Текст книги "Пластун"

Глава 88

Вздрогнув, Иван поднял голову, прислушиваясь. Но всё было тихо в тёмном и душном каменном колодце. Напрягая глаза, юноша внимательно огляделся. Сколько прошло времени, как находится он тут? Час? Два? День? Кто знает…

Вверху слабым бледным пятном виднелся решётчатый люк зиндана, пластун долго смотрел на него, раздувая ноздри. Ничего не слышно – ни малейшего звука! Темно. Только это мерцающее пятно свидетельствовало о том, что это ещё есть другой мир: мир солнца, свежего воздуха, свободы… Ивану вдруг стало жарко и душно. Сердце затрепыхалось в груди как пойманная в силки птица. Весь, покрывшись потом, он не отрываясь, смотрел на пятнышко света вверху и страх ледяной волной стал заполнять его…

Каменная гробница сжимала, душила казака, норовя, раздавить, растоптать, лишить разума! Жуткие чёрные руки вырастали из стен, из тёмных углов зиндана и тянулись, тянулись к юноше, желая разодрать его плоть когтистыми лапами, высосать его кровь, забрать душу…

– А-а-а! Пошла вон, нечисть! – Пластун вскочил, звякнув цепями и саданул что есть силы кулаком по стене. – Не боюсь я вас! Плевать я на вас хотел! Во имя Господа нашего Иисуса Христа… – Осеняя себя крестным знамением, он истово читал молитву, яростно уставясь перед собой.

И сразу дышать стало легче. Каменные стены перестали сдвигаться, давить и жуткие когтистые лапы убрались в свои тёмные закоулки. Страх прошёл, осталась только злость на самого себя – чего запаниковал, дурень?! Нежить басурманскую испугался? Пластун называется! Демона своего на острове не боялся, а тут от чертей местных едва в штаны не наложил! Лайно! Слабак, трус несчастный! Хорошо, что братчики-лазутчики не видят тебя сейчас – вот смеху-то было!

Ругая себя последними словами и разъярясь ещё более, Иван, насколько позволяла сковывающая его цепь, ощупал каменную кладку своей темницы. Задрав голову, прикинул расстояние до люка – решётки. Затем, чуть потоптавшись, вновь присел на охапку истлевшей соломы. Что-то твёрдое попалось под руки. Кость! Человеческая, похоже – берцовая. Пошарив по сторонам, нашёл и череп. Пустыми мёртвыми глазницами смотрел он на юношу. Иван смотрел на череп. Потом осторожно положил его рядом, нежно погладив ладонью:

– Что брат, и ты кончил дни свои тут? И тело твоё поганцы сии схоронить не удостоились? Либо для того и оставили, дабы пугать сопляков вроде меня? Похоже, так… Может, и мои кости истлеют в яме сей богомерзкой! И вместе мы лежать будем тут до конца света… – Иван ещё долго разговаривал с черепом, поглаживая его.

И ему окончательно стало легче. Ну чего бояться? Нечистой силы? Тьфу! Знал же прекрасно, что нежить сама бежит от того, кто не боится её! Стократно прав был «Колдун»! Смерти? Да все одно умирать когда-то придётся! Да, лучше бы дни свои закончить в сече ярой, в чистом поле… Но сам в пластуны пошёл! Почти все братчики с «Малой Сечи» гибнут либо на кольях турецких, либо от пыток в тюрьмах-зинданах. Или вон как тот Богдан-Летяга… А ты покудова жив-здоров, руки-ноги целы! – Так что думай козаче, думай…

Иван снова тщательно ощупал пальцами стены. Добротная старая кладка и очень гладкая, без особых трещин, бугорков. Зеркало! Так говорили о таких стенах опытные пластуны-скалолазы. Даже «Чёртов палец» был куда легче…

Пластун задумался. Из положения такого паршивого выхода было только два: либо бежать, либо умирать. С «умиранием» проблем не было – можно запустить пальцы в рану на шее и разорвать горло. Или просто откусить себе язык – тот сразу распухнет и смерть от удушья гарантирована! Но это на крайний случай, брат! Это завсегда успеется… А вот бежать… По такой стене забраться невозможно! Вот разве с помощью «духа».

Иван вспомнил пещеру на острове пластунов. И хорунжего Гайду, которого они вчетвером с хлопцами не могли оторвать от земли. А затем «Колдун» как птица взлетел вверх – почти ничего не весил «Колдун» тогда! Но то было лишь малую толику времени… А вот про легендарного Нестора старые пластуны говорили, что тот мог взбираться на самые неприступные скалы чуть ли не бегом – даже пан хорунжий не мог так!

Сверху что-то стукнуло, и послышался шум. Насторожившись, Иван уставился на люк. Замерцали жёлтым пламенем факелы, и со скрежетом люк открылся. Заскрипели блоки, что-то большое и тёмное появилось сверху. Беседка на толстых канатах медленно опускалась вниз, в тёмную утробу зиндана. Держась за верёвочные поручни, несколько человек стояли в ней. Свет ярких смолистых факелов озарил старые каменные стены темницы.

Иван поднялся на ноги. Поддерживая руками цепь от кандалов, он спокойно ожидал прибытия «гостей». Ну, держись, козаче. Пусть басурмане видят, что ты не боишься ничего и плевать тебе на них и застенок ихний…

Мустафа-ага первым спрыгнул на пол зиндана и помог сойти с беседки сераскиру. Воспитатель Рашид-бея Гамад выбрался из неё сам волоча большой чугунный треножник с пышущими жаром углями.

У юноши похолодело в груди, когда увидел он раскалённые докрасна железные клещи в треножнике. Ну, вот и начинается, брат…

Мустафа всунул два факела в держаки на стенах и помог Гамиду поставить треножник на пол. Присев, янычар стал раздувать угли и скоро они полыхнув яркими искрами, весело затрещали распространяя удушливый смрад.

– Салям, Рашид… или как тебя там? – ходжа Ибрагим-паша приблизился вплотную к юноше. – Ну как тебе туту? Не скучно? Может темновато? Или может казематы в башне Кара-хан для тебя сподручнее будут?

– Салям, эфенди! Тут неплохо у вас, уважаемый. Тихо, спокойно. А в замке Семибашенном людей много, суета…

Паша переглянулся с Гамидом и своим телохранителем. Затем одобрительно кивнул:

– Молодец, гяур! Хорошо держишься, признаю! Сие достойно уважения. Слушай… – Ибрагим-паша помолчал. – Я, как ты знаешь, есть старый воин, и полагаю пытки делом хоть и необходимым, но всё же не достойным! Вижу, что ты есть человек честный, мужественный. По сему говорю: скажи мне сейчас, кто ты есть, чей лазутчик. Что должен был содеять тут в Стамбуле? И в замке Семибашенном? Ведь ты так желал попасть на службу туда! Для чего? И каких ещё врагов падишаха Светлейшего, знаешь здесь? Что с Рашидом сталось? Жив он? И ежели жив, то где находится? Скажи всё, как есть – и умрёшь легко! Обещаю! Не скажешь – умрёшь под пытками! Ну?

Трое турок пристально смотрели на пластуна. Иван молчал, потупив голову. Угли в треножнике трещали, разбрасывая вокруг яркие звёзды-искры.

– Полагаю возможным сказать вам, уважаемый, только следующее. – Юноша облизал губы, раздумывая. – Я есть казак славного войска Низового, Запорожского! А сюда послан царём московским Иоанном под личиной племянника вашего, на которого схож весьма. Сам эфенди Рашид-бей содержится сейчас в застенке московского приказа дел Тайных. Он жив-здоров. Более ничего сообщить вам, уважаемый Ибрагим-паша, не могу! – Иван улыбнулся.

Турок шагнул вперёд, уставив в пластуна горящие угольно-чёрные глаза:

– Так ты есть из тех собак-казаков?! Тут, на священной земле османов, что тебе надо? И кого ещё из шпионов ваших ведаешь здесь? Говори! Иван покачав отрицательно головой, вновь усмехнувшись. – Отвечай паше, сын шакала! Не то шкуру сдеру с тебя, падло! – Мустафа подскочил сбоку, замахнувшись здоровенным кулаком.

Сераскир остановил его, не сводя глаз с Ивана.

– А Рашид? Скажи, гяур, его московиты сильно пытали?! Что он рассказал тебе обо всём, что сам знал?! – Подступил с другой стороны Гамид.

– На сколько мне ведомо, уважаемый, его не пытали вовсе. Так, показали, как разбойников на дыбе подвешивают, как палачи мучают их. Ну, он и выложил все, о чём спрашивали его. – Иван чуть сочувственно посмотрел на старшего воспитателя.

– Позор! И это сын уважаемого Муслима? Мой племянник! – Сераскир янычар с презрением сплюнул под ноги. – Да лучше бы он умер. Там, в смерти ногайской вместе со всеми людьми своими верными. Позор! – Разъярённый паша большими шагами стал ходить по зиндану, расшвыривая ногами валявшиеся на полу кости.

– Позволь уважаемый… – Гамид склонился перед ходжой в поклоне. – Похоже, гяур сей правду говорит. Значит Рашид в руках московитов, он жив! Мы можем выкупить его! Им обменять хотя бы на этого, лазутчика!

– Ты в своём уме, Гамид? Выкуп? Обмен? – Ибрагим-паша сердито уставился на старого турка. – На кого обменяешь? Весь Стамбул знает, что сын уважаемого Муслима Рашид уже, более месяца здесь! Служит агой в Эди-Кюля! Сам Великий визирь видел и благоволит к нему. Разумеешь?

– Но ведь они похожи! Как две капли воды! Я сам едва заметил разницу, уважаемый! Никто ничего не узнает, о паша милосердный!

– Ты глупец, Гамид! Они только лицом схожи! А дух имеют разный! Сей… – палец ходжи ткнулся в грудь Ивана – имеет дух воина славного и разум хитрый, изворотливый! Потому и лазутчик! А воспитанник твой есть слабак и душой и телом! Токмо книжки и мог читать с утра до ночи. Да лицедействовать! Потому московитам и пытать его не пришлось, всё сам выложил! Позор… Как он сможет янычарами в замке руководить? И как перед Великим визирем явлю его? Омар даром что тебя старше, а глаз острый мает! Сразу подмену почует!

Сераскир и Гамид ещё долго перепирались, убеждая друг друга в своей правоте. Иван внимательно слушал их, пытаясь выловить из дискуссии что-то полезное для себя. Ясно было одно: паша не пойдёт ни на выкуп, ни на обмен сына своего старшего товарища Муслима. Слишком опасно это для него – если кто узнает, что ага Рашид оказался тайным лазутчиком царя московского, то крайним окажется сам сераскир янычар стамбульских! Так и до темницы в башне Кара-хан не далеко, благо одно место там освободилось…

– И вообще, Гамид! – Ходжа Ибрагим-паша рубанул ладонью по воздуху. – Смирись с тем, что ага Рашид-бей погиб честью в бою с персами. Так я доложу Великому визирю. Понял? А ты так скажешь отцу его! Все одно воспитанник твой не достоин быть наследником славного рода Османов. После пребывания в застенке московском он есть человек сломлённый, совершенно никчемный! Всё одно, что мертвец! Так что отправляйся с миром в Газеане и сиди там тихо!

– Обязанность моя есть всё рассказывать бею Муслиму! И он будет решать судьбу сына своего. Не ты, уважаемый паша! – Выпрямившись, Гамид прямо взглянул в глаза ходжи Ибрагима.

Иван сожалеюще качнул головой. Ну что ты несёшь, старый дурень! Молчать надо было, либо соглашаться! Ну нельзя же так…

– Ты прав как всегда, уважаемый Гамид! – сераскир чуть ухмыльнулся в бороду. – Мой старый друг Муслим человек разумный и всё решит по справедливости! Ну а теперь давай лазутчиком займёмся.

Повернувшись к Ивану, паша повторил свои вопросы о задании того в Стамбуле, о других лазутчиках здесь, и какая связь есть между запорожцами и царём московским.

– Мы все есть братья христиане, веры православной. – Пластун гордо выпрямил спину. – И должны помогать друг другу в борьбе супротив вас, басурман! Это всё, что маю сказать тебе. Не более!

Ходжа сделал знак телохранителю. Мустафа злорадно оскалился – и страшный удар в лицо отшвырнул Ивана к стене. Чугунный кулак янычара понёсся в грудь юноши, затем в солнечное сплетение. Огненный шар вспыхнул перед глазами парня. Согнувшись пополам, он рухнулся на пол темницы. Рывком за шиворот Мустафа поднял его на ноги и вновь обрушил град ударов на пластуна. Иван кулем сполз на землю, сплёвывая кровь из рта.

– Спокойно, Мустафа! Лица не трогать, ибо говорить не сможет!

Тяжело дыша, янычар отошёл в сторону, потрясая ручищами в воздухе. Гамид молчаливой тёмной тенью стоял у треножника, угрюмо поглядывая на сераскира. Иван, чуть придя в себя, с трудом поднялся на ноги. Голова гудела как колокол, перед глазами плясали цветные пятна… Рот был полон крови и, похоже, эта сволочь Мустафа выбил ему зуб!

Прижимая ладонь к ушибленному боку, пластун выпрямился, глядя на турок.

– Ну как, гяур, понравилось? Это только начало! Будешь говорить?

– Да пошёл ты! Только начало… Кто так бьёт? Твой охранник драться учился на своих жёнах в гареме? Оно и видно! Вот казаки наши бьют, так бьют! С одного удара дух с быка вышибают! – Иван сплюнул сгусток крови и презрительно усмехнулся.

– Чего?! – рассвирепевший янычар снова было бросился на него, но паша резко остановил слугу.

– Брось без толку кулаками махать, Мустафа! Только покалечить его. Давай огонь!

Янычар быстро раздул угли в треножнике. Затем подошёл к Ивану и сорвал с него халат. С одобрительного кивка сераскира, спустил и шаровары с парня. Ходжа склонился, вглядываясь в пах пленника.

– Точно, не обрезан ты! Гяур мерзкий… Как же послали сюда хозяева твои с такой приметой христианской? А ежели с женщиной-мусульманкой дело пришлось иметь тут? Либо в бане мыться?

– А я сюда послан был не достоинства свои мужские показывать, а дело делать. И содеял его! – Иван гордо повёл плечами.

– Ну не долго ты носить его сможешь, достоинство твоё… Не будешь говорить – для начала Мустафа оскопит тебя! Верно?

Довольно ухмыляясь, янычар ворошил клещами в треножнике. Потом направился к юноше. Осклясь, турок поводил медленно пышущим жаром клещами перед лицом пластуна. И вдруг резко ударил его носком сапога в пах. Взрыв, Иван скрутился на полу, царапая камни ногтями. Страшная боль удавом скрутила юношу, сбивая дыхание. И снова боль – от раскалённых клещей, рванувших тело на ягодицах, затем на спине. Волчком Иван катался по полу, стараясь избежать страшных клещей…

– Ну-ну, не волнуйся так гяур! Вставай, поднимайся! – рывком за цепь Мустафа поставил казака на ноги.

Тяжело дыша, глотая кровь, Иван с ненавистью глянул не своего палача. Тот, ухмыляясь, погрузив клещи в треножник, поворотил угли и вновь обернулся к узнику:

– Ну, заговоришь, наконец? Либо яйца тебе сейчас откусить?

Чуть расслабившись, Иван смотрел на приближающегося палача. Тот подошёл где-то на шаг и поднял клещи. Хлёсткий удар подъёмом стопы угодил точно между ног турка. Клещи со звоном отлетели в сторону, а Мустафа с воем завертелся на полу зиндана, держась руками за низ живота. Паша изумлённо уставился на пластуна. Гамид, едва заметно, злорадно усмехнулся.

Страшно ругаясь, янычар вскочил и набросился на пленника, нещадно избивая его. Потом подтянул юношу цепью к стене зиндана. И раскалённые до красна клещи начали безжалостно рвать тело Ивана. Железо с хрустом сдирало лоскуты кожи, противный запах жаренного мяса заполонил каземат… Мыча от боли, пластун падал несколько раз ничком на пол. Пинками и клещами Мустафа поднимал его вновь, вырывая из тела казака целые клоки мяса…

Наконец, почти без сознания, Иван окровавленным кулем сполз на пол и замер, свесив на бок голову.

– Хватит! – ходжа сердито взглянул на запыхавшегося янычара. – Из тебя палач, Мустафа, как из меня евнух сераля! Так шпион сей сдохнет без всякого толку!

Мустафа виновато опустил голову, тяжело дыша и вытирая пот со лба.

– Нужно обращаться к услугам Капуджи-паши Фархада, уважаемый… – подал голос Гамид. Лазутчик этот крепок весьма, а Фархад мастер своего дела, сам знаешь…

– Мастер, оно верно! Только потом Великий визирь сразу узнает, что ага Рашид-бей есть лазутчик московский! Ты что, желаешь, дабы мои враги в диване проведали об этом? Лучшей новости, чтобы очернить перед султаном сераскира янычар, и не придумаешь! – ходжа мрачно посмотрел на старого воспитателя.

Тот смешался, опустив взгляд.

– Прости, уважаемый… не подумал я о сём.

– А думать надо, Гамид! Потому ты и остался в янычарах простых и слугой был у юнца никчемного! А я завсегда думаю, что говорю и что делаю! И сейчас думаю! – паша кивнул чалмой, сверля взглядом Гамида. – Ладно, лучше перевяжи раны сему гяуру, уважаемый. Он мне ещё нужен – заговорит, куда денется! Завтра Мустафа постарается как след, сегодня начало только…

Достав из мешка чистые полотняные тряпки, Гамид ловко перевязал истерзанное тело юноши. Потом осторожно положил его на охапку соломы у стены. Мустафа с усилием поволок треножник обратно на беседку. Ходжа отошёл в сторону, о чём-то задумавшись.

– Скажи, гяур… – губы старого турка почти коснулись уха пластуна. – Точно жив Рашид? Не пытали его?

– Жив… и не пытали… истинно тебе говорю… – чуть слышно прошептал Иван, не в силах пошевелиться от боли.

Гамид ободряюще похлопал его по плечу и направился к беседке. Турки взобрались на неё, Мустафа крикнул, и наверху заскрипели блоки, оторвав беседку от пола. Сквозь пульсирующее болью сознание парня доносились голоса сверху. Гамид просил позволения сегодня же отправиться в Газиане, к бею Муслиму-паше. Ходжа Ибрагим отвечал неразборчиво. Потом вдруг приглушённый крик и что-то тяжёлое шлёпнулось о каменный пол зиндана.

Иван с усилием поднял голову. Рядом неподвижно лежал Гамид, чёрное пятно крови расплылось под ним. Вверху на качающейся на канатах беседке тускло блеснул кинжал паши. Склонившись, ходжа Ибрагим молча смотрел на мёртвое тело старого воспитателя Рашид-бея.

Глава 89

Боль вихрем металась вокруг, пронизывая тело насквозь, сдавливая, пульсируя, убивая.

Сомкнув намертво челюсти, Иван протяжно стонал. Иногда стоны переходили в хрип, почти в скуление, с огромным усилием подняв руки, пластун положил ладони на истерзанную грудь. Сипло дыша, он смотрел на пятно люка вверху.

Надо успокоиться, не поддаваться боли и своим страданиям. Думай козаче, думай о чём-то другом хорошем…

Милое лицо мамы возникло перед глазами парня – юной, прекрасной. Вот он несмышлёным пятилетним идёт с ней по весеннему лугу, собирая ромашки… вот черноусый красавец-богатырь отец высоко подбрасывая его вверх, прощаясь перед казацким походом. А вот синяя лента Днепра мерцает вдали, и ветер свистит на вершине «Чёртового пальца»! И Катя улыбается ему на прощание…

Иван застонал, метнувшись головой по соломе. Действительно, стало несколько полегче. Боль не то, чтобы утихла, но стала как-то тупее, глуше. Иван ещё долго лежал так, стараясь думать о всём хорошем и добром, бывшем в его жизни. Усмирить, усмирить надо тело своё, не до страданий сейчас…

Заскрипел люк и что-то шлёпнулось прямо на труп Гамида. Покачиваясь на верёвке, сверху опустился небольшой кожаный мешок-курдюк. Рыча от боли, юноша на карачках добрался до него. Откупорив, стал жадно пить затхлую, отдававшую мочой воду. Сверху послышались смешки наблюдавших за ним янычар. Не обращая на них внимания, пластун схватил чёрствую лепёшку, начав остервенело грызть её. Долго обедать не пришлось – верёвку дёрнули и Иван допил воду, пристально поглядывая наверх.

Открытый люк давал чуть больше света в каземат. И хорошо было видно, что правая стена зиндана сверху была сильно выкрошена и изборождена глубокими трещинами. Но только сверху – а от дна зиндана до первых трещин шла совершенно гладкая каменная кладка, «зеркало». Метров шесть…

Курдюк вырвался из пальцев юноши и исчез наверху. Люк с грохотом закрылся, вновь погрузив в почти кромешную темень подземную тюрьму. Иван не спеша, жевал остатки лепёшки, раздумывая. Потом тщательно ощупал себя.

В общем, всё было не так уж плохо. Руки и ноги работали, дышалось легко. Только спина и живот огнём горели от клещей поганских… но там раны поверхностные, не смертельные. Протянув руку, Иван потрогал себя в паху. Слава Богу, «достоинство» было на месте, хотя несколько раз Мустафа сильно прижигал там…

Ему вдруг стало холодно. Могильной сыростью и плесенью веяло от каменной гробницы… Трясясь от озноба, Иван с трудом завернулся в свой рваный халат. Свернувшись в комочек, скрючился у стены, глядя на труп Гамида. Ну и сволочь всё же «дядя» молодого Рашида! Не пожалел и соплеменника своего, собрата-мусульманина. За задницу свою старую опасаясь. Да…

Чуть передохнув и согревшись, пластун снова добрался до тела турка. Каждое движение отдавалось сильной болью, но Иван старался не обращать на это внимания – сейчас дело делать надо, покудова не поздно! Ещё одна такая пытка – и он превратится в никчемный кусок мяса! Так что не до страданий сейчас…

Ощупав холодное тело мертвеца, Иван нашёл, что искал – небольшой кривой кинжал за кушаком. Так же мешочек с деньгами. Раздев покойника, юноша набросил на себя халат Гамида, вновь усевшись у стены на солому. Подняв руки, осмотрел звенья кандалов. Пора избавляться от сего железа поганского…

Откинувшись на стену, Иван прикрыл глаза, стараясь расслабиться. Долго шевелил пальцами, разминая их. Разогрев хорошенько кости рук, стал тихонько сдирать кандалы с себя. Дело это неприятное и трудное – и не все пластуны владели искусством этим. Но Иван не зря слыл лучшим учеником «Колдуна» в разных хитростях лазутчиков…

Очень медленно – по-чуточки, косточки вышли из суставных сумок. На очень малое расстояние, но этого было достаточно, чтобы кольца кандалов, почти сдирая кожу, сползли вниз и со звоном упали на пол. Иван облегчённо передохнул. Потрясая кистями рук, поставил всё на «место». Руки теперь будут долго болеть и плохо слушаться, но что делать…

Теперь стена. Походив по зиндану, пощупав камни, юноша присел перед стеной, которая вверху была в трещинах. Только здесь! По «зеркалу»!

Закрыв глаза, пластун тихо сидел на полу, мерно дыша. Тело болело жутко, но нужно не обращать внимания на это. И вообще ни на что! Нужно «слушать». Слушать, слушать… Ничего нет – ни боли, ни темницы этой, ни земли, ни неба! Есть только «дух», слившийся в единое целое с мирозданием…

Яркая точка замерцала в сознании юноши, и светлый луч от неё вонзился в голову – в самое темя. Жаркая волна энергии прошла по телу, сотрясая его. Слушай… слушай… ты уже не человек, ты – кошка, белка! Ты ничего не весишь, ты легче пушинки, земля не держит тебя! Слушай…

Вгоняя себя в транс, Иван сидел та5к у стены, глубоко и мерно дыша. Тело его дрожало, руки и ноги подёргивались, крупные капли пота покрыли кожу.

Открыв глаза, пластун вскочил. Невидящим взором обвёл темницу и, повернувшись к стене, полез вверх. Кончики его пальцев на руках и ногах находили какие-то крошечные бугорки в кладке и тащили невесомое тело наверх – к люку зиндана, свету, свободе!

И далеко-далеко в глубинах сознания парня билась одна мысль: не «просыпаться», не «войти» в этот мир раньше времени – иначе беда! Ещё раз «небеса» уже не «откроются»…

Как кошка по дереву, пластун взлетел по совершенно гладкой стене вверх и где-то на полпути луч с неба исчез. Темень и мерзость «этого» мира враз шибанула казака. Вцепившись скрюченными пальцами в расщелину, Иван глянул вниз. Чёрным пятном чернело там тело Гамида. Рядом с ним белел череп. Иван взглянул вверх. Решётка люка находилась над головой. Гораздо ближе, чем снизу, со дна зиндана. Но ещё очень далеко.

Иван облизал пересохшие губы, шепча молитву. Ну что, брат! Ежели сейчас не преодолеешь стену эту, то останешься с теми покойниками. И так там и сгниёшь…

Прижимаясь всем телом к стене, не ощущая рвущую боль от ран, он полез вверх. Уже не «зеркало», слава Богу, но и не «Чёртов палец», там было полегче…

Иван благополучно преодолел треть пути до люка, и тут правая ступня соскользнула с камня. Казак дернулся и повис на одной руке над чёрной бездной зиндана. Он отчаянно крутил головой по сторонам, ища спасения. Неважно слушавшиеся пальцы слабели с каждым ударом сердца… в последний момент, рванувшись, вцепился в маленький бугорок над головой. Хрипя, шепча про себя что-то, пластун добрался-таки до люка и схватился за решётку. Сердце едва не вылетело из груди, перед глазами стояло цветное марево, но Иван с наслаждением вдыхал спёртый, но такой приятный воздух подземелья. Добрался-таки… молодец, козаче…

Невдалеке слышались громкие голоса дежурных янычар. Вися на решётке, Иван прислушивался, стараясь даже дышать потише. Затем, перебирая руками, добрался до задвижки, закрывающей люк. Но она отсутствовала. Понятное дело – люди не летают, зачем зря трудится, запирать люк?

Янычары бубнили что-то между собой, затем, громко топая, куда-то удалились. Иван прислушался. Вроде тихо в подземелье. Просунув руки через край, попытался приподнять люк снизу головой. Не сразу, но это удалось. Извиваясь как змея, пластун вылез на краешек парапета зиндана и замер там. Сил не было никаких – если янычары появятся сейчас, то возьмут его голыми руками… и обратно в темницу кинут…

Чуть слышно постанывая, Иван пополз в сторону, надеясь укрыться где-то от стражников. Беседка для спуска в зиндан громоздилась в углу подземелья, рядом с грудой старых козлиных шкур. Иван забрался туда и скрутился калачиком. Вскоре появились янычары, уже изрядно навеселе. Громко горланя, они уселись друг перед другом на кошме, начав кидать кости. Большая плетеная бутыль рисовой водки-арака стояла рядом.

Шло время. Иван полуживой лежал под шкурами, моля только ободном – чтоб басурмане не обнаружили его сейчас! Ведь даже пальцем пошевелить не можешь…

Сколько так продлилось пластун определить бы не смог. Но много – сторожевые янычары еще куда-то отлучались, затем обедали. Потом пришло время кормить и пленника. Стражники наполнили пустой бурдюк водой. Один из них – бородатый краснорожий верзила, скалясь, спустил шаровары и помочился туда. Другой янычар одобрительно ухмыльнулся.

Иван пристально наблюдал за ними, шевеля пальцами. Они болели, но слушались. И вообще чувствовал он себя теперь почти как прежде – до пытки. Ну, дай-то Бог…

Неожиданно в подземелье появился Мустафа. Заметив не допитую бутыль арака, сердито вызверился на стражников. Те виновато топтались на месте, склонив головы. Пинком, опрокинув бутыль, телохранитель паши Ибрагима осведомился, как ведёт себя узник. Узнав, что в зиндане всё тихо, приказал открыть люк.

Иван начал выползать из-под шкур, крепко сжимая кинжал в руке. С усилием янычары подняли решётку, откинув её в сторону. Став на колени, здоровенный янычар крикнул, чтобы пленник принимал ужин. Мустафа стоял рядом вглядываясь в глубь темницы. Вскочив, пластун бросился вперёд, и как тараном шибанул обоих кулаками в спины. С воплями турки, кувыркаясь, полетели вниз. Развернувшись, Иван полоснул кинжалом третьего стражника, но неудачно. Тот отскочил, ошарашено уставившись на юношу.

Глухой удар донёсся и присев, подсёк опорную ногу противника. Стражник растянулся на полу, выронив оружие. Прыгнув ему на спину, Иван по рукоять вонзил кинжал янычару в шею. Чуть отдышавшись, заглянул в зиндан. Рядом с телом Гамида неподвижно лежал Мустафа. Судя по неестественному вывернутой голове – мертвый. Краснорожий янычар верещал вовсю, держась за сломанную ногу.

Иван удовлетворённо кивнул. Схватив убитого янычара за шиворот, подволок его к колодцу и сбросил вниз. С трудом, подняв решётку, Иван закрыл зиндан. Присел на кошму, передыхая. Обнаружив недоеденные турками куски сыра и лепёшки, с аппетитом умял их. Запив всё добрым глотком арака из бутыли, направился по узкой каменной лестнице наверх, во дворец паши.