Текст книги "Пластун"

Глава 3

Море чернобородых голов в бараньих шапках, тюрбанах и малахаях плескалось вокруг. Тысячеголосый говор как шум прибоя раскатывался над площадью. Слепящее южное солнце стояло в зените, обрушивая свои безжалостные лучи.

Иван, смахивая поминутно пот со лба, поглядывал исподлобья на ненавистные смуглые рожи, мельтешащие перед ним. Уже шестой день продолжалась торговля «живым товаром», являющаяся для пленников настоящей пыткой. Только наступал рассвет, как стражники пинками будили людей, спавших вповалку в сарае. После скудного завтрака их как стадо гнали на центральную площадь Кафы. Здесь находился самый главный невольничий рынок Крыма. Весь день, под палящим солнцем, на невысоком деревянном помосте, стояли несчастные люди перед покупателями-мусульманами.

Новый хозяин рабов, татарский купец Мансур, был жаден. Купив, у мурзы ясырь оптом, по дешёвке, он теперь торговался за каждого раба. Покупатели тоже не спешили расставаться с кровными динарами. Торговля, как принято на востоке, велась с криком, руганью и маханием руками. Гвалт и вопли целый день стояли над помостом.

Особо доставалось Кристине. Даже на богатых красавицами русских землях такая добыча не часто попадалась в лапы людоловам. Мансур отвалил мурзе за девушку добрых три сотни золотых динаров и теперь желал продать её с барышем. Слухи о новой красавице с севера уже широко разошлись по городу и окрестностям. Татарские и турецкие богатеи вереницей выстраивались перед помостом, желая лицезреть и прицениться к «синеглазой гурии». Держали Кристину отдельно, хорошо кормили и тщательно стерегли. Одетая в новое красивое платье восточного покроя, с лёгкой накидкой на голове, она сидела на мягких подушках под балдахином. Расшитая затейливыми узорами шёлковая занавесь отделяла её от остальных рабов и базарных ротозеев.

Поскольку от желающих купить девушку отбоя не было, то довольный Мансур цену за неё взвинтил безбожно, вызывая зависть собратьев по торгашовскому ремеслу. Других невольников он продал довольно быстро. Первой – Настю. Её, не особо торгуясь, купил богатый толстый турок за сто динаров. Уводимая слугами с рынка, девушка оглянулась и кивнула на прощание землякам. У Ивана перед глазами долго стояло её заплаканное смуглое личико… так же раскупили и других, в числе тётю Марию. Её близнят и ещё с десяток рабов купил арабский купец. Стражники гурьбой погнали их в порт, на корабль. Остался самый молодой и сильный «товар». Вот за него Мансур и бился как лев, выторговывая каждую копейку.

Кристина, в селе не замечавшая Ивана, здесь всё чаще останавливала на нём свои колдовские очи и иногда робко улыбалась. И таившаяся под спудом юношеская влюблённость вспыхнула ярким пламенем. Иван мучился, не сводил с девушки взгляд и безмерно был рад, когда мог украдкой коснуться её. И обмирал всякий раз, когда очередной басурман в чалме направлялся к любимой…

Переминаясь с ноги на ногу на горячих досках, Иван угрюмо наблюдал за следующим покупателем. Пыхтя и отдуваясь, на помост взобрался высокий дородный бородач в бухарском халате. Мансур изогнулся в поклоне и подобострастно поддержал его под локоть.

– Салам аллейкум, уважаемый Курбан-баши. Давно не видел тебя в наших краях, как поживаешь, дорогой?

– Милостью Аллаха всё хорошо у меня, уважаемый – Бородач, утирая платком потное лицо, бросил пытливый взгляд в сторону нарядного балдахина. – Дошли до меня вести, что имеется у тебя истинная жемчужина, уважаемый Мансур-ака! Вот и примчался к тебе из самого Гезлова… Не продал ещё?

– Нет достойных покупателей… – худое лицо татарина сморщилось в улыбке. – Аллах для тебя хранил это сокровище. Гляди!

Мансур отодвинул занавеску и знаком велел девушке встать. Уже привыкшая к таким смотринам, она встала и, выпрямившись, откинула чадру и опустила глаза. Покупатель буравил её некоторое время тёмными поросячьими глазками. Затем осторожно обошёл кругом.

Иван, затаив дыхание, с ненавистью наблюдал за ним. Сердце молотом билось в груди, дышать вдруг стало тяжело… Сейчас Иван даже расцеловать готов был татарина за то, ломил бешеную цену за Кристину. Сама мысль, что толстые волосатые пальцы этого поганого будут касаться тела любимой, была гибельной для парня.

– Хороша, очень хороша… и сколько хочешь?

– Тысяча золотых будет немного за такую пари…

Маленькие глазки покупателя едва не выскочили из орбит:

– Клянусь бородой пророка, ты обезумел, Мансур! Столько и арабский скакун на котором сам падишах ездит, не стоит! Даже если она и девственница, то…

– Девственна, девственна, дорогой Курбан-баши! – раскосые глаза татарина хитро сощурились. – Сам Ходжа аль Рашид, табиб самого Алли-паши, смотрел её. И глаза… таких глаз нет и у жён султана, гляди! – Мансур снова сделал знак рукой.

Кристина подняла на бородача свои синие глазищи. Как два бриллианта самой чистой воды сверкнули очи девушки, озарив всё вокруг. Дружный вопль восхищения вырвался у окружающей помост толпы.

Курбан-баши оцепенел. Толстые мясистые губы его приоткрылись и лихо закрученные чёрные усы казалось, враз опустились вниз. Сцепив унизанные золотыми кольцами пальцы на внушительном животе, он очумело таращился на девушку. Мансур качнул пальцем, и Кристина опустила взгляд. Бородач, тяжело дыша, вновь вытер мокрое лицо.

– Хочу оглядеть её, Мансур… – тихо просипел он, не сводя с девушки глаз.

Татарин понимающе ухмыльнулся и задвинул за собой и покупателем занавеску.

Сердце Ивана ухнув, остро кольнуло, и он чуть было не упал на помост. Спасибо – сосед поддержал – крепкий молодой мужик из соседнего села, промышлявший чумацким извозом.

– Держись хлопец, будь козаком! Неча по девке сохнуть, о себе помысли…

Иван, пересилив себя, отодвинулся, враждебно на него покосившись. И, с болью посмотрел на занавес.

Мансур до половины расстегнул платье девушки и вертел её как куклу в разные стороны перед покупателем. Ещё более вспотев, бородач буквально пожирал Кристину глазами. Нависнув над девушкой всей своей тушей, он хотел, было пощупать её грудь, но купец не позволил дотронуться до «товара».

– Заплати сначала, уважаемый, тогда и делай что хочешь! – Мансур извиняюще развёл руки в стороны.

Иван, хоть и не понимал ни слова, что торговец и покупатель говорили, знал прекрасно его суть и оттого страдал безумно. Масла в огонь подливал и сосед-чумак, много раз бывший в Крыму, знавший язык и обычаи татар. Иван, не в силах больше смотреть на тени за занавеской, отвернулся. С тоской глянул он на синеющие вдали горы, на острые шпили минаретов, высящиеся над мечетями, на серые глинобитные здания караван – сараев, окружающих площадь… и заметил вдруг всадников, стоявших перед ним.

Затянутые в кольчуги татарские воины в железных шлемах, с саблями по бокам и с копьями в руках, тройным кольцом окружили помост. Длинные копья их, увенчанные бунчуками, тыкались остриями в небо. Оттеснённая ими базарная толпа примолкла и обычный людской рокот над рынком утих. Впереди, на великолепном белом аргамаке важно восседал пышно одетый пожилой татарин. Огромная чалма с золотым полумесяцем, казалось, вот-вот должна была раздавить его маленькую голову. Дорогой бархатный халат, перетянутый атласным кушаком, свободно свисал с тщедушного тела важного всадника. Жуя серебряные удила, аргамак слегка пофыркивал и бил копытом по пыльной земле. Крепко сжимая шёлковые поводья, старик в чалме пристально наблюдал за торговцем и покупателем. Воины вокруг хранили полное молчание.

Иван настороженно поглядел на важного татарина и нукеров. Затем перевёл взгляд на балдахин.

– Уговорил, Мансур! Беру эту газель синеокою, чего там! – Курбан-баши обречённо махнул рукой и выудил из-за пазухи увесистый кошель.

Прекрати торг, Мансур! – негромкий скрипучий голос старика в чалме пронёсся над помостом.

Купец и покупатель мигом обернулись. Мансур побледнев, быстро приложил правую ладонь к сердцу и изогнулся в низком поклоне. Бородач отдуваясь, тоже склонил бычью шею.

– Нарушаешь наши законы, уважаемый Мансур! – старик обнажил в усмешке редкие жёлтые зубы. – Такой ясырь ты был обязан сначала предложить самому Абдуле Дсуфу, главному евнуху. Этой пери место не в твоём грязном сарае, а в гареме нашего солнцеликого хана, да хранит его Аллах…

– Дд-да так я… это… – начал было мямлить купец непослушными губами, но старик на аргамаке жестом оборвал его. Подскочившие слуги помогли ему сойти с лошади и подняться на помост. Положив ладонь на золотую рукоять кинжала, торчащего из кушака, важный старик, шаркая, направился к балдахину. Мансур опрометью, не отнимая ладони от груди, бросился вперёд и мгновенно откинул занавес.

Кристина встретила нового покупателя прямым убийственным взглядом своих прекрасных глаз. Если важный татарин и был поражён красотой девушки, то вида не подал. Проковылял вокруг неё, он остановился напротив. Старик был тщедушным и маленьким – золотой полумесяц у его чалмы едва достигал подбородка невольницы. Но незримое излучение силы и власти, исходившее от него, делало его выше и, соответственно, ниже людей, его окружающих. Несостоявшийся покупатель, здоровяк Курбан-баши, казалось, сразу усох и сморщился. Он неловко топтался в сторонке, явно пытаясь казаться незаметнее, и всё ещё судорожно сжимая кошель с деньгами.

– Якши эйи! – пробормотал старик. Подойдя вплотную, жестом приказал девушке открыть рот. Кристина нерешительно разомкнула алые губки – покупатели до этого в её рот не заглядывали, обращая всё внимание на другие участки тела. Бесцеремонно засунув унизанные перстнями с бриллиантами пальцы в рот девушке, старик проверил в надлежащем ли состоянии её зубы.

Мансур кинулся, было расстёгивать платье, но важный татарин остановил его:

– Аллах милостив к тебе, Мансур… не позволив продать её ранее! И я не зря проделал долгий путь из Бахчисарая. Так говоришь, она девственница?

– О да, да, уважаемый! Сам Ходжа иль… – заторопился торговец, быстро кивая бритой головой.

– Я уже слышал это, Мансур! – старик поднял указательный палец вверх. – Ходжа знатный лекарь, это истинно. Но и великий любитель золота, что так же истинно… – неуловимая змеиная усмешка промелькнула на его тонких губах. – Ты знаешь, что Великому хану нельзя подсовывать порченый товар! – выцветшие глаза старика пронзили купца насквозь.

Даже Иван, замерший в стороне, ощутил исходящий от них холод. Только что изнывавшего на солнцепёке, парня невольно бросило в холод. Мансур изогнулся ещё более, едва не касаясь макушкой грязных досок помоста. Заикаясь, он что-то лепетал о своей порядочности и честности…

Не слушая его более, старик в чалме с полумесяцем сделал знак. Один из слуг мигом извлёк увесистый мешочек и протянул его купцу.

– Здесь тысяча золотых, Мансур. – и ни на кого не глядя, важный татарин заковылял обратно к нетерпеливо ждущему его аргамаку.

Как в полусне Иван смотрел на Кристину. Подскочившие слуги бережно взяли её под локти, и повели в закрытый паланкин, стоявший возле помоста. Тяжёлая бархатная занавес расшитая золотом, сомкнулась за ней. Резкий рёв боевого рога сотряс воздух. Огромные чёрные люди, которых юноша видел впервые в жизни, дружно подняли паланкин на могучие голые плечи. Ровно шагая в ногу, они направились прочь от помоста. Нукеры, уперев древки копий в железные скобы стремян, мерным шагом сопровождали нарядный паланкин. Толпа расступалась перед воинами как масло под ножом и хранила опасливое молчание. Скоро железный лес копий всадников и сверкающий полумесяц на чалме старика исчезли в улочках, окружающих базарную площадь…

– Это был сам Алибек – Гази, главный визирь их собачьего хана! – тихо прошептал сосед Ивана. – Его тут все боятся, татары сказывали…

Ивану было всё равно, кем являлся этот мерзкий старик: первым визирем или самим Сатаной. Христи нет рядом? Погасла его звёздочка, его первая любовь… Затуманенным взором смотрел хлопец перед собой. Минареты расплывались перед его глазами, тёмные лица и чёрные бороды мусульман сливались в одно тёмное пятно. Слёзы предательски показались из уголков глаз. Иван до боли сжал челюсти, глубоко дыша, стараясь унять больно колотящееся сердце.

Кто-то пожелал и его посмотреть. Покупатель щупал руки и засовывал пальцы в рот, торговался с Мансуром. Иван не осознавал ничего, только огромные печальные глаза девушки стояли перед ним. Толчок в спину несколько привёл его в чувство. Высокий худощавый старик с длинной седой бородой, в цветном халате, сердито дёрнул парня за рукав.

Уныло глядя под ноги и спотыкаясь, Иван поплёлся за новым хозяином.

Глава 4

Большой закопчённый котёл поддавался с трудом. Битым кирпичом и песком Иван драил его уже часа два. Остальная посуда давно была вычищена и вымыта, горшки, и котелки поменьше стопками высились на кухне. Но на этот казан сил почти не оставалось. Спина и плечи сильно ныли, пальцы покрылись волдырями…

Чистка посуды была, пожалуй, самой неприятной обязанностью Ивана в доме своего нового хозяина, Саида-Нуры. Привыкший с детства к нелёгкому крестьянскому труду, Иван работы не боялся. С утра до вечера таскал он воду из ближайшего колодца, колол дрова, подметал двор. Но в отличие от большинства татар, весьма неряшливых в быту, Саид-Нура любил чистоту. Будучи кади – городским судьёй, он принимал много посетителей. По вечерам в доме собирались гости, и гору посуды после них должен был до блеска драить Иван

Среди других слуг у судьи был Матвей – пожилой бородач, родом откуда-то из московских земель. Он одевал и раздевал хозяина, приносил ему пищу и работал с документами. Матвей очень помогал Ивану, объясняя, что и как надо делать в доме, учил азам татарского языка. Но за первый месяц своего нахождения у нового хозяина Иван всё же не часто с ним виделся. Весь день, крутясь на работе как белка в колесе, парень буквально падал с ног, когда приползал поздно вечером в свою коморку. Лежа расслабленно на дранном соломенном тюфяке, он смотрел с тоской в крошечное окошко. Смутные образы сгинувшего где-то в казацком походе отца и покойного деда вставали тогда перед ним. Пролетели картины босоногого беззаботного детства, лица мальчишек-друзей, игры. И всё затмевали синие очи Кристины…

Справившись, наконец, с казаном, Иван отволок его на место. Намного передохнув, помог повару Омару навести порядок на кухне. Получив в награду, от добродушного толстяка Омара кусок свежей лепёшки, он вышел во внутренний дворик, где нужно было вымести дорожки и полить цветы.

– Вань, поди сюды! – прихрамывая на правую ногу, слуга кади появился в садике.

– Чего, дядя Матвей? – с трудом выпрямив затёкшую спину, Иван поставил на землю поливалку.

– Закончил уже с сими клятыми цветочками? Тогда помоги мне.

В обширной комнате, служившей судье кабинетом и библиотекой, основное место занимали книги. Огромные фолианты в добротных кожаных переплётах тяжело громоздились на полках. Никогда не державший в руках ни одной книжки, Иван был поражён увиденным. Забыв об усталости, он увлечённо занялся уборкой кабинета. Помог Матвею расставить книги по местам, попротирал полки и басурман, но учен вельмо-уважительно произнёс Матвей, листая толстенный том. – Знает арабский, персидский и турецкий языки. И человек неплохой, в отличие от иных.

– Да, неплохой, дядько Матвей! Вечор так огрел меня палкой, коли я котёл плохо вымыл… – Иван обиженно передёрнул плечами.

– А ты хорошо делай своё дело, тодди и бит меньше будешь! Разок палкой огрел… не знаешь ты ещё парень, настоящих хозяев, лютых! Не приведи Господь! – Матвей украдкой перекрестился.

Незаметно два невольника разговорились: Матвей был грамотен и служил ранее писцом-дьяконом из московских приказов. В плен попал во время большого набега татар на Москву десять лет назад. Будучи здоровья лихого, загибился в начале у своего первого хозяина, роя арыки в каменной крымской земле. Погибнуть вскоре должен был неминуемо, но выручила образованность. Саид-Нура, нуждавшийся в грамотном рабе, выкупил Матвея. И вскоре он стал надёжным помощником кади, вёл все его письменные дела.

Узнав, что Иван не грамотен, Матвей неодобрительно покачал седой головой:

– Не гоже это, парень, быть не письменным! Ты, вижу, разумен и сметлив. Коли хочешь стать человеком, мужем, то учись. Не то так в быдле и останешься!

– А для чего простому мужику грамота? Все одно мы в рабстве у басурман…

– Ну и дурень ты всё же, Ванька! – Матвей недовольно дёрнул себя за кудлатую бороду. – Ну, зри на меня. Хоть роду я простого, посадского, но слыл в приказе Посольским человеком уважаемым. И тут – коли б, не был грамотен, то сгинул, уж давно в сей земле клятой! А так живу не плохо и может не собираю вскоре деньжат на выкуп… – Матвей горестно вздохнул, помолчал и рубанул ладонью по столу:

– Короче, будешь учиться, парень!

И началась учёба. Весь день Иван работал по хозяйству – колол дрова, мыл посуду, убирал в доме, ходил на рынок за продуктами. А поздно вечером, совершенно вымотанный, брал угольный грифель и старательно выводил буквы на доске. Всё тело ломило, глаза слипались, и более всего хотелось хлопцу броситься ничком на свой тюфяк в углу и спать безмятежно до утра. Но безжалостный Матвей заставлял его непрерывно работать, выдавая время от времени крепкие русские ругательства. Дело ещё усложнялось тем, что приходилось одновременно учить две совершенно различные грамматики – свою славянскую кириллицу и арабскую вязь, на которой велись все письменные дела в крымском ханстве.

Иван, с трудом раздирая сонные глаза, долдонил слоги, писал буквы… к счастью, к языкам у него оказались неплохие способности и упрямства тоже хватало. Достаточно быстро пошёл и татарский язык. Затем, так же довольно скоро, как бы само – собой, Иван усвоил и турецкий.

Незаметно летело время. Иван втянулся в свою новую жизнь слуги – раба в богатом доме. Он уже на зубок знал каждую улочку в Кафе, бегло болтал с торговцами на базарах и не представлял, как мог ранее жить без занятий грамотой. Высунув язык, прищурив глаза, хлопец старательно переписывал сложные судейские тексты. Саид-Нура, видя его старание и усердие, одобрил появление нового помощника у Матвея и снял с Ивана часть обязанностей по хозяйству. Теперь – … о, счастье! – чистил казаны и убирал во дворе пожилой одноглазый татарин, какой-то бедный дальний родственник судьи.

Так прошло полтора года. Иван вырос, возмужал. Его стройная фигура, большие тёмно-карие глаза и правильные черты лица стали притягивать внимание женщин. Всё чаще, находясь в городе по делам, юноша ловил на себе пристальные взгляды, что они бросали на него. Татарки, в отличие от турчанок и персянок, паранджи носили, только полупрозрачной чадрой. Встретившись взглядом с очередной черноглазой красавицей, Иван смущался, краснел и старался избегать встреч с большими группами женщин, особенно на базарах.

– Краснел ты весьма, парень! Вот беда девкам-то будет… – бросил как-то Матвей, заметив, как Иван вспыхнул от откровенного взгляда встречной молодки. – Местные мужики-то не больно хороши собой, черны зело, сам видишь! – Матвей ухмыльнулся в бороду.

Мысли о женщинах всё чаще навещали Ивана. По ночам, даже уставший от работы, он долго не мог заснуть, всё ворочался с бока на бок – картина изнасилования пленниц татарами, как живая стояла перед взором парня. Из темноты являлись ему крупные ягодицы тётки Марии, закорузлые пальцы Мурзы всё сильнее тискали белые груди Насти… По утрам постель была в противных мокрых пятнах. Иван стыдился этого, мучился, но ничего не мог поделать с «грешными» мыслями об представительницах противоположного пола.

Своё семнадцатилетие Иван отметил вместе с наступлением Нового года – так удачно он родился. Матвей где-то достал вина и они тихо, украдкой выпили за здоровье, счастье, долгую жизнь.

На улице стояла крымская зима – лил дождь, противно завывал ветер, разнося редкие жёлтые листья по кривым грязным улочкам Кафы…

Глава 5

– Вставай сынок, беда!

Тряся спросонья головой, Иван ошарашено вытаращился на склонившегося над ним Матвея.

– Хозяин болел вельми, никого не узнаёт…

Испуганные слуги и рабы собрались в спальне Саида-Нуры. Гробовая тишина стояла вокруг, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием людей. В полумраке комнаты белым пятном выделялось безжизненное лицо судьи. Два врача-табиба склонились над больным, озабоченно покачивая большими чалмами.

– Ближе к утру плохо ему стало. Не хотел посылать за лекарем – не впервой у него сердце пошаливало. И вот… Беда! – печально вздохнул Матвей.

Иван смотрел на пожелтевшее, усунувшееся лицо Саида-Нуры и тяжёлый ком сжал его горло. Нельзя сказать, чтобы испытывал он особую любовь к своему хозяину. Но всё же, как-то привязался к судье за прошедшие два года. Тот не был злым человеком, и жилось слугам под его рукой не так уж и плохо. Иван по-человечески жалел старого хозяина. И закладывалась боязнь – что дальше будет? Всякие нежданные перемены владельцев часто сулили беду их рабам…

Саид-Нура умер через два дня. В погруженном в траур доме стояла тишина. Слуги переговаривались между собой шёпотом, неслышно шмыгая по тёмным коридорам. Обстановка царила нервозная и напряжённая. Через полмесяца после похорон прибыл сын покойного судьи, Али-Мустафа, и он же должен был стать преемником дела своего отца. Али-Мустафа – высокий худощавый татарин лет тридцатипяти, мрачной тенью слонялся по дому, прожигая каждого встречного пронзительными чёрными глазами. Под его взглядом слуги ёжились и старались не попадаться на глаза новому хозяину. Матвей говорил, что покойный Саид-Нура долгие годы был в гневе на сына за какой-то проступок и поэтому Али-Мустафа не показывался в доме отца, проводя всё своё время в главных городах Оманской империи – Стамбуле, Багдаде, Дамаске. Он там учился и работал по судейству.

Матвей и Иван безвылазно сидели в кабинете, где приводили в порядок деловые бумаги покойного. Несколько раз заходил в библиотеку Али-Мустафа. Сложив руки за спиной, он угрюмо наблюдал за их работой. Иван, чувствуя спиной, тяжёлый взгляд нового хозяина, нервничал и сделал несколько описок в тексте. Длинный палец судьи тут же уткнулся в строчки. Юноша кивнул и, сгорбившись, тщательно переписал текст, отметив про себя, что сын старого кади грамотен и зорок.

– Спокоен будь, Ваня, не суетись! Не давай повода сему мурлу поганскому осерчать на тебя! – Матвей досадливо скривился, когда Али-Мустафа вышел из кабинета. – не шибко по нраву мне молодой хозяин. Дух какой-то от него исходит зло-дикий…

Вскоре приехала жена нового хозяина, турчанка Гульнара-ханум. Её маленькая рабыня, сгибаясь в три погибели, тащила в дом здоровенные тюки с добром хозяйки. Пришедший как раз с базара Иван, наблюдал некоторое время за хрупкой смуглой девушкой с раскосыми глазами, буквально падавшей под непосильной для неё ношей. Оглядевшись украдкой и не заметив рядом никого из хозяев, он отобрал тюк у служанки и потащил его в женскую половину дома. Свалив тюк на персидский ковёр рядом с грудой таких же, юноша облегчённо вздохнул и весело подмигнул девушке. Щуплая смуглая калмычка, сощуря свои и без того узенькие раскосые глазки, несмело улыбнулась. Откинув тяжёлый бархатный занавес, заменявший дверь, Иван быстро вышел из комнаты и столкнулся с хозяйкой. Большие чёрные глаза её стали ещё больше от удивления и маленькие пальцы, унизанные перстнями, сжались в кулачок.

– Ты кто таков? Что делаешь здесь?!

– Простите, о госпожа, я только помог вашей служанке…

Не дав парню договорить, турчанка отпихнув его, влетела в комнату и подскочила к рабыне. Та, еле шевеля языком от страха, стала оправдываться, говоря про тяжёлый тюк с вещами. Не дослушав, хозяйка с размаху влепила ей звонкую оплеуху. Ойкнув, калмычка прижала ладонь к лицу и скрутилась в комочек на полу комнаты.

Разъярённая как фурия, хозяйка вновь подскочила к Ивану:

– Ты что, не знаешь, гяур, что нельзя мужчине заходить в женскую половину?! Если об этом узнает мой муж, то он шкуру прикажет с тебя содрать!

Миловидные черты лица турчанки исказил гнев, огромные чёрные глазищи извергали молнии, и казалось, на месте должны были испепелить виновного. Но, несмотря на всю серьёзность положения, Иван не особо испугался. И даже невольно залюбовался женщиной.

Небольшого роста, стройная, с нежной смуглой кожей, маленьким ртом с алыми губками, Гульнара-ханум была красива. Лёгкие шаровары из тончайшего индийского шёлка, плотно обегали её бёдра, слегка просвечивая. Длинные косы, переплетённые цветными лентами, чёрными змеями спадали ниже пояса. Изящное монисто из разных золотых монет прикрывало грудь…

– простите, о прекрасная госпожа, недостойного раба своего! – по-турецки ответил Иван, вновь низко поклонившись и прижав правую ладонь к сердцу. – Я заслужил самого суровейшего наказания за проступок свой. Прошу покарать меня без всякой жалости…

Турчанка замолчав, некоторое время сосредоточенно сверила его взглядом. Потом, отбросив небрежно тяжёлую косу за плечо, сменила гнев на милость.

– Ладно, ступай отсюда! И не вздумай проболтаться никому, что был тут, понял?

Матвей, которому Иван всё же рассказал об этом происшедшем, обрушил ему на голову целый сонм ругательств:

– Раздолбай! Олух! Чурбан не отесанный! Ты чего, без балды своей дурной захотел остаться?! Не ведаешь, что ль, их басурманских звычаев? Девке сенной, косоглазой, помогать надумал, Аника-воин… – весь остальной день до вечера старик ворчал, проклиная Ивана за глупость…

Тот вздыхал, озабоченно почёсывал затылок, но не спешил каяться в содеянном. Помочь маленькой калмычке Иван считал своим долгом. Да и на красивую молодую хозяйку полюбоваться было не грех…

Вскоре домашняя прислуга ощутила на себе жёсткую руку нового владельца. Первым попал под «раздачу» тот самый дальний родственник покойного хозяина, одноглазый Махмуд. Придравшись, что двор плохо выметен, Али-Мустафа обругал его последними словами и велел убираться прочь. Повар Омар за то, что подал к обеду несколько подгоревший плов, был жестоко исхлестан плетью. Матвей, допустивший ошибку при составлении судового позыва, получил такую оплеуху, что оглох на пол дня.

Обстановка в доме стояла гнетущая. Слуги ходили на цыпочках, втянув головы в плечи, стараясь меньше попадаться на глаза хозяину. И гостей по пятницам практически не стало. Нелюдимый Али-Мустафа терпеть не мог шумный застолий и проводил всё своё время на работе, разбирая судебные тяжбы.

Иван напряжёно работал над текстами, переписывая набело деловые бумаги, отредактированные судьёй. И всё больше помогал Матвею. У того в последнее время стало слабеть зрение, и часть его работы Иван взял на себя.

– Ну что за напасть, Ваня! Так и плывут перед взором сии строчки клятые… – сокрушённо бормотал старик, прикрывая глаза ладонью.

Иван сочувственно поглядывал на него и старательно водил пером по бумаге.

Жизнь в доме после смерти старого кади постепенно вошла в своё обычное русло, если не считать скверного характера нового хозяина. Вдобавок ко всему Али-Мустафа был жаден и экономил на всём. Расходы по хозяйству уменьшил вдвое, трёх слуг-рабов продал, поскольку Гульнара-ханум любила пышность и дорогие наряды, на этой почве у неё с мужем происходили регулярные ссоры. Часто из женской половины разносились по дому её вопли. Голоса Али-Мустафы обычно не было слышно – всё перекрывали крики хозяйки, что она совсем голая, что одеть ей нечего и что все соседки над ней смеются…

– Баба она и есть баба! – бросил как-то Матвей, слушая очередной скандал. – Всем им, что убогим, что знатным, наряды подавай. Вот и моя покойница також мне кости постоянно за тряпки грызла, царство ей небесное… – Матвей перекрестился, усмехнувшись, и потёр слезящиеся глаза.

Поскольку количество слуг уменьшилось, на остальных нагрузка возросла. Ивану терпеть приходилось, здорово крутиться – и с бумагами работать, и убирать во дворе и ходить на рынок за покупками. Гульнара-ханум часто брала его с собой, когда шла на базар. Иван с удовольствием бродил с ней в рыночной толчее, прицениваясь к товарам и таская тяжёлые баулы с покупками. Здесь, на рынке, было веселее, чем в мрачном судейском доме. Можно было поглазеть на разные заморские диковинки, поговорить с другими земляками-невольниками.

Но больше всего нравилось Ивану пробивать хозяйке дорогу сквозь толпу. Расчищая ей путь, ограждая от давивших на них со вех сторон людей, юноша невольно (а иногда и «вольно» – как бы невзначай) мог дотронуться до женщины. От прикосновений к её нежной груди или к упругим округлостям ягодиц, Ивана кидало в жар и перед глазами мелькали звёзды. Он, как ему казалось, полностью контролировал себя в эти «опасные» моменты – на Гульнару не глядел, постоянно вертел головой по сторонам и старательно отпихивал от неё базарных ротозеев. А жена судьи, словно нарочно, всё норовила пробраться к самим многолюдным прилавкам. В рядах, где торговали арабские и персидские купцы, всегда было много народа. Люди приценивались к тонким индийским тканям, изящным ювелирным украшениям из Багдада и Каира. Здесь базарная толчея так прижимала их друг к другу, что часто все усилия Ивана оградить свою госпожу, были тщетны – толпа сдавливала их так сильно, что парень ощущал в селе горячее тело молодой женщины.

Из этих базарных «боёв» Иван возвращался домой весь мокрый, с помутненным взором. Гульнара-ханум тоже ворчала на рыночную толкучку и, придерживая чадру у лица, бросала иногда на юношу быстрые взгляды.