Текст книги "Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья"

В. Марамзин, «Тянитолкай» (Анн-Арбор, 1981)

В книге собраны повести и рассказы разной длины и разного качества. Как правило, – те, что подлиннее, несколько и получше; короткие же – совсем никуда.

Наиболее остроумен рассказик, называющийся «Тянитолкай» (как и весь сборник), в котором чекистсткий полковник говорит о диссидентской литературе: «Даже то, что печатают за границей и за что мы, конечно, по головке не гладим, – и то невозможно читать. Такая же чепуха, только наоборот». Браво, полковник!

Автор все время обращается к эротическим темам, нажимая на все педали; и не понимает, что это неизбежно быстро приедается читателю и начинает наводить на него скуку.

Порою (так оно происходит в «Истории женитьбы Ивана Петровича»), герои, как бы сами собой и наперекор сочинителю, проявляют иную сущность, и сквозь муть и грязь прорываются достаточно трогательные и чистые, вполне человеческие чувства. К сожалению, это у Марамзина – сравнительно редкие исключения из общего правила.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 11 июня 1983, № 1716, с. 2.

Ю. Одарченко, «Стихи и проза» (Париж, 1983)

Стихи, мягко сказать, бездарные; на графоманском уровне. Не диво, что, как сообщает в своем предисловии к сборнику приятель Одарченко[256]256
  Юрий Павлович Одарченко (1903–1960) – поэт, художник, дизайнер. В эмиграции с 1920-х, жил во Франции. В Париже владел мастерской по росписи ткани. Соредактор литературного альманаха «Орион» (Париж, 1947). Автор сборника стихов «Денек» (1949). Покончил жизнь самоубийством.


[Закрыть], К. Померанцев: «В читательскую толщу поэзия его проникала медленно и трудно». Поверим ему и в том, что когда он эти произведения читал советским поэтам, то они «все попросту балдели перед этими „стихами“ и даже в то, что они говорили: „У нас так не пишут“».

Вот несколько труднее поверить в то, что это Одарченко передал Померанцеву рассказ про убийство на улице Капарелли, вопрос о котором, уже многие годы назад, освещался в печати. Дело в том, что данный рассказ (откидывая мелкие и неудачные изменения в деталях) принадлежит А. С. Грину, Померанцев же его напечатал в «Русской Мысли» как свой.

Коли он его и впрямь слышал от Одарченко, то следовало это тогда же указать (соблюдая нормы элементарной литературной этики). А уж если и нет, – то, когда было раскрыто в прессе, что речь идет о рассказе Грина, так тогда же и опубликовать разъяснение.

Ведь случись мне, случись любому порядочному журналисту, совершить по ошибке, по рассеянности или будучи введенным в обман, плагиат, – каждый из нас так бы и поступил. А уж когда человек ждал 5–6 лет, и потом выступает с уточнениями, – верится с трудом!

С Одарченко-то взятки гладки (даже и не будь он покойником): дружеский фарс; разыграл приятеля, приписав себе чужое сочинение. Да вот, было ли такое в реальности? Вопрос…

Померанцев говорит тут же, что Одарченко часто видел чертей, и иногда пытался их ловить за хвост. Оно бы удивительно, если бы биограф не добавлял: «Одарченко любил выпить, иногда довольно много… пил не только спиртные напитки, но и прописанный ему врачами бром… под конец выпивал по литру в день». Тут уж не то, что чертей: белых слоников увидишь! (Да он и видел; сам рассказывает: «По канату слон идет…»).

В одном из таких припадков, вероятно, он и покончил с собою, отравившись газом.

Впрочем, кто его знает… Вот он в одном стихотворении изображает, как пытался продать душу черту; только тот не взял. Да и сам о себе пишет:

 
Той дорогой, которой иду,
Я наверное в ад попаду.
 

Такой путь к газовой трубке в рот запросто приводит!

О творчестве же его, – что скажешь? Настоящие поэты пишут красиво и о красивом; у бесталанных это не получается. Из сих последних иные пытаются иногда писать безобразно и о безобразном; но без дарования и из этого ничего не выходит. Так и у Одарченко.

В части прозы, не следовало бы перепечатывать очерк «Дикий виноград», полный нелепых ляпсусов. Не станем говорить о неверных подробностях дуэли Лермонтова. Но смешно читать, по поводу гребенских казаков: «Еще при Иоанне Грозном приезжали гонцы, уговаривая староверов перейти на левый берег». Раскол возник, как известно, только при Алексее Михайловиче. Еще страннее фраза: «Племен башибузуков на Кавказе больше нет». Да и не было никогда, понятно! Башибузуки, это просто название иррегулярных частей турецкой армии, а не какой-либо отдельной народности.

Странное дело! Словно бы другою рукою вовсе написаны фрагменты незаконченной повести «Детские страхи», печатавшейся когда-то в журнале «Возрождение»: «Псел», «Папоротник», «Рыжики» и «Оборотень». Они занимают примерно 100 страниц из 260; но именно ради них стоит купить всю книжку.

В отличие от стихов, маленькие рассказы эти, – вернее, эпизоды, – подлинно поэтичны и полны очарования, пропитанные тайной и свежестью, загадочностью и трогательностью. Искренне жалеешь невольно, что автор недоработал повесть, которая могла бы с честью занять свое место в эмигрантской, а там и в русской литературе. Элемент жути и мистики приближает тут Одарченко к Гоголю, и через него к Гофману. Но отрывки эти созданы на широком дыхании, безо всякой деланности, в них веет простор русского пейзажа, увиденного и почувствованного неповторимым ощущением юности; и потому они глубоко и пленительно своеобразны.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 31 марта 1984, № 1757, с. 4.

«Город и мир» (Санкт-Петербург, 1991)

Украшением данного сборника произведений в прозе писателей третьей волны является повесть «Двенадцать коллегий» талантливой и остроумной Людмилы Штерн, рисующей академические интриги и бестолочь (сильно утрированные, впрочем, полагаем), царящие на одном из факультетов ЛГУ недавних еще дней.

Марина Рачко («Через не могу») тоже талантлива, но склонна выбирать неприятные темы, вроде воспоминаний о детстве во времена блокады Ленинграда; да и моральные ее оценки довольно-таки сомнительны. Что же до ее наивных восторгов американской сытостью и обилия продуктов в магазинах в Мичигане, – они быстро читателю приедаются до оскомины.

Иосиф Бродский («Путешествие в Стамбул») отталкивает своим брюзгливым снобизмом и неглубокими, вовсе неубедительными историософскими экскурсами. В великом городе, который многих наших писателей, от Сенковского до Леонтьева вдохновил на блестящие поэтические страницы, он ничего не заметил, кроме вони и грязи. И уж вовсе неспособен он оказался разбираться в вопросах, связанных с культурой и историей Турции.

Коротенькие рассказики Сергея Довлатова («Лишний» и «Встретились, поговорили») – пустопорожни.

О прочих участниках книги, как Игорь Ефимов[257]257
  Игорь Маркович Ефимов (1937 – 2020) – писатель, журналист, издатель. Участник литературной группы «Горожане». Автор самиздатовских трудов «Практическая метафизика» и «Метаполитика». Эмигрировал в 1978 в США. Работал в издательстве «Ардис». Основатель и руководитель издательства «Эрмитаж».


[Закрыть], Виктория Платова, Марк Зайчик и Вадим Нечаев[258]258
  Вадим Викторович Нечаев (наст. фамилия Бакинский; 1937 – 2015) – писатель, журналист. Издал несколько сборников рассказов и повестей. Публиковался в самиздате, выпускал самиздатский альманах «Архив» (1975 – 1978). В 1978 эмигрировал. Жил в Париже и Ипорте (Нормандия). Печатался в газете «Русская мысль» и в журналах «Континент», «Эхо». «Время и мы», «Третья волна». Член парижского ПЕН – клуба.


[Закрыть], вообще не стоит говорить. Объединенные тут их сочинения, можно не сомневаться, канут в Лету, не оставив в литературе заметного следа.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 26 сентября 1992, № 2199, с 2.

Литературный альманах «Метрополь» (Анн-Арбор, 1979)

Литературный альманах «Метрополь» (Анн-Арбор, 1979) есть ложка меду в бочке дегтя; с ложки и начнем. К ней принадлежат превосходные «Страницы из дневника» В. Тростникова[259]259
  Виктор Николаевич Тростников (1928 – 2017) – математик, философ. Участник альманаха «Метрополь». Профессор Российского православного университета. Печатался в газетах «Правда», «Литературная газета», «Завтра», журналах «Новый мир», «Москва», «Молодая гвардия» и др. Автор нескольких публицистических и философских книг, сборника стихов. Читал лекции на радио и телевидении.


[Закрыть], резюмирующие те же идеи, что в его книге «Мысли перед рассветом», о бессилии материалистической и атеистической науки объяснить мир и человека: «Естественнонаучная эпоха начала с возведения Человека на пьедестал на место сброшенного оттуда Бога, а кончила тем, что можно было предвидеть с самого начала: затаптыванием Человека в грязь». К положительному отнесем и «Две тетради» П. Кожевникова[260]260
  Петр Валерьевич Кожевников (1953–2012) – писатель, сценарист, актер. Участник неформального движения в Ленинграде в конце 1980-х. Член Союза писателей и Литературного фонда России, Всемирного ПЕН-клуба, Христианско-демократического союза. Президент Христианского экологического союза.


[Закрыть], несмотря на пошловатый натурализм, рисующие неплохих русских юношей и девушек в гадкой советской обстановке. Из стихов всего лучше – И. Лиснянской[261]261
  Инна Львовна Лисянская (1928–2014) – поэт, писатель. Жена поэта С. И. Липкина. Автор сборников стихов и переводов из азербайджанской поэзии. Участница альманаха «Метрополь». Лауреат литературных премий, Государственной премии России (1998).


[Закрыть]; и прежде всего одно, начинающееся:

 
В день Владимира, под воскресенье,
Я зашла в эту церковь случайно,
И опять сквозь невнятное пенье
Проступила вседневная тайна,
 

и кончающееся:

 
Богомолка встает на колени
Край иконы целует: Помилуй!
И мелькают грядущего тени
Так, как будто грядущее было…
 

Но это просто вещи честных и небездарных людей, вне связи с воинствующим авангардизмом, лежащим в основе пухлого тома и занимающимся именно упомянутым Тростниковым втаптыванием Человека в грязь. В виде иллюстрации рекомендуем «Лесбийскую песню» Ю. Алешковского. Безобиднее Ф. Искандер[262]262
  Фазиль Абдулович Искандер (1929–2016) – писатель, поэт, журналист, общественный деятель.


[Закрыть]: его «Маленький герой большого секса» – сальный анекдот с провинциальной окраской, а «Возмездие» – пример захолустного блатного ухарства.

Г. Сапгир[263]263
  Генрих Вениаминович Сапгир (1928–1999) – писатель, поэт, сценарист, переводчик. Член ПЕН-клуба.


[Закрыть] измывается над вовсе не смешным учением о Третьем Риме и косноязычно перекладывает Катулла на порченый русский язык; это последнее, как и стишки А. Вознесенского[264]264
  Андрей Андреевич Вознесенский (1933–2010) – поэт, публицист, художник. Один из наиболее известных поэтов-шестидесятников. Лауреат Государственной премии СССР.


[Закрыть] о Есенине и Державине, заставляют вспомнить старую истину: живые ослы любят лягать мертвых львов. Грустно видеть в той же компании Ю. Кублановского, поэта классом повыше; его остроты о русских царях скверны; а Пушкин, вопреки ему, знаменит не «Гаврилиадой».

Рецепт построения авангардных рассказов прост и таланта не требует: всыпать сумбура и нелепости и приперчить непристойностями (не важно, что вовсе глупыми!). Хуже, когда Ф. Горенштейн вводит элемент богохульства: псевдонаучные изыскания его персонажа о Христе как о больном шизофренией иудее – верх дурного вкуса. Иные из авторов имеют – или имели – способности; но они их топят в омуте порочного метода (возьмем Б. Вахтина[265]265
  Борис Борисович Вахтин (1930–1981) – писатель, драматург, сценарист, переводчик. Сын писательницы В. Ф. Пановой и журналиста Б. Б. Вахтина. Автор работ по литературе Древнего Китая и Кореи. Секретарь секции художественного перевода Союза писателей РСФСР. Один из создателей литературной группы «Горожане». Участник альманаха «Метрополь».


[Закрыть], Б. Ахмадулину[266]266
  Белла (Изабелла) Ахатовна Ахмадулина (1937–2010) – поэт, писатель, переводчик. Член Русского ПЕН-центра. Почетный член Американской академии искусств и литературы. Лауреат Государственной премии СССР и РФ.


[Закрыть]; более сомнительно отнести ли сюда перехваленного критикой А. Битова[267]267
  Андрей Георгиевич Битов (1937–2018) – писатель. Один из создателей и президентов российского ПЕН-клуба.


[Закрыть]). Теоретические статейки авангардистов, – Л. Баткина[268]268
  Леонид Михайлович Баткин (1932–2016) – литературовед, общественный деятель. Специалист по итальянскому Возрождению. Составитель сборника «Конституционные идеи Андрея Сахарова» (М., 1991).


[Закрыть], В. Ракитина[269]269
  Василий Иванович Ракитин (1939–2017) – искусствовед. Исследователь русского авангарда. Организатор выставок произведений русского авангарда, автор монографий о художниках Н. М. Суэтине и И. Г. Чашнике.


[Закрыть], М. Розовского, – каракули дикарей, коим понятие культура чуждо и навеки чуждым останется. Перевод В. Аксеновым отрывка из романа Д. Апдайка изумительно неряшлив; мифическая африканская страна Куш почему-то названа Кущей (!), вместо форма пишется униформа…

Не приведи Господь, чтобы русскую литературу заманили на эти кривые, петляющие тропы среди бесплодных, отравленных миазмами полей! Впрочем, вряд ли оно и удастся…

«Голос Зарубежья» (Мюнхен-Сан-Франциско), рубрика «Обзор зарубежной печати», декабрь 1980, № 19, с. 44–47.

Скверные мальчики

Почитал я всерьез знаменитых писателей из новейшей волны, и вижу, сколь ни странно, что они все страдают задержкой в умственном развитии (вещь хорошо знакомая медикам и педагогам): взрослые уже вполне мужчины, а ментально остались подростками лет на 12–13! Инфантильность пробивается у них везде; и увы! в самых отрицательных своих проявлениях…

Нина Воронель верно сказала про Эдичку Лимонова (как типично, что он упорно себя называет детским, уменьшительным именем!), что он никогда не научился различать между гостиной и уборной. Не очень красивое сравнение; но, надо признать, чрезвычайно меткое!

Кто из нас не встречал глупых мальчишек, которым представляется, будто надо все время и погромче говорить об известного рода отношениях между мужчинами и женщинами, которые им-то вот только что стали понятными; и что взрослые их исключают из своих секретов, избегая таких бесед? А те, на самом деле, знают, что есть другие не менее важные вопросы, и что на данные темы вслух рассуждать неудобно, чтобы не создавались неловкие, тягостные положения. Да хочется часто таким юным хулиганам и скандализовать окружающих, упоминая о всяких других физиологических отправлениях, там, где это неуместно и недопустимо.

Конечно, у хорошо воспитанных детей, в семьях со здоровыми традициями, и у тех, у кого от природы характер уравновешенный, переходный период минует быстро и безболезненно. Зато уж у более или менее порочных и испорченных он зачастую ведет ко вредным эксцессам.

Умные отец и мать вовремя объяснят детям, как себя надлежит вести, чего нельзя делать, что не подобает произносить публично. Но что же и спрашивать, например, с В. Максимова, который о себе рассказывает (чуть ли не хвастаясь! а чем бы тут?), что вырос среди беспризорных. Вероятно, не получив ребенком нормальных радостей, свойственных возрасту, он и стремится непрестанно перенестись душою обратно, к ранним своим годам. От того мы у него и наблюдаем те же причуды, как и у Лимонова. Если самого себя он и не именует Владиком, то уж своих сотрудников регулярно (в печати!) называет Наташа[270]270
  Наталья Евгеньевна Горбаневская (1936–2013) – поэт, переводчик. Участница диссидентского движения в СССР. С 1975 в эмиграции, жила в Париже.


[Закрыть], Вика[271]271
  Виктор Платонович Некрасов (1911–1987) – писатель. Лауреат Сталинской премии. Участник Второй мировой войны. Автор повести «В окопах Сталинграда». С 1974 в эмиграции во Франции. Печатался в эмигрантских периодических изданиях, был заместителем главного редактора журнала «Континент».


[Закрыть] и т. п. Что, впрочем, ему не помешало, по первому же поводу, с Викой поссориться, и того из своего журнала прогнать (о чем шумно толковалось на всю эмиграцию).

Сам этот Вика, Некрасов, вовсе уж не молодой, тоже пытающийся постоянно в мечтах вернуться в райские долины миновавшего детства, попав на Запад, изо всего увиденного, больше всего увлекся… комиксами. Тогда как у всех нас, как правило, эти глупейшие книжки в картинках, служащие не просвещению, а отуплению европейской и американской детворы, вызывают живейшее раздражение!

Если бы все эти люди остались в СССР, и их там заключили бы в психиатрические больницы, мы бы, без сомнения, охали по поводу возмутительной расправы над инакомыслящими. А ведь, положа руку на сердце, нельзя не согласиться, что данные индивидуумы и впрямь остро нуждаются в лечении! Патологические комплексы ненормально возбужденного эротизма, мании преследования, перемежающейся с манией величия и подспудным, тщательно скрываемым, сознанием собственной неполноценности, так и кидаются у них во всем в глаза.

Перебранка между «Континентом», «Синтаксисом» и «Русской Мыслью», при каковой мы принуждены сейчас без малейшего удовольствия присутствовать, принимает вид извращенной игры, где элементы ненормального и истеричного все явственнее и все противнее выплывают на поверхность.

Синявский, один из главных зачинщиков и распорядителей сей некрасивой забавы, – безусловно, человек с сильно расстроенной психикой (у него доминируют, в курьезном сочетании, агрессивность и одновременное ощущение неискупимой вины перед обществом). Помимо половых отклонений, у него отчетливо находит свое выражение и иной, тоже подросточный комплекс: потребность передразнивать и высмеивать старших, то есть родителей, учителей, любое начальство. В наши дни специалисты признают, что сходным недугом был поражен Маяковский, всю жизнь чувствовавший себя несовершеннолетним, маленьким среди больших; чем и обуславливались его наивные попытки эпатировать читателей и слушателей. У Синявского же его устремления к уничтожению и поруганию направлены прежде всего на великих писателей (за то, что их уровень таланта и искусства для него недосягаем?). Чем незыблемее и бесспорнее их авторитет, с тем большим неистовством он их и атакует.

Не удовлетворяясь, однако, этим, он жадно ищет: какую бы еще ценность можно ниспровергнуть, с грохотом и на всеобщий соблазн? И нашел: родину! Отсюда все мерзости, изрыгаемые им против России.

Весьма многозначительно: родина есть символ матери; эдиповский комплекс навыворот! Впрочем, поношения Пушкина и, особенно, Гоголя не суть ли проявления того же комплекса в прямом и обычном виде? Для всякого русского писателя они как бы отцы…

На Бога Синявский тоже зол; да беда в том, что богоборчеством в нашем нынешнем мире уже столько занимались, что оно превратилось в стертую монету, в набор словесных клише; на этом карьеры себе не сделаешь.

Но мы, куда же зашли мы, если творим себе кумиров из очевидных и несомненных неврастеников, без пяти минут душевнобольных? И каких еще! Недоразвитых, преждевременно остановившихся в моральном и психическом росте, в сущности, вовсе необразованных, и уж во всяком случае невоспитанных (эти последние определения, в частности, категорически возвещались в печати о Максимове, – его ближайшими друзьями!).

Уж поистине – голые короли! Нужна необычайная мощь воображения, чтобы на их невзрачных телесах усмотреть какие-то лучезарные и пленительные одежды. И чему такие личности способны нас научить?

Они бы нуждались в суровом и твердом врачебном режиме. Хотя, впрочем, практика показывает, что отцовский ремень, в семьях у простых людей, делал чудеса в смысле исправления неудачных сыновей. А уж слава есть самое что ни на есть вредное для их слабых голов и расшатанной нервной системы…

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 5 мая 1984 года, № 1762, с. 2.

С. Довлатов, «Представление» (Нью-Йорк, 1987)

Книжка содержит три рассказа. Первый, «Лишний», переносит нас в удушливую атмосферу морально разлагающихся окололитературных подсоветских диссидентов-образованцев. Унылое пьянство, безрадостный разврат и полная духовная опустошенность; эти люди против советского строя не потому, чтобы у них были иные убеждения: у них просто нету никаких убеждений. Общее ощущение от них – помойная свалка истинно лишних субъектов; лишних для любого общества и любого государства.

Не веселее и второй рассказ, «Дорога в новую квартиру». Только тут на сцену выведены уже не интеллигенты или хотя бы полуинтеллигенты, а мещане, у которых других интересов, кроме узко бытовых, вообще не имеется.

Несколько содержательнее последний рассказ, «Представление», с действием на фоне концлагеря, где сам повествователь служит охранником (если это не фантазия, а реальная биографическая деталь, то она, конечно, отнюдь не делает чести писателю!).

Общая картина – серая и, естественно мрачная. Не улучшают никак дела введенные сюда элементы грубой похабщины (см., например, стр. 70). Но тут пробиваются и куски правды о чувствах и настроениях русского народа, не лишенные ценности, тем более, что они, по всей очевидности, правдиво списаны с жизни.

Уголовник, которому приходится играть в театральной пьесе, где фигурируют Ленин и Дзержинский, говорит автору:

«Сколько же они народу передавили?.. Да эти барбосы… Ленин с Дзержинским. Рыцари без страха и упрека. Россию в крови потопили…»

Еще сильнее – самая и едва ли не единственно удачная сцена в сборнике – конец рассказа, где зеки, после торжественного представления по случаю октябрьских праздников поют хором «Интернационал», и он в их устах звучит как призыв ко свержению советской власти.

Да он – весь русский текст «Интернационала», – так же звучал уже и в мое время (а потом, чем дальше, то больше) в устах не только концлагерников, но и рядовых граждан большой зоны. Немудрено, что большевики, вполне разумно с их точки зрения, заменили этот гимн другим, с пустыми словами и малохудожественным, но зато для них безвредным и неопасным. А «Интернационал» они оставили в роли партийного гимна; в каковой он, понятно, уже угрозы для них собою не представлял.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 30 декабря 1989 года, № 2056, с. 3.

С. Юрьенен, «Нарушитель границы», (Париж – Нью-Йорк, 1986)

Автор определенно талантлив. Но… или он не научился со своим талантом справиться, или относится к нему крайне небрежно. Прочитываешь книгу с увлечением, – и остаешься неудовлетворен.

Начало очень удачно. Действие развивается динамично и стремительно, в манере 20-х годов. Смерть бабушки, переезд героя в Москву, экзамены в университет, встреча с девушкой, завязывающаяся дружба с другим студентом, попытка вдвоем с ним бежать за границу, неудачная поездка на другой конец страны в поисках за любимой, – все это рассказано живо, непосредственно, так, что интерес читателя ни на миг не ослабевает.

Он слабеет, однако, когда с возвратом центрального персонажа в столицу наступают как бы будни. И тут рассказ об университетском быту мог бы быть занимателен на уровне хорошего репортажа. Однако, Юрьенен нас не информирует про то, о чем хотелось бы знать: о курсах, которые слушает Алеша Спесивцев, сперва нам очень симпатичный (он, между прочим, принадлежит к недобиткам, являясь потомком старого дворянского рода), о профессорах, о его занятиях (а что он учился всерьез, видно по вполне грамотным цитатам на разных языках – латинском, французском, немецком, английском, – и из русской литературы, всегда к месту приводимых; и это все, увы, такая теперь редкость!), даже о повседневной жизни.

Вместо того, роман переключается на описания амурных похождений низкого сорта, которым предается герой, – без любви или хотя бы симпатии, безо всяких чувств вообще, кроме голой физиологии. Ну, положим Алеше 17–18 лет, и извинить его можно (хотя и грустно за него). Но зачем эти пертурбации так противно вплоть до мелочей описаны, в стиле (как сам автор в одном месте отмечает), напоминающем учебник сексуальной патологии? Когда уж доходит до совокупления с двумя девушками сразу (провалившимися на вступительных экзаменах и живущими тайком в здании университета, не желая возвращаться домой, в провинцию), то делается просто тошно.

Результат? Бедный мальчик у нас на глазах морально опускается (чего повествователь не понимает и не намеревается высказать), глупеет и даже подрывает себе здоровье. Дело кончается для него язвой желудка, и он попадает в больницу; но и там, едва оправившись, погрязает в таких же бессмысленных интрижках, на сей раз с медицинскими сестрами и санитарками (опять-так и, со многими сразу; то есть, уточним все же, поочередно).

Вроде бы его пробуждает письмо от возлюбленной, которая тем временем попала в глухое захолустье на уборку картошки. Снова он, пренебрегая всем, мчится к ней, находит ее, узнает о произошедшей с нею трагедии.

Вроде бы они намерены соединить свои судьбы. Но вдруг, – к немалой для нас досаде, – автор делает перерыв на 10 лет, и показывает, как тот же герой, уже женатый на другой женщине (имеющей иностранное подданство), легально осуществляет свою старую мечту выехать за рубеж.

Все это изложено ярко; книгу вполне стоит прочесть. Но, для романа, – отсутствуют, фактически, сюжет и интрига. А если подходить к данному произведению как к автобиографии, как к свидетельству о времени, – опущено все главное, и место совершенно напрасно отдано изображению бесчисленных половых сочетаний с ненужными и неаппетитными подробностями (вычеркнуть их и как бы книга выиграла!). Чувствуется, что начитался парень всякой дряни в жанре Лоуренса и Миллера; каковая есть скверная словесность по-английски и становится нестерпимо вульгарной и безобразной по-русски.

Герой всячески убегает от политики, отклоняет обращенные к нему предложения вступить в подпольную организацию. Вероятно, он и благоразумно поступает; хотя, с другой стороны, – хвалиться тут нечем. Единственный эпизод, где Алеша включается в общественную борьбу, – его присутствие на похоронах Эренбурга[272]272
  Илья Григорьевич Эренбург (1891–1967) – писатель, поэт, журналист, переводчик, общественный деятель. С 1921 жил в Западной Европе, в 1940 вернулся в СССР.


[Закрыть], превращающихся в антисоветскую демонстрацию, разгоняемую чекистами (его арестовывают, но после допроса выпускают). Курьезно, что столь растленная личность как Илья Эренбург мог, хотя бы на момент, стать символом борьбы за свободу!

Впрочем, в романе зафиксированы разговоры в публике, в процессе той же демонстрации: «Кого вы уважаете, Эренбурга? Вы что, смеетесь? Во время войны эта сталинская шавка подстрекала со страниц газет: "Убей немца!" Тоже мне, гуманист!»

– «Писателем в России всегда непросто быть, гражданин, тем более еврею, тем более под Сталиным. Нужно принять во внимание», – «Ловчила он! Мастер компромисса. На сделку пошел». – «А кто не пошел, тот до XX съезда не дожил».

С подлинным мастерством передан в «Нарушителе границы» слог бесед между студентами и вообще в среде молодежи, да и иных типажей, в меру их появления. То, что писателю самое нужное, ощущение языка, у Юрьенена несомненно есть. Посмотрим, как он в дальнейшем сумеет своими данными воспользоваться.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 2 января 1989, № 1953, с. 3.