Текст книги "Добрая фея короля Карла"

– Этими устами глаголет Господь! – очертил в воздухе крест аббат. – И он жаждет услышать новые обвинения.

– У Людовика Мальского есть дочь Маргарита, его единственная наследница, внучка нашего союзника – герцога Брабантского, – прервал короткую паузу Дорман. – Отец начинает вести переговоры о замужестве с графом Эдмундом, еще одним сыном Эдуарда Третьего. А ведь она богатейшая невеста Европы! Завладев таким образом Фландрией, Эдуард создал бы вторую Аквитанию; и вот уже два врага угрожают Франции – с севера и с юга. И Фландрии, как нашего лена, уже не существует!

– Черт возьми, – не выдержал прево, – однако и размах у островитянина! Обрубая один за другим корни, он добирается до самого ствола.

– Но что же, как вы думаете, предпринимает Жан Второй?

– На его месте следует воспротивиться такому союзу Плантагенета: пасть недолго будет оставаться открытой, челюсти станут смыкаться. Уяснил ли это король? Какие предпринял шаги, дабы избежать такой опасности?

– Он одобрил замысел Людовика, заявив, что это устраняет угрозу новой войны, и выразил уверенность, что теперь совсем рядом будет иметь доброго союзника в крестовом походе в лице Эдуарда Третьего.

Д’Оржемон в гневе обрушил кулак на стол.

– Если есть на свете два фанатика, помешанных на крестовом походе, то это король Жан и папа! Других двух таких олухов найти трудно.

Вслед за ним возмутился Жан де Вьенн:

– Мало того что он отдал Эдуарду половину Франции, он еще протянул ему руку дружбы! Жалкий король! Кого мы собираемся вызволять из плена? Он отдаст Плантагенету все королевство, а сам будет устраивать пирушки на клочке земли, который из сострадания выделит ему приятель.

– Что же дофин? – спросил у Дормана прево. – Он не может не знать о намечающемся браке и не выразить протеста.

– Я говорил с ним. Он сказал, что не только воспротивился бы союзу Фландрии с Плантагенетом, но и выдвинул бы на место Эдмунда своего брата Филиппа и этим устранил бы угрозу королевству с севера. У него есть хороший союзник – тот, что в Авиньоне; с позиций Церкви папа заставил бы Эдуарда отказаться от своих планов, узрев, к примеру, родство между принцем и дочерью Людовика Мальского.

Наступившая тишина была красноречивее всяких слов. И все понимали, что она означала. Осталось высказаться – решительно, без права на отступление, и каждый был готов сказать последнее слово. Как правило, ждали, кто первый.

Д’Оржемон неожиданно пожелал уточнить:

– Отчего Людовик Мальский решился на этот союз с англичанином? Его отец всегда был на нашей стороне.

Ему ответил прево:

– Они давно дружат; их связывает шерсть. Что такое Фландрия без сукна? Пустой звук.

– А Маргарита, бабка невесты? Какова ее позиция?

– Она ненавидит англичан. Как патриотка, она, конечно же, против этого брака.

На этот раз прево был короток и снова прав. В Кале, когда заключали договор о мире, Эдуард III помирился с Людовиком Мальским; мало того, они подружились, хотя и не без корыстных побуждений: Плантагенету был нужен такой союзник, Людовику – такой поставщик шерсти. Торговля – вот ключ к разгадке. Отец Людовика, граф Неверский, был верным вассалом короны. Однако это послужило ему во вред: поставки сырья из Англии прекратились, вельможи и города отвернулись от него, одна за другой прокатились по графству гражданские войны. В битве при Креси Людовик Неверский погиб. Сын не пошел по стопам отца и решил поднять пошатнувшийся престиж графской власти. Для этого требовался союз с горожанами, была необходима поддержка сукнодельных городов. Мотив: сближение с Англией, поставщицей шерсти. Место «этапа» – Кале. Вот откуда антифранцузская политика Фландрии.

– Словом, – подвел итог Дорман, – Франции снова угрожает опасность, на этот раз с севера.

– Да, пока страной будет править ничтожный монарх.

– Нам не хватало еще потерять Бретань. Что-то долго нет Гастона; хотелось бы знать, что там происходит. Дала ли Жанна отпор своему кузену, герцогу Бретани?

Глава 5
Король ночных улиц

Тем временем четыре человека пробирались темными парижскими трущобами к Вдовьей часовне. Впереди фонарщик освещал путь, за ним – клином – следовали его спутники. Все закутаны в плащи, на лице одного из них маска. У двоих шляпы с короткими полями, длинные волосы – признак незнатного происхождения; третий прячет голову и лицо под капюшоном. На фонарщике берет.

С минуту они шли молча, неторопливо, изредка бросая пытливые взгляды по сторонам. Тот, что сзади, в кольчуге, с мечом, неожиданно догнал провожатого:

– Самое время исчезнуть: можно напороться на стражу. Слева проход, нырнем туда; часовня уже недалеко.

Фонарщик заколебался, бросил опасливый взгляд в том направлении:

– Место безлюдное, темное…

– Да ведь у тебя фонарь.

Старик покашлял в кулак:

– Я не о том. Разбойники грабят не только на дорогах, они не стесняются заниматься этим даже под носом у короля. В городе орудует шайка Бычьей Головы…

Мечник кивнул в сторону темного переулка:

– Полагаешь, там может быть засада? Недалеко ворота – услышит стража.

– Была ей охота вмешиваться. Они на работе.

– И все же нам надо туда. Веди нас!

Они пошли по маленькой темной улочке Крохотной Нивы, достигли перекрестка и вышли на длинную улицу Милого Местечка, ведущую в квартал Сен-Мерри. До следующего перекрестка около пятидесяти шагов, всего два дома пройти, и когда они миновали переулок Менестреля, внезапно услышали позади топот ног и негромкий грубый голос:

– А ну, стоять! Ни шагу дальше! Денежки, господа хорошие, да поживее, не то услышит стража. Нам-то что, нырнули – и нет нас, а вот вам придется туго: после тушения огней бродить по городу запрещено.

Их было всего трое, – непонятно, как рискнули напасть на четверых. Но тут все стало ясно.

– Фонарщик, уходи, с тебя взять нечего.

Тускло, при неверном свете блеснули лезвия ножей. Двое путников мигом выхватили мечи, и завязался бой. Третий остался стоять в стороне, скрестив руки на груди и наблюдая. Потом вынул кинжал.

Разбойники опешили, явно не ожидая такого оборота дела: мечей не видно было в темноте. Идти с ножом против меча – все равно что в простой однокольцевой кольчуге против стрелы. Они попятились. Один оказался недостаточно проворным и упал, схватившись руками за голову. Другой крикнул:

– Черт бы их побрал, да это рыцари!

– А-а, из тех, кого не добили при Пуатье?

– Уходим, Баллед[22]22
  Баллед – в английском произношении «bull head», что означает «голова быка».


[Закрыть], нам здесь не светит.

И, видя, что один из ночных путников уже взмахнул над ним мечом, грабитель пустился наутек. Но третий, с повязкой на глазу, остался, рыча и скаля зубы. Он ловко увертывался, не желая признавать поражение и даже надеясь самому атаковать, но получил сильный удар плашмя по голове и присел, выронив нож.

– Будь я проклят! Моя голова не подводила меня, даже когда по ней били железной перчаткой или щитом, недаром меня зовут Бычья Голова; но нынче она подвела.

В грудь ему уперлось острие клинка.

– Сдавайся, негодяй, или прощайся с жизнью!

Грабитель поднял на рыцаря взгляд, в котором сквозило сожаление:

– Прошу пощады, мессир, ты оказался сильнее. Но кто знал, что у вас двоих мечи? Баллед никогда не пошел бы на такое тухлое дело, чтоб ему подавиться кишками папы.

Лезвие убралось, застыло на полпути к ножнам.

– Однако ты даришь мне жизнь, рыцарь; выходит, я у тебя в долгу. Платить буду без лишних слов, не думай, что Арно Ковель намерен откладывать это дело в долгий ящик.

– Что это значит? Не собираешься ли ты вновь вступить в схватку? Желаешь, чтобы теперь я ударил острием?

– Упаси меня Господь, мессир: Богу с небес видно, как дорожу я своей головой и единственным глазом. Но тебе не избежать стычки, коли ты и дальше пойдешь со своими спутниками по улицам моего квартала.

– Твоего квартала? Ты что же, хозяин здешних мест?

– Эй, фонарщик, подойди ближе – ни черта не видно, клянусь своими пятками, – позвал разбойник и продолжал: – Здесь все подчиняется мне: люди, дома; после тушения огней Арно Ковель Бычья Голова становится хозяином этих улиц и подворотен, и нет никого, кто посмел бы оспаривать у него звание капитана квартала Святого Мартина. Меня даже стража боится, и в подчинении у меня все ночные бродяги от заставы до логова шлюх, что в начале Стекольной улицы, и от улицы Святого Мартина до монастыря Белых Плащей. Именно в ту сторону ты, кажется, и направляешься со своими спутниками? Так вот, без меня тебе не пройти: повсюду, на каждом углу мои молодчики подстерегают добычу. И там их целые своры.

– Черт побери! – пробормотал рыцарь.

– Понимаешь теперь, о чем я толкую? Да о том, что отсюда пойдем вместе, со мной на тебя и твоих людей ни одна собака не посмеет гавкнуть. Таким образом, мы будем квиты: ты подарил жизнь мне, я в ответ – тебе… – Внезапно Баллед отшатнулся, и его единственный глаз раскрылся шире. – Эге, постой-ка, да я как будто знаю тебя… А ну, фонарщик, еще ближе! Еще!.. Так и есть, клянусь копытом дьявола! Рыцарь Гастон де Ла Ривьер, дружок дофина, чтоб мне сгореть в аду!

Гастон поглядел по сторонам.

– Тише, приятель, сам понимаешь, мы здесь не на прогулке, и нам очень не хотелось бы, чтобы нас узнали.

Арно Ковель хмыкнул, криво усмехнувшись:

– Не снести мне головы, если кто-нибудь, пусть даже и узнает тебя и твоих друзей, посмеет подать голос. Своим лбом я разобью башку каждому, кто вздумает заикнуться, что видел тебя здесь сегодня. До смертного часа мне не забыть, как ты вырвал из лап убийц моего сына Ришара, когда во время восстания Жаков Этьен Марсель хозяйничал в Париже. Нас разделила толпа, и я увидел, как один солдат замахнулся на Ришара дубиной, собираясь размозжить ему голову, когда узнал, что он за дофина. Я крикнул, бросился… но было поздно. И тут на солдата налетел всадник и сшиб его конем. Я спросил, и мне сказали его имя. Это был ты, сир Ла Ривьер! До последнего моего крепкого словца я буду молить Бога, чтобы Он сохранил тебе жизнь.

Он умолк на мгновение, потом пробурчал, покачивая головой:

– Я становлюсь стар. Мне осталось жить воспоминаниями… Но ты, однако, куда-то спешил, рыцарь? Идем же со мной, я проведу тебя и твоих людей хоть к самому Вельзевулу на прием, чтоб моим пяткам сгореть у него в костре!

Едва тронулись с места, Гастон спросил:

– Ты был при Пуатье?

– Я все видел своими глазами. Рыцари падали грудами железа и не могли встать, а их добивали дубинами и косами. Король сражался до конца вместе с сыном. Глупец! Войско полегло, а он стоит и махает мечом. Ты предложил ему уносить ноги, я видел, но он оказался упрямым бараном. Зато тебе удалось спасти дофина.

– Было бы два пленника вместо одного, и выкуп увеличился бы вдвое… Так ты, выходит, был в войске короля?

– Я сражался за него, потом за Карла Наваррского, и снова меня нанял король, а за ним опять Карл… Словом, я проливал кровь за того, кто больше платит. Но война кончилась, наемники сбились в отряды, рыскают по дорогам в поисках добычи, а я вернулся в Париж с друзьями, такими же, как сам. Куда мне было идти от родного города?

– Остальные превратились в грабителей и убийц. Таков же и ты.

– С той разницей, что мне отдают добровольно содержимое кошельков, а мои бывшие подельники, грабя, убивают.

– Ты тоже не остановишься перед убийством.

– Случается, приходится нападать, но на вельмож, а не на бедняков.

– Мы вполне могли оказаться на их месте.

– Бедняки не станут бродить по ночам.

– Но ведь ты обираешь парижан, своих земляков.

– Надо чем-то жить. Но мои жертвы исчисляются единицами, а их – десятками. Потом я отпускаю беднягу, и он не плачет, радуясь, что цел его дом и он сам остался в живых. А после тех – разоренные жилища, слезы, кровь. Так кто из нас милосерднее?

– Всему виной война, – вздохнул Гастон.

– А виновника ищи в королевских покоях.

Едва прозвучали сказанные вполголоса последние слова бывшего рутьера, как у следующего же перекрестка с улицей Жоффруа л’Анжевена их остановила группа из пяти человек, вооруженных дубинами и ножами.

– Клянусь туфлей папы, здесь будет недурной улов! – воскликнул один, преграждая дорогу. – Эй, а ну еще трое ко мне! Как раз два к одному, фонарщик не в счет. Баллед будет доволен, чтоб мне мчаться с ведьмой на одной метле!

– И попадешь на шабаш, а оттуда прямиком в костер епископа, если сей же миг не исчезнешь отсюда! – послышалось в ответ, и Арно Ковель, взяв светильник из рук фонарщика, вышел вперед.

– Будь я проклят, если это не он сам! – вскричал бродяга, отступая на шаг. – Баллед, я не мог знать…

– А ну, по местам! Чтобы духу вашего здесь не было! – Арно кивнул на спутников. – Эти люди под моей защитой. Ты, Лувар, останься, пойдешь с нами; твоя ручища поможет нам справиться с полудюжиной стражников, вздумай они повстречаться нам на пути.

Одетые кто во что горазд, днем нищие и калеки, а по ночам грабители (жители квартала Сен-Мартен называли их «призраками ночи»), люди атамана немедленно исчезли, растворились в темноте, словно только что тут никого и не было. Лувар подошел ближе.

– Приказывай, Баллед! Охранять так охранять. Все едино: что биться при Пуатье с лучниками, что – на улицах родного города против стражи или бандитов почище нас.

Арно Ковель вытянул руку в сторону:

– Впереди, шагах в ста, Вдовья часовня. Куда дальше прикажешь вести тебя, рыцарь? Вправо, за ней – улица Сент-Авуа; слева, шагов через полтораста, – стена.

– Никуда, Баллед, потому что мы пришли. Вот дом, который нам нужен. Только я прошу тебя…

Рутьер посмотрел туда, куда указал кивком Гастон.

– Э-э, да это же логово сапожника! Вот так гостей принимает у себя по ночам Бофис!.. Ну да это не наше дело. Клянусь рогом сатаны, я ничего не видел!

– Чтоб болтаться мне на Монфоконе, если этой ночью я появлялся тут, – прибавил подельник.

Баллед продолжал:

– Каждый занимается тем, что ему назначено Богом, и нечего совать нос туда, куда не просят. Простимся же с тобой, рыцарь, и да сопутствует тебе удача. Однако я не вернул-таки долг, ибо это была всего лишь небольшая прогулка. Он за мной, и ты всегда можешь рассчитывать на меня. Случится нужда – приходи к перекрестку у Бретонского креста, там увидишь бродяг, они помогут тебе разыскать меня. Я горло перегрызу самому папе за того, кто не дал моему мальчику умереть.

Тут он почувствовал, как в руку ему вкладывают кошелек. Усмехнувшись, он с видом знатока взвесил его, подбросив на руке.

– Не лишняя вещица. – Он слегка поклонился, приложив ладонь к груди. – Благодарю, сеньора.

Гастон выразил удивление:

– Черт возьми, как ты догадался?

– Пустяки, – рассмеялся Баллед. – Женщина – не рыцарь, шагает, как уточка ступает. Однако я не заслужил этих денег, благородная госпожа, хоть и помог вам добраться до места. Это я должен благодарить вашего спутника, которому дважды обязан. Но раз уж вы так легко расстались со своим кошельком, благодаря меня при этом от чистого сердца… ведь так?

– Безусловно, – ответила дама, не понимая, куда клонит бывший наемник.

– Так вот, отныне его хозяином будете не вы и не я, а вот этот добрый малый, к тому же, сдается мне, вовсе не трус. – С этими словами он отдал деньги фонарщику. – Это тебе за труды, приятель. Я не знаю, заплачено тебе уже или еще нет, зато уверен в одном: ты помог мне найти человека, для которого я впервые в жизни стану не хозяином, а рабом. Завтра имя этого рыцаря будет на устах всех нищих Парижа.

Фонарщик низко склонил голову. Когда вновь поглядел – ни Балледа, ни его соратника на месте уже не было. Тишина царила вокруг; только сверчок монотонно тянул свою еженощную песню, скрываясь в одной из подворотен.

Гастон тронул фонарщика за руку.

– Ступай! И помни, твой рот на замке. Забудешь – лучше не попадайся тогда на глаза людям Бычьей Головы. Ты понял?

– Я буду благодарить небо за то, что оно уготовило мне встречу с вами и сеньорой, – растроганно промолвил фонарщик, низко поклонился и ушел.

Глава 6
Проект опальной вдовы

Все трое подошли к двери небольшого двухэтажного дома с вывеской в виде сапога со шпорой и длинным носком. Гастон постучал. Тотчас растворилось окошко: их ждали; разговор почти у порога также не мог быть не услышан.

– Кто здесь?

– Креси и Пуатье.

Дверь бесшумно отворилась. В руке хозяин держал масляный светильник: свечи стоили дорого. Гости быстро вошли; дверь встала на место, опустился засов. Сапожник обернулся:

– Мессир Ла Ривьер, слава богу, это вы! Вас заждались. – И взглядом указал на лестницу, ведущую наверх.

Там, едва слышимая, продолжалась беседа. Дорман как раз выказал желание узнать, удалось ли победить Жанне де Пантьевр своего врага – сына Жанны де Дампьер.

– Черта с два! – внезапно донеслось с порога.

Заговорщики дружно повернули головы.

– Гастон!

– Мадам де Монгарден!

Брату и сестре предложили сесть.

– Наконец-то мы добрались. Днем пришлось отсиживаться в лачуге близ аббатства Святого Лаврентия.

– Но почему вдвоем? Мадам, вы рисковали жизнью. Как можно быть такой беспечной!

– Нас трое; внизу остался оруженосец.

– Да ведь вас предупреждали…

– Со мной брат, господа, а он один стоит полдюжины рыцарей ночи, которых мы повстречали.

– Я так и знал! – воскликнул Гуго. – На них напала шайка Бычьей Головы! Как же вам удалось уцелеть? Квартал кишит этим нищим сбродом, к тому же они вооружены.

– Среди них есть настоящие рыцари. Между прочим, избавить город от этих бродяг – дело прево, не так ли, мессир Гуго? Королевского прево[23]23
  Прево – королевский чиновник, до XV в. обладавший судебной, фискальной и военной властью. Кроме него, был купеческий прево – глава муниципалитета Парижа.


[Закрыть].

Гуго Обрио запыхтел, но, виновато разведя руками, ничего не ответил. Анна перевела взгляд.

– Однако мы собрались здесь вовсе не для того, чтобы рассуждать о том, что происходит в Париже, и избавлять следует не город, а все королевство, на которое нынешнему монарху ровным счетом наплевать. Об этом шла у вас речь до нашего прихода, не так ли? Именно королю мы, знатные люди и патриоты отечества, вменяем в вину его никуда не годное правление с цепью роковых ошибок, которые привели к разрухе, нищете, голоду, физическому и моральному упадку державы! И я пришла сюда, чтобы судить этого ничтожного монарха, как судили его только что вы все, и вынести ему справедливый приговор.

Присутствующие в восхищении глядели на бывшую фаворитку короля. Женщина незаурядного ума, она умела заставить верить ей, повести за собой, стать во главе движения или заговора. Ее место в кулуарах дворца, в постелях королей, а она прозябает в своем замке, заброшенная, всеми забытая. Историю этой дамы все хорошо знали, поэтому ее позиция по отношению к королю была ясна; приговор, не будучи оглашенным, уже читался на этом строгом лице, в словах этой женщины, и приближенные дофина с нетерпением ждали ее сообщения. Она посылала нарочного, чтобы предупредить их всех: у нее есть план!

Анна оглядела советников принца холодными глазами.

– А теперь коротко расскажите, о чем велась беседа. Я должна понять, готовы ли вы к свержению тирана и глупца.

И они вкратце поведали ей о том, что волновало умы не только их, но и всех, кто видел недомыслие Жана II, его неспособность к управлению государством и, быть может, нежелание выводить страну из тисков кризиса, в которые он сам же ее загнал. Голоса звучали гневно, они обличали, корили, и Анна поняла: она в обществе тех, кто думал так же, как она, так же был недоволен и жаждал одного: наказания.

Она слушала молча, сжав зубы, устремив взор в одну точку на столе. В этих глазах горела решимость, вспыхивали искры долгожданного отмщения; сжатые в кулаки пальцы с хрустом шевелились. Вся ее поза, казалось, говорила о том, что она настроена категорично в отношении того, за чьей жизнью сюда пришла. Она выстрадала свою мечту! Пробил час мщения! И она читала это на лицах присутствующих, слышала в их, полных возмущения, словах. Она все поняла, ей больше не надо было ничего объяснять. И еще в одном она была уверена: тривиальные методы здесь не годились. Не в силах уже сдержать себя, она резко поднялась, гордо вскинув голову:

– Этот человек заслуживает только одного: смерти!

И села. Взгляд побежал по лицам: одно, другое, третье… Никто не отвел глаз: здесь не было малодушных, сомневающихся; решалась судьба королевства – земли, которая взрастила их. Отступить от того, за чем они сюда пришли, значило предать.

Взгляд остановился на прево.

– Вопрос в том, как это сделать, – горячо заговорил тот. – Его нельзя ни сослать, ни заставить отречься, ни упрятать в тюрьму: всегда найдутся сторонники существующего порядка. Значит, король должен умереть. И его есть кому заменить.

– Именно так, – заволновались присутствующие, шумно выразив одобрение при последних словах.

– Сделать это во дворце невозможно, и тому имеются причины, – продолжал прево. – Карл Наваррский немедленно воспользуется траурными настроениями и нападет на Париж; вдвоем с Эдуардом они станут делить Францию. Противостоять мы не сможем: сил нет, войско деморализовано; солдаты до сих пор клянут власть и рыцарей, с которыми не желают больше идти в битву. Следующее: всем известно, как мнителен Жан Второй, повсюду ему мерещатся заговорщики с кинжалами, ядом в руках. Малейшее подозрение вызывает у него приступ бешенства, а навести его на эти подозрения есть кому: Робер де Лоррис, Симон де Бюси, де Тюдель – его советники и их шпионы. На каждого из нас они давно косятся, вот-вот нашепчут своему господину, что готовится заговор. Это присоски гидры; покончив с нею, мы уничтожим и их.

– Верно, Гуго! – вскочил Жан де Вьенн. – Встречаю как-то в галерее Лорриса. «Ах, бедный наш государь, как мне его жаль! Подумать только, вчера проиграл конюшему в шахматы, и это обошлось ему в двадцать ливров золотом. А вы что скажете, маршал? Ну пожалейте хоть вы нашего короля». Бог свидетель, как хотелось мне заехать в морду этому узкоглазому иностранцу, а заодно и его хозяину, и Он же не даст соврать, каких усилий стоило мне не сделать этого.

– Что же вы ответили Роберу? – полюбопытствовал аббат. – Бог, надеюсь, вразумил вас надлежащим образом?

– Он намекнул на топор палача и посоветовал выразить искреннее горе по поводу мата, который конюший поставил королю. Мне ничего не оставалось, как последовать этому совету. Я ушел с мыслью отомстить и твердо уверен в одном: сдохнет гидра, и первым, кому я после этого перережу горло, будет Робер де Лоррис.

– Остальные немедленно переметнутся к дофину, – выразил уверенность Гийом де Дорман. – Избавиться надо и от них тоже: из грязи нельзя выйти чистым. Они будут давать дурные советы и шпионить, как и при покойном монархе. А как думаете вы, графиня?

– Я убеждена: будущее Франции, ее независимость в руках дофина Карла! Он не столь воинственный, как его отец, и в этом вижу его мудрость. Вам известна разница между отцом и сыном: Жан Второй – воин, но не король; дофин Карл – король, но не воин. Именно это должно вызвать моральный и физический перелом в державе. На троне должен сидеть король! Однако ему будет нелегко: придется расплачиваться за глупость того, кто допустил войну. Не в деда умен внук, но не сразу развяжет узел, что тот завязал.

– Филипп Валуа? – пожелал уточнить аббат.

– Упустишь огонь – не потушишь потом. Он упустил. Нынче Франция безумием своим теряет старое – то, что нажил другой Филипп, Август.

– Воистину, где нет кошки, там мышам раздолье, – молвил д’Оржемон. – Валуа глупы; будь король умнее, не пришла бы война. Но и в бурьяне порой вырастает красивый цветок; будет стоять до тех пор, пока не сорвут.

– А дальше?

– Столь глубоко не заплыть никому. Увидишь разве дно у колодца?

– Однако цветку мешает сорняк, растущий рядом, – стал переходить к существу дела Жан де Вьенн, не отличавшийся терпением. Он посмотрел на каждого по очереди и остановил взгляд на Анне де Монгарден. – Мадам, только что велась речь о том, что не представляется возможным выполнить уготованное нам самим Господом дело именно в Париже. Вы не можете быть с этим не согласны, иначе не появились бы здесь. Итак, мы ждем, что сообщите вы нам по этому вопросу. Полагаю, ваши доводы окажутся убедительными, ибо все мы знаем вас как женщину, обладающую острым умом. Говорите, каков ваш замысел, и, если дело стоящее, мы немедленно приступим к действию.

– План, который я хочу предложить на рассмотрение, непростой, – начала графиня, – но он единственный, другого нет и, как я понимаю, быть не может. Покончить с Жаном Вторым надо не в Париже, вы правы, а потому следует сделать так, чтобы король оставил город и оказался бы, таким образом, беззащитным перед ликом вечности, кануть в которую предопределено ему самим небом.

– Как же выманить его отсюда? И куда? А что потом? – посыпались вопросы.

– Прошу меня не перебивать. Высказываться станете, когда я изложу свой замысел. Всем вам известно, что в Кале сидит в заключении Людовик Анжуйский, второй сын короля. Почти три года назад он женился на графине Марии де Гиз, герцогине Бретонской, дочери Карла Блуа и Жанны де Пантьевр. Едва молодожены пробудились после первой брачной ночи, как их разлучил отец молодого супруга, отправив сына в тюрьму вместо себя в обеспечение выкупа, ибо сам он вернулся в Париж. О других заложниках говорить не буду; сейчас нас интересует лишь одна фигура – герцог Людовик Анжуйский, сеньор де Гиз. Воображаю, как вытянулось личико юной Марии Бретонской, когда новоиспеченный супруг прощался с нею. Представьте же теперь, какие муки терзают ее сердце и плоть: по воле папочки супруга держат за решеткой уже не один год. Но свекру и дела нет до этого; что ему страдания невестки и печальный удел сына? Он не торопится внести выкуп, а то, что уже собрано, тратит на пиры и развлечения. Наша задача – освободить Людовика из темницы! Он, конечно, имеет известную степень свободы, связанный словом, но он не дома, а в городе, отданном англичанам, и ночами его ожидает не теплое тело супруги, а холодный соломенный матрас и небо, забранное металлической решеткой.

Анна замолчала, переводя дух и вновь собираясь с мыслями.

– Но как это сделать? – прорезал тишину вопрос. – И зачем?

– Сейчас я объясню. Зачем? – спрашивает будущий президент парламента. А затем, что Жан Второй после такой выходки узника, разумеется, придет в негодование и… вынужден будет вернуться в Тауэр, который уже начал по нему скучать. На худой конец, об этом ему не замедлит напомнить Эдуард Третий, дабы не нарушалось установленное меж ними соглашение. Но самое любопытное в том, что король вернется в Англию по своей воле.

– Как… – выразил общее недоумение хранитель печати. – С какой стати Жану придет охота возвращаться, добровольно меняя свободу в королевском дворце на тюремную камеру в Тауэре? По-видимому, он будет только рад тому, что сын вырвался из плена.

– В ответ я приведу два довода. Во-первых, из всех своих сыновей он любит только младшего, Филиппа, это известно каждой шлюхе из квартала Сен-Ландри. А во-вторых, вы забываете, Гийом, и вы все, о том, кто такой наш король. Он рыцарь, я уже говорила; для него существует только одно, и он следует этим путем слепо, не разбирая дороги, не думая о последствиях. Рыцарский кодекс чести, который он должен свято блюсти, – вот что заставит его сделать необдуманный шаг, тем самым столкнув в пропасть. Яркий пример тому – Пуатье. Ну, теперь вам понятно?

И Анна торжествующе оглядела собрание. Все молчали, коротко переглядываясь. Никто ничего не понимал, это читалось на лицах. Все взоры были обращены на графиню, а в воздухе висели вопросы, на которые соратники ждали ответов. Разрядил обстановку аббат:

– Но зачем это нужно, мадам?

– Разве вы еще не поняли? Да ведь он покидает Париж, а значит, станет уязвим; кроме того, рядом не окажется его советников и их соглядатаев. В Лондоне он будет один, совсем один, и вот тут на сцену выходит… карающий меч судьбы.

– Но, мадам, как же убийца проникнет в камеру к узнику, да еще и с кинжалом за поясом?

– А кто вам сказал, что он войдет туда с кинжалом?

– С чем же еще может войти в темницу к заключенному избранник Господа?

– Вы полагаете, стало быть, что это должен быть мужчина?

– Как же иначе?

– Разве эту роль не может сыграть женщина?

Заговорщики растерянно заморгали глазами.

– Женщина?.. Но каким образом? Кто она и как выполнит свою миссию?

– Она перед вами.

Последовала немая сцена. Вопросы были излишни; их столько, что не счесть, и графиня де Монгарден сама понимала это.

– Я попаду в темницу как бывшая возлюбленная узника, которая просит простить ее былые прегрешения и пришла затем, чтобы скрасить дни его одиночества, отдав себя в его распоряжение.

Де Вьенн покачал головой:

– Мадам, это очень рискованно. Во-первых, не думаю, что тюремщик не снабдит пленника дамами для утех. Вам не приходило это в голову? Каким же нелепым в таких условиях может оказаться ваше появление?

– Зато он услышит родную речь; во всем остальном перед ним предстанет кающаяся Мария Магдалина.

Судя по всему, маршала это не совсем убедило. Пробормотав: «Дерзко… почти немыслимо», он высказал новую мысль:

– Во-вторых, уехав, король может захватить с собой советников. Как бы они не воспрепятствовали…

– С какой стати? Даже если и так, среди них у меня нет врагов.

– И все же… – Де Вьенн продолжал сомневаться.

Графиня невозмутимо ждала новых возражений.

– Но простит ли вас король? – в свою очередь, взял под сомнение такое развитие сюжета прево. – Насколько помнится, он приказал вам удалиться в свой замок.

– С тех пор минули годы, за это время он успел забыть о жалобе супруги дофина. Я постараюсь напомнить ему о былом увлечении, которому он отдавался с самозабвением, когда был в меня влюблен, как Антоний в Клеопатру.

– Но он ваш враг, вы терпеть его не можете! Как удастся вам переступить этот порог ненависти? Какое надо иметь мужество и холодное сердце! Кто или, быть может, что даст вам силы вынести такое испытание?

– В этом деле своей избраннице поможет сам Господь Бог! – очертил в воздухе крест аббат. – Догадываюсь, на волю и помощь Всевышнего уповаете вы, дочь моя.

– Не забывайте о союзнике – о том, кто обязывает меня пойти на этот шаг, который потомки, быть может, назовут мудрым. Шаг этот будет сделан мною во славу отечества! Франция – вот этот союзник, и ради нее я готова поступиться своей честью, пав у ног врага и вымаливая у него прежнюю любовь.

– Кто желает съесть орех, должен сначала разбить скорлупу, – изрек Дорман.

– Черт возьми! – пробормотал маршал. – И вы полагаете, дело выгорит?

– Есть ли мужчина, что устоит против бездны средств обольщения, имеющихся в арсенале каждой дочери Евы? Против ее медоточивых речей? Известно, лесть женщины не имеет зубов, но пожирает мужчину вместе с костями.

– Вероятно, вы правы, мадам, но вот еще вопрос: как вам удастся?.. Ведь вы, как представляется, хотите дать жертве яд, а не убить ударом кинжала.