Текст книги "Ночь черного хрусталя"

– К правительствам и народам всех стран… – начал Милов.

– К мужчинам и женщинам всего мира, – сказала Ева.

– Ну конечно, – усмехнулся Гектор. – Решающее слово всегда остается за женщиной.

– Потому что оно правильно, – сказала Ева.

– … Теперь вы поняли, насколько положение серьезно. Не только здесь, где беда уже произошла, и не только наши жизни в опасности. Так будет и у вас. В вашей стране. На вашей улице. В вашем доме. События будут развиваться быстро, очень быстро. Вы должны успеть предотвратить их. Спасти природу, не забыть о человеке. Руководствоваться разумом и требовать того же от вашего правительства. Вы не должны опоздать! И еще… мы просим спасти нас. Мы ведь тоже хотим жить…

Закончив, Ева откинулась на спинку стула. Красная лампочка погасла. Передача закончилась.

– Хорошо, – сказал оператор из своего отсека. – И записалось нормально. Будем повторять непрерывно.

– Пока есть энергия, – негромко проговорил Милов.

– Кажется, мы ничего не забыли, – сказал Гектор.

– Но решится ли хоть одно правительство выбросить десант? – усомнился Милов. – Это ведь не просто. Существует международное и всякие другие права…

Гектор пожал плечами:

– Поживем – увидим. А пока давайте послушаем эфир. Лондон? Вашингтон, Ди Си? Или кого-нибудь поближе?

Они внимательно прослушали известия. Полным ходом шла подготовка конференции по Ближнему Востоку. Снова – в который уже раз – кто-то из великих спортсменов был уличен в употреблении допинга. Министры иностранных дел стран НАТО собрались на совещание, посвященное предстоящей встрече в верхах. Экипаж орбитальной станции чувствовал себя прекрасно…

«Из Намурии сообщают…»

– Ага! – воскликнул Гектор.

«Власти провинции, в которой расположен Международный научный центр ООН, потребовали его закрытия. Данные наблюдений со спутников позволяют предположить, что столица все еще залита водами, хлынувшими из водохранилища после прорыва плотины. Связь со страной по-прежнему прервана, и новых сообщений, в том числе и о судьбе правительства, не поступало. Правительства некоторых стран привели в готовность спасательные отряды, однако еще не ясно, будет ли им разрешен въезд на территорию страны. Остальные ее районы внешне не пострадали, и в них наблюдаются активные действия населения. Погода на завтра…»

Гектор выключил приемник:

– Мы, конечно, слишком многого захотели: чтобы сразу…

– Вы должны что-то сделать! – сказала Ева. – Придумайте, вы же умные люди!

– Пройу раздавать оружие, – сказал Гектор. – Поможете, Ева? По-моему, все остальное, что могли, мы сделали.

– Теперь вы должны сказать: «И можем умереть с чистой совестью», – добавила Ева иронически.

– Черта с два, – сказал Милов и обнял ее за плечи. – У нас еще все впереди.

– Миссис Рикс и джентльмены, – сказал шеф Центра. – Последний вопрос: как мы используем наш вертолет? Он дает нам возможность спасти хотя бы несколько ученых – людей с мировым именем. Цвет науки. И некоторые, уже законченные, работы. Я наметил вот кого… – Он прочитал фамилии. – Боюсь, что это последний и единственный способ. Надежда, что мир отзовется на наш крик отчаяния, пока не оправдалась – и никто не может сказать, оправдается ли вообще. Так что иного решения, я полагаю, быть не может.

– Не только может, – сказала Ева, – но и должно быть. Дети. Вертолет оборудован кислородной установкой для их перевозки. До границы – час полета и еще час – от границы до ближайшей клиники с термобоксами. Надо спасать детей. Почему вы не подумали о детях?

– Было бы по меньшей мере странно, если бы мы не подумали о них, – ответил шеф. – Но мы решили, что они нужнее здесь. Как ни неприятно говорить это, однако они оказались как бы в роли заложников. Это ведь их дети – тех, кто нападает. И нигде в стране больше нет установок для устойчивого обеспечения их жизни. Дети находятся в Кристалле. И это обстоятельство может спасти Кристалл, если даже погибнет все остальное.

– А станция? – спросил Милов. – Если они взорвут ее, ни о каком жизнеобеспечении и речи не будет.

– Мы рассчитываем, что на станцию покушаться не станут. Взорвать ее – значит вызвать сильнейшее радиоактивное заражение местности. Это не в их интересах, не так ли?

– Вы полагаете, что они руководствуются логикой, – ответил Милов, – а это не так. Сейчас это – клубок эмоций. И еще одно обстоятельство: взрыв и заражение потом свалят на вас, и оно послужит еще одним доказательством бесчеловечности науки.

– Хватает и подлинных доказательств, – негромко проговорил кто-то из ученых. – К чему еще выдумывать их? Ну что же, ваша логика подсказывает, что мы ни в коем случае не можем позволить им хозяйничать на станции. Можем ли мы защитить ее?

Милов покачал головой.

– Значит, в критический момент придется уничтожить ее отсюда. Вы, мистер Милов, может быть, не знаете, но наша станция покоится на плите, прикрывающей шахту глубиной в милю с лишним. Мы заглушим реактор и взорвем плиту. Станция провалится, а потом сработают заряды, обрушивающие породу.

– И мы останемся без энергии, – сказал Милов.

– Да. Останемся без энергии.

– И дети погибнут, – сказала Ева. – Самыми первыми.

– Да и не спасут они никого и ничего, – добавил Гектор. – Потому что народу еще утром объявлено, что дети вывезены. Их даже показывали с балкона.

– Но это же неправда! – сказал шеф.

– Объясните это им, когда они начнут стрелять.

Наступило молчание.

– Вряд ли кто-нибудь из нас; – сказал один из администраторов, человек, известный всем, ветеран физики, чье имя стояло третьим в списке, – согласится спасти свою жизнь за счет ребенка. Меня, Майк, во всяком случае вычеркните. Я всю жизнь старался оставаться порядочным человеком и, думаю, это мне в общем удавалось – зачем же на склоне лет… И я вам ручаюсь, Майк: при такой дилемме не согласится никто. Среди нас есть люди более способные и есть – менее, но подлецов я здесь не встречал.

– Джеп, – сказал шеф. – А может быть, это у вас просто срабатывает комплекс вины?

– Вот если я воспользуюсь вашим предложением, такой комплекс просто убьет меня. А так… да, каждому из нас можно осудить многое в своей жизни и работе, но я человек религиозный и отвергаю самоубийство в любой форме. Нет, Майк, я просто действую в соответствии с логикой. А вы на моем месте?

– Вы же слышали, Джеп, – сказал шеф, – что меня в списке не было. Я тут капитан и сойду последним – или пойду ко дну. А вы, Анатолий, – вы тоже есть в списке…

– Естественно, что я там есть, – сказал названный по имени ученый. – Но вот тут мой соотечественник, – он подмигнул Милову, – засвидетельствует, что мы – народ, далеко нетрусливый. Могли бы и не спрашивать, Майк.

– Боюсь, что вы правы, – сказал шеф и медленно разорвал список. – Следовательно, дети и обслуживающий их персонал. Я имею в виду и детей сотрудников Центра – по принципу возраста: самые младшие, столько, сколько возьмут пилоты. А возглавите вы, доктор Рикс.

– Ни за что! Я все сделаю, погружу их, но долететь они могут и без меня. В Центре множество женщин…

– Вы отвечаете за этих детей, – сказал шеф. – Без вас я просто не позволю отправить их. Нам же не жест важен – важно, чтобы они выжили!

– Дан, скажи им, – она прижалась к Милову, – объясни, что я не могу!..

– Ничего, родная, – тихо сказал Милов, – сможешь. Я понимаю, что сейчас остаться тут куда легче, чем улететь. На этот раз тебе придется труднее, чем всем нам. Но не спеши отпевать нас: мы еще не покойники и не собираемся стать ими.

– Не хочу, не могу без тебя, – бормотала она, нимало не стесняясь присутствовавших. – Только что мы… Ни за что!

– Лети, Ева, – сказал Милов. – Сам-то я выпутывался и не из таких еще передряг. Это твои дети, ты сама говорила.

– Доктор Рикс, – сказал шеф. – Никто не расторгал контракта с вами, вы здесь работаете и, следовательно, выполняете мои распоряжения. Извольте заняться эвакуацией детей. Чтобы самое позднее через час машина была в воздухе.

– Час двадцать, быстрее невозможно, – сказала Ева, утирая слезы.

– Ну, вот и умница, – сказал Милов. – Идем, мы с теми, кто уже получил оружие, тебе поможем.

– Если все же придется взорвать станцию, долгой осады мы не выдержим, – сказал шеф.

– Кондиционирование, подача воды, все, что нам нужно – прекратится. И у нас нечего есть.

– Но если они ворвутся, – сказал Гектор, – все кончится еще скорее. Только не надо иллюзий, шеф: они будут убивать. Нужно время, чтобы они пришли в себя.

– Или чтобы кто-то выбросил десант, – сказал старик, которого звали Джепом.

– Наше слабое место – ворота, – сказал Анатолий. – Они не рассчитаны на осаду. Ничто тут не рассчитано на осаду, но ворота – вообще чистая декорация.

– И еще стеклянный подъезд…

– Ну, тут легче – двери не столь уж велики, – сказал Гектор. – Я в этом кое-что смыслю: бывал в Бейруте, в Анголе, в Афганистане… Радио еще работает?

– Передает непрерывно, – сказал шеф. – И будет, пока стоит станция. Ну что же, пора спускаться, джентльмены. По-моему, там уже началась перестрелка.

«Куд-да! – подумал Милов, нажимая на спуск. – Вот то-то! Нет, это, конечно, не «Калашников», – думал он дальше. – Но для одиночной стрельбы – ничего, годится. А хорошо я устроился. Очень приятный ветерок. Вообще, чудесная ночь. Ночь черного хрусталя – так, кажется, говорил тот, в ресторане?»

Он находился в том из помещений второго этажа, которое нависало над подъездом со стеклянными дверями. Окно, наклоненное вниз, как и все нижние окна Кристалла, было разбито, чтобы удобнее было стрелять; оно доходило до самого пола, и Милов лежал, опираясь на локти. Очередная атака была только что отбита, и нападавшие вновь отступили за бетонный забор, где находились в безопасности от пуль. Менее сотни стрелков защищало Кристалл, но каждый из них находился в своем помещении, и наступавшим казалось, что обороняющихся много.

«Это не на моей совести, – думал Милов, глядя на тело, лежавшее вблизи ворот, ярко, как и все подступы к подъезду, освещенное сильным прожектором – одним из тех, что были установлены по периметру Кристалла в самой широкой его части. – Это на совести тех, кто взбаламутил и послал сюда несчастных дилетантов – они даже по прожектору попасть не могут… Ничего, воевать можно, только – долго ли? Если не будет десанта, наше дело проиграно, это ясно. Хорошо, что станция работает, – значит, не добрались до нее еще. А когда доберутся – нам придется куда солонее… Боюсь, что волонтеры пошли именно туда: они-то понимают, что втемную нам куда труднее будет отстреливаться. Хотя – и тогда света будет, пожалуй, более чем достаточно…»

Наверное, света хватило бы, потому что на территории Центра многое уже горело – одно догорало, другое только занималось, третье горело вовсю, как будто зданиям надоела неподвижность, полета захотелось, полета – пусть и в виде пламени и дыма, пусть и в последний в своем существовании раз. Горело, выло, шипело, разлеталось густыми брызгами, пламя было где синее, где – зеленое, фиолетовое, желтое, оранжевое, белое – знатнейший получался фейерверк. Ветер дул от реки, и временами парящие куски и клочья чего-то, как бы лохмотья пламени, долетали до подножия Кристалла, догорали и бессильно гасли. Но гигантская глыба хрусталя стояла еще неповрежденной, если не считать разбитых окон; в какие-то мгновения Милову то казалось, что Кристалл сейчас расколется, грянет обломками, осколками, дребезгами во все стороны, то, наоборот, неизвестно откуда возникала вера в то, что – устоит, выстоит, всех перестоит, будет выситься до той поры, пока правительства всех сопредельных и отдаленных стран не перестанут чесать в затылках и начнут отдавать распоряжения.

«Но так ли получится или иначе, – думал Милов, используя минуты передышки, одновременно заряжая обоймы, – молодец Ева, что не побоялась улететь. Она-то уж теперь в безопасности, за нее мне не страшно, и поэтому я могу воевать совершенно спокойно. Если уцелею – дома с меня, конечно, три шкуры спустят за вмешательство во внутренние дела чужой страны; но это не чужие дела, это и наши, сейчас все общее, потому что планета стала общей. А вообще – сейчас я не домашний, сейчас я ООНовский и защищаю институт, принадлежащий ведомству, в котором я работаю».

Пол под ним чуть содрогнулся, и прожекторы разом погасли, а за бетонной оградой раздался радостный вой.

«Все, – подумал он, – станции конец! Сейчас, сию минуту надо им кинуться – пока мы еще не привыкли к новому освещению. Из-за забора, из темноты – и сразу на штурм дверей. Ага! Вот они! Ну, покажитесь, покажитесь…

Он стрелял, когда ему почудился шорох позади, за спиной, в комнате – не тот глухой стук, с которым врезались в стену влетавшие в окно пули, а именно шорох: кто-то неуверенно пробирался в темноте. «Кому-то жить надоело, – подумал он, – или за патронами пришел? Нет уж, самому нужны…»

– Эй, ты! – крикнул он. – Ползком двигайся, если уж такой настырный. Чего тебе? Стрелять надо, а не ползать!

– Погоди, я сейчас.

– Ева?

Она улеглась недалеко. Выпустила очередь. «Откуда у нее автомат? Хотя это мой автомат, по голосу узнаю. А патроны откуда взяла?»

– Ева, патроны откуда?

– Привезла с собой. Как ты тут ведешь себя? Скромно?

– Кто тебе позволил вернуться?

– Никто не запрещал. Дело я сделала. А летчики тоже люди, и у них здесь товарищи…

– Ну погоди, негодная, я тебе… Стреляй, стреляй!

Наступавшие не выдержали и на этот раз. Откатились. Снова наступила передышка.

– Иди сюда, Ева.

– Зачем?

– Наложу взыскание.

Он поцеловал ее – насколько хватило дыхания.

– Ох, Дан… – сказала она.

– Ты абсолютно распутная, моя любимая женщина, – сказал он. – Без тебя тут так спокойно стрелялось… Значит, довезла?

– Конечно.

– Что там слышно?

– Слышно вас. Уже зашевелились. Пока я там возилась с малышами, прошли даже слухи о том, что готовится десант…

– Если бы!

– Но сверху мы видели – люди все еще идут сюда. Пилоты говорят, что это волонтеры. Те, кто умеет воевать.

– Далеко они?

– Нет, не очень. Знаешь, они не идут, они бегут, и через час-полтора могут оказаться здесь.

– Профессионалы, – сказал Милов. – Против волонтеров нам тут долго не продержаться. Они и вооружены лучше, и главное – сноровка не та. Так что… Ты смотри – мало получили – опять собираются! Знаешь, отдай-ка мне автомат, вот тебе карабин, тебе ведь все равно…

– Даже лучше, – сказала она. – Держи. Вот патроны.

– Ну, теперь я кум королю. – сказал он. Перестрелка длилась несколько минут – и снова впереди опустело.

– Когда придут волонтеры, нечем будет стрелять, – сказал Милов. – На это они и рассчитывают: победить малой кровью. Наших, по-моему, поубавилось – большинство ведь тоже воюет на уровне здешних добровольцев. Ты уж, пожалуйста, будь добра, не щеголяй геройством, не суйся под пули – тут не дикий Запад. О большем даже не прошу.

– Потому что понимаешь: я ведь и правда не уйду от тебя. Не могу. Когда-нибудь, может, сумею, а сейчас – нет. Ты понимаешь это? Серьезно?

– Знаешь, – сказал он, – после того, что у нас с тобой было, и правда можно, наверное, умирать спокойно: ничего лучшего в жизни не было и не будет. Но – хочешь, смейся, хочешь, нет – я все-таки надеюсь на здравый смысл человечества. Если даже где-то в правительствах сидят дураки или рохли, то не обязательно же на смену им должны прийти фашисты; бывает, что возникают и умные… И вот я надеюсь, что они успеют. Они должны успеть. Понимаешь?

Ева не успела ответить: снова началась атака.

Милов бил прицельно, короткими очередями. Он видел, как падали люди, и жаль было их, и он знал, что нельзя иначе.

«Они там, в мире, должны понять, – думал он. – Ради всех любимых женщин, ради всех детей, которые должны дышать – они там, везде, должны понять. И должны успеть сделать все, пока еще не стало поздно. Пока вместо них этого не начнут делать другие – в своих интересах. И у себя дома должны успеть, и тут тоже. Должны успеть! – думал он, нажимая на спуск. – Должны успеть! Должны успеть…»