Электронная библиотека » Владимир Маяковский » » онлайн чтение - страница 15


  • Текст добавлен: 30 октября 2016, 14:50


Автор книги: Владимир Маяковский


Жанр: Литература 20 века, Классика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Шрифт:
- 100% +
Владимир Ильич Ленин

Российской коммунистической партии посвящаю


Время —

                начинаю

                                 про Ленина рассказ.

Но не потому,

                          что горя

                                          нету более,

время

           потому,

                         что резкая тоска

стала ясною

                       осознанною болью.

Время,

             снова

                        ленинские лозунги развихрь.

Нам ли

              растекаться

                                    слёзной лужею, —

Ленин

             и теперь

                             живее всех живых.

Наше знанье —

                              сила

                                      и оружие.

Люди – лодки.

                             Хотя и на суше.

Проживёшь

                       своё

                               пока,

много всяких

                          грязных ракушек

налипает

                  нам

                         на бока.

А потом,

                 пробивши

                                     бурю разозлённую,

сядешь,

               чтобы солнца близ,

и счищаешь

                       водорослей

                                             бороду зелёную

и медуз малиновую слизь.

Я

   себя

           под Лениным чищу,

чтобы плыть

                        в революцию дальше.

Я боюсь

                этих строчек тыщи,

как мальчишкой

                                боишься фальши.

Рассияют головою венчик,

я тревожусь,

                       не закрыли чтоб

настоящий,

                      мудрый,

                                      человечий

ленинский

                     огромный лоб.

Я боюсь,

                 чтоб шествия

                                           и мавзолеи,

поклонений

                       установленный статут

не залили б

                      приторным елеем

ленинскую

                     простоту.


За него дрожу,

                           как за зеницу глаза,

чтоб конфетной

                               не был

                                            красотой оболган.

Голосует сердце —

                                   я писать обязан

по мандату долга.

Вся Москва.

                        Промёрзшая земля

                                                             дрожит от гуда.

Над кострами

                           обмороженные с ночи.

Что он сделал?

                            Кто он

                                         и откуда?

Почему

               ему

                      такая почесть?

Слово за словом

                                из памяти таская.

не скажу

                 ни одному —

                                          на место сядь.

Как бедна

                    у мира

                                сло́ва мастерская!

Подходящее

                        откуда взять?

У нас

           семь дней,

у нас

          часов – двенадцать.

Не прожить

                      себя длинней.

Смерть

              не умеет извиняться.

Если ж

              с часами плохо,


мала

         календарная мера,

мы говорим —

                            «эпоха»,

мы говорим —

                            «эра».

Мы

       спим

                 ночь.

Днём

           совершаем поступки.

Любим

              свою толочь

воду

         в своей ступке.

А если

             за всех смог

направлять

                      потоки явлений,

мы говорим —

                            «пророк»,

мы говорим —

                            «гений».

У нас

          претензий нет, —

не зовут —

                    мы и не лезем;

нравимся

                   своей жене,

и то

        довольны доне́льзя.

Если ж,

              телом и духом слит,

прёт

        на нас непохожий,

шпилим —

                     «царственный вид»,

удивляемся —

                            «дар божий».


Скажут так, —

                            и вышло

                                            ни умно, ни глупо.

Повисят слова

                            и уплывут, как ды́мы.

Ничего

              не выколупишь

                                            из таких скорлупок.

Ни рукам

                  ни голове не ощутимы.

Как же

              Ленина

                             таким аршином мерить!

Ведь глазами

                         видел

                                    каждый всяк —

«эра» эта

                 проходила в двери,

даже

         головой

                        не задевая о косяк.

Неужели

                 про Ленина тоже:

«вождь

              милостью божьей»?

Если б

             был он

                          царствен и божествен,

я б

     от ярости

                       себя не поберёг,

я бы

         стал бы

                       в перекоре шествий,

поклонениям

                          и толпам поперёк.

Я б

      нашёл

                  слова

                            проклятья громоустого,

и пока

             растоптан

                                 я

                                   и выкрик мой,

я бросал бы

                       в небо

                                   богохульства,

по Кремлю бы

                            бомбами

                                             метал:

                                                         ДОЛОЙ!

Но тверды

                    шаги Дзержинского

                                                           у гроба.

Нынче бы

                    могла

                               с постов сойти Чека.

Сквозь мильоны глаз,

                                          и у меня

                                                          сквозь оба,

лишь сосульки слёз,

                                      примёрзшие

                                                              к щекам.

Богу

         почести казённые

                                           не новость.

Нет!

        Сегодня

                        настоящей болью

                                                         сердце холодей.

Мы

       хороним

                        самого земного

изо всех

                прошедших

                                       по земле людей.

Он земной,

                      но не из тех,

                                             кто глазом

упирается

                   в своё корыто.

Землю

             всю

                    охватывая разом.

видел

           то,

                что временем закрыто.

Он, как вы

                     и я,

                            совсем такой же,

только,

              может быть,

                                     у самых глаз

мысли

             больше нашего

                                          морщинят кожей,

да насмешливей

                               и твёрже губы,

                                                           чем у нас.

Не сатрапья твёрдость,

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$триумфаторской коляской

мнущая

               тебя,

                        подёргивая вожжи.

Он

      к товарищу

                            милел

                                        людскою лаской.

Он

      к врагу

                    вставал

                                  железа твёрже.

Знал он

               слабости,

                                 знакомые у нас,

как и мы,

                  перемогал болезни.

Скажем,

                мне бильярд —

                                             отращиваю глаз,

шахматы ему —

                              они вождям

                                                     полезней.

И от шахмат

                        перейдя

                                       к врагу натурой,

в люди

             выведя

                           вчерашних пешек строй,

становил

                  рабочей – человечьей диктатурой

над тюремной

                           капиталовой турой,

И ему

           и нам

                      одно и то же дорого.

Отчего ж,

                  стоящий

                                   от него поодаль,

я бы

         жизнь свою,

                                 глупея от восторга,

за одно б

                 его дыханье

                                        о́тдал?!

Да не я один!

                          Да что я

                                          лучше, что ли?!

Даже не позвать,

                                раскрыть бы только рот —

кто из вас

                   из сёл,

                               из кожи вон,

                                                       из штолен

не шагнёт вперёд?!

В качке —

                    будто бы хватил

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$вина и горя лишку —

инстинктивно

                            хоронюсь

                                              трамвайной сети.

Кто

       сейчас

                    оплакал бы

                                          мою смертишку

в трауре

               вот этой

                               безграничной смерти!

Со знамёнами идут,

                                      и так.

                                                Похоже —

стала

          вновь

                     Россия кочевой.

И Колонный зал

                                 дрожит,

                                               насквозь прохожен.

Почему?

                Зачем

                            и отчего?

Телеграф

                 охрип

                            от траурного гуда.

Слёзы снега

                       с флажьих

                                          покрасневших век.

Что он сделал,

                            кто он

                                        и откуда —

этот

        самый человечный человек?

Коротка

                и до последних мгновений


нам

       известна

                        жизнь Ульянова.

Но долгую жизнь

                                  товарища Ленина

надо писать

                       и описывать заново.

Далеко давным,

                              годов за двести,

первые

              про Ленина

                                     восходят вести.

Слышите —

                       железный

                                          и лужёный,

прорезая

                 древние века, —

голос

           прадеда

                          Бромлея и Гужона —

первого паровика?

Капитал

                его величество,

                                             некоронованный,

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$невенчанный,

объявляет

                    покорённой

                                            силу деревенщины.

Город грабил,

                          грёб,

                                   грабастал,

глыбил

              пуза касс,

а у станков

                     худой и горбастый

встал

          рабочий класс.

И уже

            грозил,

                          взвивая трубы за́ небо;


– Нами

                к золоту

                                пути мости́те.

Мы родим,

                     пошлём,

                                     придёт когда-нибудь

человек,

                борец,

                            каратель,

                                             мститель! —

И уже

            смешались

                                 облака и ды́мы,

будто

           рядовые

                           одного полка.

Небеса

              становятся двойными,

дымы

           забивают облака.

Товары

              растут,

                           меж нищими высясь.

Директор,

                   лысый чёрт,

пощёлкал счётами,

                                     буркнул:

                                                     «кризис!»

и вывесил слово

                               «расчёт».

Кра́пило

                  сласти

                              мушиное се́ево,

хлеба́

           зерном

                         в элеваторах портятся,

а под витринами

                                всех Елисеевых,

живот подведя,

                             плелась безработица.


И бурчало

                    у трущоб в утробе,

покрывая

                   детвориный плачик:

– Под работу,

                           под винтовку ль,

                                                          на́ —

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$ладони обе!

Приходи,

                  заступник

                                      и расплатчик! —

Эй,

       верблюд,

                        открыватель колоний! —

Эй,

      колонны стальных кораблей!

Марш

            в пустыни

                               огня раскалённей!

Пеньте пену

                        бумаги белей!

Начинают

                    чёрным лата́ться

оазисы

             пальмовых нег.

Вон

        среди

                   золотистых плантаций

засечённый

                       вымычал негр:

– У-у-у-у-у,

                        у-у-у!

                                   Нил мой, Нил!

Приплещи

                     и выплещи

                                           чёрные дни!

Чтоб чернее были,

                                    чем я во сне,

и пожар чтоб

                         крови вот этой красней.

Чтоб во всём этом кофе,

                                               враз, вскипелом,

вариться пузатым —

                                       чёрным и белым.

Каждый

                добытый

                                 слоновий клык —

тык его в мясо,

                             в сердце тык.

Хоть для правнуков,

                                       не зря чтоб

                                                            кровью литься,

выплыви,

                   заступник солнцелицый.

Я кончаюсь, —

                            бог смертей

                                                   пришёл и поманил.

Помни

              это заклинанье,

                                            Нил,

                                                     мой Нил! —

В снегах России,

                                в бреду Патагонии

расставило

                     время

                                станки потогонные.

У Ива́нова уже

                              у Вознесенска

                                                         каменные туши

будоражат

                    выкрики частушек:

«Эх, завод ты мой, завод,

желтоглазина.

Время нового зовёт

Стеньку Разина».

Внуки

            спросят:

– Что такое капиталист? —

Как дети

                 теперь:

– Что это

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$г-о-р-о-д-о-в-о-й?.. —

Для внуков

                      пишу

                                в один лист

капитализма

                         портрет родовой.

Капитализм

                       в молодые года

был ничего,

                       деловой парнишка:

первый работал —

                                   не боялся тогда,

что у него

                   от работ

                                   засалится манишка.

Трико феодальное

                                   ему тесно́!

Лез

       не хуже,

                       чем нынче лезут.

Капитализм

                        революциями

                                                  своей весной

расцвёл

               и даже

                            подпевал «Марсельезу».

Машину

                 он

                      задумал и выдумал.

Люди,

            и те – ей!

Он

      по вселенной

                                видимо-невидимо

рабочих расплодил

                                    детей.

Он враз

               и царства

                                 и графства сжевал

с коронами их

                           и с орлами.

Встучнел,

                   как библейская корова

                                                               или вол,

облизывается.

                           Язык – парламент.

С годами

                  ослабла

                                 мускулов сталь,

он раздобрел

                         и распух,

такой же

                 с течением времени

                                                       стал,

как и его гроссбух.

Дворец возвёл —

                                не увидишь такого!

Художник

– не один! —

                                             по стенам поёрзал.

Пол ампиристый,

                                  потолок рококо́вый,

стенки —

                  Людовика XIV,

                                              Каторза.

Вокруг,

              с лицом,

                              что равно годится

быть и лицом

                          и ягодицей,

задолицая

                   полиция.

И краске

                 и песне

                               душа глуха,


как корове

                     цветы

                                среди луга.

Этика, эстетика

                               и прочая чепуха —

просто —

                   его

                         женская прислуга.

Его

       и рай

                 и преисподняя —

распродаёт

                      старухам

дырки

            от гвоздей

                                креста господня

и перо

             хвоста

                         святого духа.

Наконец,

                   и он

                           перерос себя,

за него

             работает раб.

Лишь наживая,

                              жря

                                      и спя,

капитализм разбух

                                    и обдряб.

Обдряб

              и лёг

                       у истории на пути

в мир,

            как в свою кровать.

Его не объехать,

                               не обойти,

единственный выход —

                                             взорвать!


Знаю,

           лирик

                       скривится горько,

критик

              ринется

                              хлыстиком выстегать:

– А где ж душа?!

                                Да это ж —

                                                     риторика!

Поэзия где ж? —

                                 Одна публицистика!! —

Капитализм —

                             неизящное слово,

куда изящней звучит —

                                             «соловей»,

но я

        возвращусь к нему

                                           снова и снова.

Строку

             агитаторским лозунгом взвей.

Я буду писать

                           и про то

                                           и про это,

но нынче

                  не время

                                   любовных ляс.

Я

всю свою

                  звонкую силу поэта

тебе отдаю,

                     атакующий класс.

Пролетариат —

                              неуклюже и узко

тому,

          кому

                   коммунизм – западня.

Для нас

               это слово —

                                      могучая музыка,


могущая

                мёртвых

                                сражаться поднять.

Этажи

             уже

                    заёжились, дрожа,

клич подвалов

                            подымается по этажам!

– Мы прорвёмся

                                 небесам

                                                в распахнутую синь.

Мы пройдём

                         сквозь каменный колодец.

Будет.

            С этих нар

                                рабочий сын —

пролетариатоводец. —

Им

      уже

             земного шара мало.

И рукой,

                 отяжелевшей

                                           от колец,

тянется

               упитанная

                                   туша капитала

ухватить

                 чужой горле́ц.

Идут,

           железом

                           клацая и лацкая.

– Убивайте!

                        Двум буржуям тесно! —

Каждое село —

                              могила братская,

города́ —

                   завод протезный.

Кончилось —

                           столы

                                      накрыли чайные.

Пирогом

                 победа на столе.

– Слушайте

                        могил чревовещание,

кастаньеты костылей!

Снова

            нас

                   увидите

                                  в военной яви.

Эту

       время

                  не простит вину.

Он расплатится,

                               придёт он

                                                  и объявит

вам

       и вашинской войне

                                             войну! —

Вырастают

                      на земле

                                      слезы́ озёра,

слишком

                  непролазны

                                         крови топи.

И клонились

                         одиночки фантазёры

над решением

                            немыслимых утопий.

Голову

             об жизнь

                               разбили филантропы.

Разве

           путь миллионам —

                                               филантропов тропы?

И уже

            бессилен

                             сам капиталист,

так

      его

            машина размахалась, —

строй его

                  несёт,

                             как пожелтелый лист,

кризисов

                  и забастовок ха́ос.

– В чей карман

                               стекаем

                                              золотою лавой?

С кем идти

                     и на кого пенять? —

Класс миллионоглавый

напрягает глаз —

                                 себя понять.

Время

            часы

                     капитала

                                      кра́ло,

побивая

                прожекторов яркость.

Время

            родило

                          брата Карла —

старший

                 ленинский брат

                                  Маркс.

Маркс!

              Встаёт глазам

                                        седин портретных рама.

Как же

              жизнь его

                                 от представлений далека!

Люди

           видят

                      замурованного в мрамор,

гипсом

              холодеющего старика.

Но когда

                 революционной тропкой

первый

              делали

                           рабочие

                                           шажок,

о, какой

                невероятной топкой

сердце Маркс

                           и мысль свою зажёг!

Будто сам

                   в заводе каждом

                                                  стоя сто́ймя,

будто

           каждый труд

                                    размозоливая лично,

грабящих

                   прибавочную стоимость

за руку

             поймал с поличным.

Где дрожали тельцем,

                                         не вздымая глаз свой

даже

         до пупа

                        биржевика-дельца,

Маркс

             повёл

                        разить

                                     войною классовой

золотого

                 до быка

                                доросшего тельца́.

Нам казалось —

                               в коммунизмовы затоны

только

             волны случая

                                       закинут

                                                      нас

                                                            юля́.

Маркс

             раскрыл

                             истории законы,

пролетариат

                        поставил у руля.

Книги Маркса

                             не набора гранки,

не сухие

                цифр столбцы —

Маркс

             рабочего

                              поставил на́ ноги

и повёл

               колоннами

                                     стройнее цифр.

Вёл

       и говорил: —

                                сражаясь лягте,

дело —

              корректура

                                    выкладкам ума.

Он придёт,

                     придёт

                                   великий практик,

поведёт

               полями битв,

                                        а не бумаг! —

Жерновами дум

                               последнее меля́

и рукой

               дописывая

                                   восковой,

знаю,

          Марксу

                         виделось

                                          видение Кремля

и коммуны

                      флаг

                               над красною Москвой.

Назревали,

                     зрели дни,

                                         как дыни,

пролетариат

                        взрослел

                                         и вырос из ребят.

Капиталовы

                       отвесные твердыни

валом размывают

                                  и дробят.

У каких-нибудь

                               годов

                                         на расстоянии

сколько гроз

                        гудит

                                  от нарастаний.

Завершается

                        восстанием

                                              гнева нарастание,

нарастают

                    революции

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$за вспышками восстаний.

Крут

          буржуев

                          озверевший норов.

Тьерами растерзанные,

                                            воя и стеная,

тени прадедов,

                            парижских коммунаров,

и сейчас

                вопят

                           парижскою стеною:

– Слушайте, товарищи!

                                              Смотрите, братья!

Горе одиночкам —

                                    выучьтесь на нас!

Сообща взрывайте!

                                     Бейте партией!

Кулаком

                одним

                            собрав

                                         рабочий класс. —

Скажут:

                «Мы вожди»,

                                         а сами —

                                                          шаркунами?

За речами

                   шкуру

                               распознать умей!

Будет вождь

                       такой,

                                   что мелочами с нами —

хлеба проще,

                         рельс прямей.

Смесью классов,

                                вер,

                                       сословий

                                                         и наречий

на рублях колёс

                             землища двигалась.

Капитал

                ежом противоречий

рос вовсю

                   и креп,

                                штыками иглясь.

Коммунизма

                         призрак

                                         по Европе рыскал,

уходил

             и вновь

                            маячил в отдаленьи…

По всему поэтому

                                  в глуши Симбирска

родился

               обыкновенный мальчик

                                                               Ленин.

Я знал рабочего.

                               Он был безграмотный.

Не разжевал

                        даже азбуки соль.

Но он слышал,

                             как говорил Ленин,


и он

        знал – всё.

Я слышал

                   рассказ

                                 крестьянина-сибирца.

Отобрали,

                 отстояли винтовками

                                                        и раем

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$разделали селеньице.

Они не читали

                            и не слышали Ленина,

но это

            были ленинцы.

Я видел горы —

                              на них

                                          и куст не рос.

Только

             тучи

                     на скалы

                                      упали ничком.

И на сто вёрст

                           у единственного горца

лохмотья

                  сияли

                              ленинским значком.

Скажут —

                   это

                         о булавках а́хи.

Барышни их

                        вкалывают

                                             из кокетливых причуд.

не булавка вколота —

                                         значком

                                                         прожгло рубахи

сердце,

              полное

                            любовью к Ильичу.

Этого

            не объяснишь

                                       церковными славянскими

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$крюками,

и не бог

               ему

                      велел —

                                     избранник будь!

Шагом человеческим,

                                           рабочими руками,

собственною головой

                                          прошёл он

                                                               этот путь.

Сверху

              взгляд

                          на Россию брось —

рассинелась речками,

                                          словно

разгулялась

                      тысяча розг,

словно

              плетью исполосована.

Но сине́й,

                    чем вода весной,

синяки

              Руси крепостной.

Ты

     с боков

                   на Россию глянь —

и куда

            глаза ни кинь,

упираются

                     небу в склянь

горы,

          каторги

                         и рудники.

Но и каторг

                       больнее была

у фабричных станков

                                         кабала.


Были страны

                         богатые более,

красивее видал

                             и умней.

Но земли

                  с ещё большей болью

не довиделось

                           видеть

                                       мне.

Да, не каждый

                            удар

                                    сотрёшь со щеки.

Крик крепчал:

– Подымайтесь

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$за землю и волю вы! —

И берутся

                   бунтовщики-

одиночки

                   за бомбу

                                   и за рево́львер.

Хорошо

               в царя

                           вогнать обойму!

Ну, а если

                   только пыль

                                           взметнёшь у колеса?!

Подготовщиком

                                цареубийства

                                                          пойман

брат Ульянова,

                            народоволец

                                                     Александр.

Одного убьёшь —

                                  другой

                                              во весь свой пыл

пытками

                 ушедших

                                  переплюнуть тужится.


И Ульянов

                     Александр

                                         повешен был

тысячным из шлиссельбуржцев.

И тогда

               сказал

                           Ильич семнадцатигодовый —

это слово

                  крепче клятв

                                           солдатом поднятой руки:

– Брат,

               мы здесь

                                тебя сменить готовы,

победим,

                  но мы

                              пойдём путём другим! —


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации