали безжалостно крушить камышовые заросли.

Воинские упражнения шли по всей Сечи. После непрерывного месяца гулянок запорожцы изрядно поиздержались, у многих в карманах стало пусто. Шинки и корчмы на «шамбаше» – сечевом базаре опустели, многие позакрывались. И куренные атаманы, бунчужные и хорунжие смогли, наконец, вывести своих подчинённых на воинские занятия. Дым столбом, звон сабель и ржание коней целый день стояли над Базавлуком. Как ранее гуляли, так ныне запорожцы усердно занимались восстановлением утерянных слегка боевых навыков.

Особенной заботой куренных атаманов и гетмана Самойло Кошки было подготовка молодёжи. Сечь постоянно нуждалась в свежем пополнении, убыль в людях всегда была значительной. Казаки гибли в сражениях, попадали в плен, серьёзно раненные и покалеченные возвращались к себе в родные места. Некоторые, кому надоела полная опасностей, тяжёлая и неустроенная холостяцкая жизнь за порогами, просто уходили с коша безвозвратно. Никто никого не удерживал, каждый казак имел свободу выбора. На Сечи царила воля….

Новых людей тоже приходило немало. Народ собирался разный: и солидные крепкие мужики, бежавшие от своих панов, и разбойники, которых на родине ждала плаха либо виселица. Приходили бедные шляхтичи, решившие на «низу» попытать воинского счастья, пробирались степями молодые парни, иногда просто дети-сироты, оставшиеся после набегов татар на земли Речи Посполитой. Сечь принимала всех, единственными требованиями были православная вера и соблюдение законов низового братства.

Но опытных бойцов, хорошо знающих воинское дело, среди новоприбывших всегда не хватало. Бывшие крестьяне с азов учились боевому ремеслу. Сечевая старшина стремилась к новым походам, и нужно было как можно скорее готовить новое пополнение.

Рано, с восходом солнца, Сечь просыпалась. Дружной гурьбой казаки бежали на берег Днепра умываться. Позавтракав парой лепёшек и кружкой травяного чая, шли на воинские занятия. Они продолжались до полудня и потом, еле живые от усталости, молодые казаки тащились в курени, где рассевшись вокруг больших казанов с саламахой, обедали. И там же мигом засыпали. После часа отдыха вновь шли учиться биться на саблях, стреляли их ружей и луков, упражнялись с копьями.

По субботам наступала благодать – охота! Рыбалка и охота являлись основными занятиями запорожцев в перерывах между походами.

Стоя по пояс в воде, Иван с товарищами бреднем вытягивал из Днепра горы серебристой жирной форели и сёмги. В камышовых плавнях водилось несметное количество диких уток, и казаки собирали большую добычу. А на прибрежных равнинах бродили огромные табуны диких коз-сайгаков, шныряли лисицы и зайцы. И дикие кони-тарпаны чёрными молниями проносились среди высоких ковылей в степи. Обилием трав и зверей пышал «Великий луг» – никому не принадлежащее дикое поле…

– Всё хлопцы, хорош на сегодня! – Славко взглянул на высоко стоявшее на небе солнце. – Двигайте на Кош, кашевары уж заждались.

Вздох облегчения пронёсся над сборной хоругвью – молодого пополнения куреня полтавцев. Казаки влаживали сабли в ножны и одевали рубахи. Иван протёр пучком свежей травы сверкающее лезвие шашки, любуясь красивым узором булата на клинке. Двое парней рядом с ним бросали на базалай и индийский кинжал пристальные взгляды. Один из них – коренастый крепкий Микола Гонта быстро нагнувшись, подал Ивану его кунтуш. Дружески поблагодарив хлопца, тот не спеша, направился к куренному атаману.

Новоиспечённые казаки, ещё вчера бывшие простыми сельскими парубками, на старых сечевиков смотрели с обожанием. А к Ивану относились несколько настороженно и со скрытой завистью. И это было понятно, молодой джура знал грамоту, имел дорогое оружие и уже совершил подвиги воинские в Кафе. Об этом молодёжь часто шепталась между собой, стесняясь расспрашивать о подробностях самого «героя». Иван из скромности тоже помалкивал. Ни с кем особенно близко не сходясь. Только не разговорчивый мрачный Микола открыто уважал юношу, искренне им восторгаясь. Ивану претило такое «особое» отношение к нему новых товарищей. Ну что поделать! Не был он уже простым селюком безграмотным! И на боку отливала серебром кавказская сабля в бою добытая…

– Иван! Зайдёшь в паланку к кошевому атаману. Хоме чегось там поможешь… – Свирговский свистом позвал коня.

Поклонившись ему, юноша поправил саблю и взвалил на плечо тяжёлую пищаль. Кошевым атаманом, как и ожидалось, стал Петро Покотила. Вспомнив недавние его выборы, Иван невольно усмехнулся.

На майдане гвалт стоял ужасный. Вся Сечь собралась здесь – в основном низовья «голота». Сиромахи орали во всю глотку, махая саблями, требуя больших вольностей и скорейшего похода на басурман. Старому кошевому Тимохе Грызле досталось за «скопидомство», «торгашество» и «целування з жидами и католиками». Последнее было справедливо в той мере, что кошевой атаман – добрый хозяйственник, больше заботился о хороших отношениях Сечи с польскими властями и надёжной торговле, чем о боевых походах. Что и вызвало недовольство части куренных атаманов и военного предводителя запорожцев гетмана Самойло Кошки…

Перед паланкой толпилось десятка два сечевиков, преимущественно из «старшины». Переговариваясь между собой, они бросали любопытные взгляды на стоявшего в сторонке нарядно одетого пана. То, что это был самый настоящий украинский дворянин-шляхтич, не было никакого сомнения. И по одежде, и по манере держаться от высокого крепкого на вид мужчины «разило» самым настоящим «панством», столь нелюбимым запорожцами. Поглаживая небрежно эфес дорогой сабли, шляхтич стоял неподвижно, ни на кого не глядя.

Протолкавшись через толпу хорунжих и сотников, Иван вошёл в паланку. Гетман Самойло Кошка, новый кошевой атаман Покотила и старый кошевой Тимофей Грызло сидели за большим дубовым столом, заваленным разными бумагами. Там же примостился и сечевой писарь Хома Лысый. Сгорбившись, он писал быстро что-то на пергаментном листике.

– …и соли мало! Мяса разного вдоволь маем, рыбы, и вот соли нехватка. Проклятые крымчаки апосля Кафы соль не продают нам, что мог поделать! – худощавый пожилой Грызло сокрушённо развёл руками. – В Аслам-город идти надо непременно! Вроде Задрыга там купца турецкого в знакомствах мает…

– Да придётся слать байдаки с басурманами. А, здоров будь, джура! – Кошка радушно обнял парня. – Дело к тебе маемо! Ибо главный грамотей наш занят шибко зараз.

Хома поднял плешивую голову, улыбнувшись. Иван улыбнулся ему в ответ и поклонился атаманам. Небрежно кивнув юноше, Покотила и Грызло продолжали перепираться друг с другом о хозяйственных делах Коша.

Глядя на сгорбленную спину кошевого писаря, Иван не смог сдержать горестного вздоха. Старый бурсак Хома жутко обрадовался, найдя в новом джуре полтавцев родственную «граммотейскую» душу. Едва познакомившись, он засыпал парня градом вопросов:

– Латину знаешь? Нет?! Как это можно не разуметь язык великих римлян! Сие же культура, цивилизация! А польским владеешь? И польского не знаешь?! – Хома воздел худые руки к небу. – И тебя ещё грамотеем прозывают, Иван! Да ты есть безграмотный селюк, да и всё! Чего стоят твои татарский и турецкий? Тьфу!

Иван хотел, было обидеться на такие слова писаря, но сдержавшись, спокойно ответил:

– Ну не можно всё знать, Хома. Хватит с меня и сих языков.

– Не хватит! Из всех хлопцев на Сечи ты есть самый разумный. И латыни не знаешь! И польского. Короче, будешь учиться и всё тут!

Иван возражать не стал. Можно и поучиться, ежели есть возможность. Гулянки в кабаках его не особенно привлекали, и по воскресеньям времени хватало. И самое главное – привыкнув читать, Иван скоро в своей новой вольной казачьей жизни стал ощущать духовный голод. Его товарищи – молодые казаки в основном были выходцами из сёл восточной и центральной Украины. Неграмотные с мужицко-крестьянским, соответственно, развитием. Говорить с ними кроме как о девках и сражениях с басурманами было не о чем. В общем, юноша был даже рад предложению кошевого писаря учиться. Общаться с другим образованным человеком всегда интересно. И старый бурсак много читал, много знал и много видел. Но вот учителем Хома был жутким! Свирепствовал страшно, ругаясь трехэтажным матом, вбивая в голову парня сложные латинские спряжения. Иван злился, матюкался в ответ и несколько раз уже хотел бросить к чертям эту надоевшую науку. Но брал себя в руки. Если уж взялся, то учись, брат! Раз уж ты «грамотей»!…

– Возьми всё для письма и ходимо наружу, Ванька! Пан ясновельможный к нам прибыл, погутарим с ним. – Самойло Кошка вместе с кошевым Покотилой вышел на улицу.

Народа перед паланкой собралось ещё больше. Сечевики из «голоты» пересмеивались между собой, разглядывая шляхтича и громко обсуждая его одежду и оружие.

Сохраняя споконо-невозмутимый вид, тот по-прежнему стоял в сторонке от казаков. При появлении атаманов гул голосов над площадью утих.

– Кто ты есть за человек, какого роду племени и веры? Чего тебе нужно от братства низового, запорожского? – важно обратился к шляхтичу Самойло Кошка.

Став рядом с ним, Петро Покотила гордо выпрямил могучую спину, сжимая в руке серебряную булаву – знак атаманского достоинства. Оба были одеты в новые, алого бархата кунтуши, в шапках отороченных бобровым мехом и пышными соколиными перьями.

Только сейчас обратив внимание на нарядный вид атаманов, Иван понял, что гость на Сечь действительно явился редкий, незаурядный. Быстро разложив на маленьком складном столике листок бумаги и чернильницу, он с волнением сжал гусиное перо.

Шляхтич не спеша, прошёл вперёд и, приложив ладонь к груди, с достоинством поклонился атаманам. Неодобрительный шум пробежал над толпившимися позади него сечевикам. По запорожскому, народному обычаю приветствовать старшину полагалось с непокрытой головой, снимая шапку…

– Я есть Ружинский Богдан, из рода князей литовских Гедеминовичей! – с некоторым вызовом произнёс шляхтич, прямо глядя в глаза гетману. – Веры я греческой православной. Маю… имел поместье на Волыни… – шляхтич чуть запнулся и пальцы его, сжимавшие рукоять сабли, побелели.

На площади наступила мёртвая тишина. Казаки во все глаза таращились на столь важного пана. Да, частенько приходили на Сечь мелкие обедневшие шляхтичи, дабы богатства нажить и вволю голов басурманских посрубывать. Но вот чтобы князь настоящий заявился…

– Людоловы поганые, крымские, два месяца назад напали на земли мои! Поместье сожгли, мать престарелую, сына-мальца убили, жену в полон увели… – князь Руженский передохнул, желваки заиграли на его широких скулах. – И порешил я идти на Низ, к вам, панове казаки! Ежели примите меня в круг свой, то буду до смерти мстить поганым за гибель семьи моей, позор жены моей! Вот те крест святой, пан ясновельможный гетман! – шляхтич истово перекрестился.

Запорожцы молча и уже с некоторым сочувствием смотрели на него. Самойло Кошка и Покотила, переглянувшись, ещё более придали себе важный, основательный вид.

– Зрозумилы слова твои, добродий! – гетман качнул массивной булавой, не сводя глаз с князя. – Братство низовое запорожское принимает в круг свой любого мужа, который есть веры православной, и пришёл к нам с чистым сердцем. И тебе товариство не откажет, полагаю. – Кошка чуть ухмыльнулся. – Но по-первой должен уразуметь ты, князь, что немае у нас на Сечи ни панов, ни холопов! Сия мерзота осталась там, на посполитых и литовских землях!

– Голос гетмана загремел над всем майданом, и огромная толпа запорожцев молча и с волнением внимала словам атамана.

– Здесь все есть люди равные, вольные казаки! И подчиняются они лишь слову Божьему, законам Коша и указам старшины, которого сами выбрали! Сие зрозумило? И ежели ты, князь, будешь хлопцам добрым товарищем и славным воином, то казаки оценят тебя по заслугам. Может и гетманом нашим станешь! А ежели по привычке своей панской, запорожцев за холопов держать будешь, то… – Самойло Кошка удручённо развёл руки в стороны. – То тогда лучше убирайся отсель, пока жив-здоров! Ибо товариство таких панов свинячих до горла водицей днепровской поют!

Смех сечевиков взлетел над площадью, каверзные шуточки посыпались на голову князя Ружинского. Покрасневший, тот повторил свою просьбу принять его в сечевое братство.

– Добре! Тогда, пан ясновельможный, соизволь снять шпаку с головы своей шляхетской и поклонись товариству! – гетман указал булавой в галдящих перед паланкой запорожцев. – Пускай хлопцы видят, что явился среди них новый товарищ! Князь медленно снял украшенную соболиным мехом шапку и степенно, не спеша, поклонился глядящим на него во все глаза казакам. Видно было, что гнуть спину перед пёстро и большей частью бедно одетыми людьми к тому же простолюдинами, князю было нелегко. Но поклонился он трехкратным глубоким поясным поклоном, как и положено.

– Ну и добре, брат! Ступай, в сам знаешь, какой курень. Ты с Волыни? Тогда в волынский пойдёшь, добре? Пиши, джура! – Кошка махнул булавой под одобрительный рёв сечевиков.

Иван вписал имя и фамилию нового казака в реестр волынского куреня. Толпа на майдане рассыпалась. Волынцы окружили князя, дружески хлопая его по плечам и обнимая. Уже гремели голоса, чтобы вёл их тот в шинок, дабы прилить такое дело… Руженский молча кивал, несколько смущённый подобным бесцеремонным обращением и поглядывал на атаманов.

Гетман и Покатила смотрели некоторое время на новоиспечённого казака. Затем Кошка обратился к кошевому:

– Ну вот и добре, брат! Стоит чего-то Сечь, когда и князья настоящие к нам идут, на Низ!

– Токмо идут они тогда, коли басурмане им самим хвоста подпалят, как сему пану! – буркнул Покатила. – Сколь народу ушкуйники с земель украинских каждый год в Крым угоняют? Тьмы! А панство ясновельможное плевать хотело на беды людские! А вот как у самого дом пожгли татары и жёнку в неволю угнали, то сразу к нам побежал…

– Ладно тебе, Петро. Пришёл к нам князь – и то добро! По виду вояка он справный, с опытом. Скажи лучше, кого в Аслам-город за солью пошлём? Ну не хватает народу, мать его!

– Да вот хлопцев молодых и пошлём, Сёма. Хватит им уж саблями камыши крошить! – Покатила положил тяжёлую лапищу на плечо юноши. – Оставляй свою писанину и дуй в курень! Передай Славку вашему, чтобы дал ещё человек двадцать хлопцев. За солью пойдёте! Уразумел?

– Уразумел, батько! – безмерно радый, Иван мигом собрал письменные принадлежности и бегом рванул к своему куреню.

Кошевой атаман и гетман, улыбаясь, глядели ему вослед.