Книга: Под знаком незаконнорожденных - Владимир Набоков

"Под знаком незаконнорожденных"  в конгениальном со всем, кроме заглавия, переводе - это Bend Sinister, второй английский и самый кафкианский  роман Набокова. Невыносимой горечи смысл, облеченный божественной прозой. Книга, которая отчаянно нуждается в том, чтобы кто-то рассказал о ней, хотя бы вполовину, хоть на десятую, сотую часть так хорошо, как она того заслуживает. Я постараюсь и начну с названия.

"Bend Sinister" в геральдике, где для цвета и расположения любой детали есть свое значение -  это лента, которая пересекает герб из верхнего правого угла в нижний левый, означая незаконнорожденного отпрыска. Бастарда. И хотя Набоков говорил: "Изъян названия в том, что оно побуждает читателя, ищущего в книге "общие идеи", отыскивать их и в этом романе»,  - отказаться от возможности интерпретировать заглавие, которое автор зачем-то же сделал именно таким, значило бы отказ от попытки осмыслить. В моем понимании - "под властью ублюдков".

Теперь о содержании. Ученый с мировым именем  Адам Круг один воспитывает восьмилетнего сына Давида после смерти любимой жены Ольги. В его стране недавно произошла революция, в результате которой к власти пришел бывший одноклассник Круга,  Падук. Установившийся строй Эквилизм провозглашает общее равенство, отрицая качественные различия между людьми ( а - приставка отмены, quality - качество). Столица переименована в Падукград (ничего не напоминает?).

Падук, над которым яркий одаренный популярный Круг в школе насмехался, прозвав Жабой, намерен теперь поставить его авторитет и влияние на службу моральному оправданию своей идеологии. Диктатуры во все времена широко пользовались этим приемом. Адам, однако, отказывается, он вообще не готов воспринимать Жабу всерьез, и очень зря. Сначала его лишают возможности работать. Потом арестовывают всех друзей и единомышленников. После внедряют в его дом служанку, агента ГБ (гимназических бригад, род гитлерюгенда) нимфетку Мариэтту, которая безрезультатно пытается соблазнить хозяина.

И в тот самый момент, когда Круг, ненавидящий ухватки развязной девицы, готов уступить разожженной ее натиском похоти, собственно - уступает, в дом врываются юнцы из ГБ, Круга увозят, а Давид остается дома под их надзором. Это последняя треть романа, время, когда набоковская витиеватость и словесная  избыточность сменяются экономной емкой, невыносимо больной прозой. А дальше совершенный кошмар, от которого задыхаешься.

В обмен на гарантии безопасности для Давида, Круг соглашается на роль буревестника революции и рупора системы, однако ребенка, отдают на растерзание самым отъявленным мерзавцам из числа уголовников (а вот не обзывай диктатора жабой, умник). Под запись на кинопленку. Которую после демонстрируют отцу, с извинениями - ошибочка, мол, вышла. Бывает: лес рубят - щепки летят. Но мы устроим вашему мальчику пышные похороны и поставим дорогой памятник, а виновных ГБ-шников вы можете уничтожить собственными руками. Круг сходит с ума и застрелен при попытке убить Падука.

Это все. Окончание разрывает душу в клочья, при том, что первые две трети изысканная словесная эквилибристика, которую лучше бы не браться  читать неподготовленному человеку. Проза той степени смысловой насыщенности и стилистической изощренности, какая ментально- недостаточным читателем воспринимается как личное оскорбление. И нет, это не для того, чтобы обидеть, но за тем, чтобы дать представление о мире, в котором обитали Круг и Ольга, частью которого должен был стать Давид. Как бы понятнее - таком, в котором у радуги не семь, а семьдесят оттенков.

И, наконец, о русском переводе романа. Сергей Борисович Ильин был гениальным переводчиком, возможно единственным, достойным переводить Набокова, и с Bend Sinister в очередной раз блестяще это доказал.

Да что там идей? Как насчет сюжета? Он есть, но второстепенен и оттого не трогает (возможно, поклонники Н. восхитятся, но не я). У Н. часто так: персонажи – не живые люди, а марионетки, которые не могут существовать без воли писателя, настолько в безвоздушное пространство их помещает автор. Вот и здесь профессор Круг – не человек, а персонаж, он тут просто потому, что в романе должен быть персонаж, главный герой, без людей книга не получится (а Н. явно людей не любил, иначе отчего он так потребительски относится к своим героям?). Никого из персонажей нельзя вообразить рядом с собой, они даже разговаривают неестественно и, что прискорбно, одинаково. «Человеческие» диалоги бывают, но они не запоминаются в отличие от претенциозных, где герои изъясняются путаными предложениями с кучей отсылок… черт возьми, даже образованные люди, даже филологи так в обычной жизни не говорят! А если это фишка антиутопии, то у меня вопрос: а точно ли антиутопия о планете Земля, не о Марсе там, не о инопланетянах часом?..

Многие поклонники Н. любят его язык и считают его величайшим стилистом в русской лит-ре. Не стану спорить с этим званием, но мне его язык чаще всего не нравится. Лучше всего как стилист Н. раскрылся в «Лолите» (и вообще «Лолита» – самое цельное и самобытное, что он написал, сужу по тому, что читала у него, ага). Тут же язык меня не просто раздражал, он меня злил – своей искусственностью и напыщенностью. Иногда я даже думала: а не читаю ли я пародию Ильфа и Петрова на Набокова? Знаете, есть разные стили в искусстве – маньеризм там, ар-деко, минимализм и проч. Так вот язык Набокова тут – это адское барокко. Это какой-то дворец 18 века – все блестит, аж глаза слепит, все дорого-богато, погулять по такому дворцу хорошо, но жить вы в нем не захотите, в нем банально неуютно современному человеку, больше тяготеющему к изысканности в простоте. Это строили не для людей, это сделали во имя искусства (и возвеличивания) – такой объект ради созерцания и восхищения. С языком Н. в этой книге так же. Его избыточность понравится тем, кто в принципе любит «украшенный» язык (сама раньше любила такое, теперь же больше равнодушна к такому или даже злюсь). Любителям тургеневской и чеховской простоты может быть тяжеловато. Так же убивает местами странный перевод на русский (книга писалась на английском, так-то). Местами переведено хорошо, даже приятно глазу (в рамках стиля Н.), иногда же встречаются неловкости, которые сложно списать даже на особенности автора. Скажем, мне сложно смириться вот с этим:

«свершить пересеченье моста»

Перейти мост, вы хотите сказать?.. Или «замечательная» речь главного героя:

«Они – с солнечной стороны – видят гелиоцентрически то, что геоцентрически видите вы, теллуриане, и если два этих вида не удастся как-то совокупить, я, наблюдаемое тело, вынужден буду сновать во вселенской ночи (это о пропусках, если что)»

Это не мысли в голове, это не запись в дневнике, это сказано в диалоге с другим персонажем, и гг трезв, не под наркотиками. Не знаю, кем нужно быть, чтобы говорить о себе: «я, наблюдаемое тело». Может, Н. именно так выражался, но я ни от одного живого человека таких пассажей не слышала. Даже в тоталитарных странах а-ля наци-Германия так не разговаривали (раз уж у нас режимы и т.п.). Я не могу верить и переживать за героев, которые мыслят такими фразами. Нет, в романе есть интересные языковые находки, необычные сравнения, но, поскольку язык перенасыщен деталями, выцепить их из текста не так-то просто. Есть главы, в которых язык самый… обычный. А потом, без объяснения, опять начинаются странности. В итоге книга стала невыносимо душной, тут банально нет места мне, читателю, зато писателя слишком много. Так бывает, когда вашим попутчиком оказывается душный человек, и вы терпите его разглагольствования о жизни, сквозь зубы отвечаете на его вопросы, а уйти не можете, вам же еще пять остановок ехать.

Большим любителям Н., наверное, стоит прочитать. Я же больше не хочу читать этого автора. Не вижу смысла себя мучить, и пусть Н. называют хоть каким величайшим, мне на это отныне наплевать. Dixi.

В этот раз несколько двоякие впечатления у меня вышли от встречи с Набоковым, я бы даже сказала противоречивые. Ну вот, например, взять тот же язык, которым я не перестаю восхищаться, человек был не просто писателем, он был гением слова, от некоторых его книг у меня остались впечатления изысканного яства, когда не важно даже о чем собственно он пишет, можно просто взять книгу, раскрыть на любой странице, прочитать пару абзацев и закатить глаза от удовольствия, такое литературное наркоманство, где его пассажи и литературные приемы становятся своеобразной дозой. И здесь все это тоже было, ну вот кто еще может столь витиевато и поэтично описать процесс постановки обычной росписи под документом?

Д-р Александер присел за красного дерева столик, расстегнул пиджак, выправил манжеты, придвинул поближе стул, проверил, как пианист, свое расположение; далее он извлек из кармана жилетки дивной красоты сверкающий инструмент из хрусталя и золота; взглянул на его очин; испытал его на клочке бумаги и, затаив дыхание, медленно стал разворачивать конволюции своей фамилии. Завершив орнаментирование сложного ее окончания, он приподнял перо и обозрел пленительный результат. На беду, именно в этот момент его золотая волшебная палочка, (может быть, от обиды на множество потрясений, которым ее в этот вечер подвергли разнообразные усилия господина) сронила на бесценный типоскрипт большую черную слезу.

И тут меня даже не смущает его нарочитость и некоторое любование собой, мол видите как я могу, за такое можно многое простить. Тут правда от его языковых игрищ я несколько устала, пользуясь знанием многих языков, он порой использует какую-то странную, им самим изобретенную смесь немецкого, русского и французского, прописывая слова латиницей, собственно привет Берджессу с его «Заводным Апельсином», интересно, не этим ли романом он вдохновлялся, кстати. Но даже если и им, там мне все эти ужимки, используемые кучкой опасных малолеток, считающих себя выше всех и вся, казались уместными, отражающими какие-то свои цели, здесь же меня это утомляло и порой убивало всю красоту набоковской речи.

Такие же противоречивые впечатления у меня и от сюжета, хотя тут может быть виной то, что жанр антиутопий я очень люблю и прочла их всяких разных немало за свою жизнь, а потому удивить и зацепить этой темой меня не так уж и легко. Правда набоковская оригинальность честно попыталась это сделать, взяв на вооружение откровенный сюр в описании происходящего, и тут нельзя не признать, что это и впрямь удачно, тоталитаризм, полицейское государство и то, что они приносят обычным людям, очень хорошо рисуются таким приемом. Вспомним того же Оруэлла, по которому, кстати, Набоков довольно едко прошелся в предисловии, лозунги из его знаменитого романа «1984» ведь тоже тот еще сюр и абсурд, но овцы, в которых превратилось население, этого не видят и от этого картина приобретает еще более мрачные черты, заставляя задуматься о том, что мозги нам можно загадить даже откровенным бредом. Очень понравилась мне тут, например, сцена с прохождением моста, когда, оказавшись между двух патрулей, требующих от него документов, человек может оказаться вечным узником этого места, и вот уже мост не мост, а сюрреалистическая тюрьма, порожденная человеческой глупостью на службе у идиотов, дорвавшихся до власти. Или поездка на общественном транспорте, где в погоне за равенством дошли до того, что пассажир не может сойти на остановке, если она нужна лишь ему одному, только для группы не менее чем из трех человек будет совершенна остановка. Но даже в таких условиях у некоторых срабатывает природная смекалка и вот уже двое приятелей зарабатывают на жизнь тем, что становятся недостающими двумя для одиноких пассажиров. Шикарная придумка, с какой стороны ни подойди.

Но при этом порой писателя уносило в какие-то свои такие дальние дали, что следить за полетом его мысли становилось не просто сложно (сложности в восприятии могут порой, наоборот, радовать, заставляя активнее шевелиться шестеренки в твоей голове), но и откровенно скучно. Каюсь, на рассуждениях о том же Гамлете я реально практически вздремнуть успела. Да и вообще порой создавалось ощущение, что Набоков решил влепить в свой роман некие свои размышления о разных вещах, которые в сюжет не лепились, но у нас же тут постмодерн и сюр, а значит ничего страшного, если к сюжету это не имеет никакого отношения. Кстати, если вы не любите всяческие выверты постмодернистской литературы, сюда я вам соваться точно не советую, потому что некоторые приемы тут прям во всей красе, например, автор, который активно участвует в событиях романа, являясь таким вот deus ex machina, который приходит на помощь своему герою дабы защитить его от тех ужасов, которые сам же ему и придумал.

В целом, впечатления у меня, конечно же, со знаком плюс, просто, наверное, дело в том, что и к этому автору, и к выбранной им тематике у меня уже сложились в некотором роде завышенные требования, да и не в восторге я частенько от личности данного писателя, его высокомерие порой явственно чувствуется за текстом (вот прям тащится он от самого себя, такого умного и талантливого) и иногда я могу от этого абстрагироваться, в конце концов, как говорится, детей мне с ним не крестить, а порой все же нет-нет, да резанет... Только сейчас, заканчивая рецензию, поняла, что толком не сказала ни слова о сюжете, но наверное, дело в том, что он не так уж и важен, еще одна история о бесправии человека, угодившего в жернова очередного тоталитарного режима, если вам такое интересно и не пугают всяческие литературные измы, то советую обратит внимание на данную книгу.

В данном произведении нам представлена история о том, как тоталитарная власть вымышленной страны пытается привлечь на свою сторону знаменитого философа, но получают отказ. Тогда они начинают искать его слабое звено - то место, куда можно надавить и человек сделает все, что не пожелаешь. Эта затея оборачивается чередой чудовищной жестокости.

Мне тяжело далась эта книга. Скажу честно - не ожидала всего этого. Язык, построение сюжета, выбранная тематика - создают гнетущую атмосферу на протяжении всей книги. Мне кажется, что это произведение можно сравнить с творчеством Франца Кафки с его абсурдностью происходящего.

В итоге во мне остались горечь и опустошение, но, несмотря на это, я сполна насладилась мастерством слова Набокова. Обыденные вещи под его пером становятся сентиментальными, они поэтичны. В каждом своем произведении он разный, что во мне вызывает все новый интерес к его творчеству.