Текст книги "Пластун"

Глава 32

Известие о том, что из-под Очакова возвращаются только три чайки, вызвало переполох среди запорожцев. Огромная толпа казаков собралась на берегу. Иван с товарищами стояли в первых рядах, по колени в воде.

Уже стало ясно, что «Белки» и «Ласточки» пластунов не было. Из подходивших чаек одна принадлежала волынцам и две – полтавцам. Борта лодок зияли дырами от ядер и картечи…

С шипением острый нос первой чайки рассёк песок. Сечевики скопом кинулись к ней и облепили со всех сторон. На носу лодки выросла коренастая фигура хорунжего Омелька:

– Лекарей, Лекарей сюда! Хлопцев тяжко пораненных много! – он тяжело спрыгнул на землю. Голову казака покрывал окровавленный рукав рубашки, правая рука, тоже перевязанная, кулем висела через плечо.

Одного за другим запорожцы вынимали из чаек раненных товарищей. На носилках из копий, а то и просто на руках несли в курени. Уже суетились вокруг доморощенные сечевые врачи-костоправы. Остальные казаки, сидевшие на вёслах, тоже все до одного имели ранения. Поддерживая друг друга, они сходили на берег, попадая сразу в окружение взволнованных товарищей.

Иван пытался разглядеть среди вернувшихся сечевиков хоть одного пластуна, но напрасно. Мимо пронесли лежавшего без сознания бунчужного Миколу Довганя. В одном из сердюков, поддерживавшего голову атамана, Иван узнал своего давнего «врага» Тимку Булаву.

– Тимоха, что сталось?! Где пластуны, бунчужный Данила Резун?!

– Да иди ты, грамотей! Не до тебя… – буркнул Тимка, кривясь и прижимая ладонь к окровавленному боку. – дали нам перца басурмане по самые яйца!

Иван глядел мгновение на раненных казаков, потом решительно направился к атаманской паланке. Молодые пластуны двинулись за ним, молча поглядывая друг на друга.

– Я вам, козлы старые, говорил?! Чего сунулись, не зная броду?! Кош же только собирается! Грошей дормовых захотелось? Пошли на поводу у голоты, которая пропила всё?! – Ярослав Свирговский разъярённо уставился на понуро стоявших перед ним хорунжего полтавцев Омелька и бунчужного Кулагу.

Куренные атаманы, бунчужные, обозные, хорунжие – все из старшины, кто уже прибыли на Сечь толпились вокруг… Иван, пользуясь тем, что считался помощником генерального писаря, тоже имел право присутствовать рядом с расстроенным Хомой и внимательно наблюдать за происходящим.

– Да дело то безделкой казалось. – бунчужный Остап Кулага неловко опёрся на палку, щадя пробитую копьём ногу. – Турки знали, что Сечь ещё не в зборе и не могли ждать нападения. И наши люди в Очакове это подтверждали. А казачки опосля долгого зимнего сидения поиздержались, сам разумеешь…

– Поиздержались… скоро три лета назад взяли мы Кафу, панове атаманы, прямо под носом у хана! Так? – гетман остро глянул на старшину сечевиков. – Под водительством славного лыцаря Самойло Кошки дали доброго перца басурманам! Куш жирный добыли и людей наших православных вызволили из полона количество изрядное. Так?

Старые казаки молча кивнули.

– Так три месяца готовилось дело сие! – Свирговский бахнул булавой по столу. – три месяца хлопцы Данилы сидели в Кафе, всё вынюхивали, высматривали… Ито дело едва не сорвалось! Турки и татары тоже не лыком шиты! Спасибо Господу, что Литяга удержался под пытками! И джура Иван выручил!

Юноша, на которого мгновенно обратились взгляды всех присутствующих, покраснел и опустил голову.

– Так то большое дело было! А тут полагали мы с налёта взять порт, распотрошить амбары бесерменские – и текать! – Кулага тяжело вздохнул.

– Полагали… Ладно. Как всё было? Что с хлопцами Данилы?

– Понимаешь, вначале всё шло как должно, пан Ярослав. – вступил в разговор хорунжий Омелько. – В полночь тихо миновали Аслам-город и перед рассветом подошли к Очакову. Пластуны высадились в порту, поснимали стражников. Братчики мигом заняли берег и как только стали выбивать двери амбаров, так из крепости вывалило целая туча турок – серкасиры и янычары! Не ведаю сколько, но тысячи три их точно было. А из города ударили спаги – с полтыщи, не меньше! – Омелько сморщившись, погладив искалеченное саблей руку.

Гробовое молчание стояло в паланке. Казаки не мигая, смотрели на хорунжего полтавцев. Вскочив, Иван кусал побелевшие губы. Хома обхватил худыми пальцами голову и тихо постанывал.

– Ну, чего далее… – хмуро продолжил Омелько. – Зажали нас поганые крепко. Видим – не устоять, все поляжем! Резун и говорит: «Хлопцы, мы сдержим басурман, а вы уходите, чего всем пропадать!» Бунчужный Микола велел подобрать пораненных братчиков и отходить к байдакам. Двенадцать лодок ушли от Очакова – хорунжий чуть помолчал. – подошли к лиману днепровскому, а там, откуда не возьмись – галеры, восемь штук! Как будто заранее ожидали нас там! Пушками потопили не мало байдак, носами таранили… вобщем, только три наши чайки и прорвались мимо Аслам-города. Миколу Довганя вон ядром покалечило весьма…

– А что там с пластунами Резуна? Чего сталось с ними в Очакове, сказать можешь? – тихо спросил кошевой атаман Покатила, угрюмо глядя себе под ноги.

– Последнее, что видели с чаек когда уходили – пластуны в кольце янычар бились отчаянно. Полагаю, все полегли! – завершил печальные известия Омелько.

– Эх, казачки, казачки! – Свирговский тяжёлыми шагами прошёлся по горнице. – Так никогда не получится из вас путнего войска, как у немцев и испанцев! Без порядка, дисциплины, толку с вас, как с козла молока… А от куда янычары взялись в Очакове? И галеры у Аслам-города? – крутанувшись на каблуках, гетман остановился перед хорунжим полтавцев.

– Не ведаю, Славко… Не должно было находиться их там! Лазутчики доносили, что гарнизон крепости насчитывал всего три сотни воинов…

– Не должно быть… Три сотни… Чёрти что! – Свирговский забористо выругался. – Эх! Ладно. Вода и земля да будет пухом нашим павшим братьям, славным рыцарям православным! – гетман перекрестился.

За ним перекрестились и все присутствующие в паланке.

– Всё панове, расходитесь! Успокойте сиромах. Впредь может умнее будете! Впереди дел полно серьёзных! – Славко досадливо махнул рукой.

Понурив чубатые головы, старые казаки начали потихоньку выходить наружу. Иван, не веря своим ушам, бледный, смотрел на уходивших запорожцев. Как, и это всё?! А как же выручать товарищей? Как же так!

– Пан гетман!

Свирговский, разговаривавший а чём-то с кошевым атаманом и бунчужным Ружинским удивлённо оглянулся.

– Пан гетман! Панове казаки! – Иван вышел на середину комнаты.

Не успевшие разойтись сечевики внимательно уставились на юношу.

– Может не все братчики наши пали! Может находятся в полоне басурманском! Ежели так, ещё есть время. Не успели турки ещё казнить их смертью лютою – раскрасневшиеся, горящими глазами юноша смотрел на запорожцев. – Надо поднять Сечь! Всех кто есть и взять Очаков! Освободить товарищей наших.

После секундного молчания гетман раздражённо произнёс:

– Кто тебе дал право, джура, соваться в дела старшины? Да ещё без спроса? Сильно разумен стал?

Смутившись, Иван опустил было голову, но потом упрямо зыркнул на Свирговского:

– Прости меня, батько! Но не можна бросать в беде братьев наших! Так гласят законы Сечи! Разве нельзя поднять…

– Да нельзя, Ваня. – Обозный Задрыга горько вздохнул. – Пали братчики наши в сече смертию казацкой! Что можно поделать…

– Ежели и осталось в живых человек двадцать хлопцев Данилы, то им уже не помочь. – Славко устало опустился на скамью. – У турок в Очакове оказались большие силы. И ещё галеры эти у Аслам-города! И мы не знаем, все ли ещё это. Может султан всё османское войско в Бессарабию двинул! И рисковать целым Кошем ради спасения хлопцев я не маю права! Понял, джура? – гетман сурово глянул на парня. – Казаки знали, на что шли. И в сей раз не повезло им. И хватит более об сём!

Атаманы покинули паланку. С тяжело бьющимся сердцем стоял Иван посреди комнаты. Хома, уронив голову на стол, плакал навзрыд. Поклонившись гетману и кошевому Покатиле, юноша вышел… Слонявшиеся снаружи пластуны окружили его и забросали вопросами. Коротко рассказав им всё, Иван направился к лодке. Молодые лазутчики шли за ним, возбуждённо обсуждая события и на чём свет стоит ругая Сверговского за «робость».

В курене, в своём углу, Иван долго лежал на шкурах, уставившись в потолок. Потом, не выдержав, вышел наружу. Звёзды холодно мерцали сверху и дуга Млечного пути раскинулась от края до края бездонного неба…

Пытаясь успокоиться, он стал «слушать», призывая на помощь «духов». Что делать? Какое принять правильное решение? Оставить всё как есть и будь что будет? Или всё же нужно делать что-то?

Но сосредоточиться не удавалось. Перед возбуждённым взором юноши калейдоскопом вертелись образы Данилы Резуна, Чёрного – Смаги, других знакомых товарищей-пластунов. «Дух» молчал, что ещё более рассердило парня.

– Не хочешь говорить? И не надо! Сам справлюсь, без сопливых обойдёмся! – сплюнув, Иван вошёл в курень.

– С кем гутаришь, Вань? Никого нету вроде? – удивлённо глянув на него куренной дозорный Остап Гринько.

Иван махнул рукой и бросился в постель.

Глава 33

Разложив на пне карту, Иван водил по ней пальцем, шёпотом повторяя незнакомые названия бухт и заливов западного побережья.

Очаков! Вот он – небольшой турецкий город и порт Бессарабии. Спасибо кошевому Покатиле, что вместе с другим добром забрал у венецианцев этот подробный портолан Чёрного моря. Поскольку, при ближайшем рассмотрении морские карты и книги по навигации казакам оказались не нужны, Иван забрал всю эту премудрость и присоединил к своей библиотеке.

Уставившись на квадратик, обозначающий крепость, молодой пластун задумался. Было тихо этим майским утром на поляне. В кронах деревьев весело щебетали птицы, острый шпиль «Чёртового пальца» тыкался в плывущие высоко в синем небе облака.

Тень упала сверху, заставив юношу вздрогнуть.

– Плохо усвоил учение наше, джура! Хорунжий Гайда глядел на карту. – Позволил подойти к себе за спину. Не дело это!

– Так нету тут врагов, пан хорунжий. – Иван сделал попытку убрать портолан.

– Так полагаешь? – «Колдун» присел на пень. – Сечь запорожская многим в мире сем как кость поперёк горла стоит! И не только басурманам… а настоящий пластун и под отчим кровом и в гуще вражей одинаково должен быть на чеку! Сколько раз можно втолковывать сие…

Хорунжий помолчал. Потом остро взглянул на юношу:

– Хочешь идти в Очаков выручать братчиков? Один?

Смутившись от этого прямого вопроса Иван опустил голову. Потом спокойно ответил:

– Да, пан хорунжий.

Гайда некоторое время смотрел на него своими тёмными и глубокими, как океанская бездна, глазами… Стараясь не встречаться с «Колдуном» взглядом, юноша уставился на карту, постукивая пальцами по рукояти сабли.

– Добре. Морской путь до Очакова знаешь? Как тихо миновать Аслам-город и галеры знаешь? Как незаметно подойти к городу минуя турецкие посты знаешь? Людей наших в городе знаешь? Где наши хлопцы, сколько войска их охраняют, знаешь? А ежели и узнаешь, как сможешь один помочь им?

Под градом вопросов своего начальника Иван согнулся дугой, ещё ниже опустив голову. Потом, сглотнув тяжёлый ком в горле, тихо ответил:

– Не ведаю я, пан хорунжий, не пути в Очаков, не наших соглядатаев там. И не знаю, как спасти братчиков. Но знаю одно – покуда есть надежда, что жив хоть один полонённый пластун, товарищи должны выручить его! И ежели гетман не желает поднимать низовых, я пойду сам. И никто меня не остановит!

Молчание наступило на поляне. Гайда пристально смотрел на молодого пластуна. Иван, физически ощущая его пронизывающий взгляд, не отрывал глаз от точки на карте с надписью «Очаков».

– Один казак в поле не воин, брат. Даже пластун! – спокойно произнёс хорунжий и зря ты упрекаешь гетмана – он прав! Жизнь тысяч низовых ценнее сотни наших братчиков. Да и не сотни – пластуны живыми не сдадутся, сам знаешь. Только тяжко пораненных могут их взять басурмане…

Ожидавшие от хорунжего только ругани и упрёков в глупости, Иван ожил. С надеждой поглядывая на «Колдуна», он стал аккуратно слаживать карту.

– Говорил кому о своём намерении? Нет? Добре! – Гайда помолчал. – Сегодня с заходом солнца пойдём на «Стреле» к Очакову. Отбери шестеро хлопцев из своего десятка. Федька уже выбрал шестерых своих. Двенадцать молодых лазутчиков хватит для дела сего! Рисковать старыми пластунами нам более не можна. И ни кому не слова! Ни наши казаки, ни низовые на «Большой Сечи» ничего не должны знать! Один гетман и кошевой атаман будут всё ведать, порешили мы с ними разузнать всё про дело сие!

Вскочив, юноша во все глаза смотрел на хорунжего, едва не прыгая на месте от радости. Вот это да! Такое дело предстоит, товарищей вызволять!

– И ещё! Возьми пару хлопцев и смотайся на шамбаш. Надо купить снеди на дорогу. Наши амбары пусты – пластуны всё забрали, когда уходили. А охотиться и рыбачить времени нету… Вот гроши! – кинув небольшой кожаный мешочек на пень, Гайда быстро исчез в кустах. И не одна ветка не шелохнулась за ним…

Иван дрожащей рукой вытер вспотевший лоб чуть помедлив, он схватил карту и деньги, бросился к куреню.

Глава 34

Иван, Остап Горобец и Микола Гонта, нагруженные корзинами с провизией, проталкивались через толпу сечевиков.

Казаки прибывали на Кош каждый день – кто по одиночке, кто группами по два-три человека, кто целыми отрядами. Сходя с лодок на Базавлук, они падали на колени и целовали землю. Потом радостно обнимались со старыми товарищами. Дух общего веселья несколько омрачало известие о первом и таком неудачном походе на Очаков. В шинках и куренях запорожцы живо обсуждали это событие и поминали павших братчиков. «Сиромахи» из низовых упрекали во всём старшину, требуя сейчас же поднять Сечь и отомстить туркам. Рассудительные «городовики» держали сторону гетмана, призывая горячих собратьев сначала думать, а потом делать.

– Ванька, на кой чёрт нам вся эта снедь? Мясо вяленное, сыры. Саламахи что ль, не хватает? – сердито бросил, отдуваясь Остап. – братчики наши в беде, а мы тут пир устраивать…

– «Колдун» велел, у него и спросить! – Иван удобнее перехватил корзину на плече. Он тоже устал от беготни по лавкам базара. Солнце высоко стояло в небе и немилосердно шпарило.

– Давайте хоть выпьем чего-нибудь, ибо язык к горлу присох… – подал голос обычно всегда молчаливый и угрюмый Микола Гонта.

По пути как раз находится шинок Юзика Лифаря, где весело гуляли прибывшие сечевики.

– Ладно. Только сивухи не пить! Уразумели? – Иван направился к шинку.

Облегчённо поставив на пол гружённые до верха корзины, пластуны с наслаждением потягивали холодный квас, усевшись в дальнем конце длинного стола. Щуплый Юзик, тряся косичками-пейсами, ловко шнырял за прилавком, беспрестанно наполняя большие глиняные кружки-кухоли посетителей. Стукнув дверью, в шинок ввалился Тимка Булава с приятелями. Потребовав сивухи, молодые сердюки уселись неподалеку от пластунов.

– Во, «святая троица» прибыла! – Остап хмыкнул. – Зараз снова нарываться будут…

– Ладно, не суетись. – Иван спокойно отхлебнул квас из кружки.

Сердюки, считавшие себя лучшими рубаками на Сечи, ревниво относились к пластунам, не признавая их первенства в этом деле. Старые казаки ограничивались шутками и колкостями по отношению друг к другу. Молодёжь, невзирая на угрозу строгого наказания, любила задираться. А Тимка в добавок не мог простить Ивану, что перешёл он от полтавцев к пластунам и называл его «зрадником». Несколько раз уже между ними происходили серьёзные стычки, в последней из которых Тимка заработал расквашенный нос, а Иван – синяк под глазом.

– А, Грамотей с дружками тут! – сердюк бахнул кухолем по столу. – Каково поживаете, пластуны? Носа не высовываете с вашего чёртового острова на свет божий, всё колдовством занимаетесь! Может и любовью друг с дружкой тоже занимаетесь?

С последними словами друзья Тимки покатились со смеху. Сидевшие рядом запорожцы заухмылялись в усы. Микола Гонта, покрывшись красными пятнами было вскочил, но Иван остановил его взглядом.

– Ты пришёл сюда пить, Тимоха? Ну так пей и не лезь к нам! – Иван, чувствуя как, тяжёлыми толчками колотится в груди сердце, старался держать себя в руках!

Осушив ещё один кухоль и громко отрыгнув, Тимофей Булава поднялся на ноги. Слегка покачиваясь, подошёл к пластунам.

– Ты чего-то нявкнул, Грамотей? Это мне сердюку? В битвах стоящих не бывал ещё, и гляди, указывает! Да я уже двадцать турок зарубил в сече открытой лицом к лицу! А ты ток-мо и можешь ножи метать басурманам в спину! Ну и ещё книжки почитывать…

Снова громовый хохот взорвался в шинке. Запорожцы поглядывали на молодого пластуна и пересмеивались. Его товарищи, разъярённые, вновь попытались вскочить, и вновь Иван с трудом удержал их.

– Ежели не был ты поранен, Тимка, то набил бы я тебе морду. А так знаешь, что не могу тронуть тебя, олуха, вот и храбришься! – Иван одним глотком допил квас.

– Чего?! Ах ты паскуда, да я… – Тимофей хотел было броситься на юношу, но подскочившие товарищи удержали его и усадили на место. Икая и ругаясь, сердюк бушевал за столом, обзывая Ивана последними словами. Правой рукой он держался за перетянутый повязками левый бок.

– Ну что, ещё по одной? – не обращая на него внимания, Иван взял три опустевшие кружки.

Его друзья молча кивнули, враждебно зыркая на сердюков. Бухнув кухоли на прилавок пластун облокотился на него, стараясь успокоить дыхание. Ну стоит из-за каждого дурака расстраиваться…

Шустрый Юзик схватил кружки и стал наполнять их пенящимся квасом их большой дубовой бочки. Несколько успокоившись, Иван созерцал внимательно сложный узор паутины под потолком шинка. И вдруг озноб пробежал по телу юноши. Словно страшная холодная липкая рука сдавила сердце.

Не спеша переведя правую ладонь ближе к рукояти шашки, Иван чуть повернул голову. Высокая худая фигура смуглого сечевика нависла над прилавком.

– Сивухи, живо!

Юзик дёрнулся, расплескав квас из кружек. Согнувшись в поклоне, он однако, и не подумал выполнить просьбу посетителя:

– Не могу более давать в долг, ясновельможный пан. Надо платить… – в маленьких тёмных глазах еврея отчётливо промелькнул страх.

– Что мямлишь, жид пархатый? Наливай, сука!

Как-то незаметно шум и гвалт в шинке утихли. Запорожцы поопускав глаза, уставились себе под ноги. Даже отчаянный Тимка присмирел и молча почёсывал круглую бритую голову. Иван мгновенно узнал своего соседа у прилавка. Лютый, тот самый!

Казака этого боялись сами сечевики и старались с ним не общаться. Страшный, не человеческий дух исходил от Лютого. И он не давал пощады ко всем басурманам – и воинам, и женщинам, и старым и малым. Даже весьма суровым по нраву запорожцам претила такая жестокость, а гетман Свирговский пообещал изгнать его из Сечи за кровожадность. Склонные к суевериям сечевики украдкой говорили, что продал Лютый душу дьяволу и потому нечистый оберегает его в битвах. и действительно: казак не ведал страха совершенно! Зверем кидался на татар или турок, не взирая на их количество и кромсая их десятками. В частый неравных схватках гибли вокруг него товарищи, а Лютый – весь покрытый кровью вырывался из сечи, не имея серьёзных ранений, со страшной улыбкой-оскалом на лице…

Был он нелюдим, друзей не имел и зиму проводил где-то в степи, в землянке. Говорили, что весьма жалел, что не успел пойти в ранний поход на Очаков…

– Надо платить, уважаемый. Вы и так много задолжали! – дрожащим, но твёрдым голосом ответил сечевику Юзик.

– Вона как? – спокойно произнёс Лютый. Вытерев ладонью рот, он резко ударил шинкаря в лицо. С воплем тот отлетел в угол, ударившись головой о край пивной бочки. – Ещё одно слово, жидяра, и распанахаю до задницы! – казак постучал костяшками пальцев о прилавок.

Хныкая и постанывая, Юзик поднялся с пола и начал наполнять винную кружку. Молчание по-прежнему стояло в шинке. Некоторые из сечевиков незаметно вышли наружу. Другие уткнулись в кухоли, делая вид, что не замечают происходящее.

– Не гоже бить слабшего от себя, добродий! И не платить за выпивку. – Иван сам не знал, что за чёрт дёрнул его за язык. Он совсем не хотел заступаться за Юзика и связываться с этим вордулаком. Наверное всё из-за сего раздолбая Булавы…

Лютый не спеша повернул голову и с любопытством оглядел юношу с ног до головы.

– Та-ак! Кто это у нас такой вельми разумный? А, джура пластунский, который токмо книжки читает и бумажки в паланке пописывает… – сечевик взял протянутую шинкарём кружку, и с наслаждением сделал несколько глотков. – Так значит! Учить вздумал старого козачину… Жидов любить?

Все лица присутствующих в шинке обратились в сторону прилавка. Говорил Лютый тихо, спокойно, но было что-то в его голосе, отчётливо кровь стыла в жилах. Чёрные глаза казака впёршись в глаза парня и казалось, пронзили того насквозь.

Иван, не отводя взгляд в сторону, ощущал, как тяжело пульсирует кровь в висках. Боковым зрением видел он своих товарищей, встающих из-за стола. Спокойнее Ваня, спокойнее… сейчас дух ведёт борьбу. Дух против духа! Доверься ему, он лучше знает, что делать…

– Мне наплевать на жидов! Просто не достойно казаку славного нашего войска Низового бить того, кто не может оборонить себя! И тем паче в долг к иудею залезать. Нету грошей – нечего пить! – Иван сам удивился своей дерзости.

– Юзик, ещё кухоль! На, хлопче, угощаю! – Лютый пододвинул полную кружку юноше.

– Давай выпьем, джура! Впервой вижу такого непугливого…

Запорожцы в шинке смотрели на них пооткрывав рты. Молодого пластуна они уже вычеркнули из списка живых – и надо же!

– Я пить не буду! – Иван отодвинулся от Лютого и взял свои кружки с квасом. Может и не отказался он выпить с казаком, не раздраконь его перед этим Тимка. Да и Лютый добавил, заявив: «… джура, что бумажки пописывает…»

– Чего это? Брезгуешь с сечевиком заслуженным выпить, джура? – тон Лютого как-то неуловимо изменился.

– С казаками нашими славными завсегда готов выпить. А с убивцей детей и жинок не желаю! – отрубил Иван.

Тишина в шинке из просто тишины стала мёртвенно-давящей. Юзик, с ужасом глядя на обоих, потихоньку пятился к задней двери своего заведения. Остап, Микола неслышными шагами двинулись к прилавку.

– Вот ты как, джура. Любишь не ток-мо жидов-христопродавцев, но и басурман поганых! – Лютый грохнул кружкой о прилавок и положил тяжёлую закорузлую ладонь на плечо парня. – А ты знаешь, гавнюк, что татары моих троих дочек и жинку брюхатую порешили на моих очах?! Сначала всех снасильничали, затем порубали саблями. А мурза вспорол живот моей жинки и достал сына моего, не рождённого! И разможил его голову о плетень! – Налившиеся кровью, полубезумные глаза Лютого вплотную приблизились к лицу пластуна.

Рывком Иван сбросил его руку:

– Не у вас одного такое горе! Нету казака на Сечи, у коего не пострадали от басурман люди близкие, но не теряют они облика человеческого, не уподобляются псам неверным!

Усмешка скривила губы сечевика. Правое колено его врезалось в живот парня и одновременно левый кулак – в челюсть. Готовый к нападению, юноша крутанулся волчком, погасив силу ударов.

Отскочив в сторону, Иван замер в боевой стойке пластунов: ноги на ширине плеч, левая слегка выдвинута вперёд. Левая рука впереди себя, прикрывает грудь, правая защищает живот и находится недалеко от рукояти сабли. Тело расслаблено, дыхание спокойное – дух правит воином…

Одним движением смахнув с прилавка кухоли с квасом, Лютый выхватил саблю. Сидевшие до этого тихо запорожцы повскакивали из-за столов, у многих в руках блеснуло оружие.

– Лютый, охренел совсем? На своего брата-казака саблю поднял?!

– Кидай оружие Богдан, ибо порубаем! – угрожающие крики сечевиков раздались со всех сторон.

Остап и Микола сжимая ятаганы, появились за спиной Лютого. Встретившись с друзьями взглядом, Иван отрицательно мотнул головой.

– Заткните глотки, гниды! Имел я вас всех, падлы! – сабля Лютого молнией мелькнула по кругу, заставив отшатнуться казаков.

Чёрные глаза его раскалёнными углями вперились в юношу:

– А тебе, книжник засратый, я кишки повыпускаю!

Рванув из ножен базалай, Иван едва ушёл от пронесшегося у виска клинка. Кривая татарская сабля сечевика……… Скрестились в воздухе, выбив сноп искр. Избегая столкновения лоб в лоб, Иван разворачивая корпус, пропускал противника мимо себя, выжидая, когда тот устанет. Рассвирепевший Лютый скаля зубы, вновь и вновь бросался на пластуна, кромсая воздух саблей. И вновь и вновь тот быстро отражая удары, волчком кружился вокруг противника, сам не переходя в атаку.

Поопускав оружие, запорожцы с любопытством наблюдали за схваткой. Остап и Микола, понимающе переглянувшись, вложили ятаганы в ножны.

Кажется и до Лютого дошло, что с ним играют. Остановившись, тяжело дыша, он вытер рукавом мокрое лицо:

– Вона как, джура… желаешь явить всем, что бьёмся лучше, чем сечевик старый? – сабля винтом прорезала воздух, распоров рубашку на груди парня.

Едва сумев отбить этот неожиданный удар, Иван круговым махом хлестанул Лютого ступней в голову. Перевернувшись в воздухе, казак с грохотом упал на пол. Сабля его вылетев из рук, смела кружки и блюда с ближайшего стола.

Запорожцы вокруг смотрели на молодого пластуна во все глаза. Стоявший в первых рядах Тимка Булава растеряно моргал, сжимая саблю.

– Все хлопцы, пидемо! – Иван вложил базалай в ножны и бросил вновь появившемуся за прилавком Юзику пару серебряных монет.

Похватав корзины, друзья покинули шинок. Лютый без сознания лежал на заплёванном и залитом квасом полу. Казаки молча проводили пластунов взглядами.

– Здорово ты его! – с восхищением произнёс Остап, поудобнее перехватывая корзину. – Мы уж думали, что не справишься и хотели вже рубать сего кота…

Иван только хмыкнул. Лёгкая дрожь сотрясала всё его тело, и ноги были как ватные. Пальцами он коснулся дыры на рубашке. Ещё бы чуток – и клинок Лютого рассёк грудь пополам. Да…

– Чего-то стряслось? – бросив взгляд на парней, «Колдун» сразу понял, что что-то произошло.

Иван коротко пересказал перепитии событий. Остап и Микола подтвердили его слова.

– Ага. Значит верхним скоком взял Лютого? Молодец! А помнишь, как долго не давалось тебе умение сие? – хорунжий усмехнулся. – Добре, что не пролил кровь старого сечевика. А остальное товариство теперь знать будет, что молодые пластуны тоже не лыком шиты! Лютый хоть и божевольный малость, но один из лучших рубак в войске, страха не ведает… ну а за то, что саблю на собрата-казака поднял, ответит! Никому не позволено нарушать законы братства низового… Ладно! – резко переменил тему разговора хорунжий. – Джура, давай хлопцев на сбор и чтоб комар носа не подточил!

На лесной поляне, где ранее они тренировались, в ряд выстроились молодые казаки. Иван стоял первым. За ним самый рослый из пластунов Андрей Ливарь по прозвищу «Кроха», Остап Горобец и другие. Замыкал строй Микола Гонта.

Хорунжий Гайда медленно прошёлся перед пластунами. Потом, тщательно подбирая слова, стал говорить:

– Хлопцы, такое дело! Поручил пан гетман разузнать нам силы османов в Очакове. И проведать, что можно, о братчиках наших в беду попавших. Ежели хоть кто-нибудь жив из них, то сделает всё, дабы спасти их! – Гайда помолчал и обвёл взглядом пластунов. – Пойдёте только вы, двенадцать лазутчиков, лучших моих учеников! Разумеете почему? Мы можем сгинуть все! Посему должны остаться старые пластуны, дабы хранить и преподавать молодёжи наше умение воинское. Понятно? И ещё! Кто не желает, может не идти на дело сие. Ни я, ни кто другой не посмеет упрекнуть вас в робости! Дело предстоит весьма опасное и без всякой выгоды… И так, кто не желает идти – шаг вперёд!

Строй молодых казаков не шелохнулся.

Выждав некоторое время, «Колдун» удовлетворённо кивнул:

– Добре хлопцы! Сейчас тихо собирайтесь – скоро выходим. И ни одной живой душе ни слова! Уразумели?