Текст книги "Крик жаворонка. Жизнь и судьба Ивана Трубилина"

– Трудно так сразу угадать, – пожимает Пысин плечами, и вдруг из-за министерской спины раздается уверенный голос:

– Это, Никита Сергеевич, картофельные поля колхоза имени Мичурина!

Летят дальше. Хрущев снова спрашивает, глядя на ржавеющую технику, стащенную до бесформенной кучи под открытое небо на опушке леса:

– Это чье хозяйство?

Министр, понятно, молчит. Ну, откуда ему, столичному жителю, знать, чьи трактора брошены на произвол судьбы в том безлюдье? Голос из-за спины тут как тут, поясняет:

– Это земли колхоза «Светлый путь» Добринского района. В основном занимаются производством картофеля, немного сахарной свеклой…

– А урожайность? – продолжает дотошный Никита Сергеевич.

– Если по картофелю, то где-то порядка ста восьмидесяти центнеров с гектара, – отвечает голос из свиты. – Могло быть и больше, но много из-за погоды остается на полях… Дожди мешают, людей не хватает…

– А ну подойди сюда! – Хрущев извлекает из придворной толпы кряжистого мужчину, который оказывается директором одного из совхозов того же Добринского района. На вопросы отвечает четко, кратко, толково, в чем угадывается «военная косточка», и Хрущев это улавливает:

– Воевал?

– Так точно! Начинал под Киевом, под вашим началом, Никита Сергеевич. Закончил в Берлине заместителем командира батальона 10-й гвардейской танковой дивизии.

Хрущев оживился:

– Награды есть?

– Два ордена Отечественной войны II степени, остальное медали… Недавно удостоен Героя Социалистического Труда…

– Ну, молодец! Образование?

– Воронежский сельхозинститут, агроном-семеновод…

Хрущева не узнать, куда багровая сердитость делась. Всей своей грузностью разворачивается к окружению:

– Ну вот вам, товарищи, готовый министр сельского хозяйства!

Так одномоментно и сменил «первый» поникшего Пысина на Ивана Платоновича Воловченко, забравшегося в тот Ил-14 в конце всех, директором совхоза «Петровский» Добринского района (того самого, над которым летали), а спустившегося на землю уже руководителем сельского хозяйства всей советской страны. Вот такие удивительные прыжки… Свита, несмотря на привычность к неожиданностям, была ошарашена. Расстроенного Пысина на следующий день опустили до должности рядового инспектора сельхозотдела ЦК КПСС.

Хотя, как знать, кому повезло больше? Сразу после отставки Хрущева, друзья-приятели извлекли Пысина из небытия, посчитав за жертву волюнтаризма, и назначили первым заместителем Председателя Совета Министров РСФСР. Там, не проявив себя ничем, он пробыл до пенсии, случившейся в феврале 1971 года. Единственный, по-моему, из сельхозминистров, так и не получивший звания Героя Соцтруда.

А Воловченко, потерпев на столь высокой должности пару лет, стали снижать все ниже, ниже и ниже, пока не назначили скромным атташе по сельскому хозяйству при советском посольстве в ГДР, где он прослужил до старости. Правда, если помните, звание Героя получил еще в совхозе за рекордные урожаи сахарной свеклы. Мог бы заработать и вторую звезду, откажись от искушения стать министром. Но не удержался…

Я пишу об этих перипетиях потому, чтобы еще раз утвердиться в выводах, что Иван Тимофеевич Трубилин, начинавший работать как раз при этих двух министрах, знавший неплохо обоих, всякий раз отказывался переходить в Москву, хотя предлагали даже должность зам. министра. Более того, он ведь тоже «стартовал» в свой жизненный «космос» с подачи Хрущева, причем столь же неожиданно.

Через четыре года после начала трудовой деятельности по рекомендации Мамонова Трубилин переходит на партийную работу. Вначале, правда, решительно отказывается, поскольку увлеченно погружен в практические дела. Здесь ему все нравится: и рассветы в поле, особенно, когда распахиваются «февральские окна», и звуки тракторных пускачей, на которые слетаются стаи первых скворцов, и запахи солярочного дыма, бодряще вплетающиеся в хрустальную свежесть кубанской степи, и утренний грохот замасленного металла в ремонтных мастерских, и особенно люди, умелые, настойчивые в работе, прямые в суждениях, которые при перекурах скажут тебе такое, что ни на каких собраниях не услышишь. И все будет правдой…

Когда Хрущев решил разделить партию на две: сельскую и промышленную, это только казалось, что народ воспринял эту новацию равнодушно. Анекдотов сразу появилась масса, про то, например, как судить сейчас будут за проступки? Если, скажем, подрался в станице, то пожалуйте в сельскохозяйственный суд, а ежели в городе, то в промышленный. Смех смехом, а организационной суеты было масса. Прежде всего, где набрать такую прорву людей еще на один аппарат – сельский?

Если говорить честно, то в райкомах, горкомах, обкомах, крайкомах партии на должностях работало тогда не так уж много. Скажем, в крайкоме Краснодарского края ответработников, вместе с секретарями, не набиралось и сотни человек. И это, заметьте, на регион с четырехмиллионным населением и крупнейшей партийной организацией.

Когда на октябрьском пленуме ЦК КПСС в 1964 году Хрущева снимали с должности, то впервые употребили слово «волюнтаризм». Я думаю, и сейчас немногие знают, что это такое, а тогда уж и вовсе широкие народные массы вряд ли догадывались, что «волюнтаризм», в основе которого лежит латинское слово «волюнтас» (то есть воля), означает стремление реализовать желанные цели без учета объективных обстоятельств и возможных последствий.

Зная характер Хрущева, до поры, до времени возражать этому никто не пытался, но вопросы возникали всегда. Прежде всего, где брать людей для второго партийного аппарата? Как раз в это время Первый секретарь в очередной раз приехал на Кубань, и, улучшив минутку, Георгий Иванович Воробьев, что возглавлял тогда Кубань, стал жаловаться:

– Никита Сергеевич, где я председателя сельского крайисполкома найду?.. Это же должен быть сильный и высокоподготовленный руководитель!

Виктор Салошенко, летописец новейшей истории Кубани, говорит по этому поводу так:

«…Дело было при осмотре полей и ферм в Гулькевичском районе, где в ту пору первым секретарем райкома партии работал молодой и обаятельный Иван Тимофеевич Трубилин. Хрущев подумал-подумал и при выезде из района решительно произнес:

– Вот Трубилина и возьми на председательское место! Чем не фигура?..

Следовательно, на момент этого назначения Ивану Трубилину исполнился всего 31 год. История Кубани не знала руководителей подобного уровня, взваливших ответственность и тяготы власти на свои плечи в столь молодом возрасте. Была ли это судьба или просто случай, но властный перст находящегося в тот момент в районе Хрущева указал именно на Ивана Тимофеевича. А может быть, он родился на этой земле ко времени? Кто знает: провидение всегда на стороне ясных умов. Хотя судьба кажется слепой лишь тем, к кому она неблагосклонна. Мне думается, не будь того случая, она все равно бы выбрала Трубилина из множества ярких и самобытных претендентов, коими богата кубанская земля. Сам же Иван Тимофеевич впоследствии не раз в шутку говорил: «Жребий всегда падает на того, кто его не ждет»…»

На последнем тезисе я бы хотел задержаться особо, хотя бы потому, что вспомнил об этом как раз Виктор Салошенко, воистину яркий и самобытный человек, достигший служебных высот не намногим меньших, чем Трубилин (был и депутатом, и одним из руководителей крайисполкома, и даже делегатом съезда партии, причем в возрасте, когда другие только в нее вступали), но в отличие от Трубилина не только ждавший, но и делавший многое для приближения своего, такого желанного жребия.

Их различал не только возраст (Салошенко был моложе Трубилина на 14 лет, родился в 1945 году), но и время, в котором пришлось жить, хотя было много общего. Оба окончили сельские школы, оба по образованию инженеры, оба высокие и красивые, оба играли на баяне. Но Витя это делал всегда публично, а Иван Тимофеевич как порвал гармошку на той зловредной свадьбе, так ни разу больше к ней не притронулся. Хотя в минуты отдохновения оба любили петь про «Петрушу на тракторе». Но основное различие заключалось все-таки в том главном, о котором я сказал выше, и в этом состояло, если хотите, качество судьбы.

У Виктора Николаевича она была драматическая, у Ивана Тимофеевича несомненно счастливая, что выразилось не только в продолжительности жизни (Трубилин – 84 года, Салошенко – 57 лет), но и во многом другом, прежде всего в созидательной успешности и жизненной гармонии.

Я думаю, что стремительно поднявшись до уровня руководителя Краснодарского крайисполкома и заняв на улице Красной огромный кабинет с анфиладой комнат позади него, Трубилин меньше радовался, чем был озабочен, поскольку чувствовал, в какую переделку попал.

Нет, работы он не боялся, он опасался шараханий из стороны в сторону, коими жила тогда страна. Не успев освоить одну «площадку» (целину, например), Хрущев кидался в организацию тех самых совнархозов. Лично для Ивана Тимофеевича это обернулось лишь одной приятностью – многолетним знакомством с Николаем Константиновичем Байбаковым, выдающимся организатором советской нефтяной промышленности и руководителем Госплана СССР, которого Хрущев за строптивость при осуществлении «совнархозовской» идеи «сослал» в Краснодарский край руководить как раз тем самым совнархозом.

Николай Константинович, познакомившись с новым председателем крайисполкома, не выразил ровно никакого удивления по поводу его молодости (31 год, а уже руководитель такого ранга). Он ведь и сам прошел через подобные удивления, поскольку двадцати девяти лет от роду стал заместителем наркома нефтяной промышленности СССР и был таким успешным замом, что в 35 лет занял пост наркома, возглавляя растущую из года в год нефтяную промышленность Советского государства аж семь лет, от позднего Сталина до раннего Хрущева.

Кстати, всей сегодняшней сибирской нефтью и приполярным газом мы обязаны именно Байбакову, сумевшему в самые напряженные годы послевоенного восстановления организовать успешные поисковые работы в гиблых просторах сибирского Севера. Встреча этих двух замечательных со всех сторон людей произошла как раз в тот момент, когда Байбаков только-только осваивал свое новое местожительство в Краснодаре, в раритетном здании самого начала улицы Красной, не потеряв ощущения обиды на Первого, как тогда в правительственных кругах именовали Хрущева. Звание Генерального секретаря, в отместку Сталину, он ведь тоже упразднил, как и Политбюро, переименовав его в Президиум.

Первый, прежде чем принять окончательное решение по совнархозам, решил-таки посоветоваться с Байбаковым, в то время «начальником штаба» всего народно-хозяйственного комплекса, иными словами, руководителем Госплана СССР, но главное – очень авторитетным человеком в широких производственных кругах, от крупнейших предприятий тяжелой промышленности до районных МТС. Для многих людей, в том числе и Трубилина, мнение Байбакова было весьма ценно. Даже сегодня, по прошествии почти шести десятков лет, чрезвычайно интересно, с чего все начиналось. Сам Николай Константинович об этом рассказывает так:

«…В беседе со мной Н. С. Хрущев спросил: «Как вы, председатель Госплана, смотрите на создание совнархозов и ликвидацию министерств?»

Я ответил, что к этой идее отношусь отрицательно. Нельзя ликвидировать министерства оборонной промышленности, топливно-энергетические, сырьевые и машиностроительные. Если необходимо проверить целесообразность организации совнархозов, то лучше начать с таких отраслей, которые связаны с непосредственным обеспечением населения товарами и продовольствием, то есть передать в ведение совнархозов местную промышленность, предприятия легкой и пищевой промышленности.

В ответ Хрущев сказал, что ради этого не следует создавать совнархозы.

– Но если мы ликвидируем министерства, то потеряем управление экономикой, – возразил я. – Не будет обеспечения единой технической поддержки – развалим все хозяйство. Ведь межотраслевые пропорции – главное в устойчивости экономики.

– Вы ведомственник и привыкли руководить через министерства, не считаясь с мнением республик, областей. А им виднее…

Я ответил, что если сегодня господствует ведомственность, то при организации совнархозов возобладает местничество. И неизвестно, будет ли это лучше.

У Первого не было желания выслушивать мои доводы, и, хотя возражения он воспринимал довольно спокойно, по всему было видно, что диалог не состоялся…»

Однако в результате этого несогласия сильно выиграла Кубань, поскольку появление в Краснодаре государственника такого масштаба по сию пору отзывается восторженными воспоминаниями о том периоде времени, очень продуктивном, энергичном, но, к сожалению, недолгом. Впоследствии я несколько раз в разных местах встречался с Николаем Константиновичем, как правило, в рамках интервью, и должен сказать, что, несмотря на разницу в возрасте (30 лет), Трубилин и Байбаков имели много общих качеств.

Прежде всего – это негромкий, но глубоко проникающий в сознание и душу голос, спокойная и взвешенная речь, аргументированные выводы, обаятельное и уважительное отношение к собеседнику, всегда лишенное какого-либо раздражения, если даже диалог шел на острую тему. Оба умели не только говорить, но и слушать, причем всегда с некой поощрительной улыбкой, излучая столь редко встречающуюся сегодня теплоту в глазах начальствующей особы.

Неслучайно их первая встреча сразу положила начало долговременным теплым отношениям, и когда в деятельности крупнейшего в стране сельскохозяйственного учебного заведения, Кубанского аграрного университета, возникли трудности, на помощь часто приходил Байбаков, уже в ранге заместителя председателя Совета Министров СССР.

По его воспоминаниям, он никогда не забывал Кубань и людей, с которыми посчастливилось тут работать. Последнее интервью, которое я брал у него, состоялось в зимней, погруженной в глубокие сугробы Москве, накануне его девяностолетия. Он вспомнил, как и почему после хрущевской опалы «высылка» состоялась именно в Краснодар.

«…Меня вызвал секретарь ЦК КПСС Аристов. Там, в присутствии Полянского, в то время Председателя Совета Министров СССР, мне была предложена должность руководителя Куйбышевского совнархоза.

– Почему туда? – поинтересовался я.

– Ты нефтяник, а там большие перспективы в развитии нефтяной промышленности…

– Нефть есть и на Сахалине. Готов поехать туда… – возразил я.

– Ну зачем так далеко, – миролюбиво улыбнулся Аристов.

– Если есть право выбора, то я бы попросил направить меня в Краснодарский край, с которым связана частица моей жизни…»

Это было действительно так. Более того, здесь Байбаков, накануне оккупации края в августе 1942 года, выполняя поручение лично Сталина, уничтожал нефтепромыслы, чтобы не попали в руки врага, и не погиб при этом чудом. Группа подрывников во главе с ним последний промысел под Апшеронском взрывала на виду немецкой мотопехоты и, потеряв при этом всех верховых лошадей, пешком ушла в горы…

Хрущев согласился с назначением Николая Константиновича на Краснодарский совнархоз и просил передать, что рад этому, поскольку для Байбакова это будет хорошей практической школой, и при этом подчеркнул, что он оторвался от жизни, возражая против такого перспективного дела, как организация совнархозов. Байбаков сдержанно поблагодарил, но про себя подумал: «Жизнь покажет!..»

В архиве семьи Байбаковых в память о том кубанском периоде сохранился удивительный снимок – потомственный нефтяник Николай Байбаков снят не на привычном промысле, а в глубине кукурузной плантации. Рядом первый секретарь Краснодарского крайкома партии Георгий Воробьев, среди окружения и председатель крайисполкома Иван Трубилин, уже в мало привычной ему шляпе. Байбаков о чем-то оживленно рассуждает, рядом стоящие внимательно слушают. Тем более тем для подобных рассуждений было тогда немало. Одна из них, например, почему свеклу на переработку везут на сахарные заводы Липецкой и Тамбовской областей?

Именно этот вопрос задал новый председатель Краснодарского совнархоза председателю Краснодарского крайисполкома, чуть ранее занявшему эту высокую должность. Задал и сам же на него ответил:

– А потому, что два завода на всю Кубань! Заметьте, всего два, которые способны за сезон произвести всего 40 тысяч тонн сахара, и то в самый натяг. И это на сотни хозяйств, выращивающих сахарную свеклу, а потом не знающих, куда ее деть. Я посмотрел перспективные планы развития свекловодства в крае на пятилетку и пришел к выводу, что, если в ближайшее время не развернем строительство свеклоперерабатывающих предприятий, хорошего не получится. Главное, потери будут огромные, особенно на транспортировке. Сахара не будет, и жом съедят липецкие коровы…

То, что Кубань имеет сегодня самую мощную в России сахароперерабатывающую промышленность, – это как раз результат того диалога. Стоит ли говорить, что председатель крайисполкома Трубилин целиком и полностью поддержал Байбакова.

Вспоминая то время, Николай Константинович пишет в своей книге «Сорок лет в правительстве»: «Два завода выпускали всего 40 тысяч тонн сахара за сезон, а когда уезжал, его производство на 13 предприятиях достигло 800 тысяч тонн…»

Кубань превращалась в главного поставщика сахара в стране, где наконец переставали пить чай «вприглядку». Так шутил иногда Трубилин, глядя, как конвейерные транспортеры огружают увесистыми мешками железнодорожные вагоны с маршрутами в десятки областей, краев и республик. Построены ведь были не просто примитивные заводики с одной дымогарной трубой, а гиганты с просторными кагатными полями, где накапливалось сырье на весь сезон. Один Успенский завод чего стоил, ставший впоследствии крупнейшим сахаропроизводящим предприятием в Европе, перевернувшим всю инфраструктуру самого отдаленного в крае Успенского района. Сегодня «Успенский сахар» – одна из авторитетных торговых марок.

Надо сказать, что эпопея строительства сахарных заводов выдвинула на передовые позиции многих знаковых людей. Один из них – Виктор Данилович Артюшков. Его Трубилин знал еще по Армавиру, где Артюшков руководил строительным трестом, который возводил уникальный завод по изготовлению искусственной подошвы. Своей энергичностью и обязательностью он попал в поле зрения Байбакова, с которым потом был дружен до конца жизни.

Дружил с Артюшковым и Трубилин, оценив профессиональные достоинства при сооружении тех самых заводов, но прежде всего высокую человеческую порядочность. Сказал – сделал! – такое качество у строителей встречалось далеко не всегда.

Поэтому, когда возник вопрос, кого ставить председателем Краснодарского горисполкома, одним из первых имя Артюшкова назвал как раз Трубилин, поскольку тогда уже в ранге ректора приступал к освоению территорий, отведенных под развитие крупнейшего в стране Кубанского сельскохозяйственного института. И не ошибся, так как давно знал деловые возможности этого человека, да и духовные тоже. Оба были отчаянные книгочеи и, что удивительно, ко всем и всегда обращались только «на вы». Для строительной среды это более чем удивительно.

Казалось, что так гармонично и ладненько жизнь в Краснодаре будет складываться и дальше. Тем более что в большой семье Трубилиных все обстояло просто замечательно. Отец с матерью продолжают жить в станице, слава богу, здоровы, сестра занята детьми и любимой работой. Брат Николай в Ростове – известный врач, у него прекрасная жена, тоже доктор, и у всех хорошие перспективы.

Сын Женя пошел в школу, благо она недалеко от дома, жена работает, да и по хозяйству успевает. Дом гостеприимный, хлебосольный, друзья есть. Словом, садись и пиши прямо с натуры вослед писателю Всеволоду Кочетову, автору знаменитого романа «Журбины», экранизированного в еще более замечательный фильм «Большая семья», новый роман под названием «Трубилины». Книгу о гармонии счастливой семейной жизни, успешности в работе, о созидательных процессах, что ярко подтверждает преимущество социалистического строя, на самой справедливой основе выдвигающего в первые ряды работящих, умных, энергичных, честных, а главное, без остатка преданных стране, партии и правительству.

Все было именно так, хотя с высоты своего нового положения Трубилин (уж тем более Байбаков), гордясь происхождением из класса крестьян и рабочих, не может не замечать, что веселая, наполненная жизнерадостной надеждой песня про Петрушу (тот, который на тракторе) дает ощутимые сбои, особенно когда начинаешь понимать, что не все так складывается, как еще недавно обещал Никита Сергеевич, стремительно взбаламутивший общество, часто выдавая желаемое за действительное. И пройти мимо этого без потерь, причем немалых, увы, не удалось, в том числе и герою нашего повествования…