Текст книги "Во весь голос (сборник)"

Евпатория

Чуть вздыхает волна,

                                        и, вторя ей,

ветерок

               над Евпаторией.

Ветерки эти самые

                                    рыскают,

гладят

            щеку евпаторийскую.

Ляжем

             пляжем

                            в песочке рыться мы

бронзовыми

                       евпаторийцами.

Скрип уключин,

                                всплески

                                                 и крики —

развлекаются

                          евпаторийки.

В дым черны,

                          в тюбетейках ярких

караимы

                 евпаторьяки.

И, сравнясь,

                        загорают рьяней

москвичи —

                       евпаторьяне.

Всюду розы

                       на ножках тонких.

Радуются

                  евпаторёнки.

Все болезни

                        выжмут

                                       горячие

грязи

           евпаторячьи.

Пуд за лето

                      с любого толстого

соскребет

                   евпаторство.

Очень жаль мне

                               тех,

                                      которые

не бывали

                    в Евпатории.

Евпатория 3 августа 1928 г.

Земля наша обильна

Я езжу

             по южному

                                   берегу Крыма, —

не Крым,

                  а копия

                                 древнего рая!

Какая фауна,

                         флора

                                     и климат!

Пою,

          восторгаясь

                                 и озирая.

Огромное

                   синее

                              Черное море.

Часы

          и дни

                     берегами едем,

слезай,

             освежайся,

                                  ездой умо́рен.

Простите, товарищ,

                                      купаться негде.

Окурки

               с бутылками

                                       градом упали —

здесь

          даже

                   корове

                                лежать не годится,

а сядешь в кабинку —

                                          тебе

                                                  из купален

вопьется

                 заноза-змея

                                        в ягодицу.

Огромны

                  сады

                           в раю симферопольском, —

пудами

              плодов

                            обвисают к лету.

Иду

        по ларькам

                              Евпатории

                                                   обыском, —

хоть четверть персика! —

                                                Персиков нету.

Побегал,

                  хоть версты

                                         меряй на счетчике!

А персик

                  мой

                          на базаре и во́ поле,

слезой

             обливая

                             пушистые щечки,

за час езды

                     гниет в Симферополе.

Громада

                дворцов

                                отдыхающим нравится.

Прилег

              и вскочил от кусачей тоски ты,

и крик

             содрогает

                                спокойствие здравницы:

– Спасите,

                     на помощь,

                                           съели москиты! —

Но вас

             успокоят

                              разумностью критики,

тревожа

                свечой

                             паутину и пыль:

«Какие же ж

                        это,

                               товарищ,

                                                москитики,

они же ж,

                  товарищ,

                                   просто клопы!»

В душе

             сомнений

                                переполох.

Контрасты —

                          черт задери их!

Страна абрикосов,

                                   дюшесов

                                                    и блох,

здоровья

                 и

                    дизентерии.

Республику

                      нашу

                                не спрятать под ноготь,

шестая

              мира

                        покроется ею.

О,

     до чего же

                         всего у нас много

и до чего же ж

                           мало умеют!

1928

Халтурщик

«Пролетарий

                         туп жестоко —

дуб

      дремучий

                         в блузной сини!

Он в искусстве

                            смыслит столько ж,

сколько

                свиньи в апельсине.

Мужики —

                     большие дети.

Крестиянин

                       туп, как сука.

С ним

            до совершеннолетия

можно

             только что

                                  сюсюкать».

В этом духе

                      порешив,

шевелюры

                    взбивши кущи,

нагоняет

                  барыши

всесоюзный

                        маг-халтурщик.

Рыбьим фальцетом

                                     бездарно оря,

он

     из опер покрикивает,

он

     переделывает

                               «Жизнь за царя»

в «Жизнь

                  за товарища Рыкова».

Он

      берет

                былую оду,

славящую

                   царский шелк,

«оду»

          перешьет в «свободу»

и продаст,

                   как рев-стишок.

Жанр

           намажет

                           кистью тучной,

но, узря,

                 что спроса нету,

жанр изрежет

                          и поштучно

разбазарит

                     по портрету.

Вылепит

                 Лассаля

                                ихняя порода;

если же

               никто

                           не купит ужас глиняный —

прискульптурив

                               бороду на подбородок,

из Лассаля

                     сделает Калинина.

Близок

              юбилейный риф,

на заказы

                  вновь добры,

помешают волоса ли?

Год в Калининых побыв,

бодро

           бороду побрив,

снова

           бюст

                    пошел в Лассали.

Вновь

            Лассаль

                           стоит в продаже,

омоложенный проворно,

вызывая

                зависть

                              даже

у профессора Воронова.

По наркомам

                          с кистью лазя,

день-деньской

                            заказов ждя,

укрепил

                проныра

                                 связи

в канцеляриях вождя.

Сила знакомства!

                                 Сила родни!

Сила

          привычек и давности!

Только попробуй

                                 да сковырни

этот

        нарост бездарностей!

По всем известной вероятности —

не оберешься

                          неприятностей.

Рабочий,

                 крестьянин,

                                        швабру возьми,

метущую чисто

                             и густо,

и, месяц

                 метя

                          часов по восьми,

смети

           халтуру

                          с искусства.

1928

Секрет молодости

Нет,

        не те «молодежь»,

кто, забившись

                              в лужайку да в лодку,

начинает

                 под визг и галдеж

прополаскивать

                               водкой

                                            глотку.

Нет,

        не те «молодежь»,

кто весной

                     ночами хорошими,

раскривлявшись

                                модой одeж,

подметают

                     бульвары

                                       клешами.

Нет,

        не те «молодежь»,

кто восхода

                      жизни зарево,

услыхав в крови

                               зудеж,

на романы

                     разбазаривает.

Разве

           это молодость?

                                       Нет!

Мало

           быть

                    восемнадцати лет.

Молодые —

                       это те,

кто бойцовым

                           рядам поределым

скажет

             именем

                            всех детей:

«Мы

         земную жизнь переделаем!»

Молодежь —

                        это имя —

                                           дар

тем,

        кто влит в боевой КИМ,

тем,

        кто бьется,

                             чтоб дни труда

были радостны

                             и легки!

1928

Столп

Товарищ Попов

                               чуть-чуть не от плуга.

Чуть

         не от станка

                                 и сохи.

Он —

           даже партиец,

                                      но он

                                                 перепуган,

брюзжит

                 баритоном сухим:

«Раскроешь газетину —

                                             в критике вся, —

любая

            колеблется

                                 глыба.

Кроют.

              Кого?

                          Аж волосья́

встают

             от фамилий

                                    дыбом.

Ведь это —

                     подрыв,

                                    подкоп ведь это…

Критику

                 осторожненько

                                               до́лжно вести.

А эти —

               критикуют,

                                     не щадя авторитета,

ни чина,

                ни стажа,

                                  ни должности.

Критика

                 снизу —

                                 это яд.

Сверху —

                   вот это лекарство!

Ну, можно ль

                          позволить

                                             низам,

                                                         подряд,

всем! —

               заниматься критиканством?!

О мерзостях

                        наших

                                     трубим и поем.

Иди

        и в газетах срамись я!

Ну, я ошибся…

                             Так в тресте ж,

                                                         в моем,

имеется

               ревизионная комиссия.

Ведь можно ж,

                            не задевая столпов,

в кругу

              своих,

                         братишек, —

вызвать,

                сказать:

– Товарищ Попов,

орудуй…

                 тово…

                             потише… —

Пристали

                   до тошноты,

                                           до рвот…

Обмазывают

                        кистью густою.

Товарищи,

                    ведь это же ж

                                              подорвет

государственные устои!

Кого критикуют? —

                                      вопит, возомня,

аж голос

                визжит

                              тенорком. —

Вчера —

                Иванова,

                                 сегодня —

                                                     меня,

а завтра —

                   Совнарком!»

Товарищ Попов,

                                оставьте скулеж.

Болтовня о подрывах —

                                              ложь!

Мы всех зовем,

                             чтоб в лоб,

                                                 а не пятясь,

критика

                дрянь

                           косила.

И это

           лучшее из доказательств

нашей

             чистоты и силы.

1928

Подлиза

Этот сорт народа —

                                      тих

и бесформен,

                         словно студень, —

очень многие

                          из них

в наши

              дни

                     выходят в люди.

Худ умом

                  и телом чахл

Петр Иванович Болдашкин.

В возмутительных прыщах

зря

      краснеет

                       на плечах

не башка —

                      а набалдашник.

Этот

         фрукт

                     теперь согрет

солнцем

                нежного начальства.

Где причина?

                         В чем секрет?

Я

   задумываюсь часто.

Жизнь

             его

                   идет на лад;

на него

              не брошу тень Я.

Клад его —

                     его талант:

нежный

                способ

                             обхожденья.

Лижет ногу,

                      лижет руку,

лижет в пояс,

                          лижет ниже, —

как кутенок

                       лижет

                                   суку,

как котенок

                        кошку лижет.

А язык?!

                На метров тридцать

догонять

                 начальство

                                      вылез —

мыльный весь,

                            аж может

                                              бриться,

даже

         кисточкой не мылясь.

Все похвалит,

                          впавши

                                        в раж,

что

      фантазия позволит —

ваш катар,

                    и чин,

                               и стаж,

вашу доблесть

                           и мозоли.

И ему

           пошли

                        чины,

на него

              в быту

                          равненье.

Где-то

            будто

                       вручены

чуть ли не —

                         бразды правленья.

Раз

       уже

              в руках вожжа,

всех

        сведя

                   к подлизным взглядам,

расслюнявит:

                          «Уважать,

уважать

               начальство

                                     надо…»

Мы

       глядим,

                     уныло ахая,

как растет

                    от ихней братии

архи-разиерархия

в издевательстве

                                над демократией.

Вея шваброй

                         верхом,

                                       низом,

сместь бы

                   всех,

                            кто поддались,

всех,

         радеющих подлизам,

всех

        радетельских

                                  подлиз.

1928

Сплетник

Петр Иванович Сорокин

в страсти —

                       холоден, как лед.

Все

       ему

              чужды пороки:

и не курит

                    и не пьет.

Лишь одна

                     любовь

                                   рекой

залила́

             и в бездну клонит —

любит

            этакой серьгой

повисеть на телефоне.

Фарширован

                         сплетен

                                        кормом,

он

     вприпрыжку,

                              как коза,

к первым

                  вспомненным

                                             знакомым

мчится

              новость рассказать.

Задыхаясь

                   и сипя,

добредя

               до вашей

                                 дали,

он

     прибавит от себя

пуд

       пикантнейших деталей.

«Ну… —

               начнет,

                             пожавши руки, —

обхохочете живот,

Александр

                    Петрович

                                       Брюкин —

с секретаршею живет.

А Иван Иваныч Тестов —

первый

               в тресте

                              инженер —

из годичного отъезда

возвращается к жене.

А у той,

               простите,

                                 скоро —

прибавленье!

                         Быть возне!

Кстати,

              вот что —

                                 целый город

говорит,

                что раз

                              во сне…»

Скрыл

             губу

                     ладоней ком,

стал

        от страха остролицым.

«Новость:

                   предъявил…

                                           губком…

ультиматум

                      австралийцам».

Прослюнявив новость

                                           вкупе

с новостишкой

                             странной

                                               с этой,

быстро

              всем

                       доложит —

                                            в супе

что

      варилось у соседа,

кто

       и что

                 отправил в рот,

нет ли,

             есть ли

                           хахаль новый,

и из чьих

                 таких

                            щедрот

новый

            сак

                   у Ивановой.

Когда

            у такого

                            спросим мы

желание

                 самое важное —

он скажет:

                    «Желаю,

                                     чтоб был

                                                      мир

огромной

                   замочной скважиной.

Чтоб, в скважину

                                 в эту

                                         влезши на треть,

слюну

            подбирая еле,

смотреть

                  без конца,

                                      без края смотреть —

в чужие

              дела и постели».

1928

Ханжа

Петр Иванович Васюткин

бога

        беспокоит много —

тыщу раз,

                   должно быть,

                                             в сутки

упомянет

                  имя бога.

У святоши —

                         хитрый нрав, —

черт

        в делах

                      сломает ногу.

Пару

          коробов

                          наврав,

перекрестится:

                             «Ей-богу».

Цапнет

              взятку —

                               лапа в сале.

Вас считая за осла,

на вопрос:

                    «Откуда взяли?» —

отвечает:

                  «Бог послал».

Он

      заткнул

                     от нищих уши, —

сколько ни проси, горласт,

как от мухи

                      отмахнувшись,

важно скажет:

                           «Бог подаст».

Вам

        всуча

                  дрянцо с пыльцой,

обворовывая трест,

крестит

               пузо

                        и лицо,

чист, как голубь:

                                «Вот те крест».

Грабят,

             режут —

                             очень мило!

Имя

         божеское

                           помнящ,

он

     пройдет,

                     сказав громилам:

«Мир вам, братья,

                                   бог на помощь!»

Вор

       крадет

                    с ворами вкупе.

Поглядев

                  и скрывшись вбок,

прошептал,

                      глаза потупив:

«Я не вижу…

                        Видит бог».

Обворовывая

                          массу,

разжиревши понемногу,

подытожил

                      сладким басом:

«День прожил —

                                и слава богу».

Возвратясь

                      домой

                                  с питей —

пил

       с попом пунцоворожим, —

он

     сечет

               своих детей,

чтоб держать их

                               в страхе божьем.

Жене

           измочалит

                               волосья и тело

и, женин

                  гнев

                          остудя,

бубнит елейно:

                             «Семейное дело.

Бог

       нам

              судья».

На душе

                и мир

                           и ясь.

Помянувши

                        бога

                                на ночь,

скромно

                 ляжет,

                             помолясь,

христианин

                      Петр Иваныч.

Ублажаясь

                    куличом да пасхой,

божьим словом

                              нагоняя жир,

все еще

               живут,

                           как у Христа за пазухой,

всероссийские

                            ханжи.

1928

Стихи о разнице вкусов

Лошадь

               сказала,

                              взглянув на верблюда:

«Какая

              гигантская

                                   лошадь-ублюдок».

Верблюд же

                       вскричал:

                                         «Да лошадь разве ты?

Ты

     просто-напросто —

                                          верблюд недоразвитый».

И знал лишь

                        бог седобородый,

что это —

                  животные

                                     разной породы.

1928

Ответ на будущие сплетни

Москва

               меня

                         обступает, сипя,

до шепота

                   голос понижен:

«Скажите,

                    правда ль,

                                       что вы

                                                    для себя

авто

        купили в Париже?

Товарищ,

                  смотрите,

                                     чтоб не было бед,

чтоб пресса

                      на вас не нацыкала.

Купили бы дрожки…

                                        велосипед…

Ну

      не более же ж мотоцикла!»

С меня

              эти сплетни

                                     как с гуся вода;

надел

           хладнокровия панцирь.

– Купил – говорите?

                                          Конешно,

                                                             да.

Купил,

             и бросьте трепаться.

Довольно я шлепал,

                                      дохл

                                               да тих,

на разных

                   кобылах-выдрах.

Теперь

             забензинено

                                     шесть лошадих

в моих

             четырех цилиндрах.

Разят

           желтизною

                                из медных глазниц

глаза —

              не глаза,

                              а жуть!

И целая

                улица

                           падает ниц,

когда

          кобылицы ржут.

Я рифм

               накосил

                               чуть-чуть не стог,

аж впору

                 бухгалтеру сбиться.

Две тыщи шестьсот

                                      бессоннейших строк

в руле,

             в рессорах

                                 и в спицах.

И мчишься,

                       и пишешь,

                                           и лучше, чем в кресле.

Напрасно

                   завистники злятся.

Но если

               объявят опасность

                                                   и если

бой

       и мобилизация —

я, взяв под уздцы,

                                  кобылиц подам

товарищу комиссару,

чтоб мчаться

                         навстречу

                                            жданным годам

в последнюю

                         грозную свару.

Не избежать мне

                                сплетни дрянной.

Ну что ж,

                  простите, пожалуйста,

что я

          из Парижа

                               привез «рено»,

а не духи

                 и не галстук.

1928