Текст книги "Во весь голос (сборник)"

Комсомольская

Смерть —

не сметь!

Строит,

               рушит,

                            кроит

                                       и рвет,

тихнет,

              кипит

                          и пенится,

гудит,

           говорит,

                           молчит

                                         и ревет —

юная армия:

                        ленинцы.

Мы

       новая кровь

                              городских жил,

тело нив,

ткацкой идей

                          нить.

Ленин —

                  жил,

Ленин —

                  жив,

Ленин —

                  будет жить.

Залили горем.

                           Свезли в мавзолей

частицу Ленина —

                                    тело.

Но тленью не взять —

                                          ни земле,

                                                            ни золе —

первейшее в Ленине —

                                             дело.

Смерть,

               косу положи!

Приговор лжив.

С таким

                небесам

                               не блажить.

Ленин —

                 жил.

Ленин —

                 жив.

Ленин —

                 будет жить.

Ленин —

                 жив

                         шаганьем Кремля —

вождя

           капиталовых пленников.

Будет жить,

                      и будет

                                   земля

гордиться именем:

                                    Ленинка.

Еще

        по миру

                       пройдут мятежи —

сквозь все межи

коммуне

                 путь проложить.

Ленин —

                 жил.

Ленин —

                 жив.

Ленин —

                 будет жить.

К сведению смерти,

                                      старой карги,

гонящей в могилу

                                  и старящей:

«Ленин» и «Смерть» —

                                            слова-враги.

«Ленин» и «Жизнь» —

                                           товарищи.

Тверже

              печаль держи.

Грудью

              в горе прилив.

Нам —

             не ныть.

Ленин —

                 жил.

Ленин —

                 жив.

Ленин —

                 будет жить.

Ленин рядом.

                          Вот

                                 он.

Идет

          и умрет с нами.

И снова

                в каждом рожденном рожден —

как сила,

                 как знанье,

                                       как знамя.

Земля,

             под ногами дрожи.

За все рубежи

слова —

               взвивайтесь кружить.

Ленин —

                 жил.

Ленин —

                 жив.

Ленин —

                 будет жить.

Ленин ведь

                      тоже

                               начал с азов, —

жизнь —

                 мастерская геньина.

С низа лет,

                    с класса низов —

рвись

           разгромадиться в Ленина.

Дрожите, дворцов этажи!

Биржа нажив,

будешь

              битая

                         выть.

Ленин —

                 жил.

Ленин —

                 жив.

Ленин —

                 будет жить.

Ленин

            больше

                          самых больших,

но даже

               и это

                         диво

создали всех времен

                                       малыши —

мы,

       малыши коллектива.

Мускул

               узлом вяжи.

Зубы-ножи —

в знанье —

                     вонзай крошить.

Ленин —

                 жил.

Ленин —

                 жив.

Ленин —

                 будет жить.

Строит,

              рушит,

                           кроит

                                      и рвет,

тихнет,

              кипит

                         и пенится,

гудит,

           молчит,

                         говорит

                                        и ревет —

юная армия:

                        ленинцы.

Мы

       новая кровь

                              городских жил,

тело нив,

ткацкой идей

                          нить.

Ленин —

                 жил.

Ленин —

                 жив.

Ленин —

                 будет жить.

31 марта 1924 г.

Юбилейное

Александр Сергеевич,

                                  разрешите представиться.

                                  $$$$$$$$$$$$$$$$$$$$Маяковский.

Дайте руку!

                      Вот грудная клетка.

                                                           Слушайте,

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$уже не стук, а стон:

тревожусь я о нем,

                                   в щенка смирённом львенке.

Я никогда не знал,

                                    что столько

                                                          тысяч тонн

в моей

            позорно легкомыслой головенке.

Я тащу вас.

                     Удивляетесь, конечно?

Стиснул?

                  Больно?

                                 Извините, дорогой.

У меня,

              да и у вас,

                                 в запасе вечность.

Что нам

               потерять

                                часок-другой?!

Будто бы вода —

                                давайте

                                               мчать, болтая,

будто бы весна —

                                 свободно

                                                   и раскованно!

В небе вон

                    луна

                             такая молодая,

что ее

           без спутников

                                      и выпускать рискованно.

Я

  теперь

               свободен

                                 от любви

                                                   и от плакатов.

Шкурой

                ревности медведь

                                                  лежит когтист.

Можно

              убедиться,

                                  что земля поката, —

сядь

        на собственные ягодицы

                                                        и катись!

Нет,

        не навяжусь в меланхолишке черной,

да и разговаривать не хочется

                                                         ни с кем.

Только

             жабры рифм

                                     топырит учащённо

у таких, как мы,

                              на поэтическом песке.

Вред – мечта,

                           и бесполезно грезить,

надо

         весть

                   служебную нуду.

Но бывает —

                         жизнь

                                     встает в другом разрезе,

и большое

                    понимаешь

                                          через ерунду.

Нами

           лирика

                         в штыки

                                         неоднократно атакована,

ищем речи

                     точной

                                  и нагой.

Но поэзия —

                         пресволочнейшая штуковина:

существует —

                          и ни в зуб ногой.

Например,

                     вот это —

                                        говорится или блеется?

Синемордое,

                         в оранжевых усах,

Навуходоносором

                                   библейцем —

«Коопсах».

Дайте нам стаканы!

                                     знаю

                                               способ старый

в горе

           дуть винище,

                                    но смотрите —

                                                                из

выплывают

                      Red и White Star’ы[4]4
  Красные и белые звезды (англ.).


[Закрыть]

с ворохом

                   разнообразных виз.

Мне приятно с вами, —

                                             рад,

                                                    что вы у столика

Муза это

                 ловко

                            за язык вас тянет.

Как это

               у вас

                        говаривала Ольга?..

Да не Ольга!

                        из письма

                                           Онегина к Татьяне.

– Дескать,

                     муж у вас

                                       дурак

                                                 и старый мерин,

я люблю вас,

                         будьте обязательно моя,

я сейчас же

                      утром должен быть уверен,

что с вами днем увижусь я. —

Было всякое:

                         и под окном стояние,

пи́сьма,

               тряски нервное желе.

Вот

       когда

                 и горевать не в состоянии —

это,

       Александр Сергеич,

                                             много тяжелей.

Айда, Маяковский!

                                     Маячь на юг!

Сердце

              рифмами вымучь —

вот

      и любви пришел каюк,

дорогой Владим Владимыч.

Нет,

       не старость этому имя!

Ту́шу

          вперед стремя́,

я

  с удовольствием

                                 справлюсь с двоими,

а разозлить —

                           и с тремя.

Говорят —

                    я темой и-н-д-и-в-и-д-у-а-л-е-н!

Entre nous…[5]5
  Между нами (фр.).


[Закрыть]

                         чтоб цензор не нацыкал.

Передам вам —

                             говорят —

                                                видали

даже

         двух

                  влюбленных членов ВЦИКа.

Вот —

            пустили сплетню,

                                              тешат душу ею.

Александр Сергеич,

                                      да не слушайте ж вы их!

Может,

              я

                один

                          действительно жалею,

что сегодня

                      нету вас в живых.

Мне

        при жизни

                            с вами

                                        сговориться б надо.

Скоро вот

                   и я

                         умру

                                  и буду нем.

После смерти

                          нам

                                 стоять почти что рядом:

вы на Пе,

                  а я

                       на эМ.

Кто меж нами?

                             с кем велите знаться?!

Чересчур

                  страна моя

                                       поэтами нища́.

Между нами

– вот беда —

                                                 позатесался На́дсон.

Мы попросим,

                            чтоб его

                                            куда-нибудь

                                                                    на Ща!

А Некрасов

                      Коля,

                                 сын покойного Алеши, —

он и в карты,

                         он и в стих,

                                               и так

                                                         неплох на вид.

Знаете его?

                     вот он

                                 мужик хороший.

Этот

         нам компания —

                                         пускай стоит.

Что ж о современниках?!

Не просчитались бы,

                                        за вас

                                                   полсотни о́тдав.

От зевоты

                   скулы

                               разворачивает аж!

Дорогойченко,

                            Герасимов,

                                                 Кириллов,

                                                                     Родов —

какой

           однаробразный пейзаж!

Ну Есенин,

                      мужиковствующих свора.

Смех!

           Коровою

                             в перчатках лаечных.

Раз послушаешь…

                                   но это ведь из хора!

Балалаечник!

Надо,

           чтоб поэт

                             и в жизни был мастак.

Мы крепки,

                       как спирт в полтавском штофе.

Ну, а что вот Безыменский?!

                                                       Так…

ничего…

                 морковный кофе.

Правда,

               есть

                        у нас

                                  Асеев

                                             Колька.

Этот может.

                       Хватка у него

                                                 моя.

Но ведь надо

                         заработать сколько!

Маленькая,

                      но семья.

Были б живы —

                               стали бы

                                               по Лефу соредактор.

Я бы

         и агитки

                          вам доверить мог.

Раз бы показал:

– вот так-то, мол,

                                                                и так-то…

Вы б смогли —

                             у вас

                                      хороший слог.

Я дал бы вам

                         жиркость

                                           и су́кна,

в рекламу б

                      выдал

                                 гумских дам.

(Я даже

               ямбом подсюсюкнул,

чтоб только

                       быть

                                приятней вам.)

Вам теперь

                      пришлось бы

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$бросить ямб картавый.

Нынче

             наши перья —

                                        штык

                                                   да зубья вил, —

битвы революций

                                  посерьезнее «Полтавы»,

и любовь

                 пограндиознее

                                             онегинской любви.

Бойтесь пушкинистов.

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$Старомозгий Плюшкин,

перышко держа,

                               полезет

                                              с перержавленным.

– Тоже, мол,

                         у лефов

                                        появился

                                                          Пушкин.

Вот арап!

                 а состязается —

                                               с Державиным…

Я люблю вас,

                         но живого,

                                              а не мумию.

Навели

              хрестоматийный глянец.

Вы

     по-моему́

                       при жизни

– думаю —

тоже бушевали.

                              Африканец!

Сукин сын Дантес!

                                    Великосветский шкода.

Мы б его спросили:

– А ваши кто родители?

Чем вы занимались

                                      до 17-го года? —

Только этого Дантеса бы и видели.

Впрочем,

                  что ж болтанье!

                                               Спиритизма вроде.

Так сказать,

                      невольник чести…

                                                          пулею сражен…

Их

      и по сегодня

                              много ходит —

всяческих

                   охотников

                                       до наших жен.

Хорошо у нас

                          в Стране Советов.

Можно жить,

                         работать можно дружно.

Только вот

                     поэтов,

                                   к сожаленью, нету —

впрочем, может,

                               это и не нужно.

Ну, пора:

                 рассвет

                               лучища выкалил.

Как бы

             милиционер

                                     разыскивать не стал.

На Тверском бульваре

                                          очень к вам привыкли.

Ну, давайте,

                       подсажу

                                       на пьедестал.

Мне бы

              памятник при жизни

                                                    полагается по чину.

Заложил бы

                       динамиту

– ну-ка,

                                                          дрызнь!

Ненавижу

                   всяческую мертвечину!

Обожаю

               всяческую жизнь!

1924

Севастополь – Ялта

В авто

                 насажали

                                  разных армян,

рванулись —

                         и мы в пути.

Дорога до Ялты

                              будто роман:

все время

                  надо крутить.

Сначала

                авто

                        подступает к горам,

охаживая кря́жевые.

Вот так и у нас

                            влюбленья пора:

наметишь —

                        и мчишь, ухаживая.

Авто

         начинает

                          по солнцу трясть,

то жаренней ты,

                               то варённей:

так сердце

                    тебе

                            распаляет страсть,

и грудь —

                   раскаленной жаровней.

Привал,

               шашлык,

                                не вяжешь лык,

с кружением

                        нету сладу.

У этих

            у самых

                           гроздьев шашлы —

совсем поцелуйная сладость.

То солнечный жар,

                                    то ущелий тоска, —

не верь

              ни единой версийке.

Который москит

                                и который мускат,

и кто персюки́

                            и персики?

И вдруг вопьешься,

                                     любовью залив

и душу,

             и тело,

                          и рот.

Так разом

                   встают

                                облака и залив

в разрыве

                  Байдарских ворот.

И сразу

               дорога

                            нудней и нудней,

в туннель,

                   тормозами тужась.

Вот куча камня,

                               и церковь над ней —

ужасом

              всех супружеств.

И снова

               почти

                          о скалы скулой,

с боков

              побелелой глядит.

Так ревность

                         тебя

                                 обступает скалой —

за камнем

                   любовник бандит.

А дальше —

                      тишь;

                                 крестьяне, корпя,

лозой

           разделали скаты.

Так,

        свой виноградник

                                           по́том кропя,

и я

     рисую плакаты.

Пото́м,

              пропылясь,

                                    проплывают года,

труся́т

            суетнею мышиной,

и лишь

              развлекает

                                   семейный скандал

случайно

                  лопнувшей шиной.

Когда ж

                окончательно

                                           это доест,

распух

             от моторного гвалта —

– Стоп! —

                    И склепом

                                        отдельный подъезд:

– Пожалте

                      червонец!

                                         Ялта.

1924

Владикавказ – Тифлис

Только

             нога

                     ступила в Кавказ,

я вспомнил,

                       что я —

                                     грузин.

Эльбрус,

                 Казбек.

                               И еще —

                                                как вас?!

На гору

               горы грузи!

Уже

        на мне

                     никаких рубах.

Бродягой, —

                   один архалух.

Уже

        подо мной

                            такой карабах,

что Ройльсу —

                           и то б в похвалу.

Было:

           с ордой,

                          загорел и носат,

старее

            всего старья,

я влез,

            веков девятнадцать назад,

вот в этот самый

                                в Дарьял.

Лезгинщик

                      и гитарист душой,

в многовековом поту,

я землю

               прошел

                              и возделал мушо́й

отсюда

             по самый Батум.

От этих дел

                      не вспомнят ни зги.

История —

                      врун даровитый,

бубнит лишь,

                          что были

                                           царьки да князьки:

Ираклии,

                  Нины,

                               Давиды.

Стена —

                и то

                        знакомая что-то.

В тахтах

                вот этой вот башни —

я помню:

                  я вел

                           Руставели Шо́той

с царицей

                   с Тамарою

                                       шашни.

А после

               катился,

                               костями хрустя,

чтоб в пену

                      Тереку врыться.

Да это что!

                     Любовный пустяк!

И лучше

                резвилась царица.

А дальше

                  я видел —

                                     в пробоину скал

вот с этих

                   тропиночек узких

на сакли,

                  звеня,

                             опускались войска

золотопогонников русских.

Лениво

              от жизни

                               взбираясь ввысь,

гитарой

               душу отверз —

«Мхолот шен эртс

                                   рац, ром чемтвис

Моуция

               маглидган гмертс…»[6]6
  Лишь тебе одной все, что дано мне с высоты богом (груз.).


[Закрыть]

И утро свободы

                              в кровавой росе

сегодня

               встает поодаль.

И вот

           я мечу,

                        я, мститель Арсен,

бомбы

             5-го года.

Живились

                    в пажах

                                   князёвы сынки,

а я

     ежедневно

                          и наново

опять вспоминаю

                                  все синяки

от плеток

                  всех Алихановых.

И дальше

                   история наша

                                              хмура́.

Я вижу

             правящих кучку.

Какие-то люди,

                              мутней, чем Кура́,

французов чмокают в ручку.

Двадцать,

                  а может,

                                  больше веков

волок

            угнетателей узы я,

чтоб только

                       под знаменем большевиков

воскресла

                   свободная Грузия.

Да,

      я грузин,

                       но не старенькой нации,

забитой

               в ущелье в это.

Я —

        равный товарищ

                                        одной Федерации

грядущего мира Советов.

Еще

        омрачается

                              день иной

ужасом

              крови и яри.

Мы бродим,

                        мы

                              еще

                                      не вино,

ведь мы еще

                        только мадчари.

Я знаю:

              глупость – эдемы и рай!

Но если

               пелось про это,

должно быть,

                          Грузию,

                                         радостный край,

подразумевали поэты.

Я жду,

            чтоб аэро

                              в горы взвились.

Как женщина,

                            мною

                                       лелеема

надежда,

                 что в хвост

                                      со словом «Тифлис»

вобьем

             фабричные клейма.

Грузин я,

                 но не кинто озорной,

острящий

                   и пьющий после.

Я жду,

           чтоб гудки

                               взревели зурной,

где шли

               лишь кинто

                                      да ослик.

Я чту

          поэтов грузинских дар,

но ближе

                 всех песен в мире,

мне ближе

                    всех

                            и зурн

                                        и гитар

лебедок

               и кранов шаири.

Строй

            во всю трудовую прыть,

для стройки

                       не жаль ломаний!

Если

          даже

                   Казбек помешает —

                                                         срыть!

Все равно

                   не видать

                                     в тумане.

1924