Текст книги "Пластун"

Глава 71

Миновав Шамбаш – сечевой базар и отклонив предложения старых товарищей выпить за встречу, пластун сразу же направился на майдан, к атаманской паланке в сенях его встретил джура Володька Борзых, заявив, что пан гетман занят весьма и никого не принимает.

– Меня приймет… иди и скажи, что джура пластунский Иван только что из Москвы прибыл, с делом важным.

– Подумаешь, из Москвы! – презрительно бросил Володька, любовно оглядывая свой первый суконный кунтуш. – Подождёшь, брат. Гетман новый суров нравом весьма – не зря из князей Гедеминовичей! Раз сказал что нельзя – значит нельзя!

– Иди и скажи, что с делом я весьма срочным и тайным! Не то пинка в зад получишь зараз! – вызверился на него Иван, схватившись за саблю.

Атаманский джура покраснел от негодования, на сказать ничего не решился и молча, не глядя на пластуна, кивнул.

Богдан Ружинский сидел за большим столом заваленном бумагами, что-то внимательно изучая. Гетман был только в шароварах и белой рубашке, расстёгнутой на груди. Остальная одежда его и сабля висели на стене. Вообще вся атаманская горница была завешана разнообразным оружием турецкими, татарскими и польскими саблями, русскими бердышами, доспехами. Имелось даже несколько длинных немецких шпаг-рапир и испанских мушкетов.

– Здорово будь, джура. Чего разорался на слугу моего в коридоре? Он токмо обязанности свои исполняет! И исполняет добре! А вот пластуну не гоже поносить собрата-казака, ведая заранее, что тот менее обучен искусству ратному! – подняв олову, Ружинский тяжело глянул на юношу.

Иван смешался и, опустив глаза, неловко переминался на месте. И дёрнул чёрт связаться с сим задолизом Володькой…

– Ладно! Чего у тебя там, джура? Говори скорее, некогда мне… – гетман вновь углубился в разглядывание карты крымского полуострова на столе.

Оглянувшись и убедившись, что дверь в горницу надёжно закрыта, Иван вытащил кинжал и стал распарывать подкладку своего кунтуша. Извлёк аккуратно небольшой конверт из плотной мелованной бумаги и с поклоном передал его атаману.

– Чего это, джура? – Ружинский отошёл к окну, внимательно вглядываясь в большую красную печать на конверте. В ярких лучах полуденного солнца, бьющего через стекло, блеснул двуглавый орёл на красном сургуче…

– Письмо сие царь московский Иван Васильевич велел лично вручить гетману нашему! Адресовано оно Слав… пану Свирговскому, пан гетман… – Иван запнулся.

Ружинский поражённо уставился на юношу. Потом разорвал конверт и извлёк тонкий пергаментный листок. Сосредоточенно хмуря брови, внимательно прочитал его. Затем поднял глаза на пластуна:

– И что, послание это тебе сам царь дал? Ты видел его?

– Видел и имел беседу с ним, пан гетман. Потом с дьяками приказа Тайного московского дело мал…

– Так… – Ружинский погладил ладонью бритую крупную голову. – Так значит! С самим царём московским беседу ты имел, джура… с самим царём Грозным! – Явно сильно волнуясь, гетман прошёлся по горнице. – Далеко пойдёшь, джура, ежели с таких годов младых с царями справу маешь… Как тебя зовут? Иван? Давай сидай! – Гетман указал на лавку возле стола.

– Там дары царские ещё привёз я, пан атаман. Зараз принесу! – Иван сделал шаг в сторону двери.

– Садись, тебе говорят, джура! Отдохни с дороги. Володька! – зычный голос Ружинского прогремел в горнице.

Дверь мигом распахнулась, и в комнату влетел запыхавшийся джура Володька Борзых.

– Там джура Иван щось привёз мне, принеси, будь ласка – гетман небрежно махнул рукой.

Метнув взгляд на усевшегося на лавке пластуна, Володька исчез, и вскоре появился с двумя увесистыми мешками в руках.

– Ты ступай, брат. А ты, Иван, яви на свет, что царь московский войску низовому передал!

Володька при последних словах атамана аж споткнулся у выхода. Ошарашено оглядываясь, он скрылся за дверью. Иван занялся мешками. Один тюк заполняли шкурки серебристо-чёрных соболей. Из другого пластун извлёк тяжёлую, нарядно украшенную кольчугу и увесистый кожаный мешочек.

– Бронь сия есть дар государя московского гетману войска Низового! А тут десять тысяч золотом. Дарит их царь всем казакам запорожским! – Иван взял горсть монет и небрежно подбросил их вверх.

Жёлтым искрящимся дождём деньги посыпались обратно в мешочек. Ружинский пристально смотрел на золото, на груду пушистого соболиного меха. Потом перевёл взгляд на юношу:

– Как разумею, джура Иван, дары сии плата есть царя за позволение тебе исполнить поручение его тайное? Дорого ж ценит тебя государь московский! – Он покачал головой, не сводя глаз с пластуна. – И ты все богатства эти сам, один вёз из Москвы?

– С обозом московским шёл большую часть пути, пан гетман. Токмо два дня назад отправился напрямик через степь, ибо невмоготу стало тащиться! А обоз с порохом и ружьями через неделю на Сечь придёт.

– Какой обоз? Какой порох?» – Ружинский изумлённо поднял брови вверх.

– Да большой обоз царь на Кош отправил с порохом, пищалями, свинцом для пуль. Дьяки его говорили, что казаки наши давно просили подмоги у царя московского. – Спокойно разъяснил Иван.

Гетман вздохнул, продолжая глядеть на молодого пластуна. Потом присел на лавку, опустив голову. Иван, которому не удобно было сидеть в присутствии атамана, и неловко топтался на месте, не зная, что делать.

В дверь постучали, и в горницу просунулся Володька:

– Атаманы пришли, пан гетьман!

Ружинский махнул рукой и джура исчез. Затем взглянул на юношу:

– Вот оно как, джура! Даже обоз давноожидаемый, коий ещё Славко просил у царя, идёт на Сечь! И всё из-за тебя… Значит нужен ты весьма государю московскому! Да… – гетман помолчал. – А ты сам, Иван, желаешь браться за дело сие? Разумеешь, что наверняка дело царево есть опасное весьма?

– Да разумею, пан гетман. Но возьмусь за него с охотой великой! Ибо ещё никому из наших пластунов-лазутчиков не приходилось исполнять такое! – с некоторой гордостью ответил Иван.

– Ну чегож… ежели так, то не маю ничего против, джура. И даю тебе свой позволение на дело царево. Полагаю, что исполнить всё по чести, к пущей славе войска Низового! – Ружинский приблизился и крепко обнял парня. – Господь да прибудет с тобой, казак! Удачи тебе! Да! – Гетман поднял указательный палец вверх. – Но для начала поговори с Резуном. Может попутно и кой-чего для товариства в Стамбуле сделаешь!

Иван с поклоном поблагодарил гетмана за добрые слова и пообещал не уронить чести войска запорожского в краях дальних. Снова в дверь пролез неугомонный Володька, сообщив, что собравшиеся на совет куренные атаманы выражают уже нетерпение. Ружинский сделал приглашающий жест, и дружная толпа казаков ввалилась в гетманскую горницу.

Увидав разложенные на столе сокровища, атаманы поражённо таращили глаза и с любопытством поглядывали на гетмана и молодого пластуна. Ружинский, погладив свои длинные холенные усы с лукавой усмешкой сообщил им, что джура пластунский только что из Москвы прибыл, где встречался с царём и привёз дары от него войску низовому. Всеобщее удивление, охватившее в первое мгновение атаманов, сразу сменилось восхищением. Окружив парня, они наперебой хлопали его по плечам и расспрашивали о встрече с царём. Стоявший чуть в стороне бунчужный Данила Резун поглядывал на царские дары, на юношу и чуть покачивал головой.

– Слухай, Ванька! Ты чего, сам вёз усе это богатство из самой Московии?! И царь доверил тебе столько добра?! – здоровенный полный куренной волынцев Петро Могила схватил пластуна за руку.

– Выходит доверил, пан атаман. Но шёл я с обозом московским, добро охраняемом…

– Слыш, джура! А правда бают, что царь Иван ликом весьма страшен и на чёрта схож? И из-под шапки его царской рога диавольские выглядывают? – подступил с другой стороны недавно избранный куренным миргородцев Остап Кулага.

– Брехня то все, панове! Человек обычный он. Высок ростом, худ весьма… глаз мает острый, насквозь пронизывающий. – Иван устало вздохнул, поглаживая ноющий от пожатия крепкой лапищи Могилы локоть.

Наконец старые казаки несколько пришли в себя. Юноша ловил их взгляды, в которых одновременно сквозило любопытство, уважение и зависть. Понять атаманов было можно, никто из них за всю свою жизнь и не помышлял настоящего царя увидеть. А тут молодой казак, у которого ещё молоко на губах не обсохло, удостоился чести беседовать с самим царём московским! И дары знатные от него привёз…

Ивану стало неловко от повышенного внимания к нему куренных атаманов. Постаравшись побыстрее распрощаться с гетманом и поклонившись старым казакам, он вышел из паланки. Вскоре за ним на крыльце появились Охрим Москаль и Резун. Охрим крепко обнял юношу и поинтересовался, как там Москва поживает. Иван открыл, было, рот, но тут же в сердцах стукнул себя по голове:

– Чуть не забыл, пан атаман! Думный дьяк Висковатый велел передать тебе, что царь прощает твои давнешние прегрешения и просит вернуться к нему на службу. И Иван Демьянович добавил, что получишь ты… хм… двадцать ударов кнутом на лобном месте. Вот так!

Охрим ошарашено уставился на Ивана. Потом с силой хлопнул парня по плечу:

– Во! Верно глаголишь сие? Слухай, а ты не выдумал всё это, брат? Встречу с царём и начальным человеком приказа Тайного? Ты же у нас книжник известный, грамотей!

– А золото тоже выдумал? С соболями вместе! И с обозом московским с порохом, что скоро на Сечь прибудет! – обиженно бросил Иван и возмущённо отвернулся в сторону.

– Ну ладно, ладно Ванька! Это я так, для смеха… Значит говоришь, прощает меня государь? На службу зовёт? Да… – Охрим задумчиво погладил бороду, глядя себе под ноги. – Ежели так, то тогда и поместье и деревеньки, отнятые за грехи мои давние. Хм… Значится в крайней нужде царю сведущие в деле воинском…

– Токмо не забывай, Охрим, что сначала кнутом он тебя попотчивает перед всем народом! – вмешался в разговор молчавший до этого Резун. – А может и на дыбу ещё загремишь! Не советовал бы я доверять тебе обещаниям царским!

– Ну это ты зря, Данило! Кнутом стегать за прегрешения старые – сие и есть милость по старому звычаю нашему. А вот ежели государь наобещал бы мне гор золотых и милости своей великой – тогда да! В Москву не ногой! – Охрим широко улыбнулся. – А чего для меня, старого вояки, два-десять кнутов? Тьфу, да и только! Зато имение своё получу с землицей и холопами! Будет чего оставить детям в наследие. А тут я что? Сегодня бунчужный, а завтра «голота» за другого шапки кинет и кто я? Сызнова казак простой… Ну ладно, покумекать надо малость, братчики! Спасибо тебе Иван, спасибо за добрую весть! – Охрим крепко обнял юношу, пожал руку Резуну и вновь вернулся в гетманскую паланку.

Проводил его взглядом, бунчужный пластунов тронул Ивана за локоть, и они не спеша, пошли к коновязи. Резун молчал, потом тихо спросил:

– Случаем, царь московский не доверил тебе исполнить какое-то дело тайное?

– Точно так, пан бунчужный! Срочно мне надо ехать в Стамбул. Нужно непременно вызволить одного важного лазутчика царева, турками брошенного в Семибашенный замок. Письмо вот передал через меня государь московский гетману, дабы отпустил меня с Сечи. Ну и дары потом дал…

Резун покачал головой, сумрачно глядя на пластуна:

– А что, у царя московского своих людей не нашлось для дела сего? Казак сечевой, случайно подвернувшийся, нужен стал? Непонятно сие как-то…

– Схож я уж больно видом на одного турка младого, сына важного бея турецкого. – Украдкой оглядевшись, Иван приблизил губы к самому уху бунчужного, перейдя почти на шёпот. – И язык их знаю и звычаи. Они про меня, оказывается, всё знали! И про Кафу, и про зрадника того обозного… Потому и предложил мне государь дело сие. И вот, перстень подарил! При мне прямо со своего пальца снял!

Резун, тоже быстро оглядевшись, повертел царский перстень и вернул его обратно юноше:

– Сховай и никому не показывай более! И не проговорись, что сам царь его тебе даровал. Понял?

Иван кивнул, вновь спрятав перстень себе за пазуху.

– Что гетман наш новый, Ружинский, дал тебе позволение? – после некоторого молчания осведомился Резун, глядя на обширную ленту Днепра перед собой.

– Позволил, пан бунчужный.

– Ясно, что не мог он отказать царю в просьбе сей! – Резун чуть усмехнулся. – И я бы на его месте тоже позволил бы! Нам сейчас никак нельзя с московитами ссориться. Только они худо-бедно помогают войску Низовому припасами воинскими, оружием. Да… – Бунчужный обернулся к парню:

– Ты хоть разумеешь, Иван, что полезешь к самому дьяволу в пасть? Семибашенный замок! Мощнейшая фортеция и тюрьма в самом сердце Стамбула! С одной из её башен был сброшен османами на колья гетман Байда-Виневецкий, основатель Сечи! Ещё ни одному казацкому лазутчику не приходилось соваться туда…

Данила Резун и Иван молчали некоторое время, не мигая, глядя друг на друга. Орлик насторожа уши, пристально глядел на них, отгоняя хвостом назойливых мух. Машка фыркала рядом, усиленно наминая сено в кормушке.

– Больно мягко стелет царь московский, дабы не пришлось жёстко спать! – Резун отвернулся, вновь глядя на реку. – Перстень подарил, дары знатные дал, обоз вот отправил… означает сие, что человек тот в Стамбуле весьма важен для него. И означает сие также, что дело есть весьма опасное, гибельное! И идёт на него молодой, неопытный лазутчик. Эх! – Резун вновь обернулся к юноше. – Ежели исполнишь сие дело царево, то не будет равного тебе средь пластунов! Значит на судьбе у тебя написано завсегда лезть в логово самого черта поганого! Но твой ангел-хранитель бережёт тебя крепко. Исполнишь, исполнишь ты дело сие, брат!

Долго стояли рядом у коновязи Иван и бунчужный Данила Резун. Затем, тихо разговаривая направились не спеша к острову пластунов.

Глава 72

Низко пригнувшись к холке хрипящего коня, Иван отчаянно мчался по степи, поминутно оглядываясь. Полы его длинного турецкого халата широко развивались от бившего навстречу ветра. Большая чалма, украшенная сверкающим камнем и пышным пучком павлиньих перьев, едва держалась на голове юноши. Стрела с красным оперением торчала из чалмы, пробив её насквозь. Ещё одна стрела торчала из луки седла. Размахивая широкой турецкой саблей, Иван гнал вороного коня к едва виднеющейся вдали татарской заставе. Рассыпались полукругом, со свистом и криками гнались за ним десятка два запорожцев. Стрелы преследователей со свистом мелькали справа и слева пластуна, рассекая воздух рядом с его головой.

Ещё с четверть часа бешеной гонки и тёмные силуэты татарских конников появились впереди. Иван закричал что есть сил по-турецки и татарски, моля о помощи. Преследовавшие его казаки придержали поводья и, ругаясь на чём свет стоит, стали разворачивать коней обратно. С гиканьем и визгом катилась навстречу чёрная стена татарской конницы. Потрясая копьями, мимо пластуна пролетели смуглые всадники в лисьих малахаях и кожаных чекменях. Запорожцы, усиленно погоняя лошадей, быстро уходили от них в глубину степи…

Остановив замученного, плюющегося пеной вороного, Иван спрыгнул на землю и, не обращая внимания на окруживших его татар, бухнулся на колени. Приложив ладони к лицу, он громко и чётко стал читать благодарственную молитву Аллаху, поминутно отбивая поклоны. Услышав святые для каждого мусульманина слова, крымчаки одновременно провели ладонями по лицам и молча глядели на молящегося пластуна. Некоторое время только бормотание молодого «турка» и ржанье коней нарушало наступившее спокойствие в степи.

Затем Иван не спеша, поднялся на ноги, поправил чалму со стрелой в ней и, выделив главного среди крымчаков, обратился к нему:

– Слава Аллаху, уважаемый ага! Позволь приветствовать тебя, о славный воин великого хана земли сей! Сам Всевышний послал тебя с нукерами на моё спасение. Едва ушёл я от тех псов проклятых, казаков! Побили они всех людей моих, один я спасся, слава Аллаху!

– Слава Аллаху! – подтвердил коренастый пожилой мурза в нарядной, отливающей синим блеском персидской кольчуге. – Вижу ты есть подданный Великого султана, да хранит его небо тысячу веков! Не скажешь как имя твоё, о уважаемый?

– Я Рашид-бей, сын уважаемого Муслим-бея, правителя южной Анатолии! – с достоинством представился Иван, гордо поведя плечами.

Мурза, оценивающе окинув взглядом дорогую одежду «бея» и стоявшего огромный денег чистокровного арабского скакуна, гарцующего позади юноши, приложил правую ладонь к сердцу и слегка поклонился. Окружающие нукеры тоже склонили головы в железных шлемах, глядя на Ивана с уважением.

– Отец послал меня на Кавказ к единоверцам-лезгинам, дабы опыта воинского у них набраться да свет повидать. После пребывания там отправился я сюда, в Крым. Отсель должен ехать в Стамбул, под светлые очи самого падишаха, да будет благословен он во веки веков! – Иван передохнул, утерев пот со лба. – Но по пути налетели проклятые гяуры и всех людей моих перебили! Только меня, недостойного раба своего, охранил Аллах… – Пластун развёл руки в стороны и тяжело вздохнул.

– Аллах милостив к тебе, уважаемый бей! Дланью своей незримой отвёл он стрелы неверных от твоего благородного тела! – мурза указал на пробитую казацкой стрелой чалму юноши, удивлённо покачав головой.

Иван кивнул и сняв чалму, ловко вырвал из неё стрелу. С презрением переломив её пополам, швырнул обломки на землю. Лёгкая усмешка тронула губы парня. Он сам старательно воткнул стрелу себе в чалму, также как и в седло коня. Иван предлагал даже подранить себя слегка – для пущей убедительности. Но Резун, подумав, запретил это. Рана, пусть даже и пустяковая, обязательно потребует вмешательства местного лекаря-табиба. А встречаться с лишними людьми в Крыму молодому лазутчику совсем не желательно….

Мурза вежливо предложил юноше свежего кумыса из своей фляги. Тот принял предложение и с наслаждением напился кисловато-тёрпкого напитка, приготовленного из конского молока. С благодарностью вернув флягу татарину, Иван вскочил на коня. Прекрасного аравиского жеребца приказал дать ему сам гетман на Сечи но нужно было пожертвовать им ради дела тайного. А верный Орлик остался в конюшне на Базавлуке. Друзья твёрдо обещали Ивану тщательно следить за ним.

Вернулись воины, ушедшие в погоню за казаками. Разумеется, лучших конных дозорных-лазутчиков войска запорожского они не догнали и начальник отряда распорядился возвращаться к сторожевому посту.

Иван ехал рядом с мурзой, оживлённо разговаривая с ним. Пластун расспрашивал его об обычаях и службе в войске крымчаков. Интересовался, много ли бед причиняют татарам проклятые гяуры-запорожцы.

Польщённый вниманием к своей скромной особе такого гостя, мурза подробно отвечал на все вопросы. Насчёт казаков татарин с живостью отметил:

– В последнее время на пограничных землях наших от них житья нет, эфенди! То стада овец угоняют, пастухов перебьют… то на улус дальний налетят, людей порубают, детишек малых конями затопчут, пожгут всё… Твари мерзкие неверные! – мурза зло сплюнул.

Иван сочувственно кивал и призывал Аллаха обрушить громы и молнии на головы собак неверных запорожцев…

Передохнув полдня в шатре мурзы, пластун в сопровождении четырёх воинов отправился через Сиваш к Турецкому валу. Скоро длинная лента вала, увешанная сверху низкими каменными стенами возникла перед ним. И вот угрюмые массивные башни со стягами-бунчуками наверху преградили путь.

Ворота Оп-Кану! Единственный сухопутный вход в пределы собственно крымского ханства. Сколько раз орды крымчаков чёрными волнами вырывались отсюда, неся смерти и разорение на славянские земли! И сколько тысяч народу православного прошли под этими низкими каменными сводами, уведённые в полон татарскими людоловами…

Мысленно перекрестившись, Иван тронул поводья и неспешным шагом подъехал к охранявшим ворота турецким стражникам. Весело поприветствовав их на родном для воинов языке и одарив мелкой серебряной монетой пластун без проблем пересёк Оп-Капу. Пыльная, выжженная солнцем дорога на Бахчисарай и Кафу лежала впереди. К вечеру пластун был уже в городе. Спрыгнув с коня у ворот крепости, Иван распрощался с нукерами, дав каждому по серебряному дирхему. Татары радостно поблагодарили его, низко кланяясь, и пришпорив лошадей, исчезли в узеньких улочках Кафы. Велев доложить о своём прибытии коменданту крепости, юноша топтался нетерпеливо на месте, поглаживая морду коня и глядя по сторонам.

Всё, казалось давно оставшееся в прошлом и исчезнувшее без следа, сейчас возникло перед ним. Этот шумный восточный город, ставший почти родным за годы рабства… И эта самая охраняющая порт крепость с теми же самыми массивными деревянными воротами, ещё носившими на себе отметины от казацких пуль и стрел. Через эти ворота он когда-то давным-давно пробрался сюда. Через эту старую крепость лежал его путь к освобождению, путь в Запорожье, на Сечь!

Иван вздохнул. Ничего кругом не изменилось за прошедшее время. Так же шумная разноголосая толпа людей сновала вокруг. Такой же лес мачт кораблей в порту, сонм крикливых чаек над ними, свежий ветер с моря… Как будто и не было того памятного набега казаков на Кафу, превратившего половину города в груду развалин! Да…

Скрипнула створка ворот, и турецкий воин, приложив руку к груди, низко поклонился юноше:

– Проходи, эфенди. Паша Али-Магомет ждёт тебя!

Высокий бородатый турок средних лет в длинном атласном халате, радушно встретить гостя. Усадив Ивана за низенький столик, заставленный яствами, паша развалился на подушках, перебирая янтарные чётки:

– Ешь, подкрепись с дороги, уважаемый Рашид-бей! Я уже давно жду твоего прибытия, ещё два месяца тому назад получил послание из Стамбула. Уже беспокоиться начал, эфенди! Ешь, ешь дорогой!

Иван поблагодарил его за гостеприимство и, воздев руки к небу, совершил молитву. Потом, отведав хурмы, сладкого щербета и апельсинов, коротко рассказал о событиях, «происшедших» с ним за последнее время. Паша ехал и сокрушённо покачивая бритой головой, проклинал «нечестивых гяуров». Иван кивал в такт его словам, тоже кроя, на чём свет стоит своих собратьев-сечевиков.

Не спеша, бежало время за беседой. Снаружи за стенами крепости уже наступила ночь. Наконец комендант крепости прекратил терзать расспросами пластуна и вызвался проводить в предназначенное для гостя помещение. Расположенная в дальней угловой башне небольшая комната была роскошно убрана. Гора шёлковых подушек, служивших кроватью, ореховый столик с серебряным рукомойником на нём и чеканным блюдом, полным яблок. Разнообразное оружие блестело на стенах, покрытых дорогими персидскими коврами.

– Не сердись на покорного слугу своего, уважаемый. – Али-Магомет обвёл рукой комнату. – Если жильё это покажется слишком бедным для тебя, мой юный бей! Но мы привыкли жить скромно, как и полагается простым воинам…

Иван вежливо ответил, что помещение это ему как раз под стать с дальней дороги. И поинтересовался, когда уходит первый корабль в Стамбул.

– Завтра в полдень, уважаемый. Но разве ты не задержишься тут немного? Калга Ахмед-Кадыр непременно хотел повидать тебя. И другие достойные люди Кафы… – паша почтительно поклонился, вопросительно глядя на юношу.

Тот на мгновенье задумался. Самое лучшее, что нужно было сделать, это убраться отсюда как можно скорее. Хоть и прошло уже почти три года как был он тут и изменился основательно за это время, всё же риск был велик. Вполне мог кто-то и узнать его. И из татар, и из своих рабов-христиан. В крепости потому и было сейчас самое надёжное место: вокруг «земляки» – турки, его никогда не видевшие. А Юсуфа-паши уже давно не было в живых…

Но и вот так отказываться от встреч со знатными города, тоже не стоило. Ведь он «сын» одного из влиятельнейших турецких сановников! Послан «отцом» на Кавказ и Крым свет повидать, ума-разума набраться и завести полезные знакомства. И прибытия Рашид-бея здесь весьма ждали. Так вот, сразу же уехать – это может вызвать подозрение…

– Да, пожалуй, вы правы, эфенди. Я останусь в Крыму на неделю, но не более! – Иван согласно кивнул. – Хоть и задержался я весьма по воле неба на Кавказе и тороплюсь в Истамбул, знатных людей Кафы нужно уважить. А сейчас, прости эфенди, мне необходимо отдохнуть!

Паша понимающе кивнул и, поклонившись, вышел. Иван стоял чуть по середине комнаты, поглядывая по сторонам. Потом прошёл к узкому стрельчатому окну-бойнице, выходившем на гавань. Дуновение прохладного морского ветра несколько остудило его пылающий лоб.

Далеко внизу темнели силуэты кораблей на рейде, доносился мелодичный перезвон склянок, отбивающих время. Жёлтые огоньки зажглись в каютах судов и домах на берегу. В ало-багровый оттенок окрасилась западная сторона моря, указывая место, куда зашло солнце.

Иван проглотил тяжёлый ком, сжавший горло и устало опустился на груду подушек. Невероятное напряжение, в котором он находился всё это время в Крыму, несколько отпустило юношу. Что ж, вот он снова здесь, среди врагов! И нужно быть предельно осторожным и внимательным во всём. Одно неверное движение – смерть! И хорошо, ежели скорая, лёгкая… и не приведи Господь попасть в руки татарских либо турецких палачей!

Ладно! Вот и начинается настоящая работа пластуна-лазутчика…