Текст книги "Пластун"

Глава 39

Злющий, как чёрт, Гайда приказал Миколе дать знак на «Стрелу». Потом обратился к бунчужному:

– Давай Данила с хлопцами своими вниз! Время маемо ещё, зря что ль мы, вытаскивали вас из сей геенны подземной! С Богом!

Казаки обнялись и старые пластуны направились к восточной, обращённой к морю стене крепости. Там уже возился Микола Гонта, укрепляя на зубце верёвку.

Внизу, во дворе, шум и гвалт возрастали. Из казармы янычар появился высокий турок в длинном синем халате и большой чалме с полумесяцем. Остановившись над телом стражника, он выслушал сбивчивые доклады окружающих воинов и подняв голову, обвёл глазами крепость. Взгляд паши задержался на сторожевой башне.

Пластуны невольно присели, хотя с такого расстояния разглядеть их было невозможно…

Раздалось короткое приказание и с десяток наспех одетых янычар сжимая ятаганы, бросились к лестнице. Одновременно заревел боевой рог, поднимая общую тревогу. Казармы загудели как потревоженное осиное гнездо. Янычары и серкасиры вскакивали наружу и выстраивались по подразделениям во дворе крепости.

– Все, сабантуй начался! – мрачно бросил Гайда. – Хлопцы, готовь бомбы и держать лестницу! Уразумели?

Дружно закивав, пластуны извлекли из своих ременных сумок небольшие шары из обожжённой глины, начинённые порохом. Особого вреда для противника эти нехитрые гранаты причинить не могли, зато и паники создавали много – что казакам часто весьма требовалось…

Раздался звон кресал, и фитили на бомбах весело затрещали, рассыпая снопы искр. Покрывая ладонью фитиль своей бомбы. Иван оглянулся. Старые казаки один за другом спускались по верёвке со стены, помогая друг другу. Резун, прислонившись к зубцу, наблюдал за своими товарищами, поглядывая иногда в сторону притаившихся за парапетом бастиона молодых пластунов.

– Давайте дядьки, давайте! Скорее, ради Бога… – прошептал юноша.

Прибежал, запыхавшийся Микола:

– «Стрелка» на подходе, пан хорунжий! Вже у берега и пятеро братчиков уже на земле!

– Добре, добре. Давай готовсь к сече, сейчас начнётся… – Гайда не отрывал горящих глаз от мельтешения во дворе.

Янычары уже гремели сапогами по ступеням лестницы, поднимаясь на бастион. Другие турецкие воины муравьями лезли на стены, потрясая копьями. Пластуны видели, как бородатый ага – командир байрака серкасир, подскочил к «дремавшему» стражнику на стене и тронул его за плечо. Мертвец кулем повалился на турка, придавив своим телом. Опешивший ага отпихнул убитого и крикнул – «казаки»! взмыл над каменной твердыней Очакова.

– Давай! – рявкнул хорунжий.

Семь маленьких бомбочек, описав огненную дугу, шлёпнулись прямо в гущу толпившихся во дворе турок. Слепящие вспышки взрывов, грохот и вопли мгновенно превратили тесный квадрат крепостной площади в ад. В клубах дыма мелькали разбегающиеся воины, потерявший свою чалму паша стоял на коленях, закрывая ладонями обожжённое взрывом лицо.

Силуэты янычар показались над парапетом, и первый турок выскочил на бастион. Сделав оборот в воздухе, сразу два ножа вонзились ему в грудь. Следующие двое воинов, тоже истыканные ножами пластунов как дикобразы, повалились на лестницу, сбивая с неё своих товарищей.

– Пан хорунжий, гляди! – Остап указал на западную стену.

Серкасиры и янычары цепочкой бежали там, обходя казаков. Снизу раздавались крики турецких офицеров, наводивших порядок среди подчинённых. Свистнули стрелы, градом хлестанув по парапету.

Пригнув голову, Иван снова оглянулся. Казаки уже почти все спустились вниз. Махая саблей, Резун отчаянно поторапливал последних четырёх пластунов. Те пытались спускаться скорее, но израненные тела плохо их слушались…

С рёвом из-за парапета выскочили сразу несколько янычар. Иван с обеих рук метнул ножи в первого и схватил ятаганы. Турок ловко увернулся от клинков и, перепрыгнув через убитого товарища, вырос перед юношей. На долю секунды их глаза встретились – здоровенного, голого по пояс мускулистого бородача и молодого пластуна.

Широкая кривая сабля турка молнией понеслась в глотку Ивана. Пригнувшись, тот отразил удар и одновременно винтовым движением вонзил ятаган противнику в грудь. Разинув в беззвучном крике рот, янычар замер, уставив в казака полные боли и ужаса глаза. Мгновенно повернув клинок – чтобы рана наверняка была смертельной, Иван вырвал своё окровавленное оружие и уклонившись от падающего тела, полоснул подступившего слева нового противника по шее.

Время остановилось для юноши – только лязг железа о железо, хруст разрубаемых костей, предсмертный хрип умирающих людей…

Всё это калейдоскопом мелькало вокруг пластуна, казалось без всякого участия его самого!

Сознание практически не работало. Тело само знало, что делать – прыгать, вертеться юлой, разить врагов, самому избегать их ударов. Дух, подсознание руководило казаком в бою…

Изловчившись, янычар секанул Ивана по ноге – как кипятком ошпарило правое бедро. Вонзив в него ятаган по рукоять, Иван не успел вырвать из тела турка оружие – сразу двое янычар занесли над ним сабли. Кувырком уйдя из-под ударов, пластун подсечкой сбил одного противника с ног и сшибся грудь о грудь со вторым. Они кубарем покатились по скользким от крови каменным плитам бастиона. Янычар хрипя, попытался вцепиться парню зубами в горло. Иван резко саданул его головой в лицо и, поджав колени, сомкнутыми ногами отшвырнул турка от себя. Тот с воплем слетел со стены, увлекая за собой карабкающихся по лестнице соплеменников. Тяжело дыша, юноша вскочил.

Мир вокруг опять обрёл цвет и форму. Оглушительные крики и людские вопли ударили по ушам. Янычар впереди не было. Ведущая на бастион лестница превратилась в сплошную кучу-малу из копошащихся тел турецких воинов. Двор внизу представлял собой море вооружённых ревущих людей, янычары и серкасиры скопом лезли на стены и бежали на восточный бастион крепости. Огромная толпа турок неслась на пластунов вопя и размахивая саблями.

– Хлопцы, все к стене, уходим! Иван, Тимоха, Славко, хватайте пораненных и живо! – весь окровавленный, хорунжий крутанул над головой турецкой саблей.

Иван бросился через наваленные вокруг груды трупов к Остапу. Смертельно бледный, тот прижимал ладонь к рассеченному плечу. Рядом ничком лежал пронзённый ятаганом насквозь здоровяк Яков.

– Держись брат, держись! – Иван подхватил товарища и поволок его к стене. Чуть запнувшись, бросил взгляд на мёртвого Якова. Первый из наших ушёл, вот так…

Держась за раненную голову, бежал рядом Микола, тоже поддерживая Остапа. Славко и Андрей тащили тяжело раненного Ивана Грача. Хорунжий Гайда находился позади, поминутно оглядываясь на подступивших турок.

Достигнув края стены, пластуны мигом заскользили вниз, обжигая ладони. Вверху между зубцами стены замелькали тюрбаны разъярённых турок, лес сабель и ятаганов вырос над головами казаков. Не дожидаясь, когда ноги коснуться земли, Иван отпустил верёвку и вместе с Остапом покатился по крутому глинистому склону. Вскочил, только сейчас почувствовав, как болит правая нога и хромая, потащил стонущего друга к шумящей полосе прибоя. Товарищи-пластуны бежали рядом, «Колдун» прикрывал молодых казаков.

С противным визгом клюнули землю стрелы. Турецкие лучники, выстроившись на бастионе, пустили их вослед убегающих казаков. Но берег был уже рядом. «Стрела» плясала на волнах и последние из старых пластунов залезали на неё.

Снова свист и что-то тяжёлое стегануло Ивана по плечу. Он покатился на землю, вскочил и вновь потащил Остапа. Пот заливал глаза юноши, нога огнём горела, правая рука едва слушалась и кровь текла по спине…

– Ванька, «Колдун»!

Пластун оглянулся. Андрей Кроха склонился над упавшим замертво Славком Голым. Чуть не плача, он указывал рукой назад. Хорунжий ничком лежал на земле, и стрела дрожала из его спины. Подрагивающими пальцами Гайда царапал камни, в последнем усилии пытаясь ползти к берегу.

Сверху на стенах раздались торжествующие вопли. Топоча сапогами, у подножия крепости появилась огромная толпа турок. Задыхаясь от быстрого бега, они спускались вниз по склону. Первые трое янычар были уже недалеко от раненного хорунжего.

Оглядевшись, Иван несколько мгновений оценивал ситуацию. Потом крикнул товарищам:

– Микола, бери Остапа, ты Грача и бежите к байдаке, я смотаюсь за «Колдуном»!

– Ты чего, обалдел?! В лапы басурман захотел? Ему уже не помочь! – болезненно кривясь, Микола вытер окровавленное лицо.

Андрей оставив мёртвого Славка, уставился на Ивана как на безумного.

– Ладно, поспешайте хлопцы, часу нема. – Он сунул бессознательного Остапа в руки Миколы Гонта и стал карабкаться наверх.

Со стены громыхнуло, и сноп пламени озарил окрестности. Ядро со свистом пронеслось по воздуху, шлёпнувшись в воду недалеко от «Стрелы». Огромный пенный столб поднялся вверх, лодка заколыхалась. С её бортов казаки отчаянно махали руками своим товарищам на берегу.

Задыхаясь, Иван подскочил к хорунжему. Тяжело хекая, янычары были уже рядом. Схватив ятаган «Колдуна», юноша резко, без замаха метнул его в ближайшего противника. Развернувшись, бросил свой ятаган во второго и вырвал из ножен кинжал. Набегавший янычар в прыжке занёс кривой клинок над пластуном. Нырнув под его руку, Иван с силой вонзил индийский кинжал турку в бок. Отбросив в сторону тяжёлое тело, стянул с Гайды пробитого ятаганом насквозь первого янычара. Второй стоял на коленях рядом, зажимая ладонями рану на животе.

Дико визжа, турки чёрной лавиной неслись сверху, потрясая оружием. Взвалив «Колдуна» на спину, Иван побежал вниз. Янычары с рёвом топотали позади, быстро его настигая. Задыхаясь, хрипя, казак мчался к морю, неся на себе стонущего хорунжего.

Крепость грохотала, превратившись в огнедышащий вулкан. Десятки раскалённых ядер неслись в одинокую маленькую запорожскую лодку. Развернувшись носом к берегу, «Стрела» танцевала на волнах, выставив из бортов длинные вёсла. Рей с парусом уже колыхался на тонкой мачте, готовый в любой момент распуститься. Казаки, не обращая внимания на рёв ядер и вздымающиеся столбы воды со всех сторон, напряжённо глядели на бегущего пластуна.

До края берега оставалось шагов десять, когда Иван понял, что не успеет. Янычары уже догоняли его, беря в кольцо. Юноша бежал из последних сил, спиной ощущая жаркое дыхание врагов. Раненая нога горела огнём, отдавая пульсирующей болью в голову. Пот и кровь – своя и Гайды заливала лицо…

Фигура казака выросла на носу лодки, отчаянно махая рукой. В другой он держал заряженный фитиль. Иван подломил колени и рухнул на землю, прикрыв собой хорунжего.

Огненная молния сверкнула на носу «Стрелы», сыпанув на берег град картечи. Раскалённый свинец прошелестел над самой головой юноши, врезавшись в набегающих турок. Вопли и стоны раздались вокруг, и янычары подались на мгновение назад.

Вскочив, Иван подхватил «Колдуна» и поволок его в воду. Полностью выбившись из сил, смутно различая уже чайку и людей на ней, пластун, шатаясь, пошлёпал к «Стреле». Крепкие руки казаков потянулись на встречу и втащили обоих в лодку. Одновременно вёсла с левого борта вспенили воду, развернув чайку носом в открытое море.

Перепрыгивая через груду окровавленных тел своих товарищей, янычары выбежали на берег. Крепость сверху извергала громы и молнии, перепахивая море ядрами. Чёрные силуэты турецких галер появились со стороны порта, колошматя воду огромными вёслами.

Но маленькая «Стрела» распустив парус, подгоняемая крепким попутным ветром, всё быстрее уходила в море. Иван лежал на корме тяжело дыша и глядя на сверкающий вспышками пушечных выстрелов Очаков. Запрудив берег, турки вопили во всё горло и стоя по пояс в воде, злобно махали саблями. Ядро свистнуло над головами казаков, проделав в парусе огромную дыру. Но чайка всё дальше и быстрее уходила в море…

Тяжёлая рука легла на плечо парня:

– Добре, Ваня, все добре, Господь с нами. – Резун улыбнулся.

Иван согласно кивнул и прислонил пылающую голову к влажному смолённому борту «Стрелы».

Глава 40

Подняв острый грифель свинцового карандаша, Иван чуть подумав, вычеркнул имя из списка. Уже восьмое… Остались трое. Кто? Опустив карандаш, юноша зло сплюнул под ноги.

Листок белел перед ним с фамилиями и именами казаков, имевших хоть какое-то отношение к злополучному походу на Очаков. Куренные, бунчужные, хорунжие, сотники… джуры, бывшие в то время в атаманской паланке… писаря. Вернее один писарь – его друг и учитель Хома Лысый! Он тоже мог знать что-то о сроке выхода чаек на Очаков…

Уже неделю, несколько отойдя от ран, Иван пытался вычислить предателя. Ковылял по куреням «Большой Сечи», беседовал с казаками из «голоты» и старшиной. И ничего…

Пластун задумчиво потёр подбородок. Потом, морщась от боли в пробитом стрелой плече, взял листок со списком. Неловко, одной рукой сложил его и спрятал за пазуху. Опираясь на крепкую ореховую палку, встал.

Облака закрывали солнце. Ветер, налетая порывами с Днепра, колыхал верхушки деревьев и завывал в расщелинах «Чёртового пальца». Погода подстать настроению – Иван усмехнулся. Подняв голову, он глубоко вздохнул, глядя на бегущие вверху облака. Птицы кружили весёлый хоровод в небе и шныряли в ветках деревьев. С громким щебетом обсуждали они что-то на своём птичьем языке. Юноша невольно позавидовал их весёлой и беззаботной жизни. Хотя как сказать!

Семья грачей обитала в дубе, что рос возле куреня пластунов. И все два года пребывания на «Малой Сечи» Иван урывками наблюдал за их жизнью птичьей. Весь день – с восхода и до захода солнца грачи были заняты поисками пищи, что было достаточно не просто. А весенние заботы! Строить гнездо, высиживать и охранять яйца, а потом постоянная кормежка ненасытных прожорливых птенцов, орущих во всё горло. И всегда боязнь за них и за себя – ласки, камышовые дикие коты и коршуны не дремали! Птенцы подрастали и, обретя силу, покидали родительское гнездо. Разлетались по окрестным рощам, создавая свои семьи.

Да. Где же тут беззаботность? И счастье безоблачное? Везде труд, везде борьба за существование! И у людей, и у птиц…

Вздохнув, Иван направился не спеша по узенькой тропинке к скиту, где находились тяжело раненные пластуны. Небольшой сруб прятался в тени деревьев и густых зарослей можжевельника. Старый казацкий лекарь-костоправ Игнатий Турбаба возился у выхода, толоча в деревянной ступе какие-то коренья.

– Здоров будь, дядько Игнат! Как там «Кол…» пан хорунжий себя почувает?

– Здорово, хлопче. Трохи легче ему, бедолашному… В себя приходить начал, но бредит часто – лекарь вздохнул. – Грешным делом Ваня, не думал, что выживет сей хлоп! Да, дух в нём сильный. И тело крепкое, казацкое… – Игнатий покачал головой и вновь принялся старательно разминать своё лекарственное зелье.

Пригнув голову, Иван вошёл в сруб. Тяжёлый запах людского пота и крови стоял здесь. Постанывая, лежали на мягких шкурах раненные. Иван подошёл к Остапу. Молодой казак спал, чуть повернув голову набок и приоткрыв рот. Правое плечо его и часть груди перетягивали чистые полотняные повязки. Юноша посмотрел некоторое время на друга и поправил сползшую с того баранью шкуру. С Остапом всё хорошо, раны заживают быстро. Единственное – будет ли потом хорошо действовать правая рука, не знает даже мудрый лекарь Игнат. Ну, дай-то Бог…

Хорунжий Гайда лежал в углу на косматой медвежьей шкуре. Осунувшееся бледное лицо пластуна светлым пятном выделялось в полумраке лекарьского скита. Иван осторожно присел рядом и долго смотрел на него. Невольно вспомнился сидящий на колу Смага-Чёрный. Вот два его учителя умения пластунов-лазутчиков! Один уже мёртв, другой еле жив. И кто ведает, выздоровеет ли вообще…

Ресницы дрогнули на веках «Колдуна» и приоткрылись. Тёмные глаза его вперились в лицо парня.

Иван радостно улыбнулся:

– Здоровы будьте, пан хорунжий! Ничего не говорите, вам тихо лежать надобно…

Пальцы раненного слабо сжали ладонь юноши. Какие-то искры промелькнули в глазах старого пластуна, и он сделал попытку приподняться.

– Да лежить вы тихо, сказано же! – рассердился Иван, улаживая своего начальника обратно в постель.

– Джура Иван… – хорунжий перевёл дыхание, не сводя с юноши горящего взгляда. – Битва идёт! Всё битва идёт… Начиная с сотворения мира идёт и идти будет до конца света…

Иван покачал головой и положил ладонь на горячий лоб раненного.

– Силы добра и зла борются друг с другом. Переплетаются, переходя один в другого и бьются, и бьются… Люди лишь малая часть сей войны вселенской! А мы, казаки, есть на острие битвы этой, понял, джура? – Гайда вновь приподнял голову, пристально вглядываясь в юношу.

– Понял, пан хорунжий, понял! Вы тихо лежите…

– Эх, знал я, что не выберусь с Очакова в целости! Заклёк меня Нестор покойный сидеть до конца жизни на острове нашем, хранить его… А я высунулся, как в былые времена… Как в годы младые… – облизав пересохшие губы, «Колдун» замолчал.

Иван молчал тоже, задумчиво на него глядя.

– Готовься Вань, коли выдужаешь, учить казаков молодых умению нашему. – Тихо произнёс хорунжий уже другим, твёрдым голосом. – Рубак добрых на Сечи вдосталь. А вот умение наше, лазутчиков, пропасть может… Учить будешь хлопцев единоборствам с оружием и без оного, лазанью на «палец». Науке «слушать» учить будет Федька Кухарь… Он же и новым хранителем будет, пускай готовится… передашь ему сие. Уразумел?

– Уразумел, уразумел, пан хорунжий…

Исчерпав силы от столь долгой речи, Гайда затих, прикрыв глаза. Иван, посидев ещё немного возле него, тихонько поднялся и вышел наружу.

В курене пластунов царило оживление. Толпа сечевиков – в основном молодых сердюков из полтавского куреня, находилась там. Запорожцы, блестя свеже выбритыми головами, весело балагурили с пластунами. Тимофей Булава, выделяясь среди всех ростом и громовым голосом, бросился с распростёртыми объятиями к вошедшему Ивану:

– Здоров будь, брат! Ну каково, гоятся раны, Грамотей?

Не ожидавший от своего давнего неприятеля такого радушия, Иван буркнул что-то неразборчиво себе под нос.

– Проходи, проходи осторожнее, – сердюк бережно подхватил его под локоть. – Мы тут с хлопцами подумали малость. – Тимка обернулся к стоявшим вокруг сечевикам. – Вы же ничего не взяли с сего набега на Очаков? Ток-мо братчиков вызволили… Так мы, сердюки, собрали гроши – кто сколь мог и порешили подарить вам. Ибо, что есть за казак без добычи славной?!

Сечевики дружно закивали, ухмыляясь в длинные усы. Здоровенный сундук с откинутой дубовой крышкой стоял посреди куреня. Золотые и серебряные монеты, дорогие кубки, кувшины находились там. Сверху лежала массивная толстая книга в золотом, усеянном драгоценными камнями переплёте.

– Это тебе, как грамотею, от меня лично подарок! – Тимка схватил книгу и сунул её в руки оторопевшему Ивану. – Сие всё с нашей прошлогодней заначки. Взяли мы с хлопцами тем летом турецкий корабль, что на Синоп шёл из Боспора. Басурмане разорили какой-то монастырь в Греции и к себе додому добычу везли. Ну, мы их и прищучили! – Тимка весело заржал. – Сховали мы добро это на «чёрный день», да всё одно ведь прогуляем в кабаках всё…

Сердюки толпились вокруг, одобрительно слушая болтовню Тимки. Пластуны несколько смущённо переглядывались друг с другом и бросали любопытные взгляды на сундук с сокровищами. Бунчужный Данила Резун стоял в сторонке облокотясь на стену и улыбался.

– И это… Того…, Вань, – Тимка запнулся, смущаясь. – Звеняй меня за слова поносные, что говорил тебе. Дурнем был, чего там! – он протянул юноше свою здоровенную лапищу.

Иван протянул свою, и под весёлый гогот запорожцев они обнимались крепким рукопожатием.

– Ладно! За такое дело и кухоль добрый осушить полагается! Но вы, пластуны, живёте тут как в монастыре – тихо да праведно… Так что будете у нас, выпьемо! – Тимка широко улыбнулся.

Шумно галдя, сечевики покинули курень. Пластуны собрались вокруг сундука, разглядывая его содержимое. Иван расстегнул массивные золотые застёжки, скрепляющие переплёт книги, и открыл её.

– Святое писание, Библия! – юноша обернулся к подошедшему бунчужному. – Весьма дорогое рукописное издание, на языке греческом.

– Ну и добре. Как раз для тебя будет. – Резун тронул пальцем затейливо выведенную заглавную букву на странице. – Тут ещё бачу утварь разную церковную. Вот твари поганые! Ладно хлопцы. Давайте считайте сей дар щедрый! Дай Господь братчикам нашим здоровья и долгой, сколько возможно для казака, жизни…

Молодые пластуны скопом кинулись к сундуку и дружно вывалили его содержимое на пол посреди куреня. Большую часть сокровищ составляли предметы церковного обихода – большие чаши-амофоры, кресты, кадила и т. п. все предметы после короткого обсуждения решено было передать в дар одному из монастырей на Украине. Затем, усевшись кружком вокруг горы золотых и серебряных монет, казаки долго и тщательно считали их.

Каждому их молодых пластунов, что были в Очакове, досталось по пятьсот монет. Шестеро казаков джуры Фёдора Кухаря получили по две сотни. Иван настаивал, чтобы все пластуны получили одинаковую сумму денег. Но Данила Резун возразил:

– У нас каждый имеет по заслугам, джура! Твоим хлопцам досталось самое тяжёлое дело. А ты у нас вообще герой. Хорунжий тебе вон жизнью обязан.

Несколько смутившись, Иван положил Библию на груду золотых монет своей доли и покачал головой:

– Чего особо радоваться, пан бунчужный? Славко и Яков погибли. Остап и Ивана поранены тяжко и пан хранитель тоже. И что те гроши…

– Не болтай глупости, Иван! Для такого дела потери не велики. Да, жалко хлопцев, но на то и война! Судьбу казацкую они сами выбрали! – Резун пристально оглядел молодых пластунов. – Берите гроши сии, хлопцы! Вы заслужили их подвигом своим ратным. Подлечите раны, погуляйте вволю. Кто из-за увечья не сможет более ходить в походы казацкие – можете вернуться на батькивщину. Заведёте хозяйство справное, и жить-поживать будете в достатке с жинкой-красавицей!

При последних словах бунчужного пластуны оживлённо загудели.

– Да, теперича вы богатыми стали, панычами! Нарасхват будете среди невест на Украине. Девки знаете ли, любят не только здоровых и красивых, но и богатых! – Резун погладил седые усы, с лукавством поглядывая на молодых казаков.