Текст книги "Шаги Даллеса. Как ломали Россию: роман-мозаика в двух книгах. Книга вторая. В кривом глазу все криво"

В Кружилинском колхозе уполномоченный РК Ковтун на собрании бригады спрашивает у колхозника: «Где хлеб зарыл? – «Не зарывал, товарищ!» – «Не зарывал? А ну, высовывай язык! Стой так!»

В Затонском колхозе работник агитколонны избивал допрашиваемых шашкой…

Примеры можно бесконечно множить. Это – не отдельные случаи загибов, это – узаконенный в районном масштабе «метод» проведения хлебозаготовок. Об этих фактах я либо слышал от коммунистов, либо от самих колхозников, которые испытали все эти методы на себе и просили прописать в газете.

…Обойти молчанием то, что творилось в течение трех месяцев в Вешенском и Верхне-Донском районах, нельзя. Только на Вас надежда. Решил, что лучше написать Вам, нежели на таком материале создавать последнюю книгу «Поднятой целины». С приветом, М. Шолохов».

И.В. Сталин – М.А. Шолохову 6 мая 1933 г.

«Дорогой товарищ Шолохов!

Оба Ваши письма получены, как Вам известно. Помощь, какую требовали, оказана уже.

Для разбора дела прибудет к вам, в Вешенский район, т. Шкирятов, которому, очень прошу Вас, оказать помощь.

Это так. Но не все, т. Шолохов. Дело в том, что Ваши письма производят несколько однобокое впечатление. Об этом я хочу написать Вам несколько слов.

Я поблагодарил Вас за письма, так как они вскрывают болячку нашей партийно-советской работы, вскрывают то, как иногда наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма. Но это не значит, что я во всем согласен с Вами. Вы видите одну сторону, видите неплохо. Но это только одна сторона дела. Чтобы не ошибиться в политике (Ваши письма – не беллетристика, а сплошная политика), надо обозреть, надо уметь видеть и другую сторону. А другая сторона состоит в том, что уважаемые хлеборобы вашего района (и не только вашего района) проводили «итальянку» (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих, Красную Армию – без хлеба. Тот факт, что саботаж был тихий и внешне безобидный (без крови), этот факт не меняет того, что уважаемые хлеборобы по сути дела вели «тихую» войну с советской властью. Войну на измор, дорогой тов. Шолохов…

Конечно, это обстоятельство ни в какой мере не может оправдать тех безобразий, которые были допущены, как уверяете Вы, нашими работниками. И виновные в этих безобразиях должны понести должное наказание. Но все же ясно как божий день, что уважаемые хлеборобы не такие уж безобидные люди, как это могло бы показаться издали.

Ну, всего хорошего и жму Вашу руку. Ваш И. Сталин».

Исследователь В. Туров высказывает очень хорошую мысль: «Допустим, что Сталин действовал в абсолютно иной логике: нужно провести индустриализацию, а крестьяне – это малоценный балласт общества, от них освободиться – это просто сбросить балласт.

Не верю. Основы марксизма Сталин знал прилично. Соответственно знал, что рабочая сила есть ресурс, и у этого ресурса есть цена.

Как руководитель страны не мог не понимать: крестьянский ребенок, умерший в 33-м в 13 лет, это рабочий, не вышедший на смену в 37-м. А 10-летний мальчик, умерший в 33-м, это солдат, который не взял винтовку в руки в 41-м. Он готовился к войне – значит, должен был это учитывать».

4

В 80-е годы и позднее многие страны голод в СССР назвали голодомором и признали геноцидом, обвинив в этом Сталина и его ближайшее окружение. Почему эти же страны, в том числе и США, не называют геноцидом Гражданскую войну, организованную на деньги банкиров США и Великобритании, рукотворный голод от выгребаловки всего съестного в 1918–1920 годах? Почему никто не хочет считать жертвы голода этих лет? Хотя из тех же США доброхоты приезжали, ужасались масштабам голода, помогали голодающим на свои средства. Конгресс США выделил 20 млн долларов, примерно несколько центов на человека. Великую депрессию, когда там тоже массово голодали и гибли миллионами, США голодомором не называют. Все злопыхатели винят Сталина только потому, что он дал по зубам сначала в 27-м году Троцкому, затем выгнал грабителей-концессионеров и энергично похоронил надежды США и Евреонала на то, что Россия будет их колонией, откуда можно качать богатства при помощи белых рабов. И третье – народ под руководством Сталина расколотил гитлеровские орды и доказал Бнай-Бриту, США и Великобритании, финансово снарядившим Гитлера, что с русскими под дулами орудий разговаривать не только бессмысленно, но и опасно. И четвертое – народ не позволил воцариться англо-американским грифам и гиенам на кровавом гумне двух ослабевших в войне держав – России и Германии, как задумывали кровавые ловкачи. Они просчитались – Россия не только не ослабела, она победила и стала при Сталине неодолимым препятствием. Тщательно разработанные планы нападения под патронажем президента США Трумэна на Советский Союз с применением атомной бомбардировки провалились.

Стоит еще раз остановить внимание читателя на качестве работы исполнителей. Не будь таких хватов – а они так густо наплодились, что только в одном Вешенском районе Шолохов привел 17 садистских наездов на крестьян, – многие осложнения с голодом можно было бы избежать. Эти, прямо скажем, недалекие люди и даже негодяи поставили под вопрос дело коллективизации и индустриализации страны, а вместе и само существование государства, не создай оно могучую промышленность, крепкое сельское хозяйство и армию, вооружив ее всем необходимым для побед.

У нас за кадром осталось, уважаемый читатель, то, что исполнители раскулачивания, хлебозаготовок едва не породили в стране гражданскую войну. Ибо за два роковых года вспыхнуло в разных точках страны более четырех тысяч стачек, волнений, саботажей, выступлений с оружием в руках.

– Людей понять можно, – горячо добавил Антон Крутиков. – Дрались за лучшую жизнь, а получили нищету и голод, издевательства от всех кому было не лень, кто имел мало-мальскую власть и силу. Слава Богу, до гражданской войны не дошло. Правительство и Сталин справились с кризисом.

– Недобитые Менжинским группы троцкистов едва не взорвали революционную мину обозленных крестьян. Бунтарский пожар едва не вспыхнул в городах. Это не стихийные выступления ограбленных властью крестьян – это было тайное целенаправленное действие большой группы руководителей как в центральном аппарате власти, так и на местах, через уполномоченных, то есть сильный, разветвленный подпольный правотроцкистский блок. Цель все та же – захват утраченной власти и продажа богатств России, как мечталось Троцкому и его хозяевам-спонсорам. Урок не прошел бесследно. Стало видно, что очень много тех, кто хочет подрезать жилы бегущему коню. Что было делать: продолжать мириться с убийствами видных людей, саботажем, волнениями или наводить в стране порядок, чтобы можно было спокойно и созидательно работать, готовиться к отражению зарубежных агрессий?

Глава четвертая
Матрос докладывает Сталину об исполнениях

Уважаемый читатель, вы можете представить такую картину: высокий человек со стрижкой волос под машинку, в робе матроса, с тельняшкой на груди, в мокрых валенках, довольно скованно, но порой страстно очень долго что-то рассказывает Сталину в его кабинете. Тут же стоят член ГКО Маленков, наркомы и генералы. Вождь внимательно слушает, мягко прохаживается взад-вперед перед матросом, изредка бросая хмурые взгляды в сторону наркомов и генералов.

Это случилось в первые дни декабрьского наступления под Москвой. Чем же так заинтересовал матрос Верховного Главнокомандующего? Вестями с фронта о беспримерном подвиге какого-то солдата? Нет. Матрос Ледин подробно рассказывал вождю о своем гениальном изобретении взрывчатки, которая, начиненная в снаряды или в бомбы, может пробить любую броню танка, корабля и, взорвавшись внутри, зажечь даже то, что не горит. Взрывчатку он назвал А-IX-2.

Нелишне сказать, что во время доклада матроса лица наркомов и генералов то багровели, то покрывались холодной испариной, то синели в ожидании гнева Верховного. Сталин быстро понял уникальность изобретения, какую роль оно сыграет в боях с фашизмом, и тут же отдал приказ организовать производство взрывчатки и выпуск бронебойных снарядов и бомб, начиненных новой взрывчаткой. Незамедлительно была создана лаборатория, матрос Ледин Евгений Григорьевич получил звание капитана третьего ранга и приступил к выполнению задания. Его вдохновлял сталинский приказ, а также реплика о том, что произвести можно не столько, сколько позволит наша промышленность, а сколько нужно фронту, кроме того, оснастить такими снарядами пушки самолетов.

– Вы меня заинтриговали необычной ситуацией с взрывчаткой, но отнюдь не тем, что Сталин принял и внимательно слушал сорок минут доклад изобретателя, – ответил нам читатель. – Вождь принимал в своем кабинете очень разных людей. Меня больше всего заинтриговала фраза о меняющихся лицах генералов и наркомов. Это говорит о непростой ситуации с изобретением?

– Совершенно верно. Инженер-химик разгадал состав немецких убойных снарядов еще до войны и создал их аналог, но не получил добро на производство, хотя докладная легла на стол адмирала МВФ Кузнецова. Ледин был человек очень скромный, не пробивной, работал вольнонаемным в военно-морской лаборатории МВФ, видимо, потому ему было трудно пробить дорогу своему детищу. Талантливый инженер не остановился на достигнутом, а стал искать состав вещества более мощного. Его работа едва не прервалась, он был призван служить в армию. Начальство лаборатории упросило военных оставить Ледина в лаборатории в качестве матроса. Вскоре работа увенчалась успехом. Накануне войны А-IX-2 была создана. Взрывчатка оказалась мощнее тола более чем в два раза. Но главное преимущество было в другом. Снаряд, начиненный толом, от удара о броню тут же взрывался, не пробивая ее. Снаряды, начиненные новой взрывчаткой, пробивали любую броню, заряд, проникая внутрь поражаемого объекта, сжигал все, что было внутри. Его назвали «кумулятивным». Первые испытания прошли успешно, изобретение Ледина выдвинули на соискание Сталинской премии. Однако инженер считал, что торопиться не следует, надо продолжить испытания А-IX-2, и от соискания отказался. Инженер сам заряжал корпуса снарядов всевозможных калибров. Стрельбы дали блестящие результаты. Отчеты о могучем оружии были разосланы во все инстанции. Последний отчет матрос Ледин печатал в блокадном Ленинграде и все-таки снова успел разослать его по инстанциям. Казалось бы, чудо-взрывчатке нарком МВФ Кузнецов и нарком боеприпасов Ванников должны дать зеленую улицу. Но ни одно ведомство и ухом не повело.

– Помилуйте, как же расценивать ситуацию? – возмущается читатель. – Неужели столь важные рапорты не доходили до первых исполнителей – наркома Ванникова и адмирала Кузнецова, а оседали в столах военных чинуш?

– Примерно так, была ревность к таланту, ревность преступная, как и конкуренция. Причем оба наркома были в курсе дела и обязаны были не только интересоваться продвижением изобретения, но и всесторонне помогать. Но, увы! Такой вывод подсказывают дальнейшие события и мытарства Ледина. Вскоре из блокадного Ленинграда он был откомандирован в Москву в наркомат МВФ. Там инженер наткнулся на свой отчет. Он лежал в архиве в куче малоценных документов, подлежащих сжиганию (!). Отчет о А-IX-2, как пишет Ледин, был «разослан в Артиллерийское управление ВМФ, Главное артиллерийское управление РККА, Народный комиссариат боеприпасов и Артиллерийскую академию имени Ф.И. Дзержинского», но «ни Артиллерийский комитет ГАУ РККА, ни Наркомат боеприпасов не только не отозвались по существу изложенных вопросов, но даже не подтвердили его получение».

Инженер был возмущен и в этот раз написал в политорганы. Не будем пересказывать всех перипетий ходьбы по мукам записки Ледина, скажем, что наконец о новой взрывчатке узнал Сталин и приказал привезти к нему инженера. С этой встречи мы и начали рассказ о Ледине. Результатом встречи явился приказ ГКО о производстве новой взрывчатки. Дело закрутилось, но тут же запуталось в бюрократических анналах: были доведены мизерные объемы, а выполнив их, оно остановилось.

Да, Ледин воспрянул духом, энергично принялся за работу в своей новой лаборатории. Но даже после личного распоряжения Сталина нарком Ванников, можно сказать, самоустранился от дел лаборатории. Иначе бы в своих воспоминаниях патриот Ледин не написал, что за все время войны Ванников так ни разу с ним и не встретился, перекладывая решение острых вопросов на заместителей.

Сейчас невозможно установить, по какой причине произошел взрыв в лаборатории Ледина, погибли двенадцать человек. Возможно, из-за низкой квалификации работников, возможно, была диверсия. К счастью, сам Евгений Григорьевич не пострадал. Лабораторию намеревались закрыть (!). О взрыве в лаборатории доложили Сталину. Он распорядился направить Ледину 24 сотрудника, а Берия приставил охрану из НКВД. Однако пассивность наркомата боеприпасов продолжалась. И только к 1943 году взрывчатка пошла на поток.

– Два года, два долгих года войска не получали мощнейшие снаряды и торпеды, хотя в условиях войны были показаны чудеса оперативности в переброске военных заводов с запада на восток, и в кратчайшие сроки они выдавали оружие. Здесь же еще до войны были проведены успешные испытания взрывчатки, для производства которой строить специальные заводы не надо было. Достаточно изменить технологию и выдавать продукцию на том же оборудовании, теми же людьми, – сетует возмущенный читатель.

– Свою мощь взрывчатка показала в битве на Курской дуге. Как известно, Гитлер стягивал туда новые танки «Тигр» и «Пантера». Их броню не пробивали ни наши противотанковые орудия, ни танки. Об этом докладывали с передовой командующие армиями. «Что делать?» – озадачился Сталин. Назревает поворотная битва! Срочно были запущены в производство пушки крупных калибров как для противотанковой артиллерии, так и для танков. Успеют ли выпустить заводы необходимое количество к началу сражения под Курском? Но только ли в этой плоскости решение? Дополнительный выход подсказала взрывчатка Ледина.

Штурмовая авиация наращивала ударную мощь на всех фронтах. Она прокладывала путь для пехоты и танков, штурмуя передовую тяжелыми бомбами. Но прицельное бомбометание возможно с малой высоты, ударная волна от таких бомб не позволяла ходить на бреющем полете и наносить по движущимся целям высокоточные удары. Взрывчатка Ледина позволяла создавать маленькие бомбочки и с большой точностью поражать цели, не вызывая опасной для штурмовиков ударной волны.

«В середине 1942 г. конструктор И.А. Ларионов предложил бомбить немецкие танки не 100-кг бомбами, а посыпать их маленькими кумулятивными бомбочками, получившими впоследствии название ПТАБ-2,5–1,5. Как водится, титаны мысли в ВВС долго размышляли, нужна ли им эта морока, но в конце концов предложение Ларионова дошло до Сталина, – пишет в своей книге Ю. Мухин «Если бы не генералы». – Дело закрутилось в бешеном темпе: 14 апреля 1943 г. был подписан акт об испытании ПТАБ-2,5–1,5, и тут же Сталин дал задание: к 15 мая, т. е. к моменту, когда дороги просохнут и начнется битва, изготовить 800 тыс. таких бомб! 150 заводов Советского Союза бросились выполнять этот заказ и выполнили».

Курско-Орловская битва началась 5 июля из-за того, что Гитлер на смог набрать достаточного количества новейшей техники. Оттяжка наступления дала возможность более надежно и всесторонне подготовиться к отражению натиска.

Малыми бомбочками начиняли кассеты и как горох выбрасывали на движущуюся машину с малой высоты. Попадание при этом практически стопроцентное. Бомбить «Тигры» и «Пантеры» наши штурмовики начали 5 июля за 15 минут до начала немецких атак. По «Пантерам» есть статистика. В первый же день боев сгорело больше половины всех «Пантер», которые немцы сумели свезти к Курской дуге. Через 5 дней в строю у немцев осталась всего 41 «Пантера». Без «Тигров» и «Пантер» преодолеть нашу оборону немцы не смогли и начали отступать, и теперь уже до конца войны они только этим и занимались на всех фронтах. Их отдельные удачные операции уже ничего изменить не могли.

Немецкий танковый генерал Гудериан вспоминает: «В результате провала наступления «Цитадель» мы потерпели решительное поражение. Бронетанковые войска, пополненные с таким большим трудом, из-за больших потерь в людях и технике на долгое время были выведены из строя. Их своевременное восстановление для ведения оборонительных действий на Восточном фронте, а также для организации обороны на Западе на случай десанта, который союзники грозились высадить следующей весной, было поставлено под вопрос. Само собой разумеется, русские поспешили использовать свой успех. И уже больше на Восточном фронте не было спокойных дней. Инициатива полностью перешла к противнику».

К сожалению, преступная волокита с внедрением изобретения Ледина не единичная. Изобретатель пушек В.Г. Грабин столкнулся с такой же халатностью, в своих мемуарах он пишет: «…производство ЗИС-2 было прекращено по инициативе маршалов артиллерии Воронова и Говорова». Очень заинтересованный в производстве противотанковых пушек, ибо будет где применить свою взрывчатку, Е.Г. Ледин сообщает: «Весьма примечательно, что в начале войны промышленностью было изготовлено 320 шт. 57-мм противотанковых пушек ЗИС-2 (принята на вооружение в 1941 г.), однако дальнейшее производство этих пушек было прекращено по решению Главного артиллерийского управления РККА, “из-за избыточной мощности выстрела при отсутствии соответствующих целей”».

Одурительно!

Будущие маршалы, тогда наркомы, не могли догадаться, что Гитлер бросит на театр войны более мощную технику: инженерная мысль работает постоянно, особенно быстро в условиях войны. Логика обязана была подсказать о появлении танков «Тигр» и «Пантера». Это же не для среднего ума. Вот такие исполнители, вот такие помощники… Шла битва не на жизнь, а на смерть, и как тут не прибегнешь к суровому наказанию за очень серьезные промахи! Кстати, Ванников подвергался аресту и просидел на Лубянке некоторое время, но был возвращен в строй. Можно было его направить на менее ответственную работу, но у Сталина не было выбора. То, что он был чрезмерно жесток, – тоже миф. Достаточно познакомиться со стенограммами некоторых Пленумов периода разгара борьбы с оппозицией и можно сделать вывод об обратном.

Глава пятая
Все хорошо?

1

Теплая затяжная осень прошла в усиленной подготовке батареи к дивизионным стрельбам. Артиллеристы совершали ночные броски в полном вооружении в полевой лагерь, занимали позиции на стрельбище, учились быстрой наводке орудий на цель, а вечером снимались и уходили в казармы. Но бывало, что и оставались на несколько дней в лагере в условиях боевой обстановки. Максиму угрожала проволочка с отпуском, а окончательная дата регистрации брака с Катей была назначена на последнюю октябрьскую пятницу. Но все обошлось, стрельбы откладывались, и комбат, согласовав со штабом полка, выписал Максиму увольнительную на пять дней.

Максим только что вернулся от комбата со всеми документами и возился в палатке, тщательно собираясь в дорогу. Каптерщик без разрешения старшины из своей заначки выдал ему новые ботинки, гимнастерку, носки, даже ремень. Максим драил бляху и значки, они блестели на потускневшем осеннем солнце зеркалами, ботинки пахли свежей ваксой, но надеть все новое сейчас он боялся: вдруг попадется на глаза старшине. Максим пересчитал свои гроши. Их набиралось мало, всего пятнадцать рублей. Сожалея о столь мизерной сумме, он сунул их в карман кителя. В палатке посветлело, и в дверном проеме показались потные физиономии его друзей. Радостная улыбка тронула их губы.

– Успели, он здесь! – воскликнул Витас.

– Макс, как жаль, что в твой счастливый день мы не можем присутствовать в загсе. Поверь, будь мы в городе, было бы все иначе. Возьми наши армейские, это в качестве свадебного подарка, все что могли! – сказал Вовка Бугаев.

– Мы за тебя сегодня все рано выпьем, Макс. Заранее поздравляем с законным браком! Бери, бери гроши, чего ты стесняешься. Мы от чистого сердца, – поддержал друга Витас, широко и удовлетворенно улыбаясь. – И дыши глубже!

Растроганный Максим взял дрожащей рукой свернутые в трубочку деньги и долго тряс руки друзьям.

– Спасибо, ребята, это настоящая мужская поддержка. Вроде удара прямой наводкой.

– Каптерщик обещал тебе кое-что выкроить новенькое. Получилось?

– Да, ботинки, гимнастерка, носки, даже ремень новенькие. В рюкзак сунул. Только что принес. Все старшина мешал, кое-как выкрутился. Короче, приоденусь, как новая копейка буду.

– Ну и прекрасно, скоро автобус. Не опоздай, – взглянул на часы Витас.

– Ничего, голоснет, подберут солдата. На автотрассе попуток – лавина.

Через час он стоял в общежитии своей невесты. Через полчаса Катя, поддерживаемая под руку Максимом, вошла с испугом и трепетом в безлюдный и просторный зал со скрипучим дощатым полом, с белыми стенами и подслеповатым окном, но с торопливым желанием утвердить свое счастье. Руки девушки дрожали, в горле пересохло. Максим тоже был поглощен предстоящим нешуточным событием и посчитал нормальным Катино повышенное волнение. На стене висел лозунг об укреплении семьи. Он его прочитал раз, другой, про себя выругался и уставился на сидящую за огромным столом статную женщину. Она показалась ему сухой и скучной, а Кате – надменной и безучастной, как статуя какого-то римского императора на картинке.

– Что ж вы явились без свидетелей? – надменный рот искривился, а в будничных глазах отразилось удивление. Она глянула налево и направо на своих помощников, которых Максим увидел только теперь: молодую с высокой прической, в строгом зеленом костюме женщину и одетого в черный костюм и белую сорочку преклонного возраста старца с орденом на груди.

– День будний. Мои подружки на работе, – надтреснутым голосом ответила Катя. На ней была пышная юбка, на плечах светлая кофточка с широким гипюровым воротником, на ногах туфли на высоком каблуке, что делали невесту несколько выше, но голова лишь равнялась с плечом Максима. – Да нам никто и не нужен, правда, Максим?

– Точно! Мои друзья в полевом лагере готовятся к стрельбам, – ответил Максим, словно проснулся, плохо соображая, что от них требуют.

– Свидетелей требует процедура. Вы действительно одни? – сухо спросила председатель.

– Да, с нами никого нет, родные далеко, – все так же надтреснуто сказала Катя, и Максим почувствовал, как сильнее задрожала ее рука, которую держал в своей.

– Успокойся, любимая, если этого требует процедура, то я могу пригласить тех почтенных людей, которые стоят за нами. Кажется, они тоже пришли расписываться без свидетелей.

– Ваше дело, вы и решайте, – холодно сказала председательствующая дама и от нечего делать переставила графин с водой и поправила пробку. А Катя облизала пересохшие губы.

Максим повернулся и вышел из зала. Через минуту он пропускал вперед пару в годах, которая охотно согласилась выступить в роли свидетелей.

Процедура началась, голос дамы, смысл, о чем она говорила, плохо проникали в сознание Максима. Он смотрел на смущенную Катю, стремясь понять, какие мысли у нее в голове. Он же сгорал от нетерпения поскорее остаться с нею наедине, обнять и зацеловать, пока в комнате общежития никого нет. Вечером у них поезд на Донецк. Билеты Катя уже купила. Минута предстоящей близости не выходила у него из головы, как, впрочем, и у Кати, только лишь с той разницей, что девушку она тревожила. Это не могло не отразиться на ее состоянии, хотя она всем сердцем старалась показать свое удовлетворенное счастье, гордясь за себя, что отхватила в мужья такого высокого, симпатичного и умного молодого человека. То, что он солдат, она меньше всего воспринимала. Максим для нее был славным и нежным Максимом, любящим и любимым, таким, о котором мечтала, но которого боялась. По ее глазам со стороны, если бы были наблюдатели процедуры, было трудно определить, насколько счастлива она, скорее лишь благодарна своему жениху за то, что берет в жены девушку одинокую, можно сказать, с улицы, никем не обласканную. Катя сначала испугалась, когда неизвестно кто сунул ей в руки букет цветов, потом, обрадованная и благодарная этому человеку, прижала букет к своей груди как нечто драгоценное, с чем нельзя расстаться. Их сфотографировали. Она так и ушла из зала с этим букетом, не зная, что он был казенный, в качестве бутафории для фотографирования брачных пар, не подарок местной власти, у которой на такую роскошь нет грошей. В будуаре к ней подошел фотограф и отнял букет, правда, извинился за оплошность новобрачной. Не понимая ничего, Катя вернула букет, и на глаза у нее навернулись слезы.

Процедура окончилась для Кати оскорбительно быстро. Она была ужасно разочарована, ожидая каких-то особых поздравлений, шампанского, музыки. Она горела огнем смущения и конфуза с букетом. Ей было бесконечно жаль, что нет рядом старшей и любимой сестры, нет Витаса и Вовика Бугаева, нет даже девчонок из общежития. Ей захотелось выпить крепкого вина, хотя раньше она всегда избегала всяких вечеринок и была благодарна Максиму за то, что он тоже равнодушен к спиртному. Кате, как и Максиму, хотелось скорее покинуть этот казенный зал с казенными людьми, но им пришлось задержаться по тому же случаю: выступить в роли свидетелей почтенной пары.

Ее звали Маргарита Павловна, его Виктор Николаевич.

– Ну что, молодые люди, я смотрю, вы одни, как и мы. Предлагаю отметить это событие за чаркой вина, если вы не имеете иного намерения? Вот здесь в кафе подают по такому случаю, – сказал Виктор Николаевич, когда новобрачные вышли на улицу. Он был одет в шикарную темно-синего цвета тройку, при галстуке и широкополой шляпе. Загорелое лицо с редкой сеткой морщин казалось ядреным, в светлых глазах – свет добра и участия.

Это не входило в планы Максима, но обрадовало Катю.

– Кафе, – замялся он, – я бы предпочел иное застолье.

– Вас смущают цены? Я плачу!

– Принимайте наше предложение, вы нам как пара очень симпатичны, – поддержала мужа Маргарита Павловна. Легкая сиреневая кофта из фуляра с кружевами на груди очень шла к ее симпатичному лицу, освежала и молодила.

– Максим, соглашайся. У нас до поезда много времени, – просительно и в то же время радостно сказала Катя, видя нетерпение мужа уединиться.

– Вы собираетесь куда-то ехать, Катюша?

– К родным в Донецкую область, поезд в девять вечера, – поспешила сообщить Катя.

– Итак, Максим, слово за тобой, – доброжелательно сказал Виктор Николаевич.

– Хорошо, я согласен на полчасика, – сказал он, глядя на невысокое осеннее солнце, которое все же приветливо посылало им теплые лучи, в отличие от служителей загса. По улице бежали машины, скрипел и грохотал железом трамвай, шагали озабоченные своими делами люди по тротуарам, присыпанным опавшей с деревьев листвой. Максиму вдруг сделалось весело в отсутствие всяких забот, от исполненного желания, от горячего желания Кати посидеть в кафе за столиком и выпить вина с приятными людьми, хотя и гораздо старше их.

В кафе многолюдно. Массивные столы укрыты скатертями. Между рядами ходят медлительные официантки. Молодожены выбрали столик у окна с видом на сквер. Сели со взаимными улыбками на лицах, ощущая себя другими, семейными и более сплоченными, хорошо зная, что очень нужны друг другу. Самый отчаянный скептик согласился бы с ними, с их глубокими чувствами. Долго, без обычного раздражения, ждали, когда их обслужат. Виктор Николаевич расспрашивал Катю.

– Я из многодетной семьи. Соскучилась по сестренкам, у меня их трое. Старшей – за сорок. Есть два брата.

– Твои родители на пенсии?

– Маму я схоронила, когда ей было шестьдесят.

– Какое несчастье!

– Это был самый дорогой мой человек, мама меня родила в сорок семь лет, – у Кати заблестели слезы на глазах.

– Прости меня, Катюша, что я нечаянно тронул твое горе.

– Нет, что вы, я благодарна вам. В такую светлую для меня минуту я вспоминаю добрым словом свою маму.

– Вот и прекрасно. Не будем о грустном. Поговорим о перспективе, она, думаю, для вас не огорчительная. Вы любящая пара, счастье в ваших руках.

– Конечно, отслужу, пойду на завод слесарем. За плечами ПТУ, но мечтаю стать журналистом, буду учиться заочно, – с уверенностью в будущем успехе сказал Максим. – А вот и нам несут вино с закуской.

– Очень приятно слышать такие намерения. Что-нибудь пишешь?

– Он сочиняет хорошие стихи о любви, – не удержалась от похвалы Катя.

– Очень хорошо, любите книгу – источник знаний!.. Мы педагоги, если потребуется помощь в получении знаний, милости просим! – Виктор Николаевич ухватил бутылку, быстро и ловко разлил вино в фужеры. – Позволите, я возьму роль тамады?

– Спасибо за доброе слово, но я сибиряк и подамся в свои края. Катя согласна.

– Хоть сейчас!

– Сейчас тебе, милая, надо опекать мужа. Ну, будьте счастливы, с законным браком, совет вам да любовь! – Маргарита Павловна подняла свой фужер, приглашая молодых и мужа последовать ее примеру.

– И вас взаимно с законным браком! – ответила Катя.

Молодожены чокнулись фужерами, Максим улыбался Кате, Катя ответила ему светлой и нежной улыбкой, какой Максим еще не видел на губах любимой. Катя выглядела раскрепощенной и свободной, и даже стремительной, как ласточка в полете. Она загадочно улыбалась, глаза сияли бриллиантами, и она первая выпила вино, а Максим подумал, что сделает все, чтобы из ее глаз никогда не упали слезы обиды, ибо слезы на ресницах у любимой – бриллиант, потерянный мужчиной!

– Максим, ешь, не стесняйся, – подкладывала Маргарита Павловна ему в тарелку нарезанную ветчину с общего блюда. – Молодой организм требует калорий. В вашей столовой нет такого ассортимента.

– У нас в лучшем случае селедка или консервы, старослужащие говорят, раньше с кормежкой было лучше.

– Бедные солдатики. Я знаю, вам всегда хочется есть.

– Не скрою. Стояли в городе, Катя едва ли ни каждый вечер подкармливала меня. Я, конечно, не отказывался. Но ее бюджет не слишком-то позволяет.

– Катя, где работаешь?

– В магазине ученицей, а живу в общежитии.

– Давайте мы возьмем над вами опеку, – предложил Виктор Николаевич. – У нас есть хорошая дача, растет все что угодно. Вот визитка с адресом, Катя, приезжай, скажем, в следующую пятницу или в последующую, и мы поедем на дачу на автомобиле. Наберешь фруктов, овощей сколько душе угодно и будешь подкармливать своего Максима. Идет?

– Ну что вы, Виктор Николаевич. Я не могу так.

– Бесплатно не можешь? А ты поработаешь у нас на даче, грядку вскопаешь, в саду приберешься вместе с нами. Вот нам и плата. Идет?

– Так идет, – согласилась Катя.

– Ну, вот и прекрасно. Позвольте по русскому обычаю налить, Бог любит троицу…