Текст книги "Письма к императору Александру III, 1881–1894"

1884

№ 8

[11 июня]

Всемилостивейший Государь!

Прошел год с того счастливого для меня дня, когда после 10 лет разлуки я узрел Вас, я услышал Ваш голос, я получил от Вас разрешение от времени до времени писать! Год минул, и я не писал, не дерзал писать; начнешь писать, остановишься; слова Ваши, выражавшие уверенность в том, что я не стану злоупотреблять правом писать Вам, Государь, приходили на память, и я боялся, не мыслей своих, но нескладности своей речи, увлечений своих, неточности мысли, и останавливался.

Теперь опять берусь за перо. Мне кажется, что, воздерживаясь год от писания Вам, я пробыл в известной школе мысли и слова и обдуманнее предстою пред Вами; а с другой стороны кончился год, за этот год есть что сказать, могущего интересовать Вас, есть повод и причина писать. И вот, помолившись Богу, пишу.

Но как пишу? В этом вопрос. Пишу так, как будто Вы меня позвали и сказали: ну, Владимир Петрович, садитесь, у меня есть час досуга, и рассказывайте все, что вы за год слышали интересного, не стесняясь формою и не сухо, а так, как бы вы говорили в семье вашей и между порядочными людьми вашего образа мыслей. И вот я так и принимаюсь писать, с душою всецело полною Вами, но в то же время как бы не нарочно для Вас, без обращения к Вам. Благоговение этим не нарушается, но вольнее и оживленнее выходит речь.

С благоговейною и беспредельною преданностью Вашего Величества верноподданный В. М

11 июня 1884 г.

P. S. Дозвольте мне при этом высказать одно задушевное слово! По причине Вам, Государь, известной, я поставлен был в близкие отношения к товарищу гр. [Д. А.] Толстого И. Н. Дурново[29]29
  Через И. Н. Дурново Мещерский получал назначенную ему на издание «Гражданина» субсидию.


[Закрыть]! Не могу, видя 2 года близко, что это за человек, что это за царский слуга, не дать вырваться пред Вами чувству благоговения перед этим человеком. Без преувеличения этот человек отдает из добросовестности жизнь свою труду: 365 дней он работает 18 часов в день и работает за все министерство; при этом высокая честность, светлый ум, доброе сердце и избыток деликатности. И в довершение, как старый военный человек старых преданий и заветов преданности к Престолу без примеси либеральной фальши. Почему же я пишу об этом, спросите Вы, Государь! Во 1) потому, что Вы рады будете сие узнать, 2) потому, что я сердцем чую, что таких людей награды служебные не развеселят, а ласковое слово Ваше, проявление участия, проявление того, что Вы знаете о его трудах, при случае, при докладе выраженные, осчастливят, ободрят, и в 3) кто знает, если когда-нибудь понадобится Вам преемник [К. К.] Гроту, например, или гр. Толстому, может быть Вы вспомните об этом прямом, честнейшем и способном прекрасном человеке! Боюсь только, чтобы он не убил себя работою. И если бы Вы изволили сердечно сказать ему поберечь свои силы, может быть он бы Вас, Государь, послушался!

[Приложение:]

12 июня 1884

Хотя очень трудно за год подводить итог прожитому в виде общего и определенного результата, тем не менее на вопрос: что можно сказать определенного вообще о прожитом годе, я бы ответил следующее на основании виденного и слышанного. Поворот к более спокойному и послушному отношению умов к Власти стал виднее и определеннее. Заметно, что привыкать начинают к мысли, что можно довольствоваться властью управляющею, и только, тогда как прежде от власти требовалось, чтобы она прежде всего давала и делала что-либо новое. Этот поворот умов к спокойному образу жизни важный и добрый признак времени. Заметен он, между прочим, в печати. Бесстрастные и твердо безличные отношения к ней правительства заставили печать сделаться спокойнее, сшибли с нее спеси и отчасти успокоили нервы.

Но к сожалению, если в общем состоянии умов заметен поворот к большему спокойствию, отчасти бóльшее спокойствие умов сливается с апатическим состоянием духа значительной части общества. Этой апатии две причины: 1) в общественной и государственной жизни гораздо менее предприимчивости, менее непредвиденного, менее приключений, менее проектов и, если можно так выразиться, менее азартной игры, 2) государственная служба стала скупее на чары и миражи блестящих и быстрых карьер, в военном мире в особенности, и эти обе причины вместе, подействовав одновременно на общество, испорченное зрелищем скачек с препятствиями, легкостью карьероделания, расшатанное в своих принципах, утратившее устои и собственный образ мыслей, неизбежно в виде реакции привели к апатии.

Апатия есть вредное состояние духа для государства, это несомненно; надо лечить эту болезнь ума и воли, но в то же время Боже сохрани от мысли лечить апатию политическими пряностями и острыми либеральными кушаньями в виде уступок власти. Тогда начнется или гангрена или сумасшествие общества. Прежде всего надо признать эту апатию как последствие реакции явлением неизбежным и мириться с ним; это историческое явление, которое пройдет постепенно и мало помалу. Во-вторых, разум жизни показывает, что лечить апатию общества можно, но не иначе, как отгоняя жизнь от центра к конечностям, от центра в провинцию. Надо пробудить и создать во что бы то ни стало живые интересы в провинции и всех туда привлекать. В этом, кажется, должна быть задача правительственной политики. Доселе и законы, и правительственные меры, и привычки государственной жизни вели дело наоборот, все здесь сосредоточивать, а провинцию забывать; оттого нет политической жизни вне Петербурга, как нет достаточной дворянской, деревенской жизни. Слабые представители власти и сильные кулаки-эксплуататоры сделали провинцию почти невыносимою для жизни правильной и порядочной.

Но как пробудить и создать провинциальную жизнь? Разумеется, вдруг, почерком пера ничего нельзя сделать. Надо положить только начало новому воззрению на провинцию; надо начать, и начать искусственно, чтобы потом дать жизни и времени продолжать дело естественно.

Но как начать?

Этот вопрос есть, сколько кажется, вопрос государственный: поднять и пробудить провинцию, отвлечь от центра личные силы, привлечь в провинцию лучшие силы, создать интересы провинциальные, местные, деревенские.

Если эта мысль выскажется сверху, то есть самим Государем, то, думается мне, это уже будет началом нового дела, началом новой эпохи. Высказанная ближайшим слугам Государя, высшим правительственным лицам, она наметит новую и главную мысль для общей правительственной политики и затем объединит всех министров в обсуждении вопроса: как эту мысль осуществить? Прислушиваясь к голосу живых людей, отмечаешь то, что, по их мнению, к пробуждению провинциальной жизни могло бы способствовать.

Например:

1. Восстановление долгосрочного и дешевого кредита для помещиков-землевладельцев.

2. Возбуждение вопроса: не может ли быть дворянским губернским собраниям предоставлено право кредитоваться у казны для покупки дворянских имений в случае их продажи или с аукциона или вольной продажи в недворянские руки?

3. Поощрение местных крупных работ в виде построек, сооружений и т. п. на местные средства.

4. Бóльшие пенсионные выгоды для служащих в провинции, чем для столичной службы.

5. Увеличение воспитательных средств, и в особенности кадетских корпусов, в губерниях.

6. Особенно тщательный и новый по духу так сказать выбор губернаторов; уменьшение доступа на эту должность чиновников и усиление доступа дворян-землевладельцев, без различия военных от невоенных.

7. Возвышение губернаторского звания, усиление его материального положения.

8. Прямое поощрение сверху тех дворян, которые живут в своих имениях, например, известные права на воспитание детей своих по истечении известного срока жизни и хозяйничанья в деревне.

9. Усиление прямых знаков Царского благоволения к губернским и уездным предводителям дворянства, заслуживающим одобрения и поощрения честною и полезною службою.

Не лишенною по-видимому практического смысла и остроумия является следующая мысль как средство: 1) заинтересовать провинциальною жизнью общество, 2) улучшить качество губернаторов и 3) помочь делу пробуждения провинции.

Мысль такая: разделить примерно Россию на три полосы; для каждой полосы назначить 4 месяца в году, в течение которой губернатор, губернский предводитель дворянства и председатель губ[ернской] земской управы должны заседать в особом Совете в Петербурге для участия в решении сообща с правительством текущих дел своих губерний. Совет этот состоял бы под председательством высшего сановника из представителей каждого министерства и из губернаторов, губ[ернских] предводителей и председателей губернских земских управ очередной полосы. В этом Совете обсуждались бы все губернские дела, по которым теперь производится беспощадно сложная переписка или по которым губернаторы бегают, приезжая в Петербург, по всем министерствам, ловя урывками чиновников и сановников. Таким образом в течение года Совет мог бы решать и оканчивать дела всех губерний, от министерств зависящие. Кроме того важно то, что в таких Советах по необходимости проявили бы себя неспособные губернаторы и напротив дельные и способные люди: в переписке неспособный губернатор скрывается бумагою и фразою своего правителя канцелярии, а в таком Совете он должен сам все делать. Надо думать, что такой Совет мог бы помочь улучшению делопроизводства, оживил интересы к провинциальной жизни и облегчил бы правительству трудную задачу искания людей для провинции.

Из текущих дел нынешнего года всего более говорили и говорят об университетском проекте[30]30
  В первой половине 1884 г. в правительстве шло рассмотрение проекта университетского устава, утвержденного Александром III 15 августа 1884 г. Подробнее см.: Щетинина Г. И. Университеты в России и устав 1884 г. М., 1976. С. 110–116, 127–145.


[Закрыть]. Он послужил причиною серьезного разногласия не то что между либералами и консерваторами в среде государственных людей, но между самими консерваторами. К. П. Победоносцев представляет одну сторону; министры [И. Д.] Делянов и [Д. А.] Толстой другую. Предмет разногласия – экзамены: первый, то есть Победоносцев, за экзамены как прежде; вторые за экзамены на германский лад, с сторонними экзаменаторами из государственного люда. Трудна по-видимому задача Государя, имеющего решить: кто прав в этом вопросе? Обстоятельство, что Победон[осцев] не присоединился к Делянову и Толстому в вопросе об экзаменах, нельзя считать не важным; первый есть ум государственный, не увлекающийся, ум строго логический, с тонким чутьем: где фальшь. Мнение же вторых, то есть министров нар[одного] просв[ещения] и внутр[енн]их дел, есть в вопросе об экзаменах не столько государственное, сколько увлечение двух теоретиков, весьма узких и чуждых русской практической жизни, [А. И.] Георгиевского и [Н. А.] Любимова. Они из раболепства перед Германиею эту постройку экзаменов перенесли к нам, они же увлекли в эту мысль [М. Н.] Каткова и вот, тут, на практике, если эти госуд[арственные] экзамены применятся, может вот что выйти: сегодня могут экзаменаторы быть беспристрастными, а завтра, являясь из жизненной, чиновничьей и политической среды, они могут ввести в экзамены политическую страстность или тенденцию и сделать из экзаменов орудие борьбы той или другой партии. При нашей неустойчивости, при нашем усердии только в начале и беспечности в последствии можно опасаться, что эти экзамены обратятся в плотину: сегодня прочную и твердую, а завтра плохую, через которую рано или поздно нигилятина может добиться незаметно привилегии проникать в государственную службу успешнее порядочных молодых людей.

Казалось бы возможным и полезным вопросу об экзаменах в виду важности разногласия дать выясниться в совещании министров: вопрос, нужны ли у нас такие госуд[арственные] экзамены, так жизнью и выдвигается на обсуждение! Мало того, жизнь выдвигает другие вопросы: не нужно ли взглянуть на университеты гораздо проще и применить к ним понятие просто высшего учебного заведения и тогда подумать о том: не нужны ли репетиции в течение каждого года, не нужны ли экзамены ежегодно для перехода из курса в курс? Не нужны ли мундиры? Не нужен ли комплект студентов?

Вообще казалось бы нужным, если верить умным людям опыта, не торопиться этим вопросом об экзаменах. Не беда ему в виде проекта лежать до осени, а беда, если эта новинка на рыхлой университетской почве окажется непригодною или того хуже вредною.

Да и вообще верна ли исходная точка проекта? Вызван он сознанием необходимости водворить порядок в университетах. Но чем? Оказывается, вникая в сущность проекта, что университет хотят сделать вольным святилищем науки. Вот исходная точка и средство вернуть порядок.

Но так ли это, верно ли это? Где у нас в жизни элементы вольной науки? Оттого другой взгляд, кажется, тоже заслуживает внимания: не должен ли быть университет строго дисциплинированным высшим учебным заведением?

Все это мысли, о которых много толкуют.

Если возможно в кратких слова выразить, в чем заключается задача нынешнего времени в России, то определяется она такими словами: согласование теории с практикою. Можно безошибочно сказать, что прекрасные намерения и прекрасные цели для творчества прошлого периода реформ именно пострадали от избытка теории и от недостатка практической почвы. Теория или фраза погубила Францию при начале первой революции; почему она губительна и опасна, понять не трудно; теория или либеральная фраза не имеет пределов: незаметно поддаваясь теории, очень легко от теории крестьянского счастья, от всесословного или земского хозяйства прийти к теории уничтожения дворянства, а от нее к уравнению всех сословий под ценз образования, а от этой теории до теории бесполезности Самодержавия один шаг. Этот шаг почти был сделан. Наоборот, царствование Николая I было сильно тем, что оно стояло на практической почве, на почве сознавания и познавания нужд государства; тут самые нужды указывают пределы для правительственной инициативы и деятельности; тут правительство есть хозяин своего дела; тут нет ни увлечений, ни опасных скачков; узнать, что народу нужно, и постепенно удовлетворять нуждам его – не трудное и благодарное дело, и в то же время когда на этой почве стоишь, тогда и правительство само и общество ясно сознают, что другого пути для удовлетворения народных нужд кроме Самодержавия нет! Когда же стоишь на теоретической почве, тогда правительство не народными нуждами занимается, а разными вопросами, созидаемыми в головах проектеров и реформаторов, и, занимаясь ими, правительство мало помалу начинает, само того не замечая, отдаляться от народа, не слышит уже его нужд и дает себя забирать в руки и ослаблять тем самым проектерам, проектами которых оно занимается.

Теперь, куда ни взглянешь, с кем ни заговоришь, везде чувствуешь и слышишь общую нужду вернуться к практической жизни и освободиться от ига и гнета теории над жизнью.

Насколько теория сильна, это усматривается прежде всего в финансовой нашей области. Теория финансовая говорит, что российские финансы разорены, что бюджет обременен, что нужно сокращать расходы, что денег нет; практика финансовая, то есть русская жизнь, говорит: Россия вовсе не разорена, но благодаря тому, что правительство дало себя убедить в безденежьи, в необходимости уничтожать кредитные билеты, оно сузило рамки своей финансовой относительно России политики до крайней необходимости, отдалилось от общения с русскими внутренними нуждами и дало вследствие этого России сделаться в экономическом отношении ареною эксплуатации и наживы хищнической и кулацкой, а правильный, медленный, честный труд, лишившись покровительства правительства, так замер и затих, что можно с первого взгляда это затишье принять за разорение.

Но завтра вся экономическая жизнь в России может пробудиться и вступить на путь возрождения, если практика финансовая возьмет над теориею верх. Практические люди говорят так: Россия обременена внешними займами, это правда, и не только материально, в виде разорительных платежей золотом, но и нравственно, в виде доказательства недоверия правительства к своим внутренним обязательствам и к своим собственным государственным производительным силам; но Россия же может покрывать все расходы правительства в самых широких размерах, если оно, то есть правительство, свой собственный кредит, и кредит торговый, и кредит промышленный, начнет очевидно для всех и твердо основывать на внутренних займах, на поощрении правильного земледельческого помещичьего труда, на покровительстве всем видам промышленности, на сооружениях внутри России, на пробуждении всеми мерами провинциальной жизни. Один очень умный практик-финансист [И. А.] Вышнеградский, обсуждая последние наши внешние займы, высказал мысль весьма остроумную: не лучше ли вместо внешнего займа, когда нужны деньги, поступать казне так: выпустить столько, сколько нужно кредитных билетов, но в то же время ежегодно, и притом с известною торжественностью и в присутствии известных сословных свидетелей и с оповещением всенародным, складывать в особое хранилище в виде обеспечивающего фонда известное количество миллионов рублей золотом. На первый год быть может от выпуска кредитных билетов и от неудовольствия Берлинской биржи курс наш упадет, но зато как только все в России увидят, что казна ежегодно аккуратно откладывает в обеспечивающий фонд всю ту же сумму, и что фонд растет, доверие к казне станет внутри России ежегодно увеличиваться в геометрической прогрессии, и неизбежно вследствие этого курс наш должен будет подниматься.

Мысль эта оригинальна и дышит практичностью, но если ее высказать перед министром финансов, он, конечно, засмеется, ибо она совсем не сходится с финансовою теориею. И вот все подобные мысли, из практической жизни исходящие – встречают в лагере финансовых теоретиков полное недоверие, и наоборот, все финансовые теории, применяемые к делу, встречают на практике внутри России тоже недоверие. И выходит что же? Выходит нечто анормальное: правительство финансовое почти вовсе не участвует во внутренней экономической жизни России, а внутренняя жизнь России вовсе не участвует в финансовой политике правительства. Что же нужно, является вопрос. Люди практические говорят, что нужно уравновешивать и согласовывать теорию с практикою в финансовой области русской госуд[арственной] жизни. Такой честный, аккуратный, добросовестный и осторожный министр финансов как [Н. Х.] Бунге есть своего рода клад для правительства, но в то же время рядом с ним должно, по мнению практических людей, желать участия и другой стороны, стороны экономической практики. Но как это сделать? В ответ практические люди указывают на необходимость учреждения и действия особого министерства торговли и промышленности, которое являлось бы правильным противовесом Министерству финансов, не как противник его, но как другая сторона в каждом вопросе, где интересы финансовых операций должны быть выслушиваемы наравне с практическими внутренними нуждами России. Тогда явится спокойная, законная и постоянная арена для спора между финансовою теориею и финансовою практикою на глазах у правительства, вместо нынешнего глухого и скрытого антагонизма, и правительству несравненно будет легче справляться с государственными задачами. Например: правительство не может не сознавать настоятельной нужды в своих интересах увеличить содержание войск или строить громадную линию Сибирской жел[езной] дороги. В обоих вопросах теория финансов говорит: нет денег, и кончено! Практика же финансовая в виде министерства торговли и промышленности могла бы сказать: деньги есть, и указать на средства удовлетворять государственным нуждам, прямо, открыто, легально, с ответственностью перед правительством и государством, и правительство, имея два мнения, могло бы легче решать, чем при необходимости сообразоваться с одним мнением. Люди как [Н. А.] Новосельский, Вышнеградский могут оказать громадную услугу правительству своим практическим несомненно государственным умом, и кто знает, допущенные конкурировать с умами другого лагеря, лагеря финансовой теории, эти практические умы могут на легальной почве много помочь своими мыслями и сведениями[31]31
  Это письмо изобилует предложениями Мещерского по оздоровлению государственной и, в частности, провинциальной жизни. Однако все они (за исключением проекта Дворянского земельного банка, уже разрабатывавшегося в правительстве) были оставлены без последствий.


[Закрыть].

№ 9

[24 июня[32]32
  Это и следующее письма датированы по дате публикации в «Гражданине» выписки из «Одесского вестника»: Гражданин. 1884. № 26. 24 июня. С. 24. Дневник за 21 июня.


[Закрыть] ]

При сем дерзаю приложить маленький рассказ, выписанный из одесских газет.

Убеждение, что если Вы изволите прочесть этот рассказец, Вы захотите проявить Ваше Царское и человеколюбивое сердце, дает мне смелость рассказ доставить Вашему Величеству.

Смею полагать, что сию выписку, сделанную для «Гражданина» мною из Одесской газеты, можно было бы через Мин[истерст]во внутр[енних] дел проверить, и если сие известие справедливо, то Боже, сколько можно добра сделать несчастной семье ВАШИМ именем, и какое прекрасное действие будет иметь такое Царское деяние на всех!

К. В. М

Выписываю из газет.

«Редкий случай самоотвержения сообщает “Одесский вестник”: В последних числах мая от удара грозы в селении Кандель Одесского уезда загорелся дом, в котором помещалось волостное правление. Огонь быстро перешел и на соседний дом учителя Шнайдера. В момент общей паники кто-то крикнул, что в горящем здании правления осталось двое детей волостного писаря. Каждую минуту можно было ожидать, что крыша здания обрушится; маленький же домик Шнайдера уже весь был объят пламенем. Никто из толпы не решался идти на верную смерть, чтобы спасти малюток-детей писаря. Сам писарь и жена его отсутствовали. Толпа, оцепеневшая от ужаса, заколыхалась, когда увидела чью-то фигуру, быстро вскочившую в дверь горевшего волостного правления. Едва фигура скрылась в облаках дыма – крыша здания обрушилась. Оказалось, что это был учитель Шнайдер, бросившийся спасать детей; его вытащили из-под горевших бревен чуть живого и отправили в Одесскую больницу, где он, промучившись сутки, умер. Детей писаря в горевшем здании не было: они сами выбежали из дома, когда завидели огонь, и затерялись в толпе. Покойный Шнайдер прослужил сельским учителем 28 лет и, спасая чужих детей, осиротил свою семью, оставив жену и пятерых детей безо всяких средств к жизни и даже без крова».

Выписываю с мыслью, что может быть из читателей «Гражданина», всегда отзывавшихся на все доброе и благородное, найдутся такие, которые пожелают послать семье доблестного героя Шнайдера пособие, по мере средств, чтобы в то же время почтить память погибшего мужа и отца.

Адрес: Одесса, уездному исправнику, для передачи вдове кандельского учителя Шнайдера.

№ 10

15 июля

Всемилостивейший Государь!

Почти никогда не осмеливаюсь Ваше Величество беспокоить просьбою прочитать одну из моих статей «Гражданина», считая себя того недостойным, но на этот раз, веря в правду моих мыслей и предчувствуя, что Вы удостоите сочувствия мою статью в ответ на нападки «С.-Петерб[ургских] вед[омостей]» на мои статьи, дерзаю умолять Ваше Величество прочесть прилагаемую здесь статью[33]33
  Этой статьи в архивном фонде нет. По всей видимости, Мещерский имел в виду статью «Наш ответ на энциклики “С.-Петербургских ведомостей”», помещенную в № 29 «Гражданина» от 15 июля 1884 г. Поводом для выступления «С.-Петербургских ведомостей» стала большая передовая статья «Гражданина» «По поводу университетского устава» (Гражданин. 1884. № 26. 24 июня. С. 1–5) и Дневник за 25 июня (Гражданин. 1884. № 27. 1 июля. С. 18–19). Лето 1884 г. было временем, когда окончательно решалась судьба нового университетского устава. Александр III долго колебался между мнениями большинства и меньшинства Государственного совета и в конце концом утвердил последнее. 15 августа новый устав стал законом (Полное собрание законов. Собр. 3. Т. 4. 1884. № 2395). Статьи Мещерского были попыткой предотвратить это решение императора. «С.-Петербургские ведомости», поддерживавшие устав, ответили «Гражданину» двумя передовыми статьями: «Два мифа об университетах прошедшего и будущего» (1884. № 186. 8 июля) и «Чудный сон и гадкая действительность» (1884. № 190. 12 июля). «С.-Петербургские ведомости» выступали против «изобретения» Мещерским «типа» Николаевского университета, в котором якобы царили дисциплина и порядок и все студенты обязаны были учиться. С точки зрения «С.-Петербургских ведомостей», Николаевский университет, как и более поздний Александровский университет, – видоизменения одного и того же типа немецкого университета, где «интересы науки и учения поставлены на задний план» и студенты имеют полную возможность не учиться, даже при существовании внешней дисциплины (№ 186). Второе утверждение Мещерского, вызвавшее возмущение «С.-Петербургских ведомостей», сводилось к тому, что с отменой переводных экзаменов студенты будут предоставлены самим себе, вообще перестанут заниматься и лишь в конце университетского курса будут стараться всеми правдами и неправдами сдать государственный экзамен. Единственный выход князь видел в радикальной переработке устава, сокращении числа студентов (а заодно и готовящих их гимназий), повышении дисциплины. «С.-Петербургкие ведомости», напротив, заявляли, что новый устав обеспечит контроль над занятиями студентов в течение семестра, а предложение Мещерского назвали гимном обскурантизму, не заслуживающим внимания. Статья «Наш ответ на энциклики “С.-Петербургских ведомостей”» представляла собой новое разъяснение Мещерским своей позиции.


[Закрыть]. Вопрос университ[етского] устава столь важен в государственном смысле, что любящий свое Отечество и преданный Власти не может, пока Ваше решение не последовало – не говорить о нем.

Я послал по городской почте первый опыт письма к Вашему Величеству. Не знаю, дошло ли оно до Вас, Государь, и одобряете ли Вы форму и образ изложения. При письме было моление на счет семьи героя пожара в Одесском уезде. Дерзаю, зная Ваше сердце, о сем необыкновенном случае напомнить.

И еще дерзну. Сегодня я именинник. Если сие возможно, подарите мне через Конст[антина] Петров[ича Победоносцева] несколькими строками ответа. Так давно не слышал Вашего дорогого голоса, так давно не видел Вашего дорогого почерка.

А если многого слишком прошу, простите, Государь!

Всегда с глубоко благоговейною преданностью

Ваш, Государь, верноподданный

К. В. М

№ 11

22 октября[34]34
  Год написания письма установлен по упоминающейся в письме аудиенции, состоявшейся после полуторагодового перерыва.


[Закрыть]

Всемилостивейший Государь!

Вот я опять в своем одиночестве, перед своим письменным столом, в центре нашего гадкого Петербурга, – но мне легче дышится, светлее смотрится, теплее на сердце, душа точно моложе, и всем этим я обязан Вам, добрый Государь; оттого перо беру в руки смело и знаю наверное, что не наскучу Вам словами благодарности за получасовое свидание после 15 месяцев разлуки! 15 месяцев это много для почти старика как я, знающего, что впереди уже не жизнь, а остаток ее, хотелось бы, чтобы промежутки были чуть-чуть чаще, но и тут есть хорошая сторона: чем реже благо, чем реже радость, тем оно ценнее, тем глубже врезывается в душу каждая минута прожитого счастья. Но не это одно делает дороже наше свидание с большими промежутками. Мне выпала доля немногих невольно сравнить Вас 15 месяцев назад и Вас, Государь, теперь, сегодня. И от этих впечатлений благоговейно радуюсь; много, много сказали душе Ваша царственная возмужалость, Ваше просветлевшее чело, Ваш прояснившийся и успокоенный взор! Хорошо было мне их видеть, их увидеть, их запечатлеть в душе, и лучше с ними перед глазами теперь мне живется, – спасибо, спасибо Вам, Государь, за эти радости, за эти минуты.

Вы были так добры и милостиво внимательны спросить о судьбе «Гражданина». Подробно поговорить о нем я не мог и не смел. Но есть несколько мыслей, просящихся быть в откровенной беседе высказанными. Ежедневно благодарю Бога за доказательства того, что не недостойно просил Вашей помощи для этого дела; в прошлом году явилось значительное усиление числа читателей; в нынешнем году трудно было еженедельному изданию ожидать увеличения подписки, но зато, как я писал Вам, «Гражданину» удалось прошибить петербургскую броню и удвоить в Петербурге число подписчиков, а главное, удалось приобрести замечательно умных и дельных сотрудников в провинции; год назад приходилось двум-трем нам наполнять номер; теперь не хватает места для помещения всех статей, так сильно увеличился контингент сотрудников в провинции. «Гражданин» видимо входит в связь с разными центрами умственной жизни, и процесс проявления к нему внимания в России в нынешнем году сравнительно с прошлым стал не в сто, а в 500 раз больше! Это глубоко отрадно!

Но есть одна печальная сторона. Несомненное усиление значения «Гражданина», как органа правды и порядка, усилили к нему ненависть в печати либеральной, петербургской в особенности, до размеров невообразимых и чудовищных. Заговор замалчиванья «Гражданина» Петербургом – явление феноменальное. Его никогда не называют: его мысли берут как темы для страстного спора, но никогда не произносят имени «журнала». До смешного доходит эта злобная политика замалчивания, этот страх помочь успеху «Гражданина» хотя бы спором. Разумеется, в этом слишком явно видится признание врагами «Гражданина» за ним силы, но все-таки тяжел, очень тяжел этот новый фазис испытаний, ниспосылаемых труженикам «Гражданина». Не для самолюбия тяжело, самолюбие, Бог с ним, а тяжело потому, что мешает делу распространения журнала с очень умными сотрудниками в Петербурге. Но почему я смею так долго говорить о сем с Вами, Государь? А вот почему. Потому, что есть возможность пособить горю. Прежде, когда я был неосторожен в словах, увлекался, не опирался на достаточный круг надежных сотрудников, я не смел просить Вас о сем, ибо должен был бояться компрометировать. Но теперь, когда я подчинился контролю К. П. [Победоносцева], стал осторожнее и разбогател сотрудниками, дерзаю просить и умолять Вас, Государь, при случаях, к слову, упоминайте о «Гражданине» при министрах, Великих Князьях, дабы слагалось впечатление, что Вы уважаете этот журнал и интересуетесь им. Я убежден, что два, три слова, мимоходом Вами пророненные, будут иметь благотворную силу на судьбу «Гражданина» в известных сферах Петербурга[35]35
  В 1880-е гг., как и в более ранний период, отношение к «Гражданину» со стороны других органов печати, а также большинства читающей публики было довольно пренебрежительным, однако данное заявление Мещерского о замалчивании издания лишено оснований. Его журнал постоянно упоминался в самых разных органах печати, главным образом для опровержения высказанных им суждений. Император не оказал Мещерскому просимую помощь. Более того, в разговорах с приближенными Александр III отрицал, что встречается с князем, и подчеркивал, что «Гражданин» не читает (см.: Половцов А. А. Дневник государственного секретаря. М., 1966. Т. 2. С. 463. Запись от 27 декабря 1892 г.).


[Закрыть]. В остальном Бог поможет. Мы же не посрамим святости просимой у Вас малой доли внимания! Не бойтесь, Государь! Еще и еще благодарю Вас!

К. В. М.

№ 12

[19 ноября[36]36
  Год написания письма установлен по дню недели. Судя по сохранившейся авторской нумерации страниц, этот дневник при формировании архивного форда попал в два дела – 108-е (сопроводительное письмо от 19 ноября, записи 22 октября – 12 ноября) и 111-е (содержание и записи 13–18 ноября).


[Закрыть] ]

Всемилостивейший Государь!

Осмеливаюсь, согласно данному мне позволению, при сем представить листы Дневника за 3 недели мною веденного. Писал его как будто не имея в виду, что пишу его для Вас, Государь, а прямо, под влиянием чувств и мыслей дня или минуты. Многое, быть может, сказано сгоряча, иное недосказано, иное быть может глупо, неумело, но за одно ручаюсь: ни в единой строке не покривил душою, ни в одной строке не уклонился от правды в впечатлениях и мыслях. Нескладное и неумелое простите, Государь, и, если сия форма изложения Вам нравится, то я полагал бы каждый понедельник присылать Вашему Величеству такой Дневник. Об одном только просил бы: о тайне сего Дневника. Я никому не говорил о сем, и только под этим условием моя искренняя нараспашку речь может пригодиться. Не правда ли?

С благоговейнейшею преданностью Вашего Величества

верноподданный К. В. М.

Понедельник 19 ноября

P. S. Я даже не говорил о Дневнике К. П. П[обедоносцеву], а сказал ему, что готовлю и посылаю через него Вам выписки из «Гражд[анина]» о путешествии по России.

На днях доставлю Вам замечательный и блестящий труд [В. В.] Крестовского о состоянии анархической пропаганды и об отношениях ее к народу в Весьегонском уезде Тверской губ. Это поразительно интересная картина[37]37
  В 1884 г. в «Гражданине» печатался цикл писем И. И. Колышко «Из путешествия по России» (№ 33–51. 12 авг. – 16 дек.). Писатель В. В. Крестовский в 1884 г. был причислен к Министерству внутренних дел как чиновник для особых поручений. В этом качестве он совершил два путешествия по России – по Тверской, Тамбовской и Владимирской губерниям для ознакомления с деятельностью земств и для осмотра промышленных и торговых центров России. Помимо служебных записок, итогом этих путешествий стали два цикла статей, опубликованных в «Гражданине» – «Промышленные и торговые центры России» (Гражданин. 1885. № 24–46. 28 марта – 13 июня) и «Под владычеством земства. (Очерки современного состояния крестьянства.) По Тамбовской губернии» (Гражданин. 1885. № 50/51–80. 30 июня – 10 окт.). В 1884 г. циклы статей Крестовского в «Гражданине» не печатались. См. также письмо от 27 августа 1885 г. (№ 18 настоящей публикации), где Мещерский упоминает о поездках Колышко и Крестовского по России в 1884–1885 гг. и характеризует их работу как корреспондентов.


[Закрыть].

[Дневник 22 октября – 18 ноября 1884]

Оглавление Дневника

22 октября О свидании в Гатчине

23 октября О Кахановск[ой] комиссии[38]38
  Кахановская комиссия – распространенное название Особой комиссии для составления проектов местного управления, председателем которой был М. С. Каханов. Комиссия была создана 20 октября 1881 г. для разработки проекта нового устройства местных (губернских и уездных) административных учреждений. К октябрю 1883 г. проект был подготовлен и в следующем году поступил на рассмотрение Кахановской комиссии. К тому времени состав ее значительно изменился за счет привлечения местных деятелей. В результате в комиссии сложились две группы: так называемые «либеральные бюрократы» (в основном петербургские чиновники) поддерживали проект, который предполагал довольно большие изменения в местном управлении в либеральном духе. Вторая группа, одним из лидеров которой был алатырский уездный предводитель дворянства Симбирской губернии А. Д. Пазухин, состояла в основном из представителей местных органов и выступала за восстановление дворянского сословного самоуправления. Столкновение этих двух групп привело к значительной корректировке проекта, хотя его либеральная направленность сохранилась. Это обстоятельство, а также повышенное внимание к работам комиссии в обществе стали причиной доклада 22 февраля 1885 г. министра внутренних дел Д. А. Толстого о деятельности Комиссии и распоряжения императора о завершении ее работы в двухмесячный срок. 11 апреля состоялось последнее заседание Комиссии, и 1 мая она была закрыта.


[Закрыть]

24 октября Об анархистах

25 октября Об Старобельск[ом] уезд[ном] предвод[ителе]

26 октября О кадетск[ой] моск[овской] истории

27 октября Еще о Кахановск[ой] комиссии

28 октября О духовенстве

29 октября Стихи о тайн[ом] советн[ике]

30 октября О военном мире

31 октября О полтавск[ом] губернат[оре Е. О.] Янковском

1 ноября О кадетск[их] корпусах

2 ноября О 1 департам[енте] Сената

3 ноября О безденежьи

4 ноября Об уездн[ых] предвод[ителях] дворян[ства]

5 ноября О свидании с Государынею

6 ноября О словах неловко и неудобно

7 ноября О влиянии Петербурга на людей

8 ноября По поводу выстрела в [П. А.] Морица

9 ноября Что теперь читают?

10 ноября О Сибирск[ой] жел[езной] дороге

11 ноября О министр[е] юстиции

12 ноября О речи мин[истра] юстиции

13 ноября О нужде в Минист[ерстве] промышленности и торговли

14 ноября О Кахановск[ой] комиссии

15 ноября О проекте Поземельн[ого] банка

16 ноября О высших женск[их] курсах

17 ноября О моск[овских] дворянск[их] выборах

18 ноября Дневные впечатления

22 октября. Понедельник

Г[осударь] дал мне милостивое и радостное позволение писать дневник, имея в виду, что Он его будет читать. Спасибо Ему. Сегодня виделся с Г[осударем]. Многое хотелось сказать, но с одной стороны волнение, а с другой – время. Эти 20 минут прошли как минута. Отрадно было слышать от Г[осударя], что Он сочувствует моим мыслям о помещиках, Он прибавил, что поручил министру финансов[39]39
  Н. Х. Бунге.


[Закрыть] разработать проект кредита для помещиков и вообще землевладельцев. Дай то Бог. Необходимо, чтобы Г[осударь] торопил министра финансов, то есть выказывал нетерпение и близкое участие к этому делу, ибо дело сие не в министре финансов, а в сильной и могущественной жидовской партии банкиров и поземельных банков в губерниях, которые всеми неправдами и силами хотят тормозить это дело кредита для помещиков. Им ненавистна идея поднятия дворянства, ибо они чувствуют, что с поднятием дворянства сильнее станет Самодержавие, и дальше уйдет замысел конституции, то есть жидовского полновластия. Крайне необходимо также, чтобы кредит для помещиков был как можно долгосрочнее и как можно дешевле. Увы, то, что выработал мин[истр] фин[ансов] solo-векселя[40]40
  Соло-векселя – обязательства Государственному банку за ссуду под залог имения или поручительство, причем ссуды были краткосрочными и не превышали ежегодной доходности имения.


[Закрыть], то почти недоступно для помещиков, во-первых, по краткости срока займа, во-вторых по множеству формальных затруднений, коими оно обставлено. До 1861 года был заем в Опекунском совете для помещиков под залог душ. Душ теперь нет, но условия займа 37 лет могли бы служить и теперь для устройства кредита помещикам. Смел бы думать, что отлично было бы, пользуясь теперь присутствием очень практически умных людей, прибывших из России для Кахановской комиссии, предложить министру финансов воспользоваться этими людьми и из них составить комиссию с членами от мин[истерства] финансов для разработки в эту зиму сообща проекта кредита для помещиков и вообще для поднятия помещичьего благосостояния! Могла бы выйти вещь блистательно и практически хорошая.