Текст книги "Правила игры"

– Да, можем отправляться.

Оставляя позади рудники, армия уходила к долине Ханха, к переправе, к подземным входам в башни Крина.

/падает багряный лист осени – смещение/

Армахог провожал войско до южных ворот. После проникновенной и пламенной речи Пресветлого весь Гардгэн словно загорелся словами правителя, как будто только сейчас люди поняли: грядет великая беда, и теперь в этом мире кое-что зависит и от них. Пока ряды вооруженных солдат тянулись по улицам, к старэгху несколько раз подбегали неведомо как пробравшиеся через заслон охранников парни, горевшие единственным желанием: записаться на службу. Армахог просил всех прийти завтра на главную площадь – там сейчас стучали топорами плотники, пахло свежей древесиной и железом. К утру должны были выстроить специальный помост, где поставят свои столики вербовщики.

Он посмотрел, как закрываются за ушедшими ворота, взглянул на темнеющий лоскут неба и повернул назад, ко дворцу. К собственному удивлению, Армахог понял, что сегодня у него абсолютно свободный от забот вечер: все мелкие дела могли решить многочисленные заместители, а готовить задуманную им и Талигхиллом операцию старэгх начнет завтра. Возможно, если все получится, он даже подоспеет к Крина до того момента, как…

Тэсса!

Армахог пошатнулся от накатившей волны, в которой смешались тоска и безысходность.

Тэсса!

Ты все-таки позволил ей поехать туда! А ведь мог же, мог предупредить, что-то предпринять, чтобы остановить ее. В конце концов, мог послать к демоновым дядьям этот проклятый договор!

Но я заботился о стране. Ведь план Талигхилла – единственная надежда на спасение. Все эти переговоры и прочие дурацкие идеи не помогли бы. А…

Ты предал ее! Послал на верную смерть. Ты, воин, позволил себе…

Заткнись!

Последнее он, забывшись, выкрикнул вслух. Потрепанный прохожий шарахнулся в сторону и поспешно скрылся в темном проулке – подальше от сумасшедшего воителя.

Армахог остановился и посмотрел по сторонам. Он находился перед заведением, вывеска которого отличалась лаконичностью и была ему хорошо знакома: «Благословение Ув-Дайгрэйса».

Не колеблясь ни минуты, старэгх толкнул тяжелую деревянную дверь и вошел.

Несмотря на позднее время, зал для посетителей пустовал. Только за стойкой, в глубине, из приоткрытой двери доносились громкие отчаянные вопли – голосила женщина.

Армахог пересек гулкий вымерший зал с перевернутыми вверх ножками скамьями, лежащими на столах, и остановился на пороге кухни. Там билась в руках кухарок полная немолодая женщина с растрепанными седеющими волосами. Девицы пытались ее утешать, но как-то слабо и неуверенно, готовые сами разреветься, подвернись только весомый повод.

– Ушел! – голосила женщина. – Ушел! Людоньки добрые, людоньки милостивые, ушел ведь! Взаправду ушел! Ушел! Уше-ооо-ол!!!

– А что, сегодня здесь не кормят? – нарочито грубым тоном поинтересовался Армахог

Девицы оставили голосившую в покое и все, как одна, посмотрели на воина.

– Я спрашиваю, здесь сегодня кормят? – все так же небрежно повторил старэгх.

Кухарки пришли в себя и стали потихоньку разъяряться от неслыханной дерзости вошедшего.

– Ты что же, не видишь, что у человека горе? – спросила одна из них, та, что постарше да пообъемистее. – Ты что же, зверь лютый, чтобы такое спрашивать?

Армахог покачал головой и тяжело вздохнул:

– С ума посходили. Начисто. Все сразу. Голосят они, понимаешь! Ну давайте – уехали ваши мужчины вас защищать, а вы – убиваться, седые волосы отращивать – да? Тоже невидаль – война. Уехал и вернется. Конечно, если станете верить и ждать, как полагается. А не ревмя реветь – вы женщины, а не буйволицы. Так я последний раз спрашиваю: кормить будете?

Женщина перестала голосить и начала медленно подниматься с табурета, угрожающе надвигаясь на старэгха. В глазах ее плескалась мутная безумная волна – Армахогу не раз приходилось видеть подобную во взглядах тех, чей разум готов был помутиться от сильного горя. Впрочем, как ему казалось, здесь еще не все потеряно.

– Я тебя накормлю! – прошептала, подходя вплотную, голосившая. – Я тебя накормлю и напою, тыловая ты крыса! Хорек! Пес падальный! Шакал! Пока ты здесь сидишь, сын мой будет там…

Она сломалась и рухнула на столик, содрогаясь в беззвучных рыданиях. Армахог взглядом отстранил ринувшихся помогать кухарок и обнял плачущую за плечи:

– Все будет хорошо, успокойся. Все с ним будет в полном порядке. Вернется, куда денется. Пойдем-ка в зал, выпьем чайку горяченького – нас сейчас твои девушки угостят мятным чайком – выплачешься, успокоишься. Пойдем.

Женщина не сопротивлялась, хотя рыдала не переставая. Кухарки, повинуясь безмолвному приказу Армахога, захлопотали над чайником.

Он вывел ее в зал, прислонил к стене; перевернул, опуская на пол, одну из скамей. Потом усадил на нее женщину и сел рядом, обнимая за плечи:

– Все будет в порядке.

Девицы принесли чай, корзиночку с печеньем и ушли на кухню, переглядываясь и перешептываясь. Одна, самая догадливая, заперла изнутри входную дверь и закрыла ставни, чтобы посторонние больше не заходили.

Некоторое время сидели в полной тишине. Женщина перестала плакать и лишь смотрела перед собой, не притрагиваясь ни к чаю, ни к печенью. Армахог – тоже.

– Ну, чего тебе надо? – спросила она наконец отрешенным голосом.

– Пей, – велел он. – Или – если чувствуешь, что нужно, – поплачь еще. Помогает. Я себе такой роскоши, к сожалению, позволить не могу.

Женщина с удивлением подняла на него глаза.

– Пей, пей, – сказал старэгх. – Я сегодня угощаю.

Она недоверчиво прикоснулась к чашке, вдохнула мятный аромат и отпила глоточек. Армахог удовлетворенно кивнул, подождал.

– Успокоилась? Теперь рассказывай.

Димицца рассказала. Рассказала, как неожиданно для всех и для самой себя стала женой Вольного Клинка. Как жила в постоянном напряжении – до тех самых пор, пока… Ушел на работу – «на заказ», как любил он говаривать, – и не вернулся. Даже тела не привезли. А у нее – сын. Куда вдове – одной, с ребенком на руках?

Но не зря Братство зовется Братством: ее пристроили сюда – сначала поварихой; потом, когда прежняя хозяйка (такая же, кстати, вдова Вольного Клинка, как и она) умерла, Димицца заняла ее место. А сын.. сын был единственный – все, что осталось от того. Рос без отца, неправильно рос, хотя воспитывала она его как могла. А как могла? Все время отнимали заботы о «Благословении». Мальчик жил, слушал скупые рассказы о своем отце, постоянно видел перед собой, как пример для подражания, клиентов-Клинков. И жизнь представлялась ему совсем не такой, какой она есть на самом деле. Димицца пыталась объяснять, много раз заводила серьезный разговор, но он, выслушав ее, внимательно кивая, все же уходил – она чувствовала – не убежденный в правоте слов матери. Так и рос – ни то ни се, ни добропорядочный горожанин, ни Вольный Клинок. Вам не понять, господин, вам не понять… Чего не понять? Да того, что такая смесь двух совершенно разных типов людей – очень опасная смесь. Для человека, который и есть подобной смесью. Потому что Вольный Клинок, который верит только в идеалы Братства, – или смертник, или второй Исуур. Ее сын – не Исуур.

Боже, боже!…

Нет, истерики не будет – не бойтесь, господин. Вы оказались правы, когда велели мне выплакаться. Теперь – все. Может, и хочется плакать – да нечем. Вышло все, тоска осталась, а все остальное вышло. Вы случайно не врачеватель душ? Сделали мне слезопускание, и вот, полегчало. Чуть-чуть полегчало… Нет? Ну что же, все равно спасибо.

Не пустила? Да я ж откуда знала?! В последние дни Братья ко мне съехались со всего Ашэдгуна – наниматься во дворец. Ну и он, ясное дело, среди них крутился – не запретишь ведь. А потом, когда списки стали составлять – тех, значит, кто нанимается на службу к Пресветлому, – он возьми да и впиши свое имя. Не знаю, как он уберегся от внимания госпожи Тэссы; да та, признаться, последние дни была в таком состоянии, что вполне могла не заметить.

Мне он сказал не сразу – лишь когда Тэсса понесла списки во дворец. Тут уж поздно было что-то делать. Да и… Не поверите, только я все это всерьез не приняла. Так бывает, когда после работы, вся еще мыслями там, на кухне, нужно то да се, постояльцев много, хлопот – выше крыши; подумала – шутит. Только потом до меня дошло, что он редко когда шутил, а тем более – так. Утром тоже… я ведь даже мешок ему не собрала как следует! Наверное, давняя привычка проснулась. Я, когда мужа провожала, тоже не рыдала на плече – только вдогонку, когда ушел уже. Чтоб ему сердце не рвать лишний раз. А так улыбнешься – и ему в пути легче, и тебе проще самой в уголке отплакаться да ждать потихоньку.

Вот когда меня Тэсса в сторонку отозвала да стала спрашивать, что да как, – тут я почувствовала: уходит! Навсегда уходит! Единственный сын! Все, что у меня было, все…

Женщина закусила губу и покачала головой. Армахог потянулся к забытому чаю и отпил немного – ополоснуть рот, чтобы исчез сухой горький привкус.

– Нужно было не пускать, – проговорил старэгх, скорее для себя, чем для Димиццы, но она услышала.

– Сказал, что не потерпит такого позора. К тому же – договор. Дезертир в военное время – небось ваши бы и угробили, прознав.

Она подняла голову и впервые вдалась вопросом, кто же этот человек, сидящий рядом и утешающий ее.

– Кто ты?

– Тыловая крыса. Хорек. Пес падальный.

– Ты обиделся на меня за те слова? Не обижайся. Я…

– Но ведь ты была права. – Он пожал плечами. – Мое время еще не наступило, поэтому я – тот, кем ты меня называла. Наступит ли мое время? – вздохнул Армахог. – Не знаю. Это зависит от очень многого, в том числе – и от твоего сына. Они должны продержаться в ущелье как можно дольше, чтобы я сумел собрать армию. И обещаю тебе, женщина: приложу все усилия, чтобы твой сын вернулся к тебе. Веришь мне?

– Да, старэгх, – кивнула Димицца. – Сделай как говоришь, и я стану молиться на тебя. Он тяжело покачал головой:

– Лучше молись Богам – в последнее время их все чаще забывают. И совершенно зря. – Армахог поднялся. – Спасибо за чай и печенье. Не горюй, женщина, мы должны победить в этой войне – думается, мы и победим в ней. Только не спрашивай меня, какой ценой

Димицца не спросила. Она молча проводила старэгха до дверей и выпустила в ночь. Лязгнул за спиной засов – сегодня «Благословение» останется закрытым для посетителей.

Армахог остановился на пороге, привыкая к ночному сумраку, а потом быстро зашагал по улочке прочь, к центру города. Старэгх торопился вернуться во дворец, понимая, что там наверняка начали волноваться из-за его долгого отсутствия.

Он шел стремительно, но все же успевал смотреть по сторонам, и перемены, которыми наполнились эти дома, до самых крыш, и даже, казалось, небо над этими крышами, угнетали.

Город оцепенел. Искра, раздутая речью Талигхилла в сердцах жителей, немного приугасла к вечеру; из пепла родилось понимание того, что война не за горами. Вернее, как раз за горами, но, перебравшись через эти самые горы, война окажется здесь, на улицах, в домах – огнем, криками, кровью. Это нужно было осознать. А еще нужно было осознать то, что отныне мужчина, деливший со своими родными кров, зарабатывавший хлеб, – может не вернуться домой. Вот он ушел сегодня, бравый и улыбающийся, ушел вместе с войском, а назад придет только войско. Без него. И что тогда?

Город оцепенел. Представители многочисленных ночных профессий забились по своим щелям и не спешили выходить на работу; где-то надрывался в истошном крике некормленый младенец, брехал на мутную луну одинокий пес. В храмовом районе протяжно и торжественно играли флейты, перебиваемые стуком ритуальных барабанов. Видимо, готовились кого-то хоронить.

Ах да! Этот продавец амулетов, о котором говорил вчера Тиелиг…

Во дворце старэгх первым делом велел позвать к себе Обхада. Обхад был старинным приятелем Армахога, они познакомились еще в военной школе, в которой, кстати, учились вместе с Шэддалем. Обхад приехал только сегодня утром – сообщение о войне оторвало его от законного отпуска. И хотя отдыхал тысячник на далеком севере, прибыл в столицу одним из первых. До вечера Армахог оставил друга в покое, а сейчас был вынужден пригласить к себе – дело не терпело отлагательств. И так слишком много времени потрачено впустую.

– Ну, здравствуй снова, – донеслось от дверей, и старэгх увидел своего старинного приятеля, отдохнувшего, буквально излучающего в пространство энергию духа и тела. – Итак…

– Ты так торопишься попасть к Ув-Дайгрэйсу? – улыбнулся Армахог.

Обхад, высокий и мускулистый, со своими неизменными усиками в полпальца и гладко выбритым подбородком, улыбнулся в ответ:

– Отдохнем на том свете. Давай приказывай. Армахог поморщился, и старый тысячник тряхнул копной седых волос:

– Извини.

– Да ничего, я ведь на самом деле собираюсь тебе приказывать. Это не героическая песнь, в которой – помнишь? – «я не приказ, но просьбу изложу» – и так далее. Нет времени на просьбы. Тебе нужно немедленно ехать на перевал Анг-Силиб. Талигхилл задержит хуминов в Крина, и тогда им поневоле придется искать обходные пути. Самый удобный – Анг-Силиб. Остальные вряд ли им сгодятся.

Твоя цель – предупредить башни о том, что хумины обнаружили перевал. Я даю тебе вот этот свиток. Здесь вся система условных знаков, принятых для переговоров между тобой и башнями. Второй точно такой же свиток – у правителя. На твой возможный вопрос, почему – ты, отвечаю: других людей сейчас нет. Приедут завтра-послезавтра, но каждый день – потеря времени, недопустимая и непростительная. К тому же ты один из лучших, я могу тебе довериться и буду знать, что ты все сделаешь как следует. Выезжать необходимо прямо сейчас. Кажется, все… Нет, не все. Сопровождать тебя будет некий жрец из Ув-Дайгрэйсовых, по просьбе их верховного, Тиелига.

– Зачем?

– А Бог его знает, – ответил старэгх. – Я говорил с Талиг-хиллом по этому поводу – тот позволил. Пускай едет – помощник тебе, думаю, не помешает. Этот жрец – он родом из тех краев, так что…

– Понятно, старина. Извини, что перебиваю, но ты сам говорил – времени в обрез, а до Анг-Силиба, – Обхад прищурился, взвешивая, – дня два быстрой скачки. Так что веди сюда жреца и отпускай нас.

– За жрецом придется ехать, – развел руками старэгх. – Но храмовый квартал ведь по дороге, так что…

– Ясно. Ну…

– Еще одно, – голос Армахога догнал тысячника уже у выхода, – в бой не ввязываться. Передать сигнал и отступать за Ханх. Там ждать меня у переправы, вместе с войском. Или присоединитесь к отходящей армии Талигхилла. Понятно?

– Понятно, – проворчал Обхад.

– И думать не моги! – крикнул вдогонку Армахог. – Я тебя знаю, – добавил он уже тише, поскольку старый друг все равно был далеко. – Полезешь ведь в драку. Надеюсь только, что жрец тебя удержит. Тиелиг обещал, что так оно и будет, но никогда нельзя быть до конца уверенным с этими жрецами…

ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ

Я не сдержался и зевнул. В самом деле – очень хотелось спать. Еще пара таких сеансов, и я превращусь в сомнамбулу.

Мое начинание нашло себе достойных продолжателей, и господа внимающие один за другим стали зевать, хотя, конечно, не так смачно. Ну, думаю, очень скоро благодаря усилиям Мугида они будут делать это столь же профессионально, как и я.

Нет ничего более абсурдного и одновременно логичного, чем мысли полусонного человека.

– Что у нас сейчас, господин Мугид? Полночь? Это, разумеется, Данкэн. Ну интересно человеку, что ты с ним поделаешь?

– Думаю, уже перевалило за полночь, – невозмутимо сообщил нам старик. – Так что те, кто хочет поесть, могут отправиться в Большой зал, а те, кто предпочитает еде сон…

– … в свои кровати, – закончил я.

– Верно, господин Нулкэр, в свои кровати, – согласился со мной повествователь. – Вас же я попрошу остаться. Не бойтесь, не надолго – я ведь понимаю, что вашим единственным стремлением сейчас является стремление к этой самой кровати.

– В крайнем случае сгодится и кресло, но я почему-то подозреваю, что вы не позволите мне остаться здесь.

– Несомненно. Ну что же, спокойной ночи, господа. Завтра мы начнем сеанс попозже, с тем чтобы дать вам возможность хорошенько выспаться и восстановить свои силы.

Воздержавшись от комментариев, «господа» покинули повествовательную комнатку, оставив меня – на растерзание старику. Впрочем, сейчас этот факт мало меня беспокоил; сонливость, как тяжелое ворсистое одеяло, окутала все мое тело, приглушая эмоции и чувства – даже само восприятие происходящего замедлилось. Возможно, именно это и нужно было господину Мугиду?

– Не томите! – взмолился я, зевая который уже раз за последние несколько минут. – Говорите же и отпускайте меня ко всем демонам, иначе вам таки придется выносить меня отсюда на руках.

– Да, разумеется, – кивнул старик. – Простите, что задерживаю вас, но… Господин Нулкэр, я понимаю, что вопрос покажется вам странным, а в случае, если мои подозрения верны, вы все равно не скажете правды, и тем не менее… позавчера вы изволили попасть в мои апартаменты.

Я кивнул – не для того, чтобы поддержать беседу, а исключительно ради взбодрития… взбодрева… взбдр… короче, чтобы не заснуть.

– Признаю, что в случившемся после есть толика моей вины. Я был несколько расстроен беседой с так называемыми спасателями и поэтому слишком поздно догадался, что вас нужно было бы вывести… в нормальные ярусы башни.

Теперь это так называется?

– Но я слишком поздно… Кажется, я повторяюсь? Извините. Так вот, вы каким-то образом сами нашли выход, о чем свидетельствует ваше здесь присутствие.

Я снова кивнул, с самым умным видом, на который только был способен. Старик еще и шутить изволит. Чудеса!

– И не только ваше присутствие, – добавил Мугид. – Через некоторое время после того, как мы с вами расстались, я оказался на первом этаже башни – («Оказался»!), – и слуги доложили мне о куче рухляди – обломков старой мебели и прочего, которая лежала на первом этаже. К сожалению, они уже выбросили все это, так что лицезреть второе свидетельство вашего, если можно так выразиться, «побега» я не мог.

Как загибает-то! «Лицезреть»! А конкретнее?

– Много позже того происшествия я подумал, что в этой куче могли оказаться некоторые вещи, которые мне дороги – как память. Я проверил, и выяснилось, что на самом деле кое-чего недостает. Однако я не уверен, что эта вещь… в общем, я не уверен, что она лежала именно там, где я ее искал. Поэтому прошу вас, перечислите все то, что вы. использовали тогда.

Слишком туманно, господин Мугид. Слишком туманно и слишком путано. Как говорится, шито белыми нитками. Интересно, что же такое существенное я изволил вышвырнуть давеча на первый этаж вашей драгоценной башни?

– Уф, да теперь разве вспомнишь? – чистосердечно воскликнул я. И зевнул для пущей убедительности. – Вы скажите, что вас интересует, а я постараюсь напрячь свои сонные мозги и решить, было там это или не было. – И я снова зевнул.

Мугид сейчас выглядел очень расстроенным человеком, он как-то сразу постарел и ссутулился, хотя – Боги! – казалось бы, с чего такой трагизм? Всякое в жизни случается, ну потерял ты ножку любимого, но неизбежно попорченного временем стула (только ножки да рожки от него и остались), ну потерял – что же теперь, выбрасываться из окна своего заколдованного надцатого этажа?

К тому же я был зол на старика за его безразличие и надменность и еще за те тайны, которые он так настойчиво скрывал и которые – чего уж там – пугали меня. Короче говоря, я не собирался облегчать жизнь господину повествователю.

Он посмотрел мне в глаза внимательно и печально и объяснил:

– Там было несколько вещей.

Да? А пару минут назад вы, любезный, говорили о том, что не уверены, что «эта вещь… в общем, что она лежала именно там, где вы ее искали». Кого мы хотим обмануть, а?

– Перечисляйте все, – пожал я плечами.

Жутко хотелось спать, и этот разговор меня порядком достал. Конечно, интересно побеседовать с господином Мугидом, тем более – с глазу на глаз; это ведь такое редкое явпение! – вот только разговор получается неравноправный. У него с глазами все в порядке, а мои смыкаются, как створки раковины.

Он стал перечислять. Среди явно выдуманных и никогда не существовавших вещей было и две, которые я на самом деле «лицезрел». Плесневелый фолиант и старая китара.

Маленькая оранжевая лампочка зажглась в моем сознании: что-то такое было, что-то такое… Нет. сейчас не вспоминалось. Нужно подумать на досуге.

– Китара была, – согласился я. – Такая… поломанная. Старик сокрушенно кивнул:

– Этого я и боялся. А книги, значит, не было?

– Не помню – Пришлось вложить в разведение рук все… свое актерское мастерство, чтобы получилось как следует. – Убейте, но не помню. Может быть, завтра, на свежую голову…

– Понимаю, – сказал он. – Ну что же, благодарю вас за откровенный разговор. Признаться, не ожидал, что вы ответите. Я вопросительно приподнял бровь:

– Неужели я так скверно себя веду, господин Мугид? Он устало отмахнулся:

– Оставьте. Вы прекрасно понимаете, что имелось в виду. Вы игрок, господин Нулкэр, и вы умеете играть достойно. Но зачем же переигрывать?

Старик поднялся, я поднялся вслед за ним, только сейчас почувствовав сильнейшую боль во всем теле. А чего ж ты хотел? Столько времени в седле, да и переход этот. Ничего, в башнях отдохнем. Да и сейчас – посплю, разгоню усталость.

Конечно, тяжело заснуть после такой беседы со своим если и не отцом, то учителем – наверняка; но заснуть нужно.

Странно! Как будто все это уже со мной происходило, и я лишь…

Я помотал головой, избавляясь от наваждения. Бред какой-то. Вот только – какой? Я уже не помнил.

Зато господин Мугид смотрел на меня очень внимательно. Цепко смотрел.

Мне стало не по себе. но… я ведь достойный игрок, помните, ваше повествовательство? Достойные игроки просто так не сдаются.

– Что-то не так?

– Что-то не так?

Два вопроса прозвучали одновременно. Пожалуй, его – даже с запозданием в несколько мгновений. Мелочь, а приятно. Отвечать я не собирался. Старик же покачал головой:

– Нет, ничего. Мне показалось, вам нездоровится.

– Да нет. – Небрежный взмах рукой. – Просто очень хочется спать.

– Ну что же, спокойной ночи. – Он распахнул передо мной дверь: разговор окончен.

Я жестом поблагодарил Мугида за любезность и направился к лестнице. Еще нужно было добраться до четвертого этажа.

Вопрос о том, чтобы зайти в Большой зал и поужинать, я даже не стал рассматривать ввиду его очевидной нелепости.

Странный все-таки народ собрался! Казалось, выходили из повествовательной комнатки и думали только об одном – как бы оказаться в собственных постелях. А теперь шастают по коридорам, мышей распугивают.

Подобное размышление было вызвано чьей-то – не разобрать с лестницы чьей – тенью, которая при моем приближении тотчас скользнула за поворот кольцевого коридора и хлопнула невидимой отсюда дверью. То ли за мной следили, то ли просто возвращались в комнату, а все остальное дофантазировал я, мнительный. Все может быть в этом странном мире.

Впрочем, на четвертом этаже, в двери моей комнаты обнаружилась еще одна загадка, коими до краев полнилась башня. В щель кто-то просунул небольшую бумажку, где значилось следующее мудрое предупреждение: «Будьте осторожны».

На Данкэна не похоже, так что оставалось только удивляться, кто бы это мог быть. Я вяло удивился («Кто бы это мог быть?») и вошел.

… Не спалось. Сердце билось как-то необычно, совершенно без ритма: как хотело, так и билось. Я ворочался в постели, полусонный, путая все на свете.

«Быть осторожнее»? Разумеется, буду. А как же иначе? Нам теперь всем предстоит особая осторожность, та осторожность, без которой никак нельзя на войне. Осторожность во всем – в поступках, во взглядах, в мыслях, в чувствах. На самом-то деле у нас имеются два самых страшных врага: жалость и страх. Победим их – победим и все остальное. Обязательно победим…

Кажется, кто-то ходил за дверью, но я уже не слышал этого. Я спал.