Текст книги "Во весь голос (сборник)"

Тамара и демон

От этого Терека

                              в поэтах

                                              истерика.

Я Терек не видел.

                                 Большая потерийка.

Из омнибуса

                        вразвалку

сошел,

             поплевывал

                                    в Терек с берега,

совал ему

                  в пену

                              палку.

Чего же хорошего?

                                    Полный развал!

Шумит,

               как Есенин в участке.

Как будто бы

                         Терек

                                    сорганизовал,

проездом в Боржом,

                                       Луначарский.

Хочу отвернуть

                              заносчивый нос

и чувствую:

                      стыну на грани я,

овладевает

                     мною

                                гипноз,

воды

         и пены играние.

Вот башня,

                      револьвером

                                              небу к виску,

разит

           красотою нетроганой.

Поди,

           подчини ее

                                 преду искусств —

Петру Семенычу

                                Когану.

Стою,

            и злоба взяла меня,

что эту

              дикость и выступы

с такой бездарностью

                                          я

                                            променял

на славу,

                 рецензии,

                                    диспуты.

Мне место

                     не в «Красных нивах»,

                                                                а здесь,

и не построчно,

                              а даром

реветь

            стараться в голос во весь,

срывая

             струны гитарам.

Я знаю мой голос:

                                   паршивый тон,

но страшен

                      силою ярой.

Кто видывал,

                          не усомнится,

                                                    что

я

  был бы услышан Тамарой.

Царица крепится,

                                  взвинчена хоть,

величественно

                            делает пальчиком.

Но я ей

              сразу:

– А мне начхать,

царица вы

                    или прачка!

Тем более

                   с песен —

                                      какой гонорар?!

А стирка —

                     в семью копейка.

А даром

               немного дарит гора:

лишь воду —

                        поди,

                                  попей-ка! —

Взъярилась царица,

                                      к кинжалу рука.

Козой,

             из берданки ударенной.

Но я ей

               по-своему,

                                   вы ж знаете как —

под ручку…

                      любезно…

– Сударыня!

Чего кипятитесь,

                                 как паровоз?

Мы

       общей лирики лента.

Я знаю давно вас,

                                  мне

                                         много про вас

говаривал

                   некий Лермонтов.

Он клялся,

                     что страстью

                                              и равных нет…

Таким мне

                    мерещился образ твой.

Любви я заждался,

                                    мне 30 лет.

Полюбим друг друга.

                                        Попросту.

Да так,

             чтоб скала

                                  распостелилась в пух.

От черта скраду

                              и от бога я!

Ну что тебе Демон?

                                      Фантазия!

                                                          Дух!

К тому ж староват —

                                        мифология.

Не кинь меня в пропасть,

                                                 будь добра.

От этой ли

                    струшу боли я?

Мне

         даже

                  пиджак не жаль ободрать,

а грудь и бока —

                               тем более.

Отсюда

               дашь

                         хороший удар —

и в Терек

                  замертво треснется.

В Москве

                   больнее спускают…

                                                        куда!

ступеньки считаешь —

                                           лестница.

Я кончил,

                   и дело мое сторона.

И пусть,

                озверев от помарок,

про это

              пишет себе Пастернак,

А мы…

             соглашайся, Тамара! —

История дальше

                                уже не для книг.

Я скромный,

                         и я

                              бастую.

Сам Демон слетел,

                                    подслушал,

                                                          и сник,

и скрылся,

                     смердя

                                  впустую.

К нам Лермонтов сходит,

                 презрев времена.

Сияет —

                 «Счастливая парочка!»

Люблю я гостей.

                               Бутылку вина!

Налей гусару, Тамарочка!

1924

Посмеемся!

СССР!

             Из глоток из всех,

да так,

             чтоб врагу аж смяться,

сегодня

               раструбливай

                                         радостный смех —

нам

       можно теперь посмеяться!

Шипели: «Погибнут

                                        через день, другой,

в крайности —

                            через две недели!»

Мы

       гордо стоим,

                                а они дугой

изгибаются.

                       Ливреи надели.

Бились

              в границы Советской страны:

«Не допустим

                          и к первой годовщине!»

Мы

       гордо стоим,

                               а они —

                                              штаны

в берлинских подвалах чинят.

Ллойд-Джорджи

                                ревели

                                            со своих постов!

«Узурпаторы!

                         Бандиты!

                                          Воришки!»

Мы

       гордо стоим,

                               а они – раз сто

слетали,

                как еловые шишки!

Они

        на наши

                        голодные дни

радовались,

                      пожевывая пончики.

До урожаев

                      мы доживаем,

                                                 а они

последние дожевали

                                       мильончики!

Злорадничали:

                            «Коммунистам

                                                         надежды нет:

погибнут

                 не в мае, так в июне».

А мы,

           мы – стоим.

                                   Мы – на 7 лет

ближе к мировой коммуне!

Товарищи,

                    вовсю

                                из глоток из всех —

да так, чтоб врагам

                                    аж смяться,

сегодня

              раструбливайте

                                            радостный смех!

Нам

        есть над чем посмеяться!

1924

Выволакивайте будущее!

Будущее

                не придет само,

если

        не примем мер.

За жабры его, – комсомол!

За хвост его, – пионер!

Коммуна

                  не сказочная принцесса,

чтоб о ней

                    мечтать по ночам.

Рассчитай,

                     обдумай,

                                      нацелься —

и иди

           хоть по мелочам.

Коммунизм

                       не только

у земли,

               у фабрик в поту.

Он и дома

                   за столиком,

в отношеньях,

                            в семье,

                                           в быту.

Кто скрипит

                        матершиной смачной

целый день,

                       как немазаный воз,

тот,

       кто млеет

                         под визг балалаечный,

тот

      до будущего

                              не дорос.

По фронтам

                        пулеметами такать —

не в этом

                 одном

                             война!

И семей

                и квартир атака

угрожает

                 не меньше

                                     нам.

Кто не выдержал

                                 натиск домашний,

спит

         в уюте

                     бумажных роз, —

до грядущей

                        жизни мощной

тот

      пока еще

                        не дорос.

Как и шуба,

                       и время тоже —

проедает

                 быта моль ее.

Наших дней

                        залежалых одёжу

перетряхни, комсомолия!

1925

Любовь

Мир

         опять

                    цветами оброс,

у мира

             весенний вид.

И вновь

                встает

                            нерешенный вопрос —

о женщинах

                       и о любви.

Мы любим парад,

                                  нарядную песню.

Говорим красиво,

                                  выходя на митинг.

Но часто

                 под этим,

                                   покрытый плесенью,

старенький-старенький бытик.

Поет на собранье:

                                   «Вперед, товарищи…»

А дома,

              забыв об арии сольной,

орет на жену,

                         что щи не в наваре

и что

          огурцы

                        плоховато просолены.

Живет с другой —

                                  киоск в ширину,

бельем —

                 шантанная дива.

Но тонким чулком

                                    попрекает жену:

– Компрометируешь

                                         пред коллективом. —

То лезут к любой,

                                 была бы с ногами.

Пять баб

                 переменит

                                     в течение суток.

У нас, мол,

                     свобода,

                                     а не моногамия.

Долой мещанство

                                  и предрассудок!

С цветка на цветок

                                     молодым стрекозлом

порхает,

                летает

                            и мечется.

Одно ему

                  в мире

                               кажется злом —

это

      алиментщица.

Он рад умереть,

экономя треть,

три года

                судиться рад:

и я, мол, не я,

и она не моя,

и я вообще

                     кастрат.

А любят,

                 так будь

                                монашенкой верной —

тиранит

                ревностью

                                    всякий пустяк

и мерит

               любовь

                             на калибр револьверный,

неверной

                  в затылок

                                     пулю пустя.

Четвертый —

                         герой десятка сражений!

а так,

          что любо-дорого,

бежит

            в перепуге

                                от туфли жениной,

простой туфли Мосторга.

А другой

                 стрелу любви

                                           иначе метит,

путает

– ребенок этакий —

уловленье

                    любимой

                                      в романические сети

с повышеньем

                            подчиненной по тарифной

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$сетке…

По женской линии

тоже вам не райские скинии.

Простенького паренька

подцепила

                    барынька.

Он работать,

                        а ее

                               не удержать никак —

бегает за клёшем

                                каждого бульварника.

Что ж,

            сиди

                     и в плаче

                                      Нилом нилься.

Ишь! —

               Жених!

– Для кого ж я, милые, женился?

Для себя —

                      или для них? —

У родителей

                        и дети этакого сорта:

– Что родители?

                                 И мы

                                           не хуже, мол! —

Занимаются

                        любовью в виде спорта,

не успев

                вписаться в комсомол.

И дальше,

                    к деревне,

                                        быт без движеньица —

живут, как и раньше,

                                        из года в год.

Вот так же

                    замуж выходят

                                                и женятся,

как покупают

                           рабочий скот.

Если будет

                     длиться так

                                           за годом годик,

то,

     скажу вам прямо,

не сумеет

                  разобрать

                                     и брачный кодекс,

где отец и дочь,

                             который сын и мама.

Я не за семью.

                           В огне

                                       и в дыме синем

выгори

              и этого старья кусок,

где шипели

матери-гусыни

и детей

              стерег

                          отец-гусак!

Нет.

        Но мы живем коммуной

                                                       плотно,

в общежитиях

                           грязнеет кожа тел.

Надо

          голос

                     подымать за чистоплотность

отношений наших

                                    и любовных дел.

Не отвиливай —

                               мол, я не венчан.

Нас

        не поп скрепляет тарабарящий.

Надо

          обвязать

                           и жизнь мужчин и женщин

словом,

               нас объединяющим:

                                                      «Товарищи».

1926

Послание пролетарским поэтам

Товарищи,

                    позвольте

                                       без позы,

                                                         без маски —

как старший товарищ,

                                           неглупый и чуткий,

поразговариваю с вами,

                                              товарищ Безыменский,

товарищ Светлов,

                                  товарищ Уткин.

Мы спорим,

                        аж глотки просят лужения,

мы

      задыхаемся

                            от эстрадных побед,

а у меня к вам, товарищи,

                                                  деловое предложение:

давайте

               устроим

                               веселый обед!

Расстелим внизу

                                комплименты ковровые,

если зуб на кого —

                                    отпилим зуб;

розданные

                     Луначарским

                                              венки лавровые —

сложим

               в общий

                               товарищеский суп.

Решим,

               что все

                             по-своему правы.

Каждый поет

                          по своему

                                             голоску!

Разрежем

                  общую курицу славы

и каждому

                    выдадим

                                    по равному куску.

Бросим

               друг другу

                                  шпильки подсовывать,

разведем

                 изысканный

                                         словесный ажур.

А когда мне

                       товарищи

                                          предоставят слово —

я это слово возьму

                                   и скажу:

– Я кажусь вам

                              академиком

                                                     с большим задом,

один, мол, я

                       жрец

                                поэзий непролазных.

А мне

           в действительности

                                                единственное надо —

чтоб больше поэтов

                                      хороших

                                                       и разных.

Многие

               пользуются

                                     напостовской тряскою,

с тем

          чтоб себя

                            обозвать получше.

– Мы, мол, единственные,

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$мы пролетарские… —

А я, по-вашему, что —

                                          валютчик?

Я

   по существу

                          мастеровой, братцы,

не люблю я

                      этой

                              философии ну́довой.

Засучу рукавчики:

                                  работать?

                                                    драться?

Сделай одолжение,

                                     а ну́, давай!

Есть

         перед нами

                               огромная работа —

каждому человеку

                                  нужное стихачество.

Давайте работать

                                 до седьмого пота

над поднятием количества,

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$над улучшением качества.

Я меряю

                 по коммуне

                                       стихов сорта,

в коммуну

                    душа

                              потому влюблена,

что коммуна,

                         по-моему,

                                            огромная высота,

что коммуна,

                         по-моему,

                                            глубочайшая глубина.

А в поэзии

                     нет

                           ни друзей,

                                              ни родных,

по протекции

                          не свяжешь

                                                рифм лычки́.

Оставим

                 распределение

                                             орденов и наградных,

бросим, товарищи,

                                     наклеивать ярлычки.

Не хочу

              похвастать

                                   мыслью новенькой,

но по-моему —

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$утверждаю без авторской спеси —

коммуна —

                     это место,

                                        где исчезнут чиновники

и где будет

                    много

                                стихов и песен.

Стоит

            изумиться

                                рифмочек парой нам —

мы

      почитаем поэтика гением.

Одного

              называют

                                 красным Байроном,

другого —

                   самым красным Гейнем.

Одного боюсь —

                                за вас и сам, —

чтоб не обмелели

                                 наши души,

чтоб мы

               не возвели

                                   в коммунистический сан

плоскость раешников

                                          и ерунду частушек.

Мы духом одно,

                               понимаете сами:

по линии сердца

                                нет раздела.

Если

         вы не за нас,

                                 а мы

                                          не с вами,

то черта ль

                     нам

                            остается делать?

А если я

               вас

                     когда-нибудь крою

и на вас

               замахивается

                                        перо-рука,

то я, как говорится,

                                      добыл это кровью,

я

  больше вашего

                               рифмы строгал.

Товарищи,

                     бросим

                                   замашки торгашьи

– моя, мол, поэзия —

                                          мой лабаз! —

всё, что я сделал,

                                 все это ваше —

рифмы,

               темы,

                          дикция,

                                         бас!

Что может быть

                              капризней славы

                                                              и пепельней?

В гроб, что ли,

                            брать,

                                       когда умру?

Наплевать мне, товарищи,

                                                   в высшей степени

на деньги,

                   на славу

                                   и на прочую муру!

Чем нам

                 делить

                              поэтическую власть,

сгрудим

               нежность слов

                                           и слова-бичи,

и давайте

                  без завистей

                                          и без фамилий

                                                                      класть

в коммунову стройку

                                        слова-кирпичи.

Давайте,

                товарищи,

                                    шагать в ногу.

Нам не надо

                        брюзжащего

                                                лысого парика!

А ругаться захочется —

                                            врагов много

по другую сторону

                                   красных баррикад.

1926

Фабрика бюрократов

Его прислали

                          для проведенья режима.

Средних способностей.

                                             Средних лет.

В мыслях – планы.

                                     В сердце – решимость.

В кармане – перо

                                   и партбилет.

Ходит,

            распоряжается энергичным жестом.

Видно —

                 занимается новая эра!

Сам совался в каждое место,

всех переглядел —

                                   от зава до курьера.

Внимательный

                             к самым мельчайшим крохам,

вздувает

                сердечный пыл…

Но бьются

                    слова,

                               как об стену горохом,

об —

         канцелярские лбы.

А что канцелярии?

                                    Внимает, мошенница!

Горите

             хоть солнца ярче, —

она

       уложит

                     весь пыл в отношеньица,

в анкетку

                  и в циркулярчик.

Бумажку

                 встречать

                                   с отвращением нужно.

А лишь

              увлечешься ею, —

то через день

                         голова заталмужена

в бумажную ахинею.

Перепишут всё

                             и, канителью исходящей нитясь,

на доклады

                      с папками идут:

– Подпишитесь тут!

                                        Да тут вот подмахнитесь!..

И вот тут, пожалуйста!..

                                             И тут!..

                                                          И тут!.. —

Пыл

         в чернила уплыл

                                         без следа.

Пред

          в бумагу

                          всосался, как клещ…

Среда —

это

      паршивая вещь!!

Глядел,

              лицом

                          белее мела,

сквозь канцелярский мрак.

Катился пот,

                        перо скрипело,

рука свелась

                        и вновь корпела, —

но без конца

                        громадой белой

росла

гора бумаг.

Что угодно

                     подписью подляпает,

и не разберясь:

                             куда,

                                       зачем,

                                                   кого?

Собственную

                          тетушку

                                         назначит римской папою.

Сам себе

                 подпишет

                                    смертный пригово́р.

Совести

                партийной

                                     слабенькие писки

заглушает

                   с днями

                                  исходящий груз.

Раскусил чиновник

                                      пафос переписки,

облизнулся,

                       въелся

                                    и – вошел во вкус.

Где решимость?

                              планы?

                                            и молодчество?

Собирает канцелярию,

                                            загривок мыля ей.

– Разузнать

                        немедля

                                        имя-отчество!

Как

        такому

                     посылать конверт

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$с одной фамилией??! —

И опять

               несется

                             мелким лайцем:

– Это так-то службу мы несем?!

Написали просто

                                  «прилагается»

и забыли написать

                                    «при сем»! —

В течение дня

страну наводня

потопом

                 ненужной бумажности,

в машину

                   живот

уложит —

                   и вот

на дачу

              стремится в важности.

Пользы от него,

                               что молока от черта,

что от пшенной каши —

                                              золотой руды.

Лишь растут

                        подвалами

                                             отчеты,

вознося

               чернильные пуды.

Рой чиновников

                                с недели на́ день

аннулирует

                      октябрьский гром и лом,

и у многих

                     даже

                              проступают сзади

пуговицы

                   дофевральские

                                                с орлом.

Поэт

          всегда

                      и добр и галантен,

делиться выводом рад.

Во-первых:

                      из каждого

                                          при известном таланте

может получиться

                                   бюрократ.

Вывод второй

                           (из фельетонной водицы

вытекал не раз

                            и не сто):

коммунист не птица,

                                        и незачем обзаводиться

ему

       бумажным хвостом.

Третий:

              поднять бы его за загривок

от бумажек,

                      разостланных низом,

чтоб бумажки,

                           подписанные

                                                     прямо и криво,

не заслоняли

                         ему

                                коммунизм.

1926