Текст книги "Шаги Даллеса. Как ломали Россию: роман-мозаика в двух книгах. Книга вторая. В кривом глазу все криво"

6

Не захотел сельской беспросветной жизни Киря Крутиков: как только стал совершеннолетним, сбежал из родительского дома в город, где дымили заводы, где в подземелье грохотали отбойные молотки, добывая для печей руду. С котомкой за плечами дюжий Киря шагал по городу, и его поразили распахнутые улицы городских кварталов и магазины, полные всяких продуктов. Сунулся было парень в один купить шмат буженины, краюху хлеба да бутылку водки. Свободная душа гульнуть захотела, глянул на цены и тут же обжегся, онемел, зазевал раскрытым ртом, как пескарь, выброшенный на берег.

– Что, не по карману крестьянскому парню колбаска в фирменном магазине? – смеясь, спросил наблюдательный нэпман с сытой довольной рожей. – Иди, милок, в шахту, там отваливают червонцы крупные. Тогда и приходи.

Раскрыл пошире глаза парень, осмотрелся: покупатели тут не чета ему, одетому в крестьянский поношенный зипун, в чуни рваные, а в одеждах с иголочки, красномордые, модно стриженые, духами и одеколонами пахнущие. Не в ту ипостась, видать, попал.

– Ступай, милок, в кооперативы заводские, там встанешь в очередь и возьмешь на свои гроши харчей, – посоветовал улыбчивый нэпман.

«Ладно, – думает парень, – вот устроюсь на рудник забойщиком, весь магазин закуплю».

Но пока ограничился лишь краюхой хлеба. Вышел на улицу, огни зажглись, на доме многоэтажном вывеска засветилась «Гостиница Интернациональ», и музыка льется. Вот жизнь где! Не в нашем навозе копаются люди. Постоял, посмотрел, какой народ тут ошивается. Справный народ, говор иностранный, сунулся переночевать – вахтер от ворот поворот указал. По паркету не в его чунях ходить, они еще от навоза скотского запахом не отошли.

«Ничо, будет и на нашей улочке праздник!» – пообещал Киря вахтеру и подался на станцию ночь коротать. Походил, посмотрел Киря на чадящий дымами завод, на улицы широкие, на машины бегущие, на краны строительные – дух захватывает. Все как в газетах пишут, разворачивается страна народная, первую пятилетку начинает. И он завтра вольется в рабочую семью! Будет в забое крупные да тяжелые червонцы отбивать, страну свободную строить!

Влился Киря в класс рабочий, определили ему койку в общежитии, выдали рабочую спецовку и – в забой. Крепок Киря, смышлен, быстро схватил что к чему и вскоре стал выполнять нормы, не прошло и полгода, как вышел Киря в передовики, дает больше нормы, умывает тех, кто раньше его тут, кого надо постоянно в шею подталкивать.

– Чой-то вы, мужики, будто на дядю работаете, вроде и крепость в теле есть?

– Побатрачишь с наше, поймешь что к чему, – отвечают неохотно забойщики.

Не согласен Киря с такой отговоркой: кто батрачит, на кого? На советскую власть? Так она наша, родная, за нее миллионы батраков кровь свою проливали на фронтах в Гражданскую.

– Советская власть тебе десяти копеек с заработанного рубля не платит, – пояснил забойщик Дранишников (после выяснилось, в партии эсеров состоял, в забой от большого красного террора спрятался, да вот на языке снова попался).

– Сколько ж должна платить? – спросил возмущенный Киря.

– Не меньше тридцати, чтобы ты себя человеком чувствовал, чтобы семью кормил и дом свой имел, – отвечал Дранишников не моргнув.

– С чего ты взял? – не поверил Киря, с отбойным молотком на него наступает.

– Простой подсчет добытой руды о таком раскладе говорит, и наука о прибавочной стоимости тоже на то указывает. Прибылью государство с нами делиться обязано, а оно всю ее забирает и использует по своему усмотрению, а не по народному желанию. Танки строит, пушки льет, винтовки штампует…

– Чудные ты сказки сказываешь, спросить бы у кого еще? – так и хлещет словами недоверия Киря.

– Боже упаси, Кирилл, помалкивай, никто тебе ответить не сможет, но такие вопросы ОГПУ не понравятся. Посадят, – испугался Дранишников.

Долго молчал Кирилл, уж зазвучало его имя на руднике, передовик, в комсомол вступил. Дальше – больше заиграло на устах у рудничного начальства Кирино имя, в пример его ставят, в газетах про него пишут, по радио рассказывают. Доволен Киря. Только не сыплются тяжелые червонцы из-под его молотка, чтоб лопай грести, как мечталось. Подбросят премию на бутылку, и довольно. Но засели в душе слова Дранишникова, не дают покоя. И решил Киря этот вопрос в комитете комсомола задать. Там ребята хваткие, горные инженеры иностранные, науку изучали. И спросил о законе прибавочной стоимости, почему, мол, она вся государством загребается, а нам, рабочему люду, до десяти копеек с заработанного рубля отваливают? Вопрос не простой оказался, политический, стали выяснять: сам дочитался или кто подсказал? Отнекивался поначалу Киря, но когда на комсомольскую совесть надавили, сказал, что забойщик один просвещал. Всем понятно кто такой, и фамилии называть не надо. Окопавшийся и перекрасившийся эсер. Грозились убрать знатока из забоя, чтобы воду не мутил, пыль не поднимал, а Крутикову посоветовали покрепче налегать на отбойный молоток и высоко держать знамя передовика, и чуть что, какая смута в забое, сюда, на-гора, доносить. И Киря нажимал, зарплата его, как ни говори, все же выше, чем у остальных. Остальные только-только норму дают, не хотят спины напрягать. От напрягу, говорят, пыль шахтная крепче в легких трамбуется, а каждому жить охота.

«Ах так, не хотите проворней работать, – решило рудничное начальство, – вот вам новые отбойные молотки, вот вам новые нормы!»

Не могут новыми молотками старые рабочие к новой норме приблизиться, да и Киря едва-едва укладывается.

– Все твоя прыть, молокосос, виновата, твой язык поганый жить не дает, зря мы тебя учили, уму-разуму наставляли, – осудили его товарищи и однажды нашли Кирилла Крутикова в заброшенном штреке едва живого от побоев.

Нагрянули на рудник следователи, стали трясти забойщиков и нескольких вместе с Дранишниковым утрясли в кутузку, осудили за избиение передовика производства, определив им статус врагов народа, и поехали горняки в таежные массивы на валку леса в арестантских телогрейках.

Пока отлеживался в больнице Киря, тут слух прошел: на машзаводе ударника труда Михина нашли возле цеха с проломленной головой. Снова следователи ОГПУ, снова тряска рабочих, и снова обнаружилась среди них группа врагов народа. Неслыханное дело, враги советской власти замаскировались под рабочих, да не один год тут, а с самого зарождения нового завода, и семьи их тут. Во как замаскировались, среди честных людей живут, в рабочих кооперативах хлеб сырой покупают да селедку крепко соленую, во хитрецы! Жили как все, долго лицо свое вражеское не показывали, но тут не выдержали успехов страны Советской, стали проявлять свое мурло. Да не в одном городе такое, а чуть ли не на каждом предприятии страдают передовики производства от вражеской ненависти. Газета «Труд» так и написала: «Нельзя объяснить стечение этих фактов случайностями. Классовая сущность всех этих событий совершенно бесспорна».

Киря плохо разбирался в политике, но понял, что тут классовая ненависть ни при чем. Мужики его предупреждали, чтобы не гнал выработку, иначе расценки повысят, а он не мог комсомольский порыв в себе усмирить – понял, да поздно. Вот и отдубасили его мужики. Вышел из больницы Киря, стал трудиться как все, без рвения, женился. Детишки пошли, погодки. Не стало хватать Кире заработка, чтобы одеть, обуть, накормить семью. Опять же мрут через одного… Подался искать лучшего места. На свинцовом руднике, слышно, лопатой гребут деньги, мешками домой носят. Сунулся с заявлением об увольнении, а ему и говорят: нечего бегать, работать надо, ты к железному руднику приписан, и нигде тебя больше на работу не возьмут. Лучше трудись так, как раньше трудился, и в передовиках ходи. Мы тебе и зарплату на червонец подымем, и комнату для жилья расширим.

Но наука, полученная от своих же рудокопов, осталась в памяти у Кирилла сломанными ребрами и выбитыми зубами, понял он, что не заработает в забое никогда столько, чтоб магазин закупить, да не только магазин, но и на одну витрину денег не хватит. Разве что на бочку селедки, что в рабочие лавки выбрасывают. Правда, исчез тот нэпманский магазин, Киря поумнел, возмужал. Стал жить, как все работяги, не плохо и не хорошо. Крыша над головой была, одежда в достатке, хлеба стало тоже вдоволь. Смирился Киря, нет-нет да гордость возьмет за страну, что встала из руин, стала светиться лампочками Ильича, больницами, школами, детсадами обрастать. В Крым по путевке профсоюза съездил Кирилл, подправил здоровье.

Тут и война началась. Ушел Кирилл на фронт в середине войны, все на брони был. Но и бронь распечатала война.

Ранен был, контужен, но держался в строю. Рядом с ним сибиряки воевали, рассказывали о бескрайних просторах, о жизни вроде бы сытной. И когда отгремела война, поехал вместе со своим боевым товарищем в новые края. Устроился на свинцовый рудник забойщиком, землянку построил, семью в нее перевез, за дом большой взялся. Да надорвался – то в забое в свинцовой пыли, то на стройке дома да ранение отрыгнулось. Легкие мельчайшей свинцовой пылью за два года в забое так утрамбовал, что и дышать нечем, слег в постель. Просветили рентгеном – силикоз. Месяц провалялся в больнице, поправился, посвежел, на работу вышел. Только бурить ему запретили, перевели на слесарные работы. Тут уж осень подоспела, а дом, в который из землянки перешли, недокрытый стоит. Вот и взялся Кирилл вместе с подросшим Антоном крышу ставить да крыть. Старшой Шурка в тот год в техникум поступил, в городе учится, недосуг ему в помощниках ходить. Вечерами, ночами, в холод и ветер, в дождь работали, и простудился Кирилл, да так, что не встал больше с постели, скончался. Не принесла ему ни железная, ни свинцовая шахта тяжелых червонцев, чтоб лопатой грести. Антон было тоже засобирался в шахту, но мать не пустила, перебралась под крыло родного брата, что в селе Рубежном осел в качестве пасечника. Только в институте студентом видела мама своего любимца. Уехал в областной центр Антон, поступил в педагогический институт, а окончил – на Крайний Север подался, в Норильск.

Счастлив ли он, счастливы ли его сестры и брат, мама, рано лишившаяся мужа, счастлива ли?

Не скажет ничего на это Антон, поскольку соизмерить с иным счастьем не может свою жизнь, не жил иной. Но он твердо знает, что отец его не был счастлив, поскольку умер в расцвете лет, надорвавшись на стройках пятилеток. Ну а он? Есть у него некое свое отношение к счастью: человек должен радоваться жизни и в минуты благополучия, и в минуты несчастья, потому что он продолжает жить. Но ведь живет и узник, живет и подпольный раб где-то в горах Кавказа, живет и партийный олигарх. У всех она разная, непохожая – у одних жертвенная, у других праздная.

Как же и чем оценить принесенные жертвы? Все познается в сравнении. Раньше он не мог сравнивать, поскольку статистика советская лживая. Теперь, пожалуй, может: открываются приниженные и спрятанные факты и цифры столыпинской реформы. Она не только накормила Россию, но и сделала ее главным экспортером зерна, чего не может добиться страна наша, даже подняв все целинные и залежные земли. Промышленность в те годы вышла на уровень третьей мировой державы! И просил премьер Столыпин для России двадцать лет без войн и революций, мол, так шагнет вперед страна – не узнать! Стоило ли совершать революции? Они принесли народам империи войны, кровь, голод, эксплуатацию, уничтожение свобод и прав человека на многие десятилетия.

Попробуй восстанови утраченное!

7

Ливанов получил на свои новеллы, точнее на первую, злое письмо. Автор подписался Иваном Петровичем Ивановым. Судя по содержанию, его написал офицер НКВД, ныне пенсионер. Он обвинил Ливанова в лживом показе действия политрука и капитана Смерша, которые готовы были с легкостью расстрелять честного бойца Биткина. Меж строк так и читается, что эти люди – полные негодяи, черствые служаки, а Смерш принес бы больше пользы, идя в бой в одной шеренге с бойцами. Явление Смерша – само по себе позор для Красной Армии.

«А знаете ли вы, что заградотряды внедрил в практику Троцкий? Считаю, тогда это было преступление, ибо шла борьба классов. Победили бы белые, Россия все равно бы осталась Россией. Тогда заградотряды были позором армии революционеров, по своей жестокости равные красному террору. Но в Великую Отечественную войну они были необходимы, ибо стоял вопрос: быть или не быть Советскому Союзу, нашей Родине. Для достижения победы все средства хороши.

Если бы мы либеральничали, как сейчас это делает Горбачев со своей партийной шпаной, то проиграли бы войну и потеряли Россию. Политика Горбачева уже привела к развалу социалистического лагеря, и она ведет к пропасти нашу социалистическую державу», – писал И. Иванов.

«Возможно, вы правы в отношении средств, – отвечал Ливанов автору письма. – Но вот перехлест в исполнении вызывает резкие нарекания. Из-за таких перегибов расстреляны десятки тысяч солдат и офицеров. Причем на скорую руку. Вы уверены, что все казненные виновны для применения к ним высшей меры наказания? Верхоглядство, тупость, оголтелость, жестокость несовместимы даже с высшей целью, что стояла перед нашими военными. Осудили бы и Биткина, не встань он на свою защиту и не погибни в бою. Однако с вами трудно не согласиться в отношении развала соцлагеря. Это пахнет предательством завоеваний наших отцов.

В этой связи приведу примеры исполнительности и как она влияла на конкретное выполнение задачи».

Глава вторая
Исполнители

1

Осенью Ливанова навестил Антон Крутиков. Он привез на рынок две фляги меда, которые быстро разошлись. Крутикова удивила послеобеденная пустота на рынке: ни мяса, ни рыбы на прилавках не осталось. Все было сметено покупателями. Полыхали своей красой на полках цветы из южных республик да источали увядший аромат вороха сухофруктов. Крутиков взирал на это убожество, и в голову лезли невеселые мысли. Вечером он рассказал Михаилу ситуацию на рынке и спросил:

– Неужели мы настолько обанкротились, что и в магазинах все сметают подчистую. Кто виноват? Исполнители-поставщики или народ-перестраховщик?

– Запастись на черный день может крестьянин. Засыплет в закрома хлеба, сколько сможет, заготовит впрок сена и оставит бычка с коровой, кур, гусей, пару боровков. У хозяйственных мужиков сейчас все это есть, и их никто не прижимает за лишнюю животину. Но горожанин таких запасов создать не может. Где хранить ту же колбасу, окорок, тушки гусей? Холодильник мал. Его надо постоянно пополнять. И он пока пополняется. Как и всегда. По себе сужу.

– Выходит, исполнители!

– Они, дорогой друг. От них многое зависит, ибо это все те же партийные структуры. У них под контролем снабжение и торговля.

Причем мощные, легко могут довести дело до саботажа. Он поможет быстрее отменить шестую статью Конституции. Пустота в магазинах опасно подогревает настроения в обществе.

– Успокоительные таблетки не помогут.

– Гегемония компартии превращается в тормоз. Это видно невооруженным глазом. Но, отменяя одно, надо сразу же найти альтернативу. Вакуум невозможен. За ним – хаос. Альтернативы пока нет. Исполнители – лакмусовая бумажка власти.

Друзья пили чай с медом и перебирали в памяти скрытые от народа страницы прошлого, признавая, что они все шире и шире раскрывают потаенное. Оба признавали, что из антисталинистов раскрытые тайны превращают их в сторонников Иосифа Виссарионовича, а элементы дефицита товаров – мост, переброшенный нынешними исполнителями из назревшего нарыва семнадцатого года.

2

Боевые отряды Менжинского

– Я уж вижу и понимаю, какая шла борьба за власть между сторонниками Сталина и оппозицией Троцкого, обладающего огромным авторитетом организатора Красной Армии и множеством других заслуг перед революцией. Мы теперь знаем суть революции и называем Октябрьский переворот преступлением, приведшим к государственной катастрофе подобно гигантскому землетрясению, прокатившемуся по всей империи. Русский народ подвергся неслыханному геноциду. Кроме того, под вопросом оказалось само существование суверенного государства. Но коль беда случилась, мы обязаны под лупой рассмотреть героизм, проявленный в борьбе за свою Отчизну сторонниками Сталина, олицетворяющими на данном отрезке времени ленинскую концепцию народовластия и его мысль о построении социализма в одной отдельно взятой стране, превращенную Иосифом Виссарионовичем в реальность.

Между группировками шла борьба не на жизнь, а на смерть. Борьба не клановая, без изменения сути власти, а принципиально иная, при которой будут сформированы трудовые армии белых рабов, размещенных в казармах, будет внедрена потогонная система по добыче богатств Донецкого бассейна, Урала, Сибири. Троцкий видел, как его бесцеремонно отстраняют от управления государством, как затухает идея всемирного пожара, крепнет стабилизация общества. Он понимал, что рано или поздно группа Сталина вышвырнет из страны иностранные концессии, коль провозглашается лозунг надеяться только на себя, черпать ресурсы для индустриализации в самой стране – и никакой мировой революции. То есть победившая сторона будет диктовать свою концепцию власти. И тогда Троцкий не выполнит свою миссию – превращение России в скопище белых рабов, расчленение территории на четыре колонии, полное уничтожения государственности.

И противники не дремали. Сталин помнил уроки 17-го года, когда Питер наводнили гангстеры и банды дезертиров, подбиравшиеся Троцким и Антоновым-Овсеенко, делавшими из них боевые отряды. Генсек Сталин хорошо был осведомлен о выступлении в Германии под красными знаменами «спартаковцев» Розы Люксембург и Карла Либкнехта с инструкциями Маркса и советского авантюриста Радека-Собельсона. Задумайтесь: как в течение двух декад малочисленные «спартаковцы» превратились в армию? Ответ один – за счет прилива в организацию еврейской молодежи.

– Вы хорошо помните Польскую кампанию, дорогой друг, – говорил Михаил Ливанов. – Терпящий неудачи на польском фронте будущий красный маршал Тухачевский просил помощи. Троцкий попытался собрать из рабочих евреев дополнительные полки. Надо полагать, это были часовщики, аптекари, булочники, различные торгаши. Не на тех наехал! Собранные в полки, они разбегались, проливать кровь даром не желали.

– Не хотите ли вы сказать, что главные организаторы революции в Германии, все те же банкиры США и Англии, вбросили крупные суммы денег для подъема молодежи, обеспечили оружием «спартаковцев»?

– Не сомневаюсь, ибо в такой короткий срок и так плотно вывести на улицы целую армию одной агитацией не удастся. Поработали миллионы долларов.

Немецкие народные дружины, организованные генералами-патриотами Людвигом Меркером и министром обороны Густавом Носке, разгромили восставших. Две недели на улицах Берлина шли упорные бои. Я могу со всей откровенностью сказать, что это была победа прежней буржуазной власти во благо немцам. Ибо мы знаем, в какой крови потонуло прежнее сословие в России, сколько простых русских людей истреблено в гражданской бойне. Это бы повторилось в Германии с не меньшей жестокостью, спасуй генералы и народные дружины с остатками армии. По буржуям прошелся бы кровавый каток Троцкого.

Зная все это прекрасно, Сталин подтягивал к себе сторонников, и после смерти Дзержинского добился назначения на пост председателя ОГПУ Вячеслава Рудольфовича Менжинского, польского дворянина, преданного делу революции. Он был широко образованным, хорошим управленцем, весьма вежливым в обращении с товарищами, но твердым в исполнении своих решений. Он вместе со Сталиным стал создавать боевые отряды спецназначения исключительно из русских рабочих, ненавидевших политику Троцкого. Бойцам в открытую говорили, что готовится новый еврейский переворот с избиением всех противников и мятеж необходимо подавить в зародыше. Парней обучали ведению ближнего боя. Вооружение скрытое – пистолеты и гранаты, одежда гражданская. Менжинский разделил Москву на секторы, где создал штабы и сообщение через связных. Сотни отрядов были разбиты на «десятки» и контролировали свои участки с задачей подавления любых саботажников. Отрядам были приданы броневики и пулеметы.

Троцкий пошел ва-банк. Решил физически уничтожить Сталина, перестрелять его сторонников и прочно сесть в Кремле. Кроме создания тайных штурмовых отрядов из своих единомышленников, он пустился в широкую агитацию на заводы. Бывшие красноармейцы, вставшие за станки, увидели в Троцком прежнего пламенного оратора. За ним пошли профсоюзы, часть Красной Армии, победившей под его водительством. Под влиянием Каменева находились многие коллективы заводов Москвы. Ленинград продолжал контролировать Зиновьев и поддерживать Троцкого. Словом, Сталину противостояла сильная оппозиция. Боевые действия должны были начаться 7 ноября, когда люди выйдут на демонстрацию, съедутся делегаты со всех концов страны и мира. Троцкий решил действовать по классической схеме, с захвата учреждений, прежде всего телеграфа, радиостанции, почты, банков, правительственных контор. Люди Троцкого проникали всюду. Зиновьев отправился в Ленинград организовать мятеж во время демонстрации. Многочисленные колонны с кумачами проходили мимо Таврического дворца и скандировали имя Троцкого – организатора Красной Армии. Но Зиновьев не воспользовался удобным случаем выступить и повести массы вновь за собой и Троцким. Он просто струсил и предал своего патрона. Троцкий позже скажет: «Зиновьев не трус, он бежит только от опасности».

Менжинский не дремал, он арестовывал саботажников и мятежников. Троцкий видел, что начинает проигрывать. В день десятой годовщины Октября его дружины навалились на учреждения, но были отбиты и рассеяны отрядами Менжинского. Тогда Троцкий обратился к студентам. Около тысячи их собралось на Красной площади, где неподалеку стояли верная пехота Тухачевского и конница Буденного. Студенты еврейской национальности восприняли с воодушевлением призыв своего кумира идти и свергнуть власть и передать в его руки.

Менжинский не стал разгонять войска, а продолжал наносить удары по штурмовым отрядам Троцкого, громя их. Толпа студентов была рассеяна, всенародного бунта, на который рассчитывал Троцкий, не получилось. Он остался один. Каменев, устрашившись размаха событий, не пошел за ним, не повел за собой рабочих. После он оправдывался: «Я не сторонник силовых методов». Участь Троцкого была решена. Вскоре его исключили из партии и сослали в Алма-Ату.

– Вот кратко о грозных событиях ноября 1927 года, – подвел итог разговора Ливанов, – как видите, дорогой друг, Сталин, подчиняясь коллективному руководству, не смог инкриминировать мятеж Троцкого как его измену Родине, как попытку силового захвата власти. Обошлись с Троцким весьма гуманно. Хотя он, как злейший враг русского государства, открыто выступивший против действующей власти, вполне заслуживал высшей меры наказания. Мягкое решение диктовалось, возможно, еще и потому, что Сталин и его окружение пока не могли пробить броню международного закулисья, закрывающую Троцкого. Процесс над ним мог вылиться в разнузданную клевету на руководителей Советского правительства и ЦК партии, а то и в настоящую интервенцию против республики, слабой еще во всех отношениях. Могли задушить политической, экономической и торговой блокадой, что, кстати, через несколько лет и было предпринято.

– Я хочу подчеркнуть роль исполнителей – Менжинского и его боевых отрядов. Есть ли такие преданные исполнители у Горбачева? – сказал Крутиков. – Насколько было бы легче управлять Сталину гигантской страной в той сложнейшей внутриполитической и международной обстановке, будь у него больше таких людей. Жаль, что подвиг Менжинского затушеван, да и сама деятельность Вячеслава Рудольфовича малоизвестна. Вот где надо бы поработать неподкупному литератору и написать книгу. Но разве дадут окунуться в архивы?

– Причина на поверхности – проигрыш Троцкого, вождя международного еврейства, невыгодно пропагандировать. И поскольку основные СМИ захвачены иудеями и под контролем западной закулисы, она просто не допускает к архивам неподкупных исследователей, не станет печатать произведения отрицательного содержания. Вы что-нибудь читали критическое о Троцком?

– Никогда. Думаю, рев демократов о сталинских репрессиях на весь мир и умолчание о жертвах красного террора, голода от продразверстки, расказачивания, братоубийственных битв, организаторами которых явились вожди большевиков, в частности Троцкий, Ленин, Свердлов, Раковский, – все из той же обоймы.