Текст книги "Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья"

V. Volkoff, «Les hommes du tsar» [Царские люди] (Paris, 1989)

Владимир Волков подтверждает свой писательский талант, – в котором мы, впрочем, никогда не сомневались, – выступая с превосходным историческим романом из времен Иоанна Грозного, после того как мы привыкли видеть в нем мастера шпионского романа, автора «Перевербовки» и «Операции „Твердый знак“».

Первое, что кидается в глаза, – но это он и сам признает в послесловии к книге, – это зависимость писателя от его великих предшественников, и прежде всего от А. К. Толстого, трилогию которого он местами почти дословно пересказывает (например, сцены с пустынником, с колдунами; смерть царя; причем они как раз принадлежат к числу исключительно удавшихся; хотя нельзя отрицать, психологические мотивации у Толстого более убедительны), а также от Пушкина и от Карамзина.

В остальном, скажем, что сюжет построен компактно и умело; 400 страниц текста пожираешь от начала до конца, отрываясь лишь по необходимости. Для иностранцев недостатки, вероятно, незаметны; а в качестве информации о русской истории, – труд Волкова будет для них драгоценен. Русский интеллигент, однако, не со всем в ходе повествования целиком согласится. Остановимся на некоторых местах, наводящих на сомнения.

На первых страницах рассказывается, как Иван Васильевич решил однажды осыпать милостями своего псаря. И оказалось, что тот никогда в жизни не бывал в бане и потому, естественно, покрыт паразитами. Правдоподобна ли такая ситуация? Мы знаем, что Московская Русь жила обычаем, имевшим силу закона. Всем от царя до пастуха полагалось спать после обеда (Лжедмитрий, нарушив этот пункт, сделал себя неприемлемым для подданных), соблюдать посты, справлять праздники, и каждую субботу париться в бане.

Допустим еще, нищий или юродивый мог и не следовать сей рутине. Но дворцовый служащий, пусть и на самом низшем уровне? Да его бы его непосредственный начальник палкой погнал бы мыться, вздумай он уклониться! Верно уж, и рядовой помещик не пожелал бы держать вшивого слугу; а псарь, какой-никакой, по работе должен был встречаться с боярами, мог и самому государю на глаза попасться (а уж оный непорядку не любил!).

Трудно не подумать, про себя, что здесь нам дана Россия на взгляд Запада, якобы тонущая в грязи; какою она никогда не была. Странно и то, чтобы псарь Невежа не знал, как надо вести себя в церкви; волей-неволей, а ее ему тоже бы приходилось нередко посещать. Совсем удивительно, откуда Волков взял банщиц в мужских банях? Очевидно, он опирается на какой-то источник. Но, не будем скрывать, мы ни о чем подобном сроду не слыхали и даже, словами В. Смоленского, мы такого:

 
Не видели, и в книгах не читали.
 

И верится с трудом: ибо уж очень оно идет вразрез с нравами наших предков и нашего народа вообще.

Более мелкая деталь, но не лишенная значения. В «Царских людях» неоднократно упоминаются высокие шапки бояр. А между тем как раз граф Алексей Константинович, которого автор явно знает и любит, указывал, в примечаниях к «Трилогии», что в ту эпоху подобных головных уборов не носили; они принадлежат иным годам. Конечно, мы все, традиционно, представляем себе бояр, все равно, когда, в больших горлатных шапках. Но вряд ли правильно. Не совсем верно толкует сочинитель слово самодержец; оно первоначально выражало идею суверенного, независимого государя, а отнюдь не неограниченного, абсолютного монарха.

Бывали ли среди скоморохов женщины? Возможно, и да; но мы не уверены. Вызывает возражения глава, относящаяся ко князю Курбскому. Во-первых, не совсем верно освещен эпизод с Шибановым (в согласии с А. К. Толстым, который тут как раз ошибался и которого позднейшие историки поправили). Шибанов не был послан на верную смерть к самому Грозному; он взялся распространять подметные письма, на современном языке «листовки» или «прокламации». Но по случайности, либо по неосторожности, он попался в руки бдительных приказных московского правительства.

Кое-какие детали показывают, что Волков намерен в дальнейшем выдвинуть гипотезу, будто Самозванец являлся сыном Курбского. Творческую фантазию никто не вправе стеснять, – но с реальностью это не соотносимо.

В более общем плане, нам не кажется заслуженным презрение и осуждение автора по отношению к Курбскому, трактовка его как изменника. Он бежал от смерти; и обвинения, выраженные им потом в письмах к Иоанну, – вполне заслуженные. Неужели он обязан был идти на муки и под топор добровольно? Сознательно или нет, в трактовке опричнины напрашиваются сопоставления со сталинщиной. Тем более, противники проводимой Грозным политики не представляются нам как преступники.

Не внушает доверия версия о завещании Иоанна в пользу Романовых; она во многом непоследовательна. Права Романовых, признанные всенародно на Земском Соборе, не нуждаются в подобных зыбких подоснованиях.

Коробит слегка транскрипция имени Александр как Aleksandro, звучащая скорее на итальянский или испанский лад. Народное Лександра вряд ли может ее оправдывать. Прозвище Святого Владимира, Красное Солнышко, Волков теперь передает по-франуцзски как Soleil Radieux; прежде он ее изображал как Soleil Rouge. Позволим себе выразить убеждение, что то и другое неудачно. Общепринятое у французских специалистов Beau Soleil и лучше соответствует их языку, и точнее передает смысл; ибо в былинах речь идет не о багровом или алом, а именно о прекрасном солнце!

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика

«Библиография», 1 апреля 1989, № 2017, с. 2.

Недостающее слово

В послесловии к изданному в Леснинском монастыре альбому «Игорь и Маша в Провемоне», архиепископ Серафим Брюссельский и Западноевропейский[278]278
  Архиепископ Серафим (в миру Игорь Александрович Дулгов; 1923–2003) – епископ Русской Православной Церкви заграницей. Настоятель церкви Архангела Михаила в Каннах. Настоятель Свято-Николаевского храма в Лионе. Викарий Западно-Европейской епархии. Епископ Леснинский и Западно-Европейский, архиепископ Брюссельский и Западно-Европейский.


[Закрыть] (ныне удалившийся на покой; о чем очень стоит пожалеть! именно сейчас, в момент нестроений в Зарубежной Церкви, ей бы чрезвычайно нужны энергичные и культурные люди, как он…), под чьей редакцией он опубликован, выражает сожаление об отсутствии в русском языке адекватного слова для обозначения того, что по-французски именуется bandes dessinées[279]279
  Рисованная лента (фр.).


[Закрыть].

Французское слово теперь невозможно, ввиду вытеснения в постсоветской России из употребления языка, испокон бывшего языком хорошего общества у нас на родине.

Применяющееся ныне там слово комиксы, – согласимся в этом со владыкой Серафимом, – решительно никуда не годится!

Безграмотное слово, с двойным множественным числом, английским и русским, помимо прочего, не выражает нужного понятия; ведь подобные серии картинок вовсе не обязательно должны носить юмористический характер!

А что у нас подходящего слова нет, это тем более странно, что самое явление-то у нас уже с давних времен существует!

Не говоря о подобных сериях картинок, продолжающих одна другую, встречавшихся еще в дореволюционные времена в детских журналах типа «Задушевного Слова», в советское время они изобиловали в журнале «Крокодил» и нескольких других его же жанра (в 20-е годы, например, таковых было много…).

Обычно они сопровождались рифмованным текстом. Помню даже отдельные стихи этой категории. Так, была в «Крокодиле» серия, посвященная похождениям некоего Павла Ивановича, и там пассаж:

 
Солнце бросило улыбку —
На поля и на газон. —
Эх, теперь бы удить рыбку! —
Не резон проспать сезон…
 

Или из другого журнала (кажется, «Смехача»?) о некоем председателе какого-то общества, обустроившем свою роскошную квартиру за казенный счет:

 
Но, осмелюсь я Вам доложить, —
Дважды два всегда есть четыре, —
И пришлось председателю жить,
Не в этой, а в иной квартире.
 

С изображением оного в тюремной камере. Правда, эти серии ограничивались журналами. Не помню, чтобы издавались такого рода книги (хотя детские-то довольно близки часто бывали к подобной манере). Но вот термина для таких картинок у нас, вроде бы, не существовало; нет и посейчас. Не следовало ли бы придумать? Не обязательно из славянских корней; но, во всяком случае, – точное определение? Почему бы читателям «Нашей Страны» не поломать над этой проблемой голову и не внести свои предложения? Вон ведь, например, для фильмов, сходных по характеру, укоренилось название «мультипликация». Нельзя ли бы сделать что-либо в этом роде и для книжек?

Что до содержания альбома, повествующего о брате с сестрой, совершающих из Португалии паломничество в Нормандию, в монастырь в Провемоне, и с которыми случаются сложные и драматические приключения (встреча с акулой у берега моря, исследование подземного хода, чуть не приведшего их к гибели, в результате обвала, и т. п., и т. д.) – они, безусловно, весьма занимательны, а отчасти и поучительны.

Укажем все же на некоторые дефекты. Зачем писать в русском тексте имя Камоэнса[280]280
  Луиш де Камоэнс (Luis Vaz de Camoes; 1524–1580) – португальский поэт, драматург, один из основоположников современного португальского языка. Автор эпической поэмы «Луизиада».


[Закрыть] латинскими буквами? Великий португальский поэт, известен у нас на родине со времен Пушкина и Жуковского, не раз о нем в своем творчестве упоминавших. И не совсем понятно, почему Маша, которая дотошно разбирается в тонкостях французской речи (объясняет младшему брату, как название парижского ресторана «Lapin agile[281]281
  Проворный кролик (фр.).


[Закрыть]» произошло из первоначального «Lapin à Gilles»[282]282
  Кролик Жилля (фр.).


[Закрыть]), вдруг забывает полностью этот язык во время поездки в поезде?

Вообще, хотелось бы уточнение, из какой русской семьи эти дети появляются на сцену? Из первой, второй, третьей волны? Если бы мы это знали, – нам легче было бы понять их мысли и поступки…

Но не будем придираться к мелочам и пожелаем интересному леснинскому альбому успеха и широкого распространения в публике!

«Наша страна» (Буэнос-Айрес),

15 декабря 2001, № 2677–2678, с. 3.

Картинки ужасного прошлого

Передо мною книга, изданная в Париже в 1998 году: Anne Wiazemsky[283]283
  Анна Вяземски (1947–2017) – французская актриса, писатель. Жена французского режиссера Жан-Люка Годара. Снималась в фильмах мужа, а также режиссеров П. Пазолини, Р. Брессона, М. Феррери, А. Тешине.


[Закрыть] «Une poignee de gens»[284]284
  «Горстка людей» (фр.)


[Закрыть].

Известная писательница и автор полдюжины романов рассказывает в ней трагический, но столь типичный для времен революции эпизод.

Культурный и либеральный помещик, князь Белгородский, создает в своем имении образцовое хозяйство: разводит породистый скот, выращивает в своем саду редкие деревья и растения, параллельно устраивает больницу, школу для крестьянских детей. С соседней деревней он, вроде бы, в наилучших отношениях, служащие у него живут в хороших условиях и кажутся довольными.

В смутные времена, в 1917 году, большевицкие агитаторы разжигают «бунт бессмысленный и беспощадный»; в результате, князь убит, его жена спасается бегством (позже, уже в СССР она становится выдающейся музыкантшей), большая семья рассеяна по белу свету.

Внучка брата погибшего князя, воспитанная во Франции, не знающая русского языка и совсем забывшая историю предков, узнает о роковых событиях от историка, приехавшего из постсоветской России собирать материалы для своей работы об эпохе начала советского строя.

Заинтересовавшись минувшим, она решает посетить родные места. Но находит только полное запустение: от дома даже развалин не сохранилось, лес и сад вырублены, озеро обмелело и заросло… Мужики и бабы принимают ее враждебно и избегают что-либо вспоминать о происшедших тут погромах и расправах. Только лягушки и жабы по-прежнему оглашают музыкальным кваканием однообразные равнины. В какой мере повествование построено на семейных преданиях и личном опыте писательницы, – не знаем. Возможно, – все это кусочек подлинной реальности.

В. Солоухин в своей книге «Время собирать камни» рассказывает именно о такой участи имений Блока, Аксакова, Державина…

Непоправимые, тяжелые утраты! Пусть виновники их, большевики, будут вечно прокляты!

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Среди книг», 30 апреля 2005, № 2770, с. 4.

Н. Комарова, «Книга любви и гнева» (Париж, 1994)

Как бы история всего диссидентства вкратце… И в то же время история одной женской души и история одной супружеской пары. Автор[285]285
  Нина Михайловна Комарова-Некипелова (1937–2008) – инженер-химик, писатель. В эмиграции жила в Париже. Работала корректором в газете «Русская мысль».


[Закрыть] рассказывает, как из убежденной комсомолки (простим ей наивный энтузиазм!) она превратилась в противницу советской власти, поняв ее нелепость и чудовищную жестокость.

Жаль, что на ее распутье не встретились более подходящие наставники! Она решает принять за руководительниц двух старых украинских эсерок. Но ведь если бы эсеры в свое время восторжествовали, – маловероятно, чтобы они построили общество лучше большевицкого.

Впрочем, эсеровская программа, пожалуй, и не сыграла большой роли в идеологии ее самой и ее мужа, В. Некипелова. И тут опять мы следим за их дальнейшей борьбой с сочувствием, но и разочарованием. Как можно было выступать против правительства во имя… советской конституции? То есть, во имя правил, установленных теми же бандитами и в их собственных интересах! Конечно, с точки зрения практической, стратегической, оно, может быть, являлось и разумным, но с точки зрения политической, идеологической – глубоко фальшивым. Возможно, что позже они подобные взгляды и переросли.

Но какие у них ближайшие друзья! Плющ[286]286
  Леонид Иванович Плющ (1939–2015) – математик, публицист. Участник правозащитного движения в СССР. С 1976 в эмиграции, жил во Франции.


[Закрыть], Любарский[287]287
  Кронид Аркадьевич Любарский (1934–1996) – астрофизик. Участник правозащитного движения в СССР. С 1978 жил в ФРГ. Издавал бюллетень «Вести из СССР», журнал «Страна и мир». В 1992 вернулся в Россию. Заместитель главного редактора журнала «Новое время». Автор нескольких статей Конституции РФ. Утонул в море во время поездки на остров Бали.


[Закрыть], Боннэр[288]288
  Елена Георгиевна Боннэр (1923–2011) – общественный деятель. Жена академика А. Д. Сахарова.


[Закрыть]… люди, как мы знаем, позже проявившие весьма и весьма отрицательные свойства…

Немудрено, что в один прекрасный день Комарова с изумлением понимает, что, например, украинские самостийники ненавидят всех русских, в том числе и самых что ни на есть левых и либеральных. Итак, мужество, стойкость, благородство, – но разумно ли направленные? Нельзя даже сказать, чтобы бесполезные, – они расшатывали Систему (пишем это слово, как и автор книги, с большой буквы). Но ради каких целей, каких идеалов?

Следует рассказ об арестах Некипелова и его страданиях в тюрьме и в концлагере, в конце концов, непоправимо подорвавших его здоровье. И, в особенности, о мучениях его жены и двоих детей: об отказах в свидании, трудностях с посылками и перепиской, о попытках чекистов принудить инакомыслящего к сдаче, к отказу от своих убеждений, вовлекая в это дело и его жену.

Чудовищность коммунистической пенитенциарной системы показана здесь сполна и в полный рост. И тем ценнее, что с непривычной для нас стороны: не столько рассказ о жизни заключенного, сколько о переживаниях и лишениях его близких. Некипелов все же, видимо, понял до дна отвратительность большевизма и недопустимость никаких с ним сделок и компромиссов: выйдя из лагеря (отбыв целиком свой срок!), он сразу стал хлопотать о выезде за границу, со всей семьей, добился разрешения, добрался до Парижа, – и через два года умер там от последствий ненормального существования много лет на «архипелаге Гулаг».

Грустно, что такие люди, готовые жертвовать собой за идею, не имели правильной идеи. Но вот и теперь, монархисты, – которых, безусловно, большевики больше всего боялись и ненавидели, – не могут поднять по-настоящему голову и развернуть свою работу в России.

А родина нуждается именно в них! Только они могут ее спасти.

Язык книги, в общем, неплох, хотя встречаются досадные промахи. Отметим многократное повторение конструкций типа: жизнь в Камешково, отъезд из Алабушево, – как будто речь об испанских или итальянских, а не о чисто русских названиях!

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 16 марта 1996, № 2379–2380, с. 5.

Д. Вронская, «Нас было пятеро» (Лондон, 2006)

Роман ясно и точно воспроизводит хрущевскую эпоху, – еще недавнюю, но уже отошедшую в далекое прошлое. В нем отражены настроения, надежды, иллюзии и разочарования российской (и в первую очередь московской) интеллигенции и особенно молодежи.

Превосходно переданы пресловутые кухонные споры обо всем на свете, включая литературные движения: Хемингуэй, Орвелл, Гессе… Разговоры о старой России, о которой участники бесед знают потрясающе мало и толкуют вкривь и вкось.

При достаточно четком, однако, понимании большевизма: «Система выбрана народом, ты что, сошел с ума? Какой народ ее выбирал? Их обманули, этих наивных, хороших наших крестьян: землю им пообещали, никто их, наших правителей, не выбирал, 43 года они у власти».

Естественно отталкивание, которое персонажи испытывают при встрече с западным журналистом, воспевающим идеи французской революции и подвиги Робеспьера: для них эти взгляды безнадежно устарели, давно опровергнуты жизнью и сданы в архив. Они безусловно правы в отрицании советского режима, – но не видят ни пути, каким из него выбраться, ни будущего, какое следовало бы после него построить.

Хуже всего то, что их среду разъедают полная половая распущенность и алкоголизм. Автор пишет об этом без порицания, – но судьба героев показывает, насколько роковыми оказываются последствия. В итоге, действующие лица погибают почти все, и в первую очередь женщины. При активном содействии, впрочем, и чекистов.

А «оттепель», мы-то знаем теперь, оказалась минутной и преходящей.

Что и выражено в словах самого положительного из героев книги, молодого доктора Вадима Томского: «Они нас обманули, Хрущев, все они. Все осталось по-прежнему».

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Биография», 4 марта 2006, № 2791, с. 2.

В борьбе с чекистами

Как авторы романа «Русская семерка», изданного в Москве в 1992 году, указаны Эмилия и Эдуард Тополь. Роман – превосходный, в авантюрном жанре, с действием в Москве и в Афганистане (в годы, когда там еще шла война, в горбачевскую эпоху).

В большую заслугу поставим сочинителям, что книга свободна от русофобии, весьма неприятно окрашивавшей роман того же Эдуарда Тополя «Красный газ». Правда, тогда он адресовался к американской публике, а теперь – к русской… Чтобы получить удовольствие, – а можно получить немалое! – от чтения, надо только не требовать правдоподобия; иначе все обрушится… Герои борются против чекистов, бросают вызов советской системе, и их приключения всегда завершаются удачей. Добро бы один раз… Но многократно?

В остальном, отметим, что невольно вспоминаешь, следя за их похождениями, блистательные «Две силы» И. Л. Солоневича. Надо отметить и другое достоинство. Почти все персонажи, – живо очерченные личности со своими психологическими чертами, которых так и видишь перед собою, с их внешностью и характером.

Таковы бывшая княжна Татьяна Одолевская, ставшая американской миллионершей Таней Гур; женщина с железной волей и с непримиримой ненавистью к большевизму. А равно и ее суетливая, добродушная подруга и наперсница, американка Элизабет Волленс, и вовлеченная ими в сложную интригу нью-йоркская студентка – славистка Джуди Сандерс.

Это – люди из-за границы. Не хуже и действующие лица из среды подсоветских: слесарь Алексей Одолевский, внук Тани, родившийся в СССР и воспитанный в детдоме, и его товарищи по афганской кампании. Ну и, своим чередом, их враги, – служащие КГБ. Напряженная борьба, завязывающаяся с первых страниц и идущая до последних (с несколько неожиданной развязкой), держит внимание читателя в непрерывном напряжении. Повествователи притом хорошо осведомлены и о советской, и об американской, видимо даже и об афганской жизни; не наталкиваешься на какие-либо заметные ляпсусы.

Присоединимся целиком к увещеванию, обращенному Таней Гур к афганскому имаму: не проклинать русский народ, а призывать кару на голову подлинных виновников вторжения в Афганистан, и столь многих иных тяжелых преступлений, – большевиков.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Среди

книг», 10 июня 1995, № 2339, с. 2.

Г. Моисеев, «Страницы жизни» (Перт, Канада, 2004)

Автор[289]289
  Георгий Митрофанович Моисеев (1924 – 2013) – архитектор, публицист, общественный деятель. Член Верховного совета Российского имперского союза-ордена. Жил в Германии, Австралии, с 1967 в Канаде. Основал первый в Австралии Клуб русской молодежи. Публиковался в газетах «Русская жизнь» (Сан-Франциско), «Наша страна» (Буэнос-Айрес), журналах «Часовой» (Бельгия), «Знамя России» (Нью-Йорк), «Суворовец» (Буэнос-Айрес) и др. С 1990 издавал «Белый листок».


[Закрыть] описывает быт, в основном устойчивый и безмятежный, русских эмигрантов, оказавшихся разными путями в отошедшей к Польше части Белоруссии. С местными, коренными жителями края («тутейшими») у них, как тут рассказывается, духовного контакта не установилось.

Тернии жизни составляли нападки со стороны поляков-шовинистов, в том числе и католического духовенства. К большой чести автора, чуждого ксенофобии, он отмечает, что были и среди поляков, даже и священников, люди, прекрасно относившиеся к русским. Так много встречаешь желающих посеять вражду между разными народами, что приятно видеть в его лице исключение.

Спокойное существование нарушается в дальнейшем бурными событиями: герои книги принуждены бежать сперва в Литву, потом в Германию. Начало войны показано с двух сторон, – то, что происходило в СССР, и то, что творилось за рубежом. Во второй половине книги (она очень большого формата, в 256 страниц текста) изображены также приключения различных персонажей, – русских эмигрантов, подсоветских, немцев, поляков… – на фоне германского нашествия в России.

До конечного разгрома Германии и всего что за тем последовало, повествование еще не доходит. Впрочем, все это предсказано и резюмировано словами одного из персонажей в завершающей главе: «У немцев не хватило разума внимательно присмотреться к России – и полезли в воду, не спрося броду».

Действие начинается с 1939-го и продолжается вплоть до 1943-го года. Рассказ усеян польскими фразами, что вполне закономерно и создает местный колорит. Нельзя возражать и против того, что польская речь везде передана русскими буквами: не говоря уж о типографских трудностях, читатель и не знал бы иначе как следует слова произносить.

Но вот напрасно автор пишет в русском тексте польские имена следующим образом: Замбжецки, Отребски. Это противоречит принятому с давних пор в русском литературном языке правилу писать польские фамилии с окончанием-ий: Гонсевский, Вишневецкий и т. п.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика

«Библиография», 21 августа 2004, № 2752, с. 3.