Текст книги "Добрая фея короля Карла"

– Именно, маршал! И это будет такой яд, о каком вы даже не помышляли.

– Пусть так, но, святая пятница, как вызволить из тюрьмы Людовика? Точнее, как устроить его побег? Да и согласится ли он, нарушив тем самым долг чести рыцаря?

– Людовик не так глуп, как его отец. Устроим ему свидание с женой: пусть упросит своего тюремщика отпустить его в один из праздников поклониться Богоматери в Булони. Об этом передадите ему на словах вы, аббат, проникнув в камеру в качестве исповедника; вам же надлежит воздействовать на графа Булонского, если он заупрямится. Но не думаю: он не посмеет отказать узнику в такой просьбе, это будет не по-христиански, к тому же он сам недавно женился и понимает, что такое долгая разлука. Людовик, разумеется, даст слово, что не убежит, и все же он поедет в Булонь под охраной. Отбить его – значит нарушить мирный договор, а это чревато возобновлением военных действий. И здесь ставка делается на его жену Марию. В Булони они встретятся, ну а дальше… Поразмыслим над этим позднее. Нужны будут люди, маршал. – Тот кивнул. – Ну а долг чести… Супруга заставит его забыть об этом. Ей, как и мне, предстоит пустить в ход чары любви, которыми природа наделила женщину, желающую ввести в искушение мужчину, к тому же собственного супруга. Думаю, она не станет возражать: постель уже много месяцев не греет ее. В противном случае придется либо припугнуть ее известием, что супруг вовсе не скучал вдали от нее, либо купить.

– И все же он может воспротивиться. Как быть тогда?

Графиня бросила на де Вьенна недвусмысленный взгляд:

– Не родился еще потомок Адама, не мечтающий залезть под юбку женщины, тем более жены, с которой на долгое время был разлучен. Упав в бездну греха, мужчина уже не выберется оттуда.

– Стало быть, мадам, вы абсолютно уверены, что Жан Второй добровольно вернется в Лондон? – переспросил д’Оржемон.

– Повторяю, честь рыцаря для него важнее даже жизни собственного сына, уж мне-то это хорошо известно.

– Хорош папочка, нечего сказать! – подвел черту под этим Дорман. – Однако, увлеченный идеей крестового похода, где пойдет рука об руку с Эдуардом, он, как мне кажется, без сожаления покинет Париж, дабы в тишине башен Тауэра обсудить со своим тюремщиком бредовую идею.

– Вот когда надлежит действовать, ибо узник утратит бдительность, – подхватила Анна. – Кстати, ничто не мешает после этого обвинить в убийстве Эдуарда Третьего, который, дескать, отказался даже от выкупа, желая убрать с дороги политического врага, а потом напасть на деморализованное государство. Ибо вести в бой французское войско почти что некому, да и дофин не любитель, а скорее противник баталий.

Какое-то время безмолвствовали, в раздумье недвижно созерцая стол и свои руки поверх этого стола. План хорош, но и непрост, от малейшей оплошности все может рухнуть. Однако не есть ли жизнь одна большая лотерея, где выигрывает порою тот, кто предложил рисковую идею, а проигрывает баловень судьбы, всегда знающий, какую бросить карту? И не состоит ли в конечном итоге жизнь человека из случайностей, что либо возносят его к небесам, либо влекут в бездну? Они на каждом шагу, от них не уйти, и не стоит ломать голову над причинами, ибо все на свете предопределено Богом, диктуется Промыслом Его.

Молчание не прерывалось ни возражениями, ни протестующими жестами. Каждый пытался представить себе нарисованную Анной картину и чувствовал себя при этом на пороге чего-то необычайного, что должно произойти со смертью человека, принесшего королевству столько горя. И по лицам графиня видела, что все согласны с ее дерзким планом, о котором каждый из них и помыслить не мог. Таков средневековый человек: он не любил подолгу рассуждать, взвешивая все за и против, скрупулезно роясь в деталях, просчитывая все ходы, стараясь предугадать малейший всплеск радости или недовольства у лица, коего хотели либо устранить, либо возвысить. Он действовал – порою стремительно, без оглядки и беспрекословно подчиняясь тому, кто предложил тот или иной путь борьбы или указывал на того, кого надлежало либо уничтожить, либо защищать как гаранта жизни и благосостояния людей и их отечества.

И тут, когда все, казалось бы, вставало на свои места, аббат задал давно мучивший его вопрос, который до сих пор никак не мог вставить в беседу:

– Однако, дочь моя, вас могут заподозрить и схватить. Ведь вы не сможете покинуть узника сразу же, как только дадите ему яд, ибо он вскорости отдаст богу душу. Как же вы намерены исчезнуть?

Анна ответила так, что у аббата челюсть отвисла от изумления:

– Яд подействует тогда, когда я прикажу ему это сделать.

Вслед за челюстью полезли на лоб глаза:

– Значит, жертва может умереть через час… день… два… или через неделю?..

– Даже через две.

– Но… – пробормотал аббат, имевший кое-какие познания в медицине и тайком занимавшийся алхимией, – такого яда не существует, дочь моя, во всяком случае, он никому не известен.

– Вот именно, святой отец! Он известен мне и тому, кто мне о нем рассказал.

– Святая Матерь Божия! Кто же тот человек, что владеет тайнами, подвластными лишь сатане?

– А может быть, ваше преподобие, мне и вручил это средство сам сатана? Во исполнение предначертанного судьбой не выпало ли мне по жребию продать душу дьяволу в обмен на этот секрет?

Аббат тяжело вздохнул, но не перекрестился. Верный слуга Церкви, он все же не был тупым фанатиком и верил в существование ведьм и нечистой силы не больше, чем в полет железной птицы с винтом. Он перешел на светский тон: любил так делать, если поблизости не наблюдалось присутствия духовного лица.

– Перестаньте, графиня, вы ведь знаете, как я отношусь ко всем этим бредням моих выживших из ума коллег, посылающих на костер женщину только потому, что соседка, увидев ее беседующей со своим супругом, из ревности указала на нее пальцем, заявив, что это ведьма.

– Не та ли это, что подсказала мне, как пользоваться ядами? – продолжала посмеиваться Анна.

– Значит, дама эта – одна из тех, кого называют ведьмами?

– Так или иначе, но она одна в состоянии сделать то, чего не смогут пятеро мужчин, сидящих здесь.

– Черт побери, графиня, это удачная находка! Как вам удалось найти такую колдунью?

– Она обыкновенная женщина, такая, как все. Это Гастон привел ее в замок.

– Браво, Гастон, тебе зачтется этот подвиг на том и на этом свете! – воскликнул Дорман. – Познакомишь меня с ней?

– Решил отправить на тот свет тещу?

– И тестя заодно: ужасные сквалыги.

– Сожалею, Гийом.

– Скажи хотя бы ее имя!

– Это наша с сестрой тайна. Имени этой дамы не должен знать ни один человек.

– А я? – оживился аббат. – Вы же знаете, Гастон, что я увлекаюсь алхимией, ставлю опыты. Знакомство с этой особой мне не повредило бы, да и ей тоже; вы ведь понимаете, как духовное лицо я сумею защитить человека, оказавшего мне услугу, если к нему вздумают прицепиться святые отцы.

– Вот тогда и настанет время для знакомства, отец Ла Гранж, а пока сестра держит эту даму взаперти, дабы те, о которых вы говорите, не напали вновь на ее след.

– Так она подвергалась преследованиям?

– Это неизбежно по отношению к тем, кто заявляет, что знает больше любого прихожанина и умеет делать то, что, с точки зрения Церкви, противно Богу.

– Вы правы, Ла Ривьер. Не будем больше об этом. Но все же льщу себя надеждой на это знакомство. Что касается вас, графиня, то мне, да и всем нам становится понятным дальнейший ход событий. Вы подсыпаете яд в бокал с вином…

– Никакого порошка, аббат.

– Ага, значит, выливаете содержимое флакона…

– Этого делать нельзя: Эдуард учинит следствие, ведь ему дорог пленник; вскрыв труп, обнаружат следы яда, вслед за этим придут и за мной. Поэтому никакого флакона.

– Но как же тогда?..

– Я повезу в Англию подарок. В моей дорожной сумке будет находиться завернутая в пергамент голубая, вышитая золотыми нитями, нижняя рубашка. Стоит человеку взять в руки этот подарок, больше того, надеть на голое тело…

Анна замолчала. С нее не сводили глаз. Тускло горел на конце стола масляный фитиль, создавая полумрак, очерчивая застывшие профили над столом.

– И он… умрет? – негромко произнес кто-то.

– Причем тогда, когда я пожелаю, я ведь говорила.

– И этот яд не распознают?

– Он не оставляет следов. Человек перестает дышать – и всё.

– И эта дама?.. Черт возьми, мадам! Она владеет таким искусством?

– Не только; умеет еще врачевать.

– Она замужем? – полюбопытствовал Дорман.

– Была когда-то.

– А лет ей?

– Как и тебе.

– Дьявол меня забери! Сведи меня с ней, Гастон; ей-богу, я готов развестись и жениться на этой фее. Ведь это истинный подарок судьбы! Аббат Ла Гранж будет шафером на свадьбе, а потом крестным отцом нашего ребенка. Если же она из третьего сословия, я сделаю ее знатной дамой.

– Вы опоздали, хранитель печати, – похоронила надежды Гийома вдова. – Та, о которой мы говорим, – дама сердца моего брата.

– Ого! Недурно. Но это пока, а в будущем?

– Кому ведомы пути Господни, не так ли, аббат?..

Беседа затянулась. В ночной тиши колокол Нотр-Дам негромко отзвонил полночь – сексту, по-церковному.

Графиня устало вздохнула:

– Уже поздно, господа. Ходить по улицам небезопасно, мы только что убедились в этом. Хозяин, полагаю, разместит нас как-нибудь на ночлег.

– На вас пытались напасть?

Ла Ривьер поведал о недавнем ночном приключении. Дорман не преминул заметить:

– Черт возьми, повезло же тебе, Гастон. Хотелось бы и мне иметь такое знакомство: на улицах Парижа с недавних пор стало неспокойно не только ночью, но и днем.

– Итак, мы решили! – поставила точку в разговоре Анна де Монгарден. – Но нет ли возражений? Я ведь только внесла проект, представив его на рассмотрение; еще не поздно все отменить.

– Нам остается лишь дать согласие и выразить сожаление, – ответил за всех д’Оржемон. – Ну да, ведь почти все придется делать вам. Мы же со своей стороны всегда готовы помочь, вам стоит лишь выслать гонца к любому из нас.

– Начнем завтра же, ни к чему тянуть, – кивнула графиня. – Утром решим, кому отправиться с визитом к Марии Бретонской; мне, как вы понимаете, появляться в королевском дворце нельзя. Я появлюсь в нужное время и в нужном месте.

– Бог да услышит вас, дочь моя, и узрит правоту ваших деяний, ведущих к успеху дела нашего, – смиренно молвил аббат, осеняя графиню крестным знамением.

Все поднялись. Аббат отправился за сапожником.

– Так что там, в Бретани? – спросил Дорман у Гастона. – Я понимаю, завтра ты расскажешь обо всем, что видел, дофину и королю, но хотелось бы знать хотя бы немного прямо сейчас.

– Как тебе известно, герцог Бретани Жан Добрый умер, завещав пэрство своей племяннице Жанне де Пантьевр. Но тут объявился другой претендент на владение – сводный брат герцога, граф де Монфор. Видимо, ему и досталась бы Бретань, как более близкому родственнику, если бы Хромоножка – так прозвали Жанну – не была замужем за кузеном нашего короля…

– К черту предисловия, Гастон, ближе к делу.

– Король признал единственным наследником Карла Блуаского, супруга Хромоножки, выступил в поход и взял в плен Монфора. Но тут вступила в борьбу другая Жанна, Фландрская, жена этого Монфора…

– Все это более или менее известно. Что происходит сейчас? Кто победил?

– Дело Жанны де Пантьевр, по-видимому, проиграно: у нее все меньше остается людей, и она просит помощи у короля. Сын Монфора вернулся в Бретань и начал партизанскую войну – налеты, грабежи меж Сен-Брие и Динаном. До крупного сражения пока не дошло, но оно не за горами. Карл Блуаский готовит войско, кузен Хромоножки – тоже. Быть сражению, Гийом, и оно покажет, чья Бретань – наша или годонов.

– А наши силы? Справится ли Карл де Блуа?

– У него неплохая армия; на помощь пришли рутьеры с Дюгекленом во главе.

– Кто это?

– Их капитан. Они все под его началом, так что он у них вроде вождя. Недавно он выразил желание служить французскому королю и привел с собой рать. Сотни головорезов. И все же сила на стороне Эдуарда, так мне видится; очень уж он желает прибрать Бретань к рукам, раз ему не удалось это с Фландрией. Но там тоже все решит будущее: невеста – дочь Людовика Мальского – все еще на выданье. Пока что условия диктует мир в Бретиньи, и что случится дальше – покажет политика нового правителя Франции.

– Дофина Карла?

– Выгорит затея с Людовиком Анжуйским – и сын Жана Второго станет королем!

Глава 7
Королевские шуты и маршал де Вьенн

Сквозь арочные перекрытия галерея была хорошо освещена заходящим солнцем. На выложенном цветными плитами полу лежали яркие, чуть перекошенные световые прямоугольники, неуклонно подбиравшиеся к стене, и по ним весело прыгали, перескакивая с одного на другой, два человечка, направляясь от северного крыла королевского дворца к южному. Оба – карлики, около четырех футов роста каждый; один, правда, на полголовы выше собрата. Одеты они в разноцветные костюмы и с пяток до макушки увешаны бубенчиками; часть из них легко позванивает. И тот и другой – королевские шуты. Тот, что выше ростом, – незаконнорожденный сын бедного дворянина из Оверни, Тевенен де Сен-Лежье. На нем трико из красных и зеленых квадратов, оранжевая курточка в синюю вертикальную полоску, на голове раздвоенный колпак. Другого зовут Гишар. Никому не ведомо, откуда он взялся, появился – и всё; кто-то при дворе, впрочем, припоминал, что его подобрал среди нищих покойный король Филипп. Шут одет так же пестро, как и его собрат по ремеслу: зеленые с белым штаны, синяя, в желтую горизонтальную полоску, рубашонка, на голове фиолетовый остроконечный колпак с огромным белым помпоном.

Они устроили на полу настоящую пляску, стараясь попасть с длинной стороны прямоугольника на противоположную, уложившись в два прыжка. Справившись с одной фигурой, переходили к другой. При этом у одного звенели бубенцы на шапке и курточке, у второго – только на штанах. Первый был опоясан синей лентой; сзади, ниже спины хлопал по ягодицам орден Подвязки Эдуарда III. У Гишара тоже есть знак отличия, только лупит он его спереди, и это орден Звезды, учрежденный в ответ соседу Жаном II. А на синей ленте, прикрывающей пупок, золотом идет надпись: Honi soit qui mal y pense[24]24
  Да стыдится тот, кто подумает об этом дурно (лат.).


[Закрыть].

– А что, братец, – проверещал Гишар, хлопнув приятеля по мягкому месту, – поддадим годону под зад когда-нибудь, а на его погремушку от души помочимся, а?

– Ты, я вижу, уже вовсю поливаешь свою безделушку. – Тевенен ткнул пальцем в орден Звезды. – Дай срок, и я наложу кучу на подвязку, а потом пришпилю ее на лоб Эдуарду.

– Где же ты возьмешь клей?

– Я же сказал – наложу кучу.

– Дашь и мне взаймы? Одной мочой не обойдешься. Я прилеплю эту звезду нашему дурачку на задницу, может, поймет тогда, как это противно – вылизывать блюдо годона и кривляться перед ним.

– Выставим на посмешище нашего дурака короля, дружок!

– А нас не выпорют?

– Вот еще! Ты разве не знаешь, что на шута нельзя поднимать руку? Это приносит беду. Помнишь, как однажды досталось Планкету, шуту дофины Жанны? Он, шаркая подошвами и клоня голову влево, – вылитый обер-камергер, – уселся у ног короля с ночным горшком в одной руке и сорочкой в другой – тешил себя надеждой осмеять этого вельможу. Двор хохотал, а беднягу Планкета вечером отдубасили слуги. И что ты думаешь? Не прошло и суток, как лошадь сбросила камергера в грязь, и он сломал себе ногу. А у другого умерла жена, когда он отвесил мне однажды подзатыльник. А ведь я его предупреждал.

– Ага! Пусть попробуют теперь тронуть шута! Кому охота сваливаться с лошади и хоронить жену.

– Но не вздумай помочиться на орден при короле: он хоть и дурак, а все же король.

– Что он мне сделает? Выгонит? Так Бог накажет его.

– У него нет жены.

– Зато есть теплые дамочки. Я нашлю на него проклятие, и ни одна не прыгнет к нему в постель, потому что там нечего будет делать. Копье падет, и наш олух не в силах будет поднять его. Эге, кум, смотри, кто-то идет к нам. Может, желает набраться ума?

– Он торопится туда же, куда и мы, – в Малый зал. Там мы покажем кое-что нашим павлинам и павам, а потом споем песенки и прочтем стишки, как заправские ваганты. Нет, сделаем наоборот. Послушай, что я придумал недавно:

 
Рыцарь глуп, как сковородка
Или как пустая лодка.
Ой-ля-ля, тра-ля-ля!
А король того глупей,
Самый глупый из людей:
Приготовил суп из курочки к обеду
Да отдал его заморскому соседу.
 

– Это ты о королевстве?

– И о туполобом Валуа, куманек. Но гляди, путник-то все ближе к нам. А-а, да ведь это маршал де Вьенн! Какого черта он туда летит? Его там ждут?

– Еще бы; а дама Жосеранда? Напрасно, что ли, канцлер отправил ее муженька в Артуа? Как не угодить дружку?

– Верно, копье у него так и рвется в бой.

– Жосеранда – не первая, кого он нанизал на него.

– Вот дурочка! А она думает, что единственная.

– Так думают все бабы; Мария де Гиз в их числе. Потом, когда она узнала, как любовник стряхивает их с копья одну за другой, как дохлых лягушек…

– Пустое; она, сдается мне, и сейчас не прочь повторить забраться на коня. Муженек-то, Людовик, скоро уж три года как в тюрьме, тут под ослом растянешься, не то что под медведем. Но давай спросим у этого рыцаря: куда это он навострился?

И они присели, изысканно поклонившись проходившему мимо маршалу.

– Сеньор торопится в Малый зал? – полюбопытствовал Тевенен.

Жан де Вьенн остановился.

– Как ты догадался, плут?

– Куда же лететь самцу, если не к стае самок, а комарихе – не в рой самцов?

– Верно, бездельник, – рассмеялся маршал. – И много там самок?

– Еще бы! Жонглеры, обезьянки, собачки и шуты – свет, а дамы – мотыльки. Но они забывают, что свет исходит и от огня тоже, который может опалить крылышки, а то и вовсе сжечь.

– Собираетесь, стало быть, друзья мои, вставить кому-то шпильку?

– Собирались, но подождем, – ответил Гишар, многозначительно переглянувшись с приятелем. – Не часто нам говорят «друзья мои», все больше сдвигают брови да обещают выпороть или убить.

– Следовательно, найдется иная цель?

– Сколько угодно: игрушек не счесть. Закованный в броню медведь – одна из них; бабий передок, одинаково услужливый для горбатых, кривых, одноногих, даже для нас, – другая.

– Та́к что, маленькие негодяи, и вам перепадает от щедрот прекрасных дам?

– А почему бы нет? Женщина испокон веков любопытна, будь то хоть царица, хоть прачка; каждая, глядя на самцов, озабочена одним: а как вон у того, высокого, с орлиным взором?.. А у этого, карлика, не лучше ли? Пусть хромой, слепой, но если он устойчив, умеет ласкать и не бежит от тебя прочь, едва сделав свое дело… А? Почему бы спать не с ним, а с тем белобрысым верзилой? Или я не прав, сеньор?

– Кому придет в голову спорить с тобой, Тевенен? Но ты, похоже, как всегда, собираешься читать стишки и петь песенки?

– С тех пор как Гишару отдавил ухо медведь, он петь не может, зато умеет придумывать мотив.

– А Тевенен, едва его впихнули сюда, стал рифмоплетом, – отозвался подельник. – Услышишь стишки – знай, тут приложил руку мессир де Сен-Лежье.

– Только бы они не задевали ни короля, ни членов его семейства, – предостерег де Вьенн.

– Ты говоришь глупости, рыцарь, однако ты не столь глуп, как король. Шут может говорить с этим, кто в короне, когда ему вздумается и о чем угодно, а раз так, он имеет право и посмеяться над ним. Умный не осудит, а глупый не рассудит.

– Глупый – наш король?

– Ты видишь еще кого-нибудь?

– Может, это он про нас с тобой, кум Гишар?

– Этот рыцарь не так туп, чтобы ломать свой сруб.

Маршалу стало интересно.

– О его сыне как скажешь, шут? Столь же слаб умом?

Гишар хмыкнул, поглядел на приятеля, подыскивая ответ. Но Тевенену далеко ходить за этим не надо было:

– Умная голова сто голов кормит, а безумная не прокормит и своей. Королевство-то, гляди, рыцарь, стало худее деревенской клячи – как и та, вот-вот ноги протянет, коли…

– Коли что?

– Умом не рыщи, вокруг себя поищи. На такой громадной земле следует стоять слону, а не кролику. Но коли хочешь быть слоном, то и кучи должен ты делать, как слон. А нынешние – кроличьи шарики. Понял ли ты меня, сеньор?

– Был у нас портной, – вторил Тевенену приятель, – все тряпочки в одну собрал, сшил, связал. Пришел другой – распорол все швы, оставил малость, чтоб только брюхо прикрыть. И глуп оказался: пришла зима – замерз. Хорош портной тот, кто ни единой тряпки не выбросит. А теперь бежим с нами, рыцарь, свора ждет своих вожаков.

– Куда ей без нас? Того и гляди зачахнет, как цветок, облитый мочой.

Они побежали, но внезапно остановились и оглянулись.

– А знаешь ли, рыцарь, – молвил один, – что есть земля наша? Кувшин!

– А земля годона? – эхом отозвался другой. – Камень!

– Эти двое никогда не договорятся.

И теперь уже, не оглядываясь, побежали к Малому залу, где развлекалось, изнывая от безделья, придворное общество. Король приказал устроить праздник; тому нашелся повод: приехал архиепископ Реймсский – ему, оказывается, стукнуло пятьдесят пять. Были приглашены жонглеры, певцы, танцовщицы, музыканты и акробаты. Ну и конечно, шуты. Иным нечего было бояться фигляров, ибо их не трогали: не столь погрязли в грехах. Зато другим доставалось от приятелей, и вместо смеха эти другие супили брови, мысленно посылая кару на головы двух паяцев. Но король смеялся от души, не понимая, что умом тот и другой превосходят его самого и смеется он над собой.

Зал имел четыре окна, меж ними – помост высотой в три фута, чтобы всем было хорошо видно. На нем один из акробатов крутил на месте колесо, чуть поодаль – другой, причем оба в разных направлениях, так что создавалось впечатление, что оба «колеса» либо разъезжаются, либо вот-вот неминуемо наедут друг на друга. В углу ждал своей очереди жонглер яблоками и булавами без шаров и пластин; рядом с ним, скрытая портьерой, сидела танцовщица в вызывающем наряде. На другом конце подмостков, заметно волнуясь, стоял фигляр с белой собачкой и обезьянкой в пестрой юбочке, устроившейся у него на плече.

Впереди сидели зрители и в восторге аплодировали. Оба «колеса» неожиданно тронулись с места и «поехали» вокруг помоста навстречу друг другу. Зрители замерли, некоторые в волнении даже приподнялись, не сводя глаз со сцены: вот-вот «колеса» налетят одно на другое… Но этого, конечно, не случилось, «колеса» благополучно «разъехались» каждое в свою сторону. Издав вздох облегчения, зрители вновь сели.

Около сотни человек с огромным интересом наблюдали представление и всякий раз громкими овациями выражали восхищение, как только артист заканчивал свой номер и на смену ему выходил другой. Словом, зрителей, что называется, полон зал. Здесь герцог Орлеанский Филипп де Валуа, брат короля; вдовствующая королева Бланка д’Эврё, вторая жена Филиппа VI; принцесса Изабелла, младшая дочь короля; малышка Жан, сын дофина, и многие другие. Ну и разумеется, сам дофин и его величество Жан II.

Шуты вбежали в зал первыми, за ними вошел де Вьенн. Карлики направились к подмосткам, а маршал принялся внимательно вглядываться в затылки, ища того, за кем он, собственно, и пришел сюда. Приятели тем временем, чертыхаясь, под хохот зрителей вскарабкались на сцену. Зал замер. Что последует за этим? Хорошо, если простые песенки или стишки, к примеру, о духовенстве; но ведь могут кого-то задеть, да так, что потом не отмоешься.

– Погляди, кум, сколько курочек и петушков, – кивнул Тевенен в сторону зрителей, – и каждый ждет корма. Можно ли накормить такую ораву королю?

– Что ты, кум, ведь он собирается идти в поход.

– Далеко ли?

– На неверных.

– Благое дело. Только как же его стая? Кто будет ее кормить?

– Да уж не король; ему важнее набить брюхо заокеанского соседа, которому жадность не дает покоя.

– Что же, выходит, стая в это время будет голодать?

– Зачем же, у каждого своя земля, она их прокормит.

– Но на ней что-то должно вырасти.

– Этим занимается народ.

– Ага, значит, это ему придется кормить курочек и петушков? Кто же накормит его самого? А ведь он не только кормилец, но и щит королевства.

– А-а, ты имеешь в виду, как ловко он умеет управляться серпом и дубиной против закованного в железо паладина?

– Конечно же, вспомни битву, что случилась семь лет назад… забыл только, где это было. Кажется, недалеко от Пу… Пу… вот черт, все забываю это слово. Черный принц тогда возвращался с награбленным добром к себе в Бордо.

– И что же, его побили простолюдины?

– Напротив, это он побил тех, чью землю обворовывал.

– Наверно, у него было огромное войско?

– Да что ты! Всего-то тысяча землепашцев.

– Так-так, любопытно. Говоришь, тысяча? А тех, хозяев земли, много ли было?

– Да тысяч пять или десять.

– И тоже землепашцев?

– Представь, то были рыцари.

– Ай-ай-ай! Бедный Черный принц, как ему не повезло! Ведь железная конница, конечно же, смяла этих жалких простолюдинов, вооруженных, надо полагать, лишь палками да камнями?

– Вообрази, все произошло как раз наоборот.

– Вот так так! Наоборот… Значит, рыцарь был побит? Да как же это может быть? Э-э, да ты, друг мой, я слышал, как-то пел об этом песенку? Не споешь ли еще?

– А ты мне подыграешь? Вон лютня в углу.

Гишар сбегал за лютней, уселся на маленький табурет и тронул струны. Жан II, закряхтев, внезапно заерзал, словно ему неудобно стало сидеть на стуле. Рыцари, присутствовавшие в зале, недобро глядели на шутов. А те продолжали издеваться, кривляясь и забавно жестикулируя. Тевенен в полной тишине запел давно уже сочиненную им песенку:

 
Вот рыцарь едет на войну, как на турнир,
Где с равным предстоит ему сразиться.
Но вместо мяса ему подали гарнир:
Пред ним плебей! Вот тут и мысли: как с ним биться?
Он думал: где же рыцарь, с кем же драться?
Никто копьем не метит в сердце… Вот так раз!
Он видит чернь, с которой брезгует сражаться,
И тут ему вдруг камнем засветили в глаз.
Он вне себя: ему – меж глаз! Когда такое было?
Звенит во лбу. Тут новый камень – в ухо.
Тем временем коню вспороли брюхо,
И простолюдье рыцаря дубинами забило.
Ведь он павлин, что лишь умеет хвост крутить
Пред стаей самок, развалясь в седле,
А как случись война – его с седла ссадить
Легко: взмахни кнутом – и он уж на земле.
 

Гишар пожелал уточнить:

– А остальные рыцари что делали тогда?

Тевенен обреченно махнул рукой:

– Коней вспять повернули и умчались кто куда.

Послышались жидкие овации со стороны, конечно же, женской половины. Жан II, обернувшись, бросил на дам свирепый взгляд. Овации мгновенно смолкли.

Приятели, мигом уловив накал атмосферы, тотчас сменили тему.

– А что же делали в это время жены рыцарей? – состроил плутовскую гримасу Гишар, обращаясь к собрату и бросая короткий взгляд в сторону дам. – Надо полагать, они с беспокойством поджидали своих мужей, драпающих от мужиков, у которых кроме камней, наверно, были еще и луки со стрелами?

– Были, ну конечно же, были, кум Гишар! – попытался немного сгладить неприятное впечатление Тевенен. – И даже копья и косы, – прибавил он (несколько лбов в зале разгладилось), но тотчас вновь накалил обстановку, глупо хихикнув: – Но как пойдешь с мечом против косы или дубины? – Лбы вновь прорезали глубокие складки.

– Ты забыл, куманек, мы перешли к дамам, – поспешил убрать эти складки Гишар.

– Ах да, дамы! – потер лоб Тевенен, делая вид, что вспоминает. – Не могу вообразить, знаешь ли, как поведет себя дама, муж которой месяцами отсутствует в походах, зато знаю, как они себя ведут, когда их сильные половины не уделяют им достаточно внимания в постели.

– Но это же очень просто, друг мой, об этом даже говорить смешно. Моя собака, когда я поделился с ней своим открытием, так зевала, что вывихнула себе челюсть.

– И о чем же ты ей рассказал?

– О том, как дамы в таких случаях изменяют мужьям с соседом, рыцарем… словом, с кем придется.

– Если бы так! Нередко роль утешителя играют святые отцы, для которых обеты – пустой звук, все равно как для епископа, которого просят не воровать.

– А разве он ворует? У кого же?

– Об этом потом; сейчас – об утешителях в рясах. Послушай-ка стишок, кум, а потом поразмысли, стоит ли называть отцов святыми.

 
Однажды дама заскучала по утехам;
Тут подвернулся ей монах
И так ответил ей со смехом:
«Ты, значит, в мужниных штанах
Любви найти не можешь, не иначе?
Беду твою прочь отведет не кто иной,
Как я. Скажу супругу, чтоб поститься начал,
И срок дам: сорок дней. А мы с тобой,
Пока он будет до утра читать молитвы,
Отыщем то, что ты искала у него.
О, ты узришь незабываемые битвы,
А он… за стенкой, рядом, будет прославлять Его.
Так станет он блаженным, ведь об этом
Мечтает он пред тем, как отойти ко сну?
Пусть этаким манером следует Христа заветам,
Мы ж вместо тусклой осени веселую узрим весну…»
 

В зале тем временем мужские и дамские лбы поменялись местами, и, когда спустя минут пять Тевенен закончил свою балладу, аплодисменты раздались уже со стороны мужской половины. Женская половина бездействовала и безмолвствовала, возмущенно пыхтя. На ее сторону дружно встало духовенство во главе с архиепископом: перешептываясь, епископы и аббаты бросали отнюдь не дружелюбные взгляды в сторону подмостков.

Таким образом, шуты угодили и той и другой половине зала, а с духовенством они всегда были не в ладах. Святые отцы и пришли только затем, чтобы изобличить приятелей в ереси или в богохульстве, проще говоря, в открытых нападках на Церковь. Первые зерна уже упали в почву, и служители культа напряженно ждали, когда же полетят остальные, чтоб было с чем идти жаловаться королю. Однако они недооценили двух, казалось бы, дурачков. Те вмиг сообразили, в каком направлении следует им действовать и в каком не стоит.

– А знаешь ли, кум, – скривил забавную рожицу Гишар, – во что обошлась та свалка у Пу… В четыре миллиона! Ах, нет, в три, которые никак не могут собрать.

– Не сто денье. Попробуй собери.

– Еще бы, денежки ведь – что песок – просачиваются меж пальцев у короля.

– Да что ты? Вот забавно! Как же это у него недостает сил их удержать?

– Я расскажу тебе, и ты поймешь, куда уплывает золотой песочек. Наблюдал я как-то любопытную картину в одном известном городе. Епископ этого города задумал возвести лечебницу для душевнобольных, калек и ветеранов. Но не достроили, не хватило денег. Еще бы: львиная доля средств из казны идет божьему пастырю в карман. Но вот казна снова выделила деньги. И… опять не достроили. Рабочие разбежались: им не платят, золото прочно осело в сундуках епископа. И вот он вновь просит средства. Еще раз приступили к работе. Но вот, наконец, больница стоит. Что же дальше? Епископ теребит бороду: казна, поди, еще не оскудела? И через год затевают ремонт… не падай в обморок, друг мой… той же больницы. Прошло время – сделали-таки. И снова епископ тянется пятерней к бороде. Не прошло и года – опять ремонт той же лечебницы. Что ж, выполнили. Но проклятая борода не дает покоя святому отцу – чешется, и все тут! И полгода не прошло, как пастырь душ человеческих снова начинает ремонт. Можешь не спрашивать, чего именно. Той же лечебницы! Подумай теперь, сколько желтых кругляшек утекло за это время в епископскую бочку Данаид? Можно выкупить из плена как минимум пару королей. Но ты, вижу, ждешь продолжения истории? Оно не так длинно, как начало. Король понял наконец, что епископ водил его за нос, и выгнал его. Вместо него поставили другого. И что же ты думаешь? Вижу, ты уже хохочешь. Угадал: не прошло и месяца, как новый епископ обратился к королю с просьбой выделить средства на… ремонт той же лечебницы.