Текст книги "Пластун"

Глава 27

Неуклюжая лодка-байдака тяжело переваливалась на набегающих с моря волнах. Обширный днепровский лиман сливался здесь с открытым морем, и грузовые лодки запорожцев трясло, как при небольшом шторме.

Орудуя веслом, Иван скрутил шею, вглядываясь в приближающийся берег. Так вот он каков, Аслам-город! Опора османов на южных землях у самых границ Речи Посполитой. и кость в горле запорожцев!

Остров Тавань находился в самом устье Днепра. И возведённая на нём турками крепость довольно надёжно перекрывала казакам путь в Чёрное море. Крепость была небольшой, но сильно укреплённой. Массивные, сложенные из грубо обработанных валунов стены её щетинились пушками. Знакомые силуэты турецких воинов с копьями в руках маячили на башнях. Красные хвостатые знамёна турок трепыхались на ветру, заслоняя чистое синее небо.

Иван видел Аслам-город так близко впервые – возвращаясь из похода на Кафу, казаки проскользнули мимо крепости в сумерках под прикрытием кстати появившегося густого тумана. Но везло так запорожцам не всегда. Несколько морских походов сорвалось, когда, обнаружив чайки сечевиков, турки обрушили на них огонь артиллерий и вызвали на подмогу галеры с Очакова.

Молодые казаки тоже с любопытством глазели на крепость. Обозный полтавцев Ефим Задрыга старательно пересчитывал деньги в своём увесистом кошеле, шевеля толстыми губами. Сотник Подкова, командовавший «походом» за солью, зло сплюнул за борт:

– Вот же пакость есть изрядная сия фортеция! Продыху от неё немае! Светлой памяти покойный Байда сжёг её двадцать годов тому назад. Всех басурман до одного перебили тогда хлопцы! А знаешь, джура, что это твои дружки-пластуны помогли взять Аслам-город! Сам Нестор делал сие! – сотник хлопнул юношу по затылку.

– Иван кивнул и поправил сползшую на лоб шапку. Да, старые пластуны много рассказывали об этом давнем геройском деле.

Легендарный Байда-Вишневский, первый гетман Сечи запорожской, осадил со всех сторон крепость. Но взять с налёта не смог – казаки не имели осадных пушек, а небольшой турецкий гарнизон отчаянно сопротивлялся. Выручили пластуны, в Кош тогда не входившие и жившие отдельно на своём острове. Не менее легендарный Нестор – основатель и учитель вольного братства лазутчиков, сам вызвался помочь гетману. Под прикрытием ночи Нестор с десятом своих лучших учеников взобрались на стены, перерезали стражу и открыли ворота крепости. И сечевики торжественно были приняты в сечевое братство…

Скоро казацкие лодки подошли к деревянной пристани. Большая турецкая торговая фелюга стояла у причала. На берегу толпилось много турок. Положив ладони на рукояти ятаганов, в долгополых синих халатах неподвижно стояли янычары, не сводя глаз с запорожцев.

Толстый, богато разодетый купец выступил вперёд и приложив ладонь к груди, поклонился сошедшему первым на причал обозному:

– Салам, Ефим-джан, уважаемый! Рад тебя видеть в добром здравии, дорогой!

Задрыга тоже поклонился, рассыпавшись в ответных любезностях. Поубирав вёсла, казаки швартовали байдаки к причалу. Сотник Иван Подкова отдавал им короткие указания, настороженно поглядывая по сторонам.

Слаживая в бухту крепкий пеньковый канат, Иван невольно втягивал голову в плечи. Турецкие воины тяжело глядели на молодых казаков. И ненависть, от них исходящая, была до боли физически ощутима, она просто прожигала насквозь… Впечатление создавалось такое, что турки прямо сейчас кинуться на своих злейших врагов – запорожцев и поубивают всех! Так уже было несколько раз…

Задрыга отсчитал полному купцу золотые динары и без лишнего промедления началась погрузка. Выстроившись в цепь от фелюги к байдакам, казаки быстро передавали друг другу тяжёлые мешки с солью. Турки молча наблюдали за работой сечевиков, не отнимая рук от оружия. Ефим Задрыга беседовал тихо в сторонке с торговцем. Сотник Подкова нервно покрикивал на молодых казаков, обеспокоено поглядывая на янычар. Часа через два весь груз фелюги перекочевал в лодки запорожцев. Уставшие, мокрые от пота, они с облегчением попрыгали в байдаки, где стали жадно пить воду из больших, обшитых кожей баклаг.

– Рахмат, Курбан-эфенди! – громко произнёс обозный полтавцев, приложив ладонь к сердцу.

– Выручил ты нас, уважаемый! А то крымчаки никак не хотят соль продавать!

– Ну-ну, мы же старые друзья, Ефим-джан! – полное лицо турка расплылось в улыбке. – А друзья, пусть они и разной веры, должны помогать друг другу. А насчёт татар… Да вы сами, казаки, виновны! Чего улусы их палите? Пастбища вытаптываете, табуны угоняете? Почему не можете жить спокойно, в мире и дружбе с соседями вашими? – купец повысил голос и говорил нарочито громко, как показалось Ивану.

– И на нас, сынов истинной веры и подданных Великого султана солнцеликого, тоже нападаете самым мерзким и разбойным образом! Чего стоило мне, недостойному, уговорить пашу Али-Магомета разрешить продать соль вам. – Купец и Задрыга подошли ближе к казацким лодкам.

Сложив пальцы, унизанные золотыми перстнями на внушительном животе, турок рассматривал некоторое время отдыхающих в байдаках запорожцев.

– Вижу, только молодых воинов привёл ты сюда, Ефим-джан? Не одного старого сечевика… пьют, что ли в шинках? Либо вновь поход на татар готовят? – маленькие глазки купца лукаво сощурились.

Задрыга неопределённо пробормотал что-то в ответ и велел Подкове готовиться к отплытию. Казаки зашевелились, вставляя вёсла в уключины. Став на самом краешке причала, турок жадно оглядел их. Взгляд его задержался на светловолосом и белокожем Михайле Тимченко, самого младшего из молодых казаков.

– А вся беда в том, что не имеете вы женщин, Ефим! Как может мужчина, воин, и без женщины? Вот кровь и бьёт в головы ваши чубатые, на разбой толкает! – торговец ещё ниже склонился к лодке, плотояденно сверля Михаила глазами. – Но какие юноши есть у вас на Сечи! Светленькие, нежнокожие, вах-вах…

Ничего не отвечая своему турецкому «другу», Задрыга поклонился ему на прощание и спрыгнул в лодку. Отталкиваемые баграми от пристани, байдаки двинулись прочь от крепости. Поскольку теперь приходилось грести против течения, казаки налегали на вёсла изо всех сил, держась правого берега. Аслам-город постепенно удалялся. Золотом отливали на солнце бронзовые стволы пушек на его стенах. Турки синей толпой темнели на берегу, глядя вослед казацким лодкам.

– Ну отродье басурманское! Ефимыч, чего трепал языком твой толстенный? – осведомился у обозного сотник.

– Да пустое всё молол! Советовал жить нам в мире с татарами, в походы не ходить. Хозяйством заниматься и семьями обзавестись… тогда, мол, и будет надёжный мир нам с турками и крымчаками….

– Чего?! – Иван Подкова от возмущения аж рот открыл. – В походы казакам не ходить? Токмо охотой и рыбалкой заниматься? Землю пахать?! И за бабский подол всю жизнь держаться?! Тьфу! – забористое запорожское ругательство далеко разнеслось над спокойными днепровскими водами.

Молодые казаки прыснули, некоторые невзначай опустили вёсла и ход лодки сбился. Иван качнул головой, улыбаясь. Ну и силён ругаться матюками пан сотник! Не зря говорят про него, что есть он лучший «чернорот» на Сечи! И даже бывал бит за божбу не раз…

– …та дышло им в жопу, засранцам поганским! Да подвернуть сотню рогов, дабы кишки понадёжней намотать, чтоб им зеньки повылазили! – продолжал бушевать возмущённый до глубины души сотник – Да ежели станет так, то пропадёт товариство! И станет Сечь не табором воинским, как сейчас, а сборищем холопов бесправных, ни для кого не страшных! На радость тем же басурманам… да и панам нашим, ясновельможным!

Тыльной стороной ладони Подкова вытер вспотевший лоб. Чуть передохнув, велел казакам не пялиться на него, а грести дальше. Потом обернулся к обозному:

– А чего это ещё баял турок? Почему на нашего Михалка взирал?

Но Задрыга отказался отвечать, сказав что болтал тот дурость. И пожаловался, что денег кошевых истрачено много – на взятку паше и калге татарскому. Что вдвое пришлось переплатить за соль поганую.

– Да дидько с ними, грошами! Ещё добудем у тех же басурман! – сотник небрежно привалился спиной к борту байдаки. – Эй, джура! Ты вроде как по-турецки разумеешь?! Чего болтал ещё толстожопый, на хлопцев глядя?

Иван несколько смутился, потом коротко ответил:

– Да говорил, что хлопцы наши весьма молоды и красивы. Михайло ему особливо понравился…

Казаки враз повернули головы в сторону светленького парня. Тот смущённо опустил белобрысую голову, покраснев до кончиков ушей.

– Так! Ну козёл вонючий… – Иван Подкова задумчиво почесал затылок. – Вона оно что! А знаешь, хлопче, ведь придётся отправить тебя восвояси к мамке. Обратно в Чернигов! – он строго уставился на Михайла.

Тот от неожиданности выпустил весло, возмущённо глядя на суровое лицо сотника.

– Да, да, брат Михайло! Ведь прав сей извращенец толстобрюхий! Ну, сам помысли? Ежели в сече ярой попадёт казак в полон турецкий, то что его ожидает?

Все находящиеся в лодке внимательно смотрели на своего командира, заинтересовавшись столь важной темой. Даже обозный Задрыга, спрятав кошель, стал слушать хохмача сотника. Три остальные байдаки подгребли вплотную и казаки, на них привстав, нетерпеливо ждали дальнейших слов Ивана Подковы.

– Ну, в лучшем случае окажется казак сей на галерах, к веслу прикованным. Всю жизнь свою проведёт в трюме байдаки басурманской… – сотник сделал паузу. – А чаще придётся казаку сесть задницей голой на кол острый турецкий! И принять смерть долгую, лютую!

Весёлое нестроение молодых запорожцев несколько увяло. Помрачнев, они хмуро смотрели на сотника.

– И нет в сем ничего задорного, хлопцы. Кончина такая есть достойный венец жизни истинного сечевика! И сидя на колу поганском смеяться и крыть басурман матюками – есть доблесть высшая среди братства низового!

Иван согласно кивнул и тяжело вздохнул. Да, зрелище это кровавое видел он своими очами в Кафе. Лучше бы не видеть…

– Ну, это удел есть простого казака. – Подкова горестно скривился. – А что ежели хлопчина вроде тебя, Михайло, в полон угодит? Ведаешь, сколь среди басурман есть таких, как тот толстобрюхий? Да навалом! И для них задница молодецкая есть много лучше пихвы бабской! Вмиг с тебя османы шаровары стащат для утехи цюцюрок своих обрезанный! Каковой0то будет позор славному войску нашему низовому?

После секундового молчания гомерический хохот взорвался на байдаках. Побросав вёсла, казаки повалились на мешки с солью, корчась от смеха. Несчастный Михаил из красного стал пунцовым. Низко опустив голову, он скорчился на месте, чуть не плача. Обозный Задрыга плюнул за борт и возмущённо вызверился на сотника. Тот, сохраняя по-прежнему суровое выражение лица, строго глядел на расстроенного парня.

Сам, давясь от смеха, Иван пожалел, что перевёл неосторожно слова турка. Бедняга Михайло, как ему досталось… и дёрнул чёрт высунуться! Мог ведь сказать сотнику, что не разобрал речи купчины басурманского…

– Ладно, ладно козаче, не меньжуйся! – Подкова покровительственно кивнул Михаилу. – Станешь ты справным сечевиком, не переживай. И порубаешь в волю поганых! Добычу возьмёшь знатную, додому приедешь на коне буланном, в жупане дорогом, с грошами. Все девки твои будут! Но всё же, советую в полон к туркам не попадать…

Новый взрыв хохота раскатился над байдаками. Насмеявшись вволю, казаки снова взялись за вёсла. И тяжело гружённые лодки поползли дальше в глубь днепровских плавен.

Глава 28

Иван с усилием налегал на весло, стараясь грести в такт с другими казаками. Солнце стояло высоко в небе и нещадно палило. – Пот бисером покрывал голую спину юноши. Лодки прошли уже половину пути до Базавлука. Головная байдака начала огибать небольшой, густо заросший камышом мыс.

Лошадиное ржание и высокий гортанный говор вдруг резанули уши запорожцев. Весь берег за мысом занимали спешившиеся татары. Стреноженные лошади их жадно пили днепровскую воду, а нукеры расположившись на земле, ели вяленную конину. Увлечённые обедом, крымчаки сразу даже не заметили запорожские лодки. Молодые казаки тоже в свою очередь, опустив растерянно вёсла, уставились на берег.

Вскочив, Иван Подкова быстро оглядел стойбище татар и реку. Дремавший на корме Задрыга, обеспокоено засопев, схватился за саблю:

– Поворачивай байдаки, Ванька! И к тому берегу грести, покудова не поздно!

– Не поспеем… байдаки тяжёлые весьма, стрелами побьют… – сотник, прищурившись, глядел на татар, уже заметивших казаков. – На берег греби, хлопцы! К берегу и за оружие! – он выхватил саблю.

Лодки смешались в кучу и подгоняемые течением, устремились к берегу. Крымчаки метались возле костров, хватая оружие. Первые стрелы просвистели над головами запорожцев, одна вонзилась в борт прямо рядом с шеей Ивана. Пригибаясь, хрипя от напряжения, он усиленно работал веслом.

Сердце тяжело билось в груди юноши, ныли от напряжения руки, но весёлый азарт охватил парня – вот оно! Наконец-то дело казацкое предстоит, сеча с басурманами! А то уж засиделся на Сечи с чисткой казанов проклятых, писаниной и той дурноватой латынью…

– Живей, живей хлопцы! Сих поганых не больше сотни, ушкуйничать идут на земли наши! – весело орал Подкова, потрясая саблей. – Гады сии раздыхали перед походом и они не на конях! А татарин без лошади – тьфу, дерьмо одно! Не робей хлопцы, рубай поганых!

Острые носы лодок с хрустом врезались в низкий глинистый берег. Сотник первым выпрыгнул на землю и за ним грохотом посыпались с лодок казаки. Дождь стрел стеганул по ринувшимся в атаку молодым запорожцам. Со стоном Подкова схватился за левое плечо, пробитое длиной стрелой с чёрным оперением. Казак рядом с Иваном рухнул навзничь, пронзённый сразу двумя стрелами, другой опустился на колени и со стоном повалился на землю. Но с рёвом молодые казаки мчались на татар следом за своим сотником.

Приземистый нукер вырос перед юношей подняв для броска копьё. Уклонившись от мелькнувшего стального жала, Иван вонзил базалай в его шею и тут же присев, едва увернулся от свистнувшей над головой сабли другого татарина. Микола Гонта в прыжке сбил крымчака на землю и они в обнимку покатились по траве, нещадно колотя друг друга.

Жестокая схватка кипела на днепровском берегу. Татар было больше, чем запорожцев, но, как и предрекал сотник, не успев оседлать коней, на земле они чувствовали себя неуверенно. Невысокие смуглые сухощавые воины уступали в пешем рукопашном бою своим, пусть менее опытным, но отчаянным рослым молодым противникам…

Подняв окровавленную шашку, Иван метнулся на помощь Миколе, но тот ударом ножа прикончив врага, уже вырывал из его пальцев саблю. Слева небольшая группа казаков, схлестнулась с целой толпой крымчаков. Иван бросился туда. Вокруг замелькали овчинные татарские чекмени и лисьи малахаи. Всё смешалось перед глазами парня в одном непрерывном, страшном водовороте. Разъярённые лица товарищей, перекошенные ненавистью тёмные лица степняков…

Иван рубил направо и налево, отбивал сам удары и вонзал клинок в человеческую плоть. Что-то хлестануло по груди, перед глазами засверкали цветные пятна. Очумело, тряся головой, Иван обнаружил себя стоящим на коленях, без оружия. Базалай его валялся в стороне, придавленный телом убитого татарина. Молодой нукер, оскалясь, заносил над юношей железный пернач. Крутанувшись, Иван ушёл от удара и, схватив крымчака за ноги, рванул на себя. Они схватились друг с другом как рассвирепевшие петухи. Хрипя, татарин вцепился зубами в шею Ивана, едва не разорвав его. Изловчившись, тот выхватил кинжал. Отшвырнув нукера, вонзил в него клинок по рукоять. Несколько очухавшись, нашёл свою шапку и вскочил на ноги.

Толпы крымчаков уже не было. Десятки татар лежали на земле, корчась в конвульсиях. Другие бежали к ближайшей роще, некоторые пытались поймать метавшихся кругом лошадей.

Пожилой морщинистый нукер злобно щерясь, отбивался от наседающих на него двоих молодых казаков. Один был Микола Гонта, другой – светловолосый, хрупкий Михайло Тимченко. Потрясая татарской саблей, Гонта яростно атаковал крымчака спереди. Михайло пытался поразить нукера кинжалом в спину.

Иван застыл на месте, глядя на татарина. Лицо его… морщинистое, дублённо-коричневого цвета… в коротком кожаном чекмене… тот самый! Тот, что тащил его два года назад по Чёрному шляху!

Юноша бросился вперёд и, вскрикнув, согнулся от острой боли в боку. Кровь обильно сочилась из длинного пореза на груди, заливая шаровары. Морщинистый нукер, топчась на коротких кривых ногах, ловко отбил удар Гонты и секанул его концом клинка по голове. Микола кулем свалился на землю. Мигом обернувшись, татарин винтовым движением сабли пронзил Михайла насквозь. Вырвав окровавленное лезвие из тела казака, оглянулся.

Непроницаемые тёмные глаза татарина встретились с большими карими глазами Ивана. Морщинистый воин не успел и шевельнуться – индийский кинжал, пронзив воздух, вонзился ему в грудь.

Опираясь на шашку, Иван приковылял к своему ещё живому старому «хозяину». Пуская кровавые пузыри, нукер молча глядел на юношу. Положив руку на костяную рукоять кинжала. Иван секунду смотрел в глаза крымчака. Потом с силой вырвал оружие из его груди. Кровь фонтаном хлынула из раны и, охнув, степняк замер на земле.

– Кысмет! – бросил юноша, угрюмо глядя на труп у своих ног.

– Чего ты там бормочешь? – прижимая ладонь к окровавленной голове, появился рядом Микола Гонта. – Чётко ты завалил его, Вань! Зело верткий был, сука! Меня поранил, а Тимоху вообще убил, гад!

Иван перекрестился, печально глядя на убитого товарища. Нежная белая кожа Михаила Тимченко отливала мёртвенной бледностью, открытые голубые глаза неподвижно смотрели в небо…

– Ну, чего вы тут?! Живы? Джура, сильно задело? – сотник подскочил к парням, заботливо оглядев их. – Ничего, безделка, до свадьбы заживёт! Давайте к байдакам двигайте, хлопцы. Не приведи Господь, помощь подоспеет к татарам! – И прижимая ладонь к плечу, Подкова помчался дальше.

Потные разгорячённые боем молодые запорожцы бродили по берегу, собирая оружие убитых крымчаков. Почти для всех их это было первое настоящее сражение в жизни. Первое и победное! Весёлый, несколько нервный смех и шуточки градом сыпались из уст казаков. Многие были ранены и товарищи оказывали им первую помощь. Сотник матерясь, на чём свет стоит, приказал подобрать убитых и садиться в лодки.

А Иван всё смотрел на мёртвого Михаила Тимченко. Эх, Михайло, Михайло! Только что вот подшучивали над тобой братчики, смеялись весело… так мечтал ты стать истинным сечевиком низовым, запорожским! Накаркал болтун Подкова про возвращение твоё к матери в Чернигов на коне вороном, в кунжуте атласном, с грошами знатными… Эх!

Иван ещё раз осенил себя крестным знамением и вместе с Миколой поволок тело товарища к ожидавшим их байдакам.

Глава 29

Поглаживая светлую гриву коня, Иван пристально всматривался в степь.

С Днепра порывами налетал холодный ветер, трепая одежду парня. Рваные клочья облаков бежали по серому небу, орошая землю лёгким дождём. Осень. Промозглая южная осень наступала уже. Самое противное время на Запорожье. Шляхи степные размокнут скоро, и конница не сможет пройти по ним. А на море Чёрном бури начнутся, смертельно опасные для маленьких казацких чаек. Татары будут тихо сидеть до весны в своих улусах, и покой наступит на необозримых степях причерноморских. Только-то и останется братчикам как скучать в куренях и горилку хлестать немеренно…

Юноша улыбнулся и тронул поводья. Лёгким галопом Орлик рванул вперёд, сминая копытами пожухлую траву. Иван привстал на стременах, оглядывая степь. Вчера вроде татарских лазутчиков видели со стороны порогов. Но степь была пуста. Иван стрелой помчался, куда глаза глядят. Ветер свистел в ушах казака, дождь прохладными струйками стекал по его разгорячённому лицу. Низко надвинув на глаза шапку, Иван, как птица летел по степи. Нет, хороша служба дальнего дозора! Теперь имея собственного коня, юноша, чувствовал себя настоящим сечевиком. Здорово было носиться по Великому Лугу, высматривая врагов и вдыхая полной грудью свежий пьянящий воздух!

Но это хорошо было летом. А сейчас слякоть и мерзлость одна…

Вдоволь погоняв коня, Иван заставил перейти его на шаг, и не спеша, поехал по сухим ковылям. Вот и полгода прошло, как он на Сечи. И вот первая его осень подошла… Как быстро пролетело время!

Подбоченясь, Иван поправил пищаль, висевшую за спиной, и положил ладонь на рукоять сабли. Он уже осознавал себя истинным запорожцем. И по праву занимаясь под руководством Никиты искусством «огневого боя», достиг определённых успехов. На охоте сбивал на лету уток, за сто шагов попадал в тыкву на дереве. До Никиты, лучшего стрелка на Сечи, было конечно далеко, но всё же… и в бою на саблях тоже наступил прогресс – рука стала твёрже, удары точнее и срез на камышах стал остёр, как лезвие турецкого ятагана. В учебных схватках базалай Ивана всё чаще голубой молнией плясал над головами товарищей, лупя их плашмя по плечам. Довольный Славко не раз ставил парня в пример другим молодым казакам.

Но всего этого Ивану уже было мало. Часто посещая остров пластунов и наблюдая за их тренировками, юноша поражался тому, что видел. Иногда просто не верил своим глазам. И жили лазутчики несколько не так, как собратья их на «Большой Сечи». Почти не пили, молились часто и умели слушать! Это последнее было самым таинственным и трудным из всего воинского умения пластунов-лазутчиков. Умеющий «слушать» казак мог делать то, что не снилось самым закалённым и отчаянным сечевикам! За что-то пластунов уважали и несколько побаивались…

Остановив коня, Иван ещё раз осмотрел степь. Вроде всё тихо. Эх, как хотелось тоже постичь воинскую науку лазутчиков, научиться «слушать». Но Резун, старый чёрт, всё не давал добро. Да и куренной атаман противился переходу его в бунчук пластунов.

Солнце уже склонялось к горизонту, когда юноша погнал Орлика в сторону Базавлука. Ветер под вечер утих, и дождик перестал накрапывать. Тем лучше для охотников – завтра будет для них добрый день!

Скоро Ивана достиг днепровского берега чуть ниже реки Подпольной. Здесь, на обширном лугу уже три дня находился гетман со старшиной, занимаясь охотой. Пользуясь случаем и молодые казаки из дальнего дозора не упускали случая погоняться за кабанами вместе с заядлым охотником Самойло Кошкой.

Разметая копытами комья грязи, Орлик вылетел на берег и Иван резко натянул поводья на себя. Всхрапнув, конь привстал на дыбы, перебирая передними ногами. Что-то было не так на большом, погружённом в вечерний сумрак лугу. Ни обычных громких криков подвыпивших охотников, ни света костров, озаряющих степь…

Выхватив шашку, юноша неспешным шагом поехал вперёд, весь превратившись в слухи, сверля взглядом пространство. Едва слышный стон заставил вздрогнуть Ивана. Привалившись спиной к пню, полулежал на земле хорунжий Омелько. Кровь сочилась из глубокой раны на груди казака. Хрипя, он пытался зажать её ладонью.

– Что такое пан Петро? Татары?! Где пан гетман?! – Иван скатился с коня и, вертя головой по сторонам, начал бинтовать грудь старого запорожца.

– Какие татары… турки, мать их! – хорунжий хотел выругаться, но закашлялся хлынувшей из рта кровью…

– Турки? Тут? Откуда?!

– Я ведаю откуда? Явились с берега, сторожу перерезали и старшину почти всю порубали. Кошку пораненного с двумя десятками братчиков в полон взяли, сам видел… – Омелько обессилено откинул голову на пень. – Сандалы турецкие на Днепре стояли. На них и ушли с час назад османцы с хлопцами! Вот беда…

Оставив затихшего казака, Иван прыгнул в седло. Весь луг у реки покрывали трупы убитых запорожцев. Судя по всему, сечевики не успели толком оказать сопротивление – у многих сабли так и остались в ножнах. Тлели полузагасшие угли костров, валялись кругом бутыли с сивухой, громоздились тут кабанов и сайгаков. Вот так поохотились братчики…

Потрясённый, юноша смотрел некоторое время на это царство смерти. Потом, спешившись, стал искать ещё живых казаков, надеясь оказать им помощь.

На Сечи известие о гибели почти всей казачьей старшины и захвате в плен Кошки вызвало шок. Запорожцы гурьбой собрались на майдане, крича и потрясая саблями. Самые отчаянные требовали немедленно садиться на чайки и стереть с лица земли Аслам-город. Ещё среди сечевиков ходили тёмные слухи о предательстве, о тайных османских лазутчиках на Базавлуке. Некоторые уже порывались бежать на базар и громить шинки и лавки торговцев-евреев.

– …Жиды сии Христа продали за тридцать серебряников и нас, казаков продают басурманам проклятым! – орали рассвирепевшие низовые. Кошевой атаман Покатила, как мог, успокаивал разгорячённую «голоту», обещая разобраться во всём и покарать изменников.

Что без предательства не обошлось, почти никто не сомневался – точного пути по запутанным камышовым днепровским плавням до Базавлука знали не все из запорожцев. И уж совсем мало кто ведал, где будет охотиться сам сечевой гетман со старшиной…

Бунчужный пластунов Данила Резун только сумрачно покачал головой, слушая крики сечевиков:

– Причём тут жиды, вот дурни! Крохоборы сии сухим путём к нам наезжают, по шляхам из земель посполитых. Водного пути не один из иудеев ведать не может… А ведь говаривал я Кошке – лучше сторожить кордоны Сечи на Днепру надо! А то – татары, татары… Забыли уж братчики, как пятнадцать годов тому назад турки дотла изничтожили Сечь гетмана Байды на Хортице! Поднялись втихаря на сандалах и галерах вверх по течению и обложили Кош. А из степи орда крымская подошла! Мало кто вырвался тогда из лап басурманских! И новую Сечь основали запорожцы здесь, у нашего острова, в низовьях Чертомлыка…

– Зрадника надо искать среди своих, Данила! – бросил мрачно Гайда. – Не могли турки добраться без проводника надёжного. И откель они ведали, что вся старшина во главе с гетманом на охоте будет, вне Сечи? Зрада это!

Резун только досадливо сплюнул и пожал плечами. Впрочем, страсти по неожиданному нападению турок скоро улеглись. Предателя тоже не нашли – всё ограничилось тем, что казаки разграбили несколько еврейских лавок, нещадно избив хозяев. Всё товариство низовое уже волновала другая забота: выборы новой старшины. Снова гремели «котлы» -литавры на майдане и запорожцы орали во всё горло, швыряя в воздух шапки.

Воспользовавшись суматохой, Иван вновь обратился к куренному атаману отпустить его к пластунам. Славко, которого пророчили в гетманы вместо Самойло Кошки, сначала отмахнулся от юноши, но потом с усмешкой бросил:

– Давай, ежели хочешь. Месяца через два прибежишь обратно, не ты первый. Но чтобы дела письменные в курене вёл!

Обрадованный, Иван пообещал, что обязательно останется и куренным писцом. Собрав быстро свой небогатый скарб, он сел в лодку вместе с Миколой Гонта. Тот тоже захотел стать пластуном-лазутчиком, по примеру друга. И скоро парни ступили на покрытый мягкой травой берег «Малой Сечи».