Текст книги "Пластун"

Глава 30

Взвалив на плечи двухпудовую каменюку, задыхаясь и хрипя, Иван еле бежал по лесной тропинке. Ноги дрожали и отказывались уже служить, пот градом катился по лицу парня, противно щипая кожу. Корни деревьев, торчащие из земли, словно нарочно норовили схватить его за ступни. Два раза запнувшись о них, Иван кубарем летел на землю, пребольно обдирая тело. Ругаясь, вскакивал на ноги, поднимал камень и бежал дальше.

Солнце нещадно жарило с неба, широко разинутому рту не хватало воздуха и сердце казалось, сейчас выскочит из груди. Но Иван бежал и бежал по узкой тропе огибавшей остров. Преодолев наконец последний подъём, совершенно изнурённый, он с сердцем швырнул камень к подножью здоровенного валуна, на котором восседал Резун, пыхтя трубкой.

– Добре. Освежись слегка. – Бунчужный выпустил клуб серого дыма.

Иван плюхнулся в ручей, протекавший не вдалеке, и с наслаждением смыл с обнажённого туловища пыль и пот.

– Воду не пей! – строго указал Резун и сделал ещё одну затяжку. – Хорош, выходи!

Выплюнув изо рта воду, юноша нехотя вылез из ручья.

– Что, уже? Я ж еле живой…

– Неча болтать много хлопче. Сам захотел пластуном стать. Так что вперёд, живо!

Подойдя к ненавистному камню, Иван снова взвалил его на плечи. Сделав полный вдох, стал выжимать обеими руками над головой. Один, два, три, …десять,… На двадцать шестом разе камень выскользнул из ослабевших рук и шлёпнулся на землю, едва не раздавив юноше пальцы на ногах.

– Слабо! Пятьдесят раз подымать его должен для начала. – Кряхтя, Резун слез с валуна.

Вытирая пот со лба, Иван с ненавистью пнул камень. Какие пятьдесят раз! На третьем десятке уже задыхаешь…

– Подыши пока! А я вспомню молодость. – Закатив рукава, Резун легко оторвал камень от земли.

Глубоко дыша, Иван потряхивал ноющими руками и считал. Десять, двадцать. Сорок пять… на восемьдесят втором отжиме бунчужный бросил камень в сторону:

– Стар уже стал, чёрт возьми! Будучи чуть старше тебя, выжимал его сто двадцать раз – переведя дыхание, Данила Резун устало облокотился на валун. – Давай ещё…

На большой поляне толпились десятка три молодых казаков – все голые по пояс, босиком, в одних шароварах. Хорунжий Гайда, внимательно оглядев всех, приказал заняться «набивкой» рук.

Молодые пластуны бросились к толстым брёвнам, вкопанным вертикально в землю по всему периметру поляны. Верхние концы брёвен были обломаны мешковиной и кусками старой кожи. Хорунжий хлопнул в ладоши, и казаки стали колотить по брёвнам руками и ногами, что есть мочи.

Сжав до боли челюсти, Иван остервенело лупил по «своему» столбу, представляя, что это ненавистная морда Тимки Булавы. Сначала бил кулаками – отрабатывая прямые удары в корпус, потом крюк – боковой удар в челюсть и висок противника. В довершение упражнения бил в столб локтями, коленями, пятками, внутренней и внешней сторонами стопы. Пот градом катился по лицу и груди парня, руки и ноги покрылись ссадинами, а он бил и бил бревно…

Гайда и Резун стояли в стороне, внимательно наблюдая за тренировкой пластунов. Наконец «Колдун» громко хлопнул в ладони. Казаки прекратили молотить брёвна, и отошли к центру поляны, тяжело дыша.

– Добре, хлопцы. Не стоять! Ходите, дышите, дышите! В воздухе сила, которую Господь даёт всем людям, а нам даёт более других! Токмо дабы взять её, постараться надобно…

Иван почти не видя ничего перед собой, тупо шёл по кругу за товарищем, глубоко дыша. Какая там сила! Тут в пору помирать разве…

Снова хлопок в ладоши. Казаки разбились по парам и, выждав секунду, бросились друг на друга. Сопение, зубовный скрежет и шум от падения тел на землю воцарилось на поляне. Молодые пластуны хватали друг друга за руки, туловище, пытались подцепить ногу соперника или зажать в «замок» шею. Побеждал тот, кто бросал противника на лопатки или «ловил» его на болевой приём. Хорунжий ходил вокруг борющихся, давал иногда замечания либо прекращал ставшее уже опасным для кого-то единоборство.

Противник Ивана – более тяжёлый и опытный парень уже раза два швырял его броском через бедро на землю. Тряся головой, выплёвывая песок изо рта, Иван вскакивал и снова бросался на соперника. Вытянув вперёд руки, они некоторое время топтались друг против друга, выжидая удобный момент для нападения. Противник юноши вдруг бросился вперёд, пытаясь захватить локтём его шею. Упредив соперника, Иван быстро присел и, схватив того за колени, резко рванул их на себя. Потеряв равновесие, казак с маху рухнул спиной на землю.

– Молодец, Вань! Видал – шось вже получается! – Резун одобрительно качнул головой.

Иван склонился над соперником и, протянув ему руку, помог встать:

– Ну как, Остап? Плохо упал?

– Да ничего, пройдёт… – кривясь от боли, тот потирал ушибленную поясницу.

Скоро небольшой бронзовый колокол на часовне прозвонил обед. Смертельно уставшие молодые пластуны побрели в курень, где после обязательной молитвы пообедали. Через два часа послеобеденного отдыха – вновь подъём и снова тренировка до захода солнца.

Иван иногда горько жалел, что с горяча попросил Резуна взять его к себе, на «Малую Сечь». Прошло полтора месяца и юноша чувствовал, что сил уже ему явно не хватает. Не предполагал он, что так нужно будет «пахать» у пластунов!

Нагрузка на тренировках лазутчиков была запредельной, ни в какой мере не сравнимой на воинских упражнениях полтавцев. Только теперь Иван ясно понял, почему старые пластуны так долго присматривались к нему и другим молодым казакам на «Большой Сечи». Нужны им были не просто физически сильные люди, а что во много крат важнее – сильные духом, характером. Лучших из лучших выбирали…

Вечером, измотанный тяжелейшими нагрузками, скрючившись в углу куреня на груде старых бараньих шкур, юноша часто горько плакал. Тело болело жутко, руки и ноги не слушались, и казалось, вот-вот отвалятся. Но кроме физической боли страшно угнетало Ивана то, что ничего у него толком не получалось. Сил просто не хватало! Ни тягать часами проклятый камень, ни забраться на отвесную скалу, ни переплывать бушующий на порогах Днепр.

Несколько раз, в совершенном отчаянии, он уже хотел бросить всё и вернуться к полтавцам. Как те шестеро хлопцев, которых Резун взял к себе чуть ранее…

Но вспоминая ироническую усмешку на смуглом лице Свирговского, его – «…через два месяца прибежишь обратно…», Иван скрипя зубами, поднимался на рассвете, обливался холодной водой и бежал с камнем на плечах. И несколько утешали редкие проблески первых успехов. В метании ножей в цель он вообще был одним из лучших – сказалось давнее увлечение с детства. В рукопашных схватках, благодаря природной ловкости и реакции, всё чаще одерживал юноша верх над более опытными и сильными соперниками. Но в остальном…

Всё достигалось за счёт тяжелейших, изнурительных тренировок. Умение воинское накапливалось медленно, постепенно, кирпичик к кирпичику.

– А чего ты хотел, Ваня? – пыхнул люлькой Резун, когда Иван как-то в сердцах пожаловался ему на слабые свои достижения в боевой науке пластунов. – Ничего сразу не бывает, хлопче! Нельзя стать мужем взрослым и сильным, не будучи мальцом зелёным, несмышлёным. Верно? Разумеешь теперь, чего нас, пластунов, так мало среди низовых? И чего самих казаков столь немного по сравнению с народом нашим обильным? А то, что холопская жизнь есть проста и долга. А наша, казацкая – тяжка и коротка…

Иван вздохнул, слушая мудрые слова бунчужного. Да, что и говорить! Не многие из запорожцев доживали даже до средних лет. И вообще средь братства низового считалось несколько зазорным быть старым, иметь морщины и седой оселедец. Потому пожилые запорожцы часто втихаря покидали Сечь, уходя к родственникам на Украине либо в монастыри.

А на Низ приходили новые молодые хлопцы, полные жизни и желания сражаться с басурманами…

Шло время. Осень сменилась зимой. Частые дожди, мокрый снег и пронизывающий холодный ветер царствовали над Диким полем. Степь превратилось в грязевое месиво, где до колен увязали ноги лошадей. Совершать походы стало невозможно и Сечь опустела. Первыми разъехались по родным местам «городовики». Те из «голоты», кто имел ещё что-то за душой и какой-то угол на Украине, тоже покинули Кош. К началу зимы на Базавлуке из сего семитысячного населения осталось от силы тысячи полторы человек. Самые свободолюбивые запорожцы – закоренелые холостяки, предпочитали никогда не покидать Сечь, не желая даже на миг «лицезреть сии поганские хари панив и гладкие сраки курвив».

«Малая Сечь» тоже осталась вся. Среди пластунов царил культ холостячества и уединённой жизни. Считалось, что женщина только расслабляет казака, делает его слабым, не воином. И мешает «слушать».

Традиции эти объяснялись ещё и тем, что основатель братства пластунов-лазутчиков был монахом-расстригой. За что его выгнали из монастыря, оставалось неизвестным. Но старые сечевики рассказывали, что Нестор обошёл полмира. Бывал в дальних, сказочных странах: Индии, Китае, Японии… Жил там долгие годы и постиг многие таинства. Через двадцать лет бродяжничества вернулся на Украину, но не смог прижиться на родной земле. И вновь ушёл старый монах на Низ – за днепровские пороги, на вольные дикие земли. Где и обосновался на маленьком, затерянном среди днепровских заток, острове…

– Бей прямо в грудь! Давай! – хорунжий Гайда, в одних шароварах, с тросом, покрытым рельефной мускулатурой, жёстко глянул в глаза парня.

Иван резко выбросил правую руку вперёд, целясь ему в сердце. Но деревянный кинжал пронзил воздух. По инерции юноша скользнул вперёд и, получив лёгкий толчок в спину, растянулся на глиняном полу. Толпившиеся вокруг молодые казаки разразились смехом.

– Понял? – «Колдун» ухмыльнулся.

– Нет, не понял…

– Тогда давай ещё разок. Только медленно! – Гайда снова стал в боевую стойку.

Иван вновь атаковал его ножом, на этот раз медленно, как во сне. И хорунжий так же медленно ушёл с линии атаки.

И теперь юноша понял. Всё тело пластуна скручивалось винтом – ноги в коленях, бёдра и туловище. И всё одновременно, одним быстрым натренированным движением. Остриё кинжала прошло на расстоянии от рёбер старого лазутчика. Слегка развернув корпус, хорунжий перехватил атаковавшую руку парня и толкнул его вперёд. Потеряв равновесие, Иван снова ткнулся носом в пол.

– Ныне понял?

– Понял, пан хорунжий!

– Наконец-то… Давайте в пары и работайте! – Гайда хлопнул в ладони.

Молодые пластуны мигом стали друг против друга. Снова хлопок – и до изнеможения пошла отработка приёма. Сначала медленно, по элементам, потом – в боевом темпе.

Противник Ивана – невысокий кряжистый Микола Гонта уже несколько раз пребольно царапал его рёбра деревянным ножом. Пока, наконец, Иван умудрился удачно скрутить корпус и перехватить руку соперника. Микола полетел кубарем на пол, а Гайда одобрительно поднял большой палец вверх.

Утерев ладонью пот с лица, Иван радостно улыбнулся. Это уже что-то – заслужить одобрение «колдуна»!

Хорунжий Гайда был учеником Нестора и слыл лучшим мастером по рукопашному бою среди пластунов. И на всей Сечи тоже. Гонял он молодёжь безбожно, но те, кто прошёл его школу, становились великолепными бойцами. Они не боялись никого и ничего, они спокойно выходили с голыми руками один против трёх-четырёх вооружённых противников и побеждали. И самое главное – хорунжий единственный из всех старых пластунов умел «слушать» по-настоящему, как учил этому всех своих молодых учеников. Но давалось умение это далеко не всем и ещё более тяжко, чем борьба…

Зимой тренировки пластунов шли в основном в куренях. Казаки отрабатывали приёмы рукопашного боя, учились бесшумно снимать с постов дозорных, умению быстро и точно наносить смертельные удары врагу всеми видами оружия и вообще без оружия. А «духовитая» подготовка велась под землёй, в большой пещере в скале. В пещере этой жил сам Нестор, а затем и его первые ученики, ставшие затем пластунами-лазутчиками.

Тусклый свет факелов едва разгонял мрак подземелья. Усевшись на землю в ряд, основательно изнурённые перед этим физической подготовкой, казаки внимали словам «Колдуна». А говорил он им странные вещи: о том, что кроме мира видимого – мира в котором человек рождается, живёт и умирает, есть ещё мир другой – духовный, невидимый простому глазу. Но совершенно реально существующий и переплетающийся с «физическим» миром. И что тот, кто сумеет постичь этот «тонкий», «духовный» мир, тот станет настоящим человеком и великим воином!

– Вы может, полагаете, хлопцы, что натаскавшись каменюк и отрастив мышцы буграми, стали и в самом деле сильными мужами? – Гайда иронически оглядел молодые лица перед собой. – И чего там брешет сей чертяка старый, пан хорунжий?

Все молчали, сосредоточенно глядя на своего учителя?

– И верно мыслите, ежели так! Ибо языком молоть есть дело нехитрое. Слова свои доказывать надо… – хорунжий указал на Ивана и Миколу. – А ну хлопцы, идить сюда. Щось зробимо…

Парни стали по обоим бокам «Колдуна».

– Подняли меня, живо!

Крепко обхватив хорунжего, Иван и Микола легко оторвали его от земли. Казак был довольно тяжёл, но вполне по силам двоим крепким парням.

– Все-все, хорош! На место поставьте! Ну, каков мой вес? Подходящий для мужика, верно? – Гайда задержал свои тёмные глаза на юноше…

Иван неопределённо пожал плечами. Ну, вес пан хорунжий мает не шибко и великий. На «Большой Сечи» есть казачки втрое его тяжелее…

– Это вы моё тело человечье подняли. А сейчас я «послушаю» и возьму силу духовную! И ноги мои станут корнями деревьев великих! – Гайда прикрыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул. Лицо его чуть побледнело, и какая-то дрожь пробежала по телу.

Молодые казаки с опаской глядели на учителя, ожидая, что будет дальше.

– А теперь ещё разок подымите меня… – тихим, каким-то не своим голосом произнёс хорунжий.

Микола и Иван схватили его и поднатужились, что есть сил. Но не тут-то было! Тело хорунжего Гайды словно приросло к земле. Пыхтя и кряхтя, парни крутили окаменевшее тело из стороны в сторону, но всё без толку. «Колдун» твёрдо оставался стоять на полу пещеры! Ещё несколько казаков не выдержав, бросились на помощь друзьям. Но «Колдун» оставался непоколебимым. И вдруг неподъёмный вес хорунжего исчез. Чуть не взлетев под самый потолок, он легко приземлился на ноги возле рас……

– Ну, видали теперь, что дух с человеком делает? Уразумели? Ну то-то! И сие токмо толика малая сей силы небесной…

Потрясённый, Иван быстро перекрестился. Ну хоть не верь своим глазам! Да и рукам… Нет, когда старые сечевики говаривали втихаря, что Нестор с чертом знался, то может и есть в сем что-то! И от «Колдуна» вон тоже вроде серой попахивает…

Тем не менее, он ещё более загорелся постичь тайную науку пластунов, познать «духовный» мир. А что насчёт нечистой силы – то на шее всегда крест нательный! И молитва! К тому же те же старые запорожцы говорили, что от казака низового, настоящего, и сам Сатана дёру даёт! И не боятся сечевики никого и ничего в мире сём!

С наступлением зимы Иван смог заняться по-настоящему книжным учением. Генеральному писарю Хоме Лысому некуда было приткнуться на Украине и зимовал он всегда на Сечи, заливая себя сивухой. Но в этот раз, с разрешения бунчужного, Хома переселился к пластунам. Иван, волоча на спине здоровенный тюк с книгами писаря, вошёл с ним в курень.

Казаки встретили обоих дружным хором приветствий и шуточек:

– О-о, здоров будь Хома Патлатый! Чай лазутчиком стать захотел?

– Да с него пластун мировой будет! Закидает усе турецкое войско своими книжками!

– Ванька! Спина не обломилась под спудом мудрёным? Гляди, вже сам лысеть начал, хо-хо-хо!

– Ладно вам раздолбаи! Ротяки свои дурные позатыкайте, бестолочи! – буркнул вместо приветствия писарь.

Впрочем, запорожцы, презиравшие, как правило всех, кто не носил оружия, Хому уважали за грамотность – что казалось им, выходцам из сельской глубинки, весьма мудрёной, «панской» наукой. И за то, что он, когда бывал трезв, читал им вслух разные занимательные истории из своей обширной библиотеки.

В тихие зимние вечера, рассевшись полукругом вокруг сгорбившегося над книгой писаря, казаки раскрыв рты, слушали рассказы про войны греков с персами, походы Александра Македонского, про непобедимые римские легионы.

И пластуны, считавшие себя – и заслуженно, «элитой» войска низового, несколько свысока относившиеся даже к собратьям-сечевикам, приняли Хому радушно. Это сильно притягивало юношу к учению книжному. Слишком мало он знал премудрости разной по сравнению с Хомой. Не дело это, не дело…

Два года безвылазно провёл Иван на «Малой Сечи». Усиленно занимался искусством воинским и не менее усердно – учением книжным. А «Большая Сечь» жила своей жизнью. С наступлением весны Базавлук вновь оживал, наполняясь гомоном и толпами запорожцев.

Казаки уходили в походы – конница в набеги на татарские уделы в Крыму, пешие сечевики на чайках к берегам Турции. Приходили известия с внешнего мира. Началась очередная война Османской империи с западными странами. И где-то в далёком море венецианцы и испанцы наголову разгромили турецкий флот. Хан Менгли-Гирей со сто двадцатью тысячами крымчаков пошёл на Москву, где его орда была полностью уничтожена вдвое меньшими по численности войском царя Ивана Грозного.

Но Ивану бунчужный Данила Резун разрешил ходить с пластунами в набеги:

– Не готов ты ещё, хлопче, для дел серьёзных! Учись! Придёт ещё твоё время, не поспешай…

На Сечь казаки возвращались с добычей знатной, гуляли вволю и снова уходили в набеги на вражьи земли. Многие не возвращались обратно. Или привозили их, искалеченных, назад товарищи – без рук, ног, глаз… Обычная казачья жизнь!

Куренной атаман полтавцев Ярослав Свирговский был избран гетманом и совершил несколько удачных походов в Крым и Валахию. По всей Украине славные деяния его воспевали слепцы-кобзари. Отличился в сражениях и князь Богдан Ружинский, прозванный запорожцами Богданко.

А Иван всё учился и учился. За два года он сильно изменился. Из прежнего стройного, несколько нежного сложения юноши, превратился он в крепкого, сильного парня. Железные бугры мышц выпирали из-под рукавов его рубашки. Здоровые кулаки с жёсткими, «набитыми» мозолями на суставах, могли прошибить дубовую доску. Базалай молнией сверкал теперь в руках казака и слыл он стоящим бойцом среди молодых пластунов. А по умению «слушать» стал одним из лучших учеников «Колдуна». И достиг больших успехов в книжных науках. Благодаря практически полностью бросившему пить Хоме и своей упёртости, Иван неплохо усвоил латынь. Про польский и говорить было нечего – родственный славянский язык дался вовсе легко. На «Большой Сечи» юноша бывал редко, только когда нужно было помочь полтавцам либо Хоме в письменных делах. Или купить что-то из одежды в лавках на базаре.

Так и наступила третья весна пребывания Ивана на Сечи.

Глава 31

– …сто двадцать три, сто двадцать четыре…, сто пятьдесят! – пластун с облегчением бросил камень на землю. Тяжело дыша, походил некоторое время по поляне, потряхивая руками. Успокоив дыхание, подошёл к камню и небрежно пнул его. Потом присел и нежно погладил тёплый бок валуна.

Сколько казачьих рук тебя таскали… и сколько ещё будут таскать, потом обливаясь! Подняв голову, Иван с наслаждением подставил лицо тёплым лучам солнца.

Стоял май. Всё вокруг цвело и бушевало молодой зеленью. Стаи птиц пели в кронах деревьев свой торжественный гимн нарождающейся жизни.

Заниматься сегодня нужды не было. Воскресенье. Но идти на «Большую Сечь» и гулять в шинках Иван не хотел. Тем более, что народа там находилось ещё немного – казаки только сходились на Кош. Хома был загружен работой с бумагами в паланке. Остров пластунов наполовину опустел. Резун, Смага и сотня старых казаков вместе с тысячей других сечевиков из разных куреней отправились в первый весенний набег на турецкие земли, на Очаков. По сведениям лазутчиков гарнизон там был слабым, а добра разного в амбарах купцов басурманских скопилось много.

Гетман Свирговский не хотел давать добро на этот поход – запорожцы только собирались. Половина куренных атаманов, бунчужный и хорунжих ещё не вернулись с Украины, а городовиков не было вообще. Но поиздержавшаяся за зиму «голота» устроила шум, требуя «добыть зипуна». Пластуны, тоже засидевшиеся на своём острове, поддержали низовых. Резун и бунчужный Василий Довгань возглавили казаков. Ивана бунчужный снова не взял, чем основательно разобидел.

Уже сутки, как казаки ждали их возвращения. Юноша скучал на острове, ставшем таким родным за это время. Читать тоже не хотелось – весна, душа поёт, какое тут чтение! И безумно хотелось женщину. За два с половиной года пребывания на Сечи он не видел ни одной представительницы прекрасного пола. И не удивительно. Нельзя было им появляться здесь ни под каким предлогом – сразу смерть! Так гласили законы низового братства…

Пленительные женские образы всё чаще вставали перед глазами парня. Прекрасные глаза Кристины… пышные груди смуглянки-соседки Насти. И совершенно измучила страстная Гульнара-ханум!

Иван не мог спать по ночам – весь в поту, злющий, он часами ворочался в постели, выбегал из куреня и бросался в холодные днепровские воды. Становилось легче, но ненадолго…

Вот и в это воскресенье, пытаясь отогнать «греховные наваждения», молодой пластун призвал на помощь ненавистный ранее камень. Пробежал с ним два раза вокруг острова, поприседал и повыжимал его знатно. И действительно стало легче. Как говорил «Колдун», тело человека есть плоть ненасыщенная, дурная и похотливая. И держать в узде его обязан дух, данный людям с неба. А ежели тело не слушается, бунтует, то надо наказывать его сурово – загружать упражнениями и постом строгим…

Иван потрогал небольшие чёрные усы, пробивавшиеся у него над верхней губой и улыбнулся. Как он мучился тут поначалу, как было тяжело! А ныне – ну что такого бежать с сей каменюкой, приседать, отжимать? Безделка!

Ещё раз уважительно погладив камень, он взглянул на «Чёртов палец» – высокий утёс, находившийся на южной окраине острова. На нём казаки учились лазать по скалам. Тот, кто мог подняться по гладким, отвесным склонам «Чёртового пальца», тому взобраться на высокие стены и башни вражеских крепостей было проще пареной репы. И Иван это мастерство усвоил блестяще – опять-таки помогли природные ловкость и цепкость пальцев. Ну и тренировки до седьмого пота, разумеется.

«Чёртов палец» имел своеобразную трёхгранную форму – как персидский меч-кончар. Две грани – северная и восточная, были ещё более-менее проходимы. На них молодые пластуны осваивали азы науки скалолазонья. А вот южная грань… Имеющая небольшой отрицательный угол, практически совершенно гладкая, она давалась лишь самым умелым скалолазам. Таких и среди самих пластунов имелось не больше десяти человек. Иван с самого начала поставил себе за цель «взять» южную грань. Но смог сделать это только через полтора года тренировок.

Несколько враждебно оглядев мрачный «Чёртов палец», он сплюнул и снял с себя всё лишнее – оружие, рубашку, сапоги. Подняв голову к небу и закрыв глаза, сделал несколько глубоких вдохов, накачивая в себя «силу». Как всегда после таких дыхательных упражнений в голове слегка зашумело, как после кухоля доброго вина. Привязав на пояс мешочек с мелом, юноша обсыпал им ладони, пальцы рук и ног. Перекрестился и «пошёл» на южную грань. Цепляясь за мелкие трещины и бугорки в скале, он карабкался и карабкался вверх, к торчащей в небо вершине утёса.

«Чёртов палец» пользовался дурной славой среди пластунов. Ночью даже старые казаки боялись идти к нему – по слухам, в утёсе живёт древний демон, злой дух любящий человеческую кровь. И действительно… Каждый год двое-трое молодых лазутчиков разбивались насмерть, срываясь с «Чёртового пальца». Один только хорунжий Гайда, как и полагается «Колдуну», ходил сюда ночью. Не раз видели его сидевшим на самой вершине утёса, освещённого полной луной…

Иван лез вверх, стараясь гнать от себя подобные мысли – и вообще все мысли. Дух должен править телом сейчас, а не разум! Так учил «Колдун» молодых пластунов. Примерно на середине скалы, повиснув на одной руке, Иван поразминал уставшие пальцы и снова обмакнул их в мел. Перехватившись, дал отдых другой руке и снова полез вверх. Уже задыхаясь, мокрый от пота, он с трудом забрался на маленькую площадку-выемку у самой верхушки утёса. Несколько отдышавшись, сел на мотки верёвок лежащих в выемке. Отлично! Он ещё раз «взял» «Чёртов палец»! и плевать хотел на обитающего в нём демона. Нисколечко его он не боится!

Подражая хорунжему, Иван скрестил ноги и положил руки на колени.

Вид с вершины утёса открывался великолепно! Всё обширное русло Днепра и степи по обоим его берегам, камышовые плавни, заводи. Вдали, на востоке, чёрными клыками тыкались в небо страшные днепровские пороги и пенные облака ревущих водопадов туманным облаком окутывали их. Базавлук лежал как на ладони, яркими зелёными пятнами выделялись берёзовые рощи, покрывавшие его. Неправильный многоугольник «Большой Сечи» занимал западную, возвышенную часть острова. Невысокие, но очень прочные дубовые стены охватывали по периметру весь Кош. Выхода было только два – один вёл к реке, другой выходил на сечевой базар. Тридцать восемь куреней – длинных и низких, похожих на бараки зданий располагались вокруг центральной площади Сечи – майдана.

Иван отыскал взглядом свой первый курень – полтавский, и глубоко вздохнул.

Дальше за стенами находился базар – «шамбаш». Десятки шинков и лавок в живописном беспорядке усеивали его. Чёрными точками – муравьями ползали по острову сечевики и многотысячный гул голосов достигал даже вершины «Чёртового пальца».

На юго-западе синяя лента Днепра простиралась до горизонта, теряясь где-то в лиманах. Сонм больших и малых островов усеивал всю речную гладь, и сверху с трудом можно было разглядеть узкие протоки между ними, густо заросшие камышом. Незнающий человек мог там заблудиться навек. И не зря устье Днепра служило надёжным укрытием для казаков, ни один враг не мог достать их здесь.

С удовольствием поозирав окрестности, Иван закрыл глаза. На этот раз он хотел «послушать». Умение «слушать» – то есть раскрепощать подсознание, сливаться с природой в одно целое, не всем в равной мере давалась пластунам. У кого-то это получалось лучше, у кого-то – хуже, у некоторых вообще не получалось. Лучшим по признанию «духовитости» среди молодых пластунов был джура Фёдор Кухарь. А за ним шёл Иван…

– …всё «дух» решает, хлопцы! Научитесь говорить с ним и слышать его, тогда он вам поможет. Без его советов самый лучший лазутчик мало чего стоит! – сумрачные глаза «Колдуна» возникли перед взором юноши.

Иван улыбнулся. Про хорунжего Гайду говорили разное. Говорили, что он из рода чародеев-знахарей, что наука сия передавалась в семье его от отца к сыну иного веков подряд – ещё до того, как земли русские приняли христианство. И он явился лучшим учеником старого Нестора. И «хранителем» духа и знаний воинского искусства пластунов!

И потому, по завету Нестора, он не должен был никогда покидать остров – только обучать молодёжь и оборонять его от врагов. Своего рода тюрьмой была «Малая Сечь» для «хранителя».

Старые сечевики втихаря говаривали, что мог хорунжий в полную луну оборачиваться волком и коршуном. Иван не особенно верил в такие росказни. Но то, как дикого жеребца Гайда утихомирил одним взглядом, видел сам. Могучий гнедой, которого казаки выловили с трудом в степи, никак не давался. Лучшие наездники пытались усмирить его – и всех гнедой просто сбрасывал со спины, как кули с мукой. Обозлённые запорожцы хотели зарезать его на мясо, когда стоявший в стороне хорунжий пластунов вышел вперёд. Спокойно приблизился к нервно бьющему передними копытами коню и положив ему ладонь на морду. Некоторое время они смотрели друг на друга – животное и человек… Потом Гайда бросил: «Можете взять его!» – и ушёл. Гнедой без проблем позволил объездить себя. За хорунжим после этого ещё более усилилась слава «Колдуна», а Иван укрепился в стремлении научиться «слушать».

Недовольно поморщившись, юноша постарался прогнать из головы все мысли. Что-то они сегодня уж больно донимают… Нервно дыша, он сконцентрировался на золотом шаре, что представил в своём воображении. Ничего нет – ни земли, ни людей, ни солнца, ни желаний – только шар. Слушай, слушай…

Остро кольнуло в сердце. Очнувшись, Иван настороженно огляделся. Ничего, всё везде по-прежнему: солнечный свет, река, ветер, птицы летают, он сам на «Чёртовом пальце». И всё-таки что-то было! Вновь закрыв глаза, юноша стал медитировать. И снова ёкнуло сердце. Где?! Иван крутился на скале, пытаясь понять, что говорит ему «дух». Где-то что-то не так, ну что?

Обведя глазами горизонт по кругу, пластун задержал взгляд на юго-западе. Иван не знал, почему именно в этом направлении – просто глаза сами уставились туда. Сощурившись, он ещё раз осмотрелся по сторонам и вновь остановил взгляд на Днепре. Точно! Где-то там!

Вскочив на ноги, вперил глаза в голубую даль. И скоро увидел маленькие чёрные точки на серебряной глади реки. Лодки! Чайки, чайки идут!

Обхватив одной рукой скалу, Иван другую приложил к глазам. Мельтеша вёслами, запорожские лодки шли на Сечь. Возвращаются низовые! Вобщем – ничего необычного. Но что-то не так…

Выждав некоторое время, юноша стал считать чайки. Одна, две, три… Три!

Иван протёр глаза и снова уставился на Днепр. Может отстали другие? Не видно их ещё за островами, камышовыми плавнями.

Но скоро сверкание лопастей вёсел приблизилось и стало ясной, что лодок только три. Уходили в поход с Базавлука двадцать две чайки с казаками. Из них две – пластунов…

Иван ещё некоторое время вглядывался в плывущие вдалеке чайки. Потом склонился к верёвкам. Один край крепких пеньковых канатов был надёжно закреплён на вбитых в скалу стальных штырях. Схватив молоток, Иван сбросил его с утёса.

Некогда было спускаться на руках, спешить надо! Быстро перебирая верёвку руками, отталкиваясь ногами от гранитных выступов восточного склона, пластун заскользил вниз.