Текст книги "Во весь голос (сборник)"

                                              выигрыш – время. —

Чтоб не передо́хнуть

                                       нам

                                              в передышку,

чтоб знал —

                       запомнят уда́ры мои,

себя

        не муштровкой —

                                          сознанием вышколи,

стройся

              рядами

                            Красной Армии.

Историки

                   с гидрой плакаты выдерут

– чи эта гидра была,

                                        чи нет? —

а мы

         знавали

                        вот эту гидру

в её

       натуральной величине.

«Мы смело в бой пойдём

за власть Советов

и как один умрем

в борьбе за это!»

Деникин идёт.

                           Деникина выкинут,

обрушенный пушкой

                                         подымут очаг.

Тут Врангель вам —

                                     на смену Деникину.

Барона уронят —

                                 уже Колчак.

Мы жрали кору,

                              ночёвка – болотце,

но шли

              миллионами красных звёзд,

и в каждом – Ильич,

                                        и о каждом заботится

на фронте

                   в одиннадцать тысяч вёрст.

Одиннадцать тысяч вёрст

                                                  окружность,

а сколько

                  вдоль да поперёк!

Ведь каждый дом

                                  атаковывать нужно,

каждый

               врага

                         в подворотнях берёг.

Эсер с монархистом

                                      шпионят бессонно —

где жалят змеёй,

                               где рубят с плеча.

Ты знаешь

                    путь

на завод Михельсона?

Найдёшь

                 по крови

                                  из ран Ильича.

Эсеры

            целят

                       не очень верно —

другим концом

                             да себя же

                                                в бровь.

Но бомб страшнее

                                    и пуль револьве́рных

осада голода,

                         осада тифо́в.

Смотрите —

                       кружат

                                    над крошками мушки,

сытней им,

                     чем нам

                                    в осьмнадцатом году, —

простаивали

                        из-за осьмушки

сутки

           в улице

                         на холоду.

Хотите сажайте,

                               хотите травите —

завод за картошку —

                                       кому он не жалок!

И десятикорпусный

                                      судостроитель

пыхтел

             и визжал

                              из-за зажигалок.

А у кулаков

                      и масло и пышки.

Расчёт кулаков

                             простой и верненький —

запрячь хлеба́

                          да зарой в кубышки

николаевки

                       да ке́ренки.

Мы знаем —

                        голод

                                  сметает начисто,

тут нужен зажим,

                                 а не ласковость воска,

и Ленин

                встаёт

                            сражаться с кулачеством

и продотрядами

                               и продразвёрсткой.

Разве

           в этакое время

                                       слово «демократ»

набредёт

                 какой головке дурьей?!

Если бить,

                    так чтоб под ним

                                                  панель была мокра:

ключ побед —

                           в железной диктатуре.

Мы победили,

                           но мы

                                       в пробоинах:

машина стала,

                            обшивка —

                                                  лохмотья.

Валы обломков!

                               Лохмотьев обойных!

Идите залейте!

                             Возьмите и смойте!

Где порт?

                 Маяки

                              поломались в порту,

кренимся,

                    мачтами

                                    волны крестя!

Нас опрокинет —

                                  на правом борту

в сто миллионов

                                груз крестьян.

В восторге враги

                                заливаются воя,

но так

            лишь Ильич умел и мог —

он вдруг

                повернул

                                 колесо рулевое

сразу

          на двадцать румбов вбок.

И сразу тишь,

                           дивящая даже;

крестьяне

                   подвозят

                                    к пристани хлеб.

Обычные вывески

– купля —

– продажа —

– нэп.

Прищурился Ленин:

– Чинитесь пока чего,

аршину учись,

                            не научишься —

                                                          плох. —

Команду

                 усталую

                                берег покачивал.

Мы к буре привыкли,

                                         что за подвох?

Залив

           Ильичём

                            указан глубокий

и точка

              смычки-причала

                                              найдена,

и плавно

                 в мир,

                             строительству в доки,

вошла

            Советских республик громадина.

И Ленин

                 сам

                        где железо,

                                             где дерево

носил

           чинить

                         пробитое место.

Стальными листами

                                       вздымал

                                                       и примеривал

кооперативы,

                          лавки

                                     и тресты.

И снова

               становится

                                    Ленин штурман,

огни по бортам,

                              впереди и сзади.

Теперь

             от абордажей и штурма

мы

перейдём

к трудовой осаде.

Мы

       отошли,

                      рассчитавши точно.

Кто разложился —

                                    на берег

                                                    за во́рот.

Теперь вперёд!

                            Отступленье окончено.

РКП,

          команду на борт!

Коммуна – столетия,

                                          что десять лет для ней?

Вперёд —

                  и в прошлом

                                          скроется нэпчик.

Мы двинемся

                          во сто раз медленней,

зато

        в миллион

                            прочней и крепче.

Вот этой

                 мелкобуржуазной стихии

ещё

       колышется

                             мёртвая зыбь,

но тихие

                 тучи

                          молнией выев,

уже —

            нарастанье

                                  всемирной грозы.

Враг

         сменяет

                         врага поределого,

но будет —

                     над миром

                                         зажжём небеса

– но это

                 уже

                        полезней проделывать,

чем

       об этом писать. —

Теперь,

              если пьёте

                                  и если едите,

на общий завод ли

                                   идём

                                             с обеда,

мы знаем —

                       пролетариат – победитель,

и Ленин —

                     организатор победы.

От Коминтерна

                               до звонких копеек,

серпом и молотом

                                   в новой меди,

одна

         неписаная эпопея —

шагов Ильича

                           от победы к победе.

Революции —

                           тяжёлые вещи,

один не подымешь —

                                         согнётся нога.

Но Ленин

                   меж равными

                                             был первейший

по силе воли,

                         ума рычагам.

Подымаются страны

                                        одна за одной —

рука Ильича

                        указывала верно:

народы —

                   чёрный,

                                   белый

                                               и цветной —

становятся

                     под знамя Коминтерна.

Столпов империализма

                                             непреклонные колонны —

буржуи

              пяти частей света,

вежливо

                приподымая

                                        цилиндры и короны,

кланяются

                    Ильичёвой республике советов.

Нам

        не страшно

                              усилие ничьё,

мчим

           вперёд

                        паровозом труда..

и вдруг

              стопудовая весть —

                                                    с Ильичём

удар.

Если бы

               выставить в музее

плачущего большевика,

весь день бы

                        в музее

                                     торчали ротозеи.

Ещё бы —

                   такое

                             не увидишь и в века!

Пятиконечные звёзды

                                          выжигали на наших спинах

                           $$$$$$$$$$$$$$$$$$$$       панские воеводы.

Живьём,

                по голову в землю,

                                                   закапывали нас банды

                                 $$$$$$$$$$$$$$$$$$$$                  Мамонтова.

В паровозных топках

                                         сжигали нас японцы,

рот заливали свинцом и оловом,

отрекитесь! – ревели,

                                          но из

горящих глоток

                              лишь три слова:

– Да здравствует коммунизм! —

Кресло за креслом,

                                     ряд в ряд

эта сталь,

                  железо это

вваливалось

                        двадцать второго января

в пятиэтажное здание

                                          Съезда советов.

Усаживались,

                          кидались усмешкою,

решали

              по́ходя

                           мелочь дел.

Пора открывать!

                                Чего они мешкают?

Чего

         президиум,

                              как вырубленный, поредел?

Отчего

             глаза

                       краснее ложи?

Что с Калининым?

                                     Держится еле.

Несчастье?

                     Какое?

                                  Быть не может!

А если с ним?

                          Нет!

                                  Неужели?

Потолок

                 на нас

                             пошёл снижаться вороном.

Опустили головы —

                                       ещё нагни!

Задрожали вдруг

                                и стали чёрными

люстр расплывшихся огни.

Захлебнулся

                       колокольчика ненужный щёлк.

Превозмог себя

                              и встал Калинин.

Слёзы не сжуёшь

                                 с усов и щёк.

Выдали.

               Блестят у бороды на клине.

Мысли смешались,

                                    голову мнут.

Кровь в виски,

                            клокочет в вене:

– Вчера

                в шесть часов пятьдесят минут

скончался товарищ Ленин! —

Этот год

                видал,

                            чего не взвидят сто.

День

         векам

                    войдёт

                                 в тоскливое преданье.

Ужас

          из железа

                            выжал стон.

По большевикам

                                 прошло рыданье.

Тяжесть страшная!

                                   Самих себя же

                                                              выволакивали

                                                                                    волоком.

Разузнать —

                       когда и как?

                                              Чего таят!

В улицы

                и в переулки

                                        катафалком

плыл

          Большой театр.

Радость

               ползёт улиткой.

У горя

            бешеный бег.

Ни солнца,

                      ни льдины слитка —

всё

      сквозь газетное ситко

чёрный

              засеял снег.

На рабочего

                        у станка

весть набросилась.

                                    Пулей в уме.

И как будто

                       слезы́ стакан

опрокинули на инструмент.

И мужичонко,

                            видавший виды,

смерти

              в глаз

                         смотревший не раз,

отвернулся от баб,

                                   но выдала

кулаком

                растёртая грязь.

Были люди – кремень,

                                             и эти

прикусились,

                         губу уродуя.

Стариками

                      рассерьёзничались дети,

и, как дети,

                      плакали седобородые.

Ветер

всей земле

бессонницею выл,

и никак

               восставшей

                                     не додумать до конца,

что вот гроб

                       в морозной

                                             комнатёночке Москвы

революции

                      и сына и отца.

Конец,

             конец,

                         конец.

                                      Кого

уверять!

               Стекло —

                                 и видите под…

Это

       его

             несут с Павелецкого

по городу,

                   взятому им у господ.

Улица,

             будто рана сквозная —

так болит

                  и стонет так.

Здесь

           каждый камень

                                         Ленина знает

по топоту

                   первых

                                 октябрьских атак.

Здесь

           всё,

                  что каждое знамя

                                                   вышило,

задумано им

                        и велено им.

Здесь

           каждая башня

                                      Ленина слышала,

за ним

             пошла бы

                                в огонь и в дым.

Здесь

           Ленина

                         знает

                                   каждый рабочий,

сердца́ ему

                     ветками ёлок стели.

Он в битву вёл,

                             победу пророчил,

и вот

          пролетарий —

                                     всего властелин.

Здесь

           каждый крестьянин

                                                  Ленина имя

в сердце

                вписал

                             любовней, чем в святцы.

Он зе́мли

                  велел

                             назвать своими,

что дедам

                  в гробах,

                                   засеченным, снятся.

И коммунары

                           с-под площади Красной,

казалось,

                  шепчут:

– Любимый и милый!

Живи,

            и не надо

                              судьбы прекрасней —

сто раз сразимся

                                и ляжем в могилы! —

Сейчас

              прозвучали б

                                       слова чудотворца,

чтоб нам умереть

                                 и его разбудят, —

плотина улиц

враспашку раство́рится,

                                            и с песней

                                                              на смерть

                                                                         ринутся люди.

Но нету чудес,

                           и мечтать о них нечего.

Есть Ленин,

                       гроб

                                и согну́тые плечи.

Он был человек

                               до конца человечьего —

неси

         и казнись

                            тоской человечьей.

Вовек

            такого

                         бесценного груза

ещё

        не несли

                         океаны наши,

как гроб этот красный,

                                            к Дому союзов

плывущий

                    на спинах рыданий и маршей.

Ещё

        в караул

                        вставала в почётный

суровая гвардия

                               ленинской выправки,

а люди

             уже

                    прожидают, впечатаны

во всю длину

                         и Тверской

                                              и Димитровки.

В семнадцатом

                            было —

                                          в очередь дочери

за хлебом не вышлешь —

                                                завтра съем!

Но в эту

                холодную,

                                    страшную очередь

с детьми и с больными

                                            встали все.

Деревни

                строились

                                    с городом рядом.

То мужеством горе,

                                     то детскими вызвенит.

Земля труда

проходила парадом —

живым

             итогом

                           ленинской жизни.

Жёлтое солнце,

                              косое и лаковое,

взойдёт,

               лучами к подножью кидается.

Как будто

                   забитые,

                                   надежду оплакивая,

склоняясь в горе,

                                 проходят китайцы.

Вплывали

                   ночи

                            на спинах дней,

часы меняя,

                       путая даты.

Как будто

                   не ночь

                                 и не звёзды на ней,

а плачут

               над Лениным

                                         негры из Штатов.

Мороз небывалый

                                   жарил подошвы.

А люди

              днюют

                           давкою тесной.

Даже

          от холода

                            бить в ладоши

никто не решается —

                                        нельзя,

                                                     неуместно.

Мороз хватает

                           и тащит,

                                           как будто

пытает,

              насколько в любви закалённые.

Врывается в толпы.

                                     В давку запутан,

вступает

                вместе с толпой за колонны.

Ступени растут,

                              разрастаются в риф.

Но вот

             затихает

                             дыханье и пенье,

и страшно ступить —

                                         под ногою обрыв —

бездонный обрыв

                                  в четыре ступени.

Обрыв

от рабства в сто поколений,

где знают

лишь золота звонкий резон.

Обрыв

             и край —

                               это гроб и Ленин,

а дальше —

                     коммуна

                                      во весь горизонт.

Что увидишь?!

                            Только лоб его́ лишь,

и Надежда Константиновна

                                                      в тумане

                                                                       за…

Может быть,

                        в глаза без слёз

                                                     увидеть можно больше.

Не в такие

                    я

                      смотрел глаза.

Знамён

              плывущих

                                  склоняется шёлк

последней

                    почестью отданной:

«Прощай же, товарищ,

                                            ты честно прошёл

свой доблестный путь, благородный».

Страх.

            Закрой глаза

                                     и не гляди —

как будто

                  идёшь

                              по проволоке про́вода.

Как будто

                   минуту

                                 один на один

остался

              с огромной

                                    единственной правдой.

Я счастлив.

                      Звенящего марша вода

относит

                тело моё невесомое.

Я знаю —

                   отныне

                                 и навсегда

во мне

             минута

                           эта вот самая.

Я счастлив,

                      что я

                                этой силы частица,

что общие

                    даже слёзы из глаз.

Сильнее

                и чище

                             нельзя причаститься

великому чувству

                                 по имени —

                                                        класс!

Знамённые

                      снова

                                  склоняются крылья,

чтоб завтра

                      опять

                                 подняться в бои́ —

«Мы сами, родимый, закрыли

орлиные очи твои».

Только б не упасть,

                                     к плечу плечо,

флаги вычернив

                               и ве́ками алея,

на последнее

                         прощанье с Ильичём

шли

        и медлили у мавзолея.

Выполняют церемониал.

Говорили речи.

                             Говорят – и ладно.

Горе вот,

                что срок минуты

                                                мал —

разве

          весь

                  охватишь ненаглядный!

Пройдут

                 и на́верх

                                 смотрят с опаской,

на чёрный,

                     посыпанный снегом кружок.

Как бешено

                       скачут

                                   стрелки на Спасской.

В минуту —

                       к последней четвёрке прыжок.

Замрите

                минуту

                              от этой вести!

Остановись,

                        движенье и жизнь!

Поднявшие молот,

                                    стыньте на месте.

Земля, замри,

                          ложись и лежи!

Безмолвие.

                     Путь величайший окончен.

Стреляли из пушки,

                                      а может, из тыщи.

И эта

           пальба

                        казалась не громче,

чем мелочь,

                       в кармане бренчащая —

                                                                    в нищем.

До боли

                раскрыв

                                убогое зрение,

почти заморожен,

                                  стою не дыша.

Встаёт

             предо мной

                                    у знамён в озарении

тёмный

               земной

                             неподвижный шар.

Над миром гроб,

                                неподвижен и нем.

У гроба

               мы,

                      людей представители,

чтоб бурей восстаний,

                                          дел и поэм

размножить то,

                             что сегодня видели.

Но вот

             издалёка,

                               оттуда,

                                            из алого

в мороз,

                в караул умолкнувший наш,

чей-то голос —

                             как будто Муралова —

«Шагом марш».

Этого приказа

                            и не нужно даже —

реже,

          ровнее,

                        твёрже дыша,

с трудом

                 отрывая

                                 тело-тяжесть,

с площади

                    вниз

                             вбиваем шаг.

Каждое знамя

                           твёрдыми руками

вновь

           над головою

                                   взвито ввысь.

Топота потоп,

                           сила кругами,

ширясь,

                расходится

                                     миру в мысль.

Общая мысль

                          воедино созвеньена

рабочих,

                 крестьян

                                  и солдат-рубак:

– Трудно

                   будет

                             республике без Ленина.

Надо заменить его —

                                        кем?

                                                 И как?

Довольно

                  валяться

                                  на перине, клоповой!

Товарищ секретарь!

                                      НА тебе —

                                                           вот —

просим приписать

                                    к ячейке еркаповой

сразу,

          коллективно,

                                    весь завод… —

Смотрят

                 буржуи,

                                глазки раскоряча,

дрожат

              от топота крепких ног.

Четыреста тысяч

                                 от станка

                                                   горячих —

Ленину

               первый

                              партийный венок.

– Товарищ секретарь,

                                          бери ручку…

Говорят – заменим…

                                         Надо, мол…

Я уже стар —

                         берите внучика,

не отстаёт —

                        подай комсомол. —

Подшефный флот,

                                    подымай якоря,

в море

             пора

                      подводным кротам.

«По морям,

                      по морям,

нынче здесь,

                        завтра там».

Выше, солнце!

                            Будешь свидетель —

скорей

             разглаживай траур утра.

В ногу

             взрослым

                                вступают дети —

тра́-та-та-та́-та

                 та́-та-та-та́.

«Раз,

         два,

                три!

Пионеры мы.

Мы фашистов не боимся,

                                                 пойдём на штыки».

Напрасно

                   кулак Европы задран.

Кроем их грохотом.

                                     Назад!

                                                 Не сметь!

Стала

           величайшим

                                  коммунистом-организатором

даже

         сама

                  Ильичёва смерть.

Уже

        над трубами

                               чудовищной рощи,

руки

         миллионов

                              сложив в древко,

красным знаменем

                                    Красная площадь

вверх

          вздымается

                                страшным рывком.

С этого знамени,

                                 с каждой складки

снова

           живой

                        взывает Ленин:

– Пролетарии,

                             стройтесь

                                                к последней схватке!

Рабы,

          разгибайте

                              спины и колени!

Армия пролетариев

                                      встань стройна!

Да здравствует революция,

                                                   радостная и скорая!

Это —

            единственная

                                       великая война

из всех,

              какие знала история.

[1924]