Текст книги "Крик жаворонка. Жизнь и судьба Ивана Трубилина"

Основное событие с кубанским Сусловым произошло в феврале 1957 года, на пленуме крайкома партии, где обсуждались вопросы животноводства. Замечу, в то время, если нужно было кого-то снять, то животноводство (точнее его состояние) становилось беспроигрышным предлогом, поскольку там всегда находилось столько весомых аргументов о провальности отрасли, что только успевай поворачивайся… За то, за что вчера вручали переходящее Красное знамя, сегодня совершенно единогласно исключали из партии… А уж если сам партийный «хозяин» предложил, то это будет обязательно под общее и единодушное «одобрямс». Вот в такое примерно положение угодил и Суслов, который, несмотря на определенную нелюдимость, с обязанностями первого лица, по общему мнению, справлялся.

Может быть, несколько подпортил репутацию тем, что в день смерти Сталина рыдал под его портретом в голос, о чем Хрущеву, когда потребовалось, в ухо-таки шепнули. Ну и что, тогда плакали все, в том числе и сам Никита Сергеевич… Но многие понимали, что основной причиной было все-таки не это, хотя, когда надо, определенную «окраску» придало.

Дело в том, что Суслов позволил себе некие осторожные возражения по поводу «рывков» во след Америке, не обеспеченных никакими материальными и финансовыми ресурсами, что привело Хрущева в разъяренное состояние. Максимально грубо, прямо из центрового места в президиуме, он не только оборвал выступление Суслова, но и тут же обрушил всю его многолетнюю партийную карьеру.

Произошло это в Краснодаре, на краевом активе с участием первого секретаря ЦК КПСС. А ровно через полгода, на тех же подмостках, Полянский получает тот самый орден, в том числе и за большие успехи в животноводстве, чего за этот срок от «провального положения» до «краснознаменного» уровня достичь было просто нереально. К тому же центральная пресса после хрущевских мер по укреплению руководства края оттопталась на предшественнике Полянского по полной программе.

Дмитрий Степанович на том посту пробыл недолго, всего год. Ровно столько, чтобы вернуть главной магистрали краевого центра, переименованной предшественником в улицу Сталина, историческое название – Красная и приступить к организации Советов народного хозяйства (совнархозов). Это была очередная придумка Хрущева, искренне считавшего, что руководство почти всеми отраслями народного хозяйства должно быть приближено на расстояние «вытянутой руки» к тем самым краевым и областным центрам, при которых совнархозы и создавались. Я говорю об этом с целью показать всю сложность управленческих коллизий, в которые тогда попадали все без исключения, от руководителя края до директора МТС.

Кстати, в потенциале задуманного упразднялись и МТС, а вся наличествующая техника передавалась непосредственно в хозяйства: колхозы и совхозы. Считалось, что так она станет рационально и более интенсивно использоваться. А вот ремонты и техническое обслуживание сосредотачивались на специальных предприятиях, так называемых ремонтно-технических станциях, и в 1958 году Иван Трубилин возглавляет крупнейшую из них – Отрадно-Кубанскую, в сферу которой попадал целый «куст» хозяйств – от ставропольских границ до центральных зерновых районов.

Трубилин рассматривал эту новацию как воплощение в современное и хорошо оборудованное предприятие, отвечающее самым высоким требованиям. По сути дела мини-завод, с конвейерной системой, созданием картотеки технологической очередности техобслуживания, летучих технических бригад, способных не только системно обслуживать технику прямо в поле, но и проводить обучение механизаторов. При этом создавался «банк» расходных материалов, запасных частей, наименование и наличие которых доводилось непосредственно до технических служб всех подведомственных хозяйств. На районной партконференции Трубилин по этому поводу говорил:

«Наша задача сегодня состоит не в том, чтобы чинить доведенный до ручки комбайн или трактор, а в том, чтобы он до такого состояния никогда не доходил. Чтобы в пик страды механизатор не бегал беспомощно вокруг заглохшего трактора или лопнувшего мотовила, не сидел с мешком раздолбанных шатунов возле ворот ремонтного предприятия, а ощущал весь порядок обслуживания машин, который должен быть направлен на основное – бесперебойную работу любых механизмов в любых условиях. И тогда минуты, а в сущности, часы простоев перестанут быть системой привычных горестей, с которыми мы сегодня вынуждены мириться…»

У Трубилина, кстати, и те самоходные комбайны, о которых так критически отзывался Хрущев, пошли, и не только на прокосах. Поехал как-то на «Ростсельмаш», познакомился там с дирекцией, конструкторами, рассказал об эксплуатационных трудностях:

– Много, понимаете, конструктивных сложностей, плохо вписывающихся в реальные ремонтные возможности районного уровня. Некоторые узлы надо упростить, а главное, снизить весовую нагрузку. Честное слово, очень перегруженная машина! Косить и молотить неплохо, но почву сильно уплотняет. Плантажный плуг после них на пашню приходится пускать…

Надо сказать, что во многом при участии именно руководителя Отрадно-Кубанской ремонтно-технической базы, по соседству с Гулькевичами, в городе Новокубанске Кавказского района, создавалась Кубанская машинно-испытательная станция, впоследствии выросшая в крупнейший в стране Научно-исследовательский институт по испытанию тракторов и сельхозмашин.

Тут Иван Трубилин близко сошелся с двумя уникальными людьми: Владимиром Светличным и Владимиром Первицким, дружба с которыми прошла через долгие годы. Эти имена сегодня, к сожалению, подзабыты, но в советские времена они гремели не только на Кубани, но и по всей стране. Оба Герои Социалистического Труда, оба замечательные мастера своего дела, оба передовые звеньевые, оба родились в одном районе, но самое главное – оба штучные специалисты, через руки которых проходили практически все образцы советских сельскохозяйственных машин. Их слово при испытании часто бывало решающим…

Иван Тимофеевич особенно дружил с Владимиром Яковлевичем Первицким. Они нередко встречались, особенно когда Трубилин стал директором ремонтного центра. Всякий раз Первицкий давал нужные советы по эксплуатации ростсельмашевской техники, особенно самоходных комбайнов.

– Их просто надо довести до ума! – убеждал горячо в ответ, когда Трубилин приводил факты разных поломок, тем более обидных. – И доведем! – убежденно отвечал тот самый конструктор, что обиделся когда-то на самого Хрущева.

Он дневал и ночевал в Новокубанске и действительно впоследствии многое сделал, чтобы «чудище» превратилась в то самое чудо, которое делало «битву за урожай» событием всегда победительным.

Семейство Трубилиных особенно любило фильм «Кубанские казаки», смотрело его много раз, и нередко в обсуждении земных проблем Иван Тимофеевич оперировал эпизодами из культовой кинокартины своего великого тезки – Ивана Пырьева. Однажды, выступая на районном активе, сказал:

«Фильм тот, вы знаете, снимался в зоне ответственности МТС нашего и двух соседних районов. Мне рассказывали, что по распоряжению из Краснодара, на поле, где проходили киносъемки сцен уборки урожая, была согнана техника нескольких колхозов. Представляете, что испытывали руководители хозяйств, в самый разгар жатвы лишившись комбайнов, автомашин, жаток, веялок и прочего. Говорят, самому Сталину жаловались, не зная, правда, что кино то снималось по его личному распоряжению. Но хочу сказать о другом. Если посмотреть внимательно, особенно бравурное начало фильма, то нетрудно заметить большущее количество людей, занятых на уборке зерновых, где рядом с прицепным «Сталинцем» пшеницу косят вручную. Гигантское количество ручного труда только подчеркивает, что даже через пятилетку после войны мы не имели достаточного количества техники, чтобы превращать страду не в «битву», где «сражение» идет главным образом на «ручном» уровне, а в технологический конвейер, где совершенные комбайны убирают урожай быстро, качественно и без потерь…»

И верно замечено, не толпы загорелые до черноты, что с песнями машут косами, а производительные машины под управлением хорошо подготовленных механизаторов в сжатое время должны убирать за смену по 150–180 гектаров колосовых… Кстати, я, в продолжение слов Трубилина, подчеркнул бы важную деталь, прозвучавшую в «Кубанских казаках»: на митинге, что состоялся на станичной площади в честь окончания жатвы, секретарь райкома партии Денис Корень с нескрываемым восторгом говорит с трибуны, что район дал стране рекордный для Кубани урожай колосовых – по 26–27 центнеров с гектара…

Для нынешнего дня это, конечно, более чем скромная цифра, но не надо забывать, что в ту пору сельскохозяйственное производство края в основном только и опиралось, что на энтузиазм, с высоты которого и сам Денис Корень оценивал итоги четвертой послевоенной жатвы. Этот массовый энтузиазм Иван Пырьев и воплотил в том замечательном фильме, который вот уже почти семь десятков лет не сходит с экранов и волнует все новые и новые поколения мечтой о гармоничной жизни в селе…

Но уже на третий год своей работы Трубилин стал отдаляться от романтических иллюзий, хорошо понимая, что какой бы замечательной не была техника, весь вопрос заключается в создании сильных производственных коллективов и того технического порядка, о котором неустанно напоминал Хрущев, выступая перед широкой партийно-хозяйственной общественностью:

«…Сейчас у нас машинно-тракторные станции, в частности, на Украине, плохие, а когда смотришь на Московскую область, это, товарищи, как Мамай прошел – ничего нет, никаких мастерских, вся техника под открытым небом, просто страшно смотреть. Люди работают – холодно, грязно, все вымазаны. Просто сарай паршивый! Разве можно так за техникой ухаживать?..» и дальше в таком же откровенном духе.

В ту пору Трубилин вставал чуть свет, хорошо сознавая, что времени на раскачку нет. Тогда и начиналось в районе создание базовых мастерских, которые потом высоко оценил сам Хрущев, побывавший на Кубани с одним из первых своих рабочих визитов. Тем не менее он неустанно требовал резко улучшить состояние дел в этой отрасли, утверждая, что сколько бы тракторов, комбайнов, сеялок-веялок селу не дали, если там не будут созданы надлежащие производственные условия, если в коллективах будет продолжаться текучка кадров, которым все безразлично, никакого толку не будет. Но при этом подчеркивал, что надо, прежде всего, создать людям для работы хорошие условия, где бы любая работа стала бы в радость.

Хрущев обращался с этим напрямую к руководителям МТС, подчеркивая, что именно от них во многом зависят условия работы: организация питания, теплые и удобные цеха, внедрение ремонтных механизмов, хороший инструмент.

«…Надо, чтобы механизатор имел возможность помыться после работы, принять горячий душ, покушать, переодеться, привести себя в порядок, а не тащиться после смены в замасленной телогрейке домой голодным и холодным, да еще и пешком. В деле повышения производительности любая мелочь важна, если она облегчает труд человека…» – говорил часто и неустанно.

При каждом посещении краев и областей Хрущев подчеркивал: «А еще более важно, чтобы трудоемкие процессы при ремонтах и обслуживании техники были механизированы, максимально облегчены. Чтобы механизатор не на собственном горбу вытаскивал из трактора мотор, а делал это в специализированном цеху, где имеются краны, на специальных стендах, где технические условия определяют порядок и схему ремонтов. А то зайдешь в тот сарай и видишь по всем углам разбросанные детали, где не то что поршневое кольцо потеряешь, но и сам мотор не найдешь…»

Иван Тимофеевич, как впрочем и большинство молодых руководителей той поры, целиком и полностью был на стороне первого секретаря ЦК КПСС. Правда, Трубилина, человека рыцарской честности, слегка коробило, что после ХХ съезда КПСС, где был осужден культ одной личности (то есть Сталина) и клятвенно провозглашены принципы коллективного руководства, в конце концов, после разгона «антипартийной группы», Хрущев вновь сосредоточил в одних руках партийную и государственную власть, став одновременно главой КПСС и председателем правительства.

Но слушая смелые и сокрушающие рутину высказывания Никиты Сергеевича, особенно касающиеся направлений конкретно его деятельности (механизации сельского хозяйства), Трубилин соглашался, что простые, ясные, а главное доступные для понимания сентенции главы государства дают надежду, что страна, наконец, выходит на ту магистраль, которую следующий, 21-й внеочередной съезд партии определил, как путь к созданию коммунистического общества.

Буквально затаив дыхание он слушает по радио в самой кубанской глубинке то, как Никита Сергеевич нацеливает специалистов его круга на будущее:

«…Решение по МТС – могучее решение, но только если оно в руках настоящего руководителя, не в руках такого, который считает часы, с утра до вечера формально отбывает время, не общается с людьми, не организует их на ударную работу. Так ничего из такого решения не получится. Нужно много времени, чтобы самотеком шло созревание людей и чтобы они самотеком дошли до освоения передового опыта. Но времени, товарищи, нам не дано! Нам надо в 2–3 года проделать большую работу. Как говорится, вскрыть настоящие пласты высокого плодородия наших земель с тем, чтобы получить обильные урожаи и высокопродуктивное животноводство и создать условия полного удовлетворения запросов населения в продуктах питания и нуждах нашей легкой промышленности в сельскохозяйственном сырье…

Правительство отпускает сегодня на это большие средства, и надо организовать работу по формированию условий технического обслуживания сельского хозяйства так, чтобы каждая МТС являла собой высокоорганизованное, передовое предприятие. Надо строить машинно-тракторные станции и делать это хорошо, добросовестно. Здесь успех во многом зависит от руководителя. Находите новые организационные возможности, гоните от себя рутину и лень, а государство материалы и ресурсы вам даст. Вот тогда это будет настоящее, большевистское руководство, а не говоруны, болтуны и прочие названия, которые можно дать таким горе-руководителям…»

Для Трубилина слова эти были, что называется, в самую «десятку» и отвечали его основным чаяниям. Говоруном (а уж тем более болтуном) он отродясь не был, а человеком, нацеленным на результат – всегда. Но усилий своих по этому поводу никогда шумно не декларировал, а просто делал свое дело лучше всех, что вскоре это заметили многие. Маститые руководители хозяйств, этакие подобия персонажей из «Кубанских казаков», «степные орлы», прошедшие огонь, воду и медные трубы, уже давно перестали называть его Ваня. Больше по имени-отчеству, а уж когда совсем уважительно, то тогда «Тимофеевич».

Знали, что Тимофеевич никогда не подведет и техника от него всегда прибудет в полной исправности, с толковыми и расторопными ребятами за штурвалами. То время для Ивана Тимофеевича стало не только накоплением опыта, но и периодом начала взаимоотношений со многими замечательными людьми, у которых многому чему научился и дружбу с которыми пронес потом через всю жизнь.

Одним из таких людей стал Александр Александрович Мамонов, который по возрасту был старше Трубилина на бездну лет. Когда Иван только родился, Мамонов уже заканчивал сельскохозяйственный техникум, но эта разница только укрепляла союз преемственности, что вообще впоследствии отличало поколение таких, как Трубилин, а его уж так тем более.

Зоотехник по образованию, Мамонов прошел войну сапером от трагического начала и до победного конца, но в армии не остался (хотя и звали), а поехал работать в совхоз «Венцы-Заря» Гулькевичского района. Через несколько лет окончил Всесоюзный сельскохозяйственный институт, а аккурат в год смерти Сталина назначается главным зоотехником хозяйства, откуда вскоре переходит на работу секретарем Гулькевичского райкома партии.

Познакомившись с Мамоновым, Иван Трубилин не просто ощутил всю неуемную энергетику этого человека, а увидел в нем некое продолжение шолоховского Давыдова, когда человек смело идет на слом своей привычной и достаточно благополучной жизни, только ради одного – быть в центре нового для себя живого и результативного дела. Тогда многих удивило, что секретарь райкома партии, по всем параметрам перспективный партработник, вдруг переходит на работу в колхоз. Да ладно бы, передовой, где люди не только с песнями, как в «Кубанских казаках», идут на работу, но с ними и возвращаются домой.

Колхоз оказался слабенький, хотя и носил имя ближайшего соратника Сталина, Жданова, где все, от обработки земли до состояния животноводства, оказалось в полном завале. Колхозники, повидавшие на своем веку немалое число председателей, выбрали Мамонова председателем со спокойным равнодушием, твердо зная: к следующей осени придется собираться снова.

Но удивление пришло, когда новый председатель, в отличие от предшественников, на следующий день не только переехал сам, но и семью перевез на новое местожительство. По всему было видно, устраивался всерьез и надолго.

Иван Тимофеевич почерпнул у Мамонова тогда многое, а главное – чувство конструктивной целеустремленности и твердой последовательности. Позже открыл для себя, Мамонов – это Егор Трубников, тот самый герой из фильма «Председатель», что всколыхнул всю страну иступленной преданностью земле и делу. Себе Сан Саныч определил тогда самое главное, но и самое трудное – вернуть людям веру в свое хлеборобское предназначение. И ему это удалось!

Через год «ждановцы», которых до этого «полоскали» на всех уровнях, вдруг выходят на первое место в районе по урожайности – почти 36 центнеров пшеницы с гектара. На четверть выросли сборы кукурузы и подсолнечника. По производству молока и мяса впервые выполнили планы продажи государству.

Иван Тимофеевич научился у Мамонова основному – характеру работы с людьми: умной, тонкой, соединившей державную необходимость с уверенностью в личной судьбе. Людей не дергал, не устраивал разносов, не давал шумных обещаний, не напускал хмарь на лицо, чтобы подчеркнуть руководящую значимость, и не стеснялся спросить, если чего-то не знал.

Зато умел сказать доброе слово, поддержать в трудную минуту, не забыть выполнить обещанное или отметить успех. А как умел поддержать инициативу, вручить заслуженную награду, подарок!

Если 8 Марта отмечал доярок, то это было воодушевляющее всех событие. Обязательно с приглашением награждаемых на сцену, публичной демонстрацией самого подарка, расхваливания его, будь то отрез на костюм или хорошие духи. Непременно с сердечным поздравлением, где обязательно отмечались детали индивидуальных качеств, присущих только ей – Маше или Наташе, сгорающей от счастья за добрые и такие сердечные, совсем неформальные слова.

– Запомни, Ванюша, – говорил Мамонов, – все начинается от твоего отношения к людям. Настроение человека – это, брат мой, великая штука. Когда человек, любой кстати, твердо знает, что ты не просто руководитель, грозностью своей выжимающий невозможное, а именно тот, кого воспринимают как старшего товарища, лидера коллектива, способного в трудную минуту понять, найти выход, не забыть сказать спасибо, проявить заботу – они тебе горы свернут…

Так Иван Тимофеевич Трубилин и поступал всю жизнь, ставя человека впереди дела, а не дело при человеке. Мамонов, наверное, одним из первых заметил, что у молодого инженера не только высокий профессиональный потенциал, но и те качества, что очень важны для партийного руководителя. В то время это была очень важная оценка, ибо в любом партийном органе сходились главные оценки человеческого потенциала.

В те же времена Иван Тимофеевич познакомился, а потом и подружился с другой, тоже чрезвычайно интересной личностью – Федором Павловичем Зыряновым, которого впоследствии пригласил к себе в аграрный университет. Там бок о бок они трудились многие годы…

Познакомились в Армавире, куда Трубилин нередко наезжал, поскольку искренне полюбил этот небольшой городок, несмотря на наличие серьезной промышленности, сохранивший южную уютность, ту, что подарила ему природа. Прежде всего, конечно, река Кубань. Он поднимался на Форштадт, высоченные кручи правого берега и с них любовался кубанской степью, откуда город смотрелся как цветущий островок в безбрежном разливе полей и садов, уходящих далеко за горизонт.

В Армавире Трубилин намного расширил круг своего общения, тем более что город, через который проходила важнейшая железнодорожная магистраль, связавшая центр страны с Черноморским побережьем, во все времена рассматривался, как важный форпост на юге страны.

По перрону его старинного вокзала, помнившего еще поступь венценосных особ, в разные времена прогуливались все лидирующие персонажи Советского государства, от Сталина до Брежнева. Ивану Тимофеевичу это рассказывал всезнающий Федор Павлович, один из самых примечательных персонажей Армавира начала шестидесятых годов. Дело в том, что Зырянов был одним из организаторов первого телевидения на Кубани, к тому же ярким и неугомонным журналистом, что впечатления от любого дня заносят в дневник. Впоследствии на его основе и родилась автобиографическая книга «Мои года – мое богатство». Вот что он вспоминает о впечатлениях, которые остались от первой встречи с Трубилиным:

«…Я работал тогда директором армавирской студии телевидения. Мы только-только построили новое студийное помещение и перевели туда городское радиовещание. Вдруг к нам в студию приехал председатель горисполкома Иван Михайлович Сиворонов. С ним находился молодой мужчина довольно приятной наружности.

– Знакомьтесь: Иван Тимофеевич Трубилин, только назначенный начальник Армавирского территориально-производственного управления сельского хозяйства…

…Есть люди, облик которых носит яркий отпечаток той местности, где родились, – продолжает Зырянов. – При знакомстве с Иваном Тимофеевичем бросилась в глаза именно его кубанская стать. Она проявлялась во всем: в мягком, чуть на украинский манер, говоре, в добродушном, с прищуром глаз, выражении лица, в искреннем смехе, в плавной и в то же время твердой походке… Речь пошла о том, чтобы помещение, занимаемое радиоредакцией, выделить для размещения вновь созданному территориально-производственному управлению. Тут же все и порешили. Мы потеснились, и сотрудники вновь созданного учреждения стали переселяться, обосновываться, обживаться…»

Так у любознательного Зырянова появился чрезвычайно интересный «сосед», с которым по вечерам, за чашкой чая, который Федор Павлович заваривал каким-то только ему известным способом, они, еще достаточно молодые люди, но уже занимающие заметные посты, вели обстоятельные разговоры, больше о крестьянских заботах, которые, благодаря Хрущеву, выводились в самый центр государственной политики. Темпераментный Зырянов, вспоминая то время, пишет:

«Тогда у селян болью отозвалось волюнтаристское решение Хрущева забрать с сельских подворий крупный рогатый скот. Корова, оказывается, мешала крестьянам «дружно идти к коммунизму…» Личного скота у крестьян не должно быть. Сколько слез пролили люди, отводя своих буренок на колхозный двор…»

Я, кстати, хорошо помню то время, поскольку у нас в частном подворье на далекой окраине Краснодара, что за ул. Шоссе Нефтяников, еще долгое время на «конспиративном положении» обретался упитанный кабанчик по кличке Боря. Когда об этом пронюхал суровый квартальный, отставной конвойный сержант по кличке Сундук и пообещал сообщить «куда надо», то перепуганные родственники (а я у них жил) в тот же день позвали соседа, который под теткин плач Борю и прикончил.

Далее рассуждения Зырянова выглядят не менее радикально, чем слезы моей незабвенной тетки Раисы Иосифовны Айдиновой, в конце концов приготовившей из кабанчика замечательный, но увы, последний окорок.

«…Мера эта обернулась многими бедами, стала еще одной трагической вехой на пути раскрестьянивания сельских тружеников. Что мог сделать тот же Трубилин? Разве только посочувствовать земляку, утешить его, попытаться как-то сохранить в нем веру в щедрость земли кубанской. Дисциплине Иван Тимофеевич подчинился, но ни разум, ни сердце не хотели соглашаться с волюнтаризмом верховного эшелона власти.

– Крестьянина прижимать нельзя! – убежденно говорил Трубилин. – И дело не в том, что он обидится. Наши люди терпеливые, снесут подчас и глупости сановного чиновника. Беда в другом – в последствиях поспешных решений. Тех буренок, что отняли у крестьянина, долго будут помнить и селяне, и горожане… Продукции-то на рынке поубавилось. Тут еще и сам хуторянин потянулся за харчами в город, а до этого ведь вез туда плоды своего труда… Заботливые слова о сельском труженике мне не раз приходилось слышать от Ивана Тимофеевича и последующие годы…» – заключал свои рассуждения Федор Павлович Зырянов.

Да и не только слова это были! Несмотря на занятость, Трубилин нередко ходил на городской рынок, в том же Армавире, собственными глазами видел, как меняется обстановка, как скудеет прилавок, сужается ассортимент, исчезает разнообразие, а главное – свежесть огородной грядки. В магазин ведь нередко везут подгнившее, завяленное, заветренное. К тому же государственный продовольственный конвейер (особенно плодоовощной) давал сбои. А что стоила перегрузка? Сначала в амбары, потом только в магазины, а там все в кучу…

В первые послевоенные годы на том и выехали, что на каждом подворье (и не только в селе, но и на окраинах городов) массово замычало, захрюкало и закудахтало. После денежной реформы 1947 года и отмены карточной системы народ еще долгое время кормил сам себя и, надо сказать, делал это неплохо, особенно на Кубани, где земля и труд довольно быстро дали скороспелую продукцию: кур, уток, гусей, индюшек, кроликов, коз, да и свиней тоже.

Армавирский вокзальный перрон очень скоро стал показателем растущих возможностей кубанской степи в производстве продуктов питания. К поездам дальнего сообщения жители ближайших станиц с каждым годом несли все больше и больше. Да разнообразие стало невиданное – появились домашние сыры, творог, варенец, сметана, масло, копченые куры, домашняя колбаска, горячая молодая картошка, рыба в изобилии, не говоря уже о фруктах и овощах.

И это в промышленном Армавире, а что делалось на полустанках! Загорелые люди, возвращающиеся с отдыха в Сочи, суетливой гурьбой выскакивали из вагонов, чтобы по пути домой закупиться яблоками, грушами, помидорами, баклажанами. Вишню и сливы в тамбуры тащили ведрами.

Я хорошо помню, как в начале шестидесятых годов, после летних каникул, мы с мамой, три брата, возвращались из Краснодара к себе в полуголодный Урал, где отец работал в управлении Свердловской железной дороги, и везли с собой целый мешок кубанских семечек, которые потом всю зиму грыз весь подъезд нашего многоквартирного дома по улице Челюскинцев.

Но грозному Хрущеву не нравилось, когда личное подворье отвлекает селянина, да и городского жителя, особенно из мелких городов (Кропоткин, Гулькевичи, Новокубанск), одной ногой всегда стоящего на земле, от государственных забот, ибо, по его убеждению, ничего нет страшнее для социализма, как частнособственнические интересы, проявляемые даже в таком невинном деле, как поросенок во дворе.

Кого-то осуждать за это дело, тем более сейчас, глупо. Особенно, если руководствоваться вещими словами Шота Руставели: «Всякий зрит себя стратегом, видя бой со стороны». А ведь шел настоящий бой: за страну, за ее могущество, за создание того уровня благополучия, какого советский человек никогда не знал. Начинались массовое жилищное строительство, химизация сельского хозяйства, которая потянула за собой производство удобрений и средств защиты растений, отсюда пошла в рост и урожайность. Но главное, Хрущев решился скинуть с крестьянина бремя властной диктатуры, понимая, что рано или поздно единоличный вождизм приведет в поле к необратимым последствиям. А это очень плохо, тем более уже был такой опыт, когда вышибали из селянина зерно продотрядами.

Чего бы о нем впоследствии не говорили, а говорить, особенно сейчас, можно о многом, Хрущев приблизил высшую власть к народу на расстояние вытянутой руки. Ездил, беседовал, радовался, возмущался, спорил, убеждал, шутил и топал ногами, грозил кулаком, но, в отличие от Сталина, был чрезвычайно (как тогда казалось) земным человеком, кампанейским, пока снова не превратился в единственного судью всего и всех, захватившего право на истину.

Часто выступал с любых трибун, причем подолгу, насыщая сказанное примерами из личной жизни, сочными метафорами и сравнениями, называя при этом сотни фамилий руководителей, которых хвалил или ругал по поводу, иногда и без него. Просто так, под настроение… Как, например, того же «кубанского» Суслова. Попасться ему под «горячую руку» было опасно – он принимал решение мгновенно, безоговорочно, а часто и бездумно. Вот этого все и боялись!

Однажды был такой случай. Летит он тихоходным самолетом Ил-14 с инспекционным осмотром полей Липецкой области. Понятно, с большущей свитой, в числе которой находится и министр сельского хозяйства СССР Константин Георгиевич Пысин. Тот еще при Сталине состоял в немалой должности, был секретарем Молотовского (потом переименовали в Пермский) обкома партии.

Мужчина возрастной, солидный, с густым голосом, окрашенным властными интонациями. По образованию животновод, хотя ни одного дня на ферме не работал – больше двигался по комсомольской и партийной стезе. Ему многое удалось – в тридцать лет заместитель секретаря обкома партии по животноводству, чуть позже уже и сам секретарь по этим же вопросам.

Человек он в партийной среде авторитетный, после разгрома «антипартийщиков» за горячую поддержку Хрущева занял должность руководителя Алтайского крайкома КПСС, а оттуда вскоре и «скакнул» в кресло министра сельского хозяйства СССР. Откровенно говоря, оно являлось самым «расстрельным» в любом российском правительстве. На того министра можно было всегда списать трудности продовольственного обеспечения, что делали не раз, даже с легендарным и верноподданным Полянским.

Так вот, летит тот самолет, где на переднем месте устроился насупленный Никита Сергеевич, поскольку сильно рассердился еще в Липецке. Ему очень не понравились темпы освоения залежных земель, которых в липецких перелесках в то время была пропасть. Молча смотрит в иллюминатор, сердито сопит, иногда задает Пысину вопрос:

– А это чьи угодья?

Понятно, что министр не знает (да и знать не может), что за земли плывут в данный момент под крылом.