Текст книги "Крик жаворонка. Жизнь и судьба Ивана Трубилина"

Но если и говорил, то обязательно «по бумажке», поскольку еще со сталинских времен был зомбирован «эффектом неосторожного слова». Тогда вообще было принято проявлять особую аккуратность в выражении своих личных чувств, особенно людям подобной категории, кроме, конечно, безудержного восхваления личности «дорогого Никиты Сергеевича».

Тут Георгий Иванович, безусловно, преуспел, и Хрущев платил ему тем, что любил приезжать на Кубань, где его всегда восторженно встречали, старались показать лучшее, самое яркое, урожайное, не жалея при этом горячих уверений, что Кубань всегда будет на уровне того доверия, что ей оказывает «Центральный комитет партии и лично Никита Сергеевич». Тогда, кстати, и родился афоризм «кукуруза – царица полей».

Воробьев, хорошо зная, чем растопить сердце Хрущева, возил его в хозяйства, где початки достигали чуть ли не полуметра, а в кукурузных зарослях «тонул» всадник вместе с конем. Как это было, например, в ауле Ходзь (тогда Адыгея входила в состав края). Я хорошо помню тот эпизод, поскольку участвовал в журналистских пулах, что сопровождали Хрущева по краю. Он тогда вскинул над головой гигантский початок и восторженно прокричал:

– Слава людям, которые создают такие достижения!

Счастливый бригадир, молодой рослый парень (помню, что его звали Юрий, а вот фамилию забыл), не знал, куда деть свои огромные ручищи, а потом взял и обнял Никиту Сергеевича. Общему восторгу не было предела. Надо сказать, что Хрущев ездил почти без охраны, более того – в открытой машине, которую часто превращал в трибуну, прямо обращаясь к обступившим его людям. Рядом с ним стоял Воробьев, а Ивана Тимофеевича (в том же Ходзе) я запомнил облокотившимся на крыло того правительственного «ЗИЛа», которого (мне рассказывали столичные коллеги-журналисты) доставляли заранее военно-транспортным самолетом.

Из того времени много чего хорошего вспоминается – и заводы те самые, что обеспечили Кубани репутацию главного производителя сахара, развитие нефти и газодобычи, что отмечено Ленинской премией. Такой же премией были удостоены новые технологии производства шампанских вин, а в связи с этим знаменем ЦК КПСС и успехи объединения «Абрау-Дюрсо». А как не сказать о всесоюзной известности звеньев двух Владимиров – Светличного и Первицкого, о которых даже слагались и пели песни на всю страну. Они ведь, действительно, достигли поразительных результатов, особенно в возделывании той же кукурузы. В зерне урожайность с каждого из 400 гектаров была по 63 центнера, а в силосной массе почти по полтысячи центнеров.

В те дни рождалась и оглушающая слава великого Майстренко, рисовода и коневода. В его совхоз «Красноармейский» всегда везли самых важных гостей, Хрущева (потом Брежнева) в первую очередь, чтобы полюбовались геометрической выверенностью рисовых чеков, увидели облик нового социалистического села, выросшего в непроходимых плавнях Приазовья, и послушали Деда (так вся Кубань звала Алексея Исаевича). О чудодейственных достоинствах риса Дед мог говорить часами, не забывая, впрочем, что-нибудь для себя выпросить, и сила его обаяния была такова, что ему редко когда отказывали.

Помню, однажды у самого Косыгина, отличавшегося сдержанной бережливостью, выпросил миллион долларов на покупку чистокровного арабского жеребца. После этого рисосовхоз «Красноармейский» был переименован длинно и заковыристо: Рисосеющий госплемзавод «Красноармейский» и славу свою рекордными урожаями приумножил не менее замечательными скакунами. Казалось бы, вся Кубань, вот так победительно вскачь, как на ипподроме, опрокидывая невозможное, мчится к новым и новым достижениям. Но это только казалось…

Последний визит Хрущева состоялся в Краснодарский край в августе 1964 года, и в отличие от всех предыдущих Никита Сергеевич был тогда менее улыбчив и непривычно сумрачен. Даже, скажем, слегка раздражен. Наорал, например, на московского кино оператора, который на его глазах вырвал с корнем кукурузный стебель и отбросил в сторону, поскольку тот ему мешал снимать. Оператор тот немедленно исчез, а всех остальных журналистов сурово предупредили, чтобы мы прекратили суетливую раскованность в соперничестве за удачный кадр. По всему было видно, Хрущев не в духе.

Почему стало известно через несколько недель. После того кубанского визита, оказавшегося последним в политической биографии Никиты Сергеевича, он поехал отдыхать в Пицунду, откуда его вызвали на знаменитый октябрьский (1964 года) Пленум ЦК КПСС, где единогласно отправили на пенсию.

Зять Хрущева, всесильный до тех событий редактор газеты «Известия» Алексей Аджубей, на следующий день изгнанный прямо на улицу, вспоминал, что, вернувшись домой после того пленума, Никита Сергеевич бросил шляпу на стол и, бессильно опустившись в кресло, сказал:

– Это большое достижение нашей партии, что меня сняли простым голосованием, а не увели ночью в наручниках… Значит, что-то полезное уже осталось…

В той последней поездке Хрущева по краю Иван Тимофеевич тоже был в группе сопровождения и, видимо, догадывался о неких причинах недовольства Хрущева. Он не любил ни вспоминать, ни тем более говорить о тех событиях, как случившихся позже, так и предшествующих им. Слова из песни ни выкинешь. Потом стало известно, Хрущев был осведомлен, что против него затевается заговор, и некие движения этого действа происходили, как ни странно, в любимом им Краснодарском крае…

Тайная вечеря

Об этой истории так много чего написано, что сегодня трудно даже понять, как на самом деле дело было. Ясно одно, начиналось многое в Краснодаре, в полном соответствии с законами детективного жанра: таинственный ночной дом с плотно зашторенными окнами, несколько сосредоточенных мужчин с приглушенными голосами, столичный резидент, отдающий рекомендации, в дальней комнате накрытый стол, к которому никто так и не притронулся.

Можно еще добавить тихую осень с летающими паутинками, подчеркнутую уютным палисадником, куда время от времени участники «вечери» выходят, чтобы покурить и тихо обменяться мнениями. Точнее смятениями, поскольку речь шла о смещении со своих громких постов (страшно даже произнести) Никиты Сергеевича Хрущева.

Московским «резидентом» был Николай Григорьевич Игнатов, опытный партийный боец, для Кубани вообще легендарный человек. С марта 1949 года по октябрь 1952 года он возглавлял Краснодарский крайком партии и много чего хорошего сделал, особенно для краевого центра, превратив его из «собачкиной столицы» в уютный и красивый южный город, при этом подняв требовательность к кадрам на весьма высокий уровень.

Рассказывают, однажды зашел в магазин и попросил взвесить килограмм гречки. В ответ слышит:

– Газету давай!

– Зачем? – спрашивает.

Отвечают грубовато:

– Ты что, с Луны упал, а сыпать куда? У нас бумаги сроду не было. Все больше в газетные кульки отвешиваем.

Поскольку он человек новый, в лицо его никто не знает, то говорят попросту, как со всеми. Игнатов немного подумал, а потом снял с головы кепку и говорит:

– Давай, сыпь сюда!

Продавец засмеялся, но насыпал. Потом кепка наполненная гречкой еще долгое время будоражила торговых начальников, превратив их сытую жизнь в сплошной кошмар.

Игнатов, бывший питерский чекист, а потом боец Первой конной, наводил порядки исключительно пролетарскими методами. Он любил внезапно появляться в хозяйствах, особенно во время жатвы, придавая процессу уборки почти фронтовую напряженность. «Битва за хлеб» – это как раз определение из того времени.

Николай Игнатов, кстати, поддержал съемки фильма «Кубанские казаки» и, говорят, образ секретаря райкома партии Дениса Кореня, зычного, увлеченно-энергичного, по-отечески заботливого лидера, Пырев «списывал» как раз с него.

После 19-го съезда партии он резко пошел в гору. Сталин лично вписал его фамилию в список Президиума ЦК КПСС, после чего Игнатова избирают секретарем ЦК (вместе с Брежневым, кстати), но продолжалось это недолго, вплоть до смерти вождя. Он ведь был сталинист до мозга костей. Газета «Советская Кубань» каждый день пестрела заголовками, где присутствовало: «Нас окрыляет Сталин», «Где Сталин – там победа!», «Спасибо Сталину за нашу светлую жизнь» и прочее в том же духе. Это он, именно Игнатов, в день 70-летия вождя принял решение о переименовании улицы Красной в улицу Сталина.

А вот Хрущева недолюбливал, и тому были причины. В еще какие-то стародавние времена Хрущев, якобы, донес до ушей вождя какую-то не очень лестную, более того, не соответствующую истине информацию, и у Игнатова по этому поводу были большие неприятности, пока не разобрались, что он там вообще не при чем.

Впоследствии Хрущев вывел Игнатова из партийного «ареопага», оставив ему декоративную должность Председателя Президиума Верховного Совета РСФСР, чем и нажил себе врага смертного. Поэтому лучшего помощника Брежневу и Суслову в подготовке заговора против Хрущева и придумать было невозможно.

Находясь на отдыхе в Сочи, Игнатов тайно приехал на одну ночь, чтобы прощупать настроение руководителей Краснодарского края. Разговор, при котором присутствовал и Иван Тимофеевич Трубилин, получился долгим и тягостным. Для Трубилина тем более, поскольку ему при полном отсутствии опыта партийных интриг была особенно тягостна та «вечеря», на которую попал к тому же не по своей воле.

Сын Хрущева, Сергей, вспоминает (по словам Голюкова, охранника Игнатова, который и сообщил «куда надо» о краснодарской «вечере»), что молодой председатель Краснодарского сельского крайисполкома Иван Трубилин явно маялся от участия в этом деле. Тем более Игнатов на него особого внимания и не обращал, а больше общался с Воробьевым. Тот был в растерянности, поскольку, как вы помните, Хрущев недавно проехал по краю, лично воодушевил не только строгостью, но и надеждой, поскольку, в конце концов, достаточно высоко оценил усилия краевой партийной организации по выполнению планов пятилетки.

Тем более, «простил» Воробьеву, так называемый, Краснодарский бунт, случившийся в феврале 1961 года, когда город оказался в плену трехдневных беспорядков, в результате которых серьезно пострадало здание крайкома партии. Его, в сущности, разгромили хулиганствующие элементы. Хотя глубинные причины беспорядков такой масштабной численности крылись много глубже – ухудшение общего уровня жизни народа. Хрущев, одолеваемый идеей создания мирового коммунистического движения, приказывал значительную часть производимого продукта (особенно продовольствия) отправлять африканским и азиатским странам, на которые очень рассчитывал в международной поддержке.

Разговор на той «вечере» шел долгий и тяжкий. Воробьев занял половинчатую позицию, но твердо заявил, что Хрущев, несмотря на отдельные ошибки и недостатки, тем не менее глубоко уважаемый им лидер.

Утром недовольный Игнатов уехал в Сочи, а Воробьев и Качанов (секретарь промышленного крайкома партии), опомнившись и «вооружившись» корзиной скороспелых индюшат (чтобы растрогать «батьку»), ринулись в Пицунду. Хрущев отказался их принимать и через помощника передал:

– Пусть проваливают!

Но действия «заговорщиков» на том не закончились. Пахомов мне рассказывал, что Воробьеву звонил первый секретарь Ставропольского крайкома партии Федор Давыдович Кулаков и предлагал встретиться. Георгий Иванович отказался, сославшись на занятость в жатве, но Кулаков настаивал и предлагал встречу на границе территорий, то есть краев. Воробьев попросил прекратить разговор на эту тему, на что Кулаков зловеще промолвил: «Ну-ну!..»

В чем заключалось то самое «ну-ну», Воробьев понял через пару недель, присутствуя, как член ЦК, на том самом октябрьском пленуме, где снимали с должности «дорогого Никиту Сергеевича». Вскоре Кулаков стал членом Политбюро и секретарем ЦК КПСС по сельскому хозяйству. Это была «плата» за активную антихрущевскую вербовку на территориях Северного Кавказа.

С приходом в Кремль команды во главе с Брежневым никаких видимых признаков недовольства поведением Воробьева отмечено не было. Тем более каких-либо санкций против него и его коллег (в том числе и Трубилина). Но определенная холодность со стороны центральной власти к Краснодарскому краю тем не менее стала заметна. Вернувшись из Москвы, Георгий Иванович Воробьев выступил перед краевым активом, не жалея критики в адрес Хрущева. В ходе его речи ему несколько раз приносили стакан с ледяным нарзаном, который он жадно опрокидывал на глазах у зала.

Но, увы, «царапание лица» не помогло. Вскоре в Краснодар прибыл яркий публицист Юрий Черниченко, более известный, однако, как литературный «киллер». Очень талантливо мог вывернуть наизнанку все, что угодно. Это как раз тот случай, о котором говаривал Байбаков: «За что вчера давали ордена, сегодня исключают из партии». Кстати, под такие же бурные и продолжительные аплодисменты, как всегда.

– За счет чего растет продажа зерна? За счет валовых сборов? – задает автор статьи вопрос и сам на него отвечает: – В том-то и дело, что нет. Средний урожай за последнее трехлетие не вырос ни на десятую центнера по сравнению с предыдущим. Производство хлеба в крае не достигло уровня 1958 года. В 1963 году собрано зерна на 358 тысяч тонн меньше, чем в 58-м, сдано же на 961 тысячу тонн больше. Повышается не столько сбор зерна, как его товарность.

Черниченко с лихостью, достойной лучшего применения, перечеркивает достижение в возделывании «королевы полей», которую всегда так нахваливал Хрущев. Корреспондент посчитал, что в крае производство кукурузы по затратам труда в три с половиной раза дороже заявленного. К тому же урожайность ее на севере края почти в два раза ниже, чем в центральной части. Отсюда вывод: считать кукурузу на Кубани культурой изобилия – это выдавать желаемое за действительное. Те же самые претензии предъявлены руководству края по отношению к люцерне, суданке и ряду других кормовых культур.

Так, исподволь подбирался публицист к основному обвинению Воробьева – «разбалансированию» животноводства в крае:

– Кукурузный силос – хороший корм. Но в крае насаждалась «силосная догма»: этот вид корма был провозглашен самым лучшим для всего года. Ничего общего с зоотехнической наукой не имеет. Одностороннее длительное кормление коров силосом приводит к потере животного веса и яловости. В большей части хозяйств были исключены из рациона сено, кормовая свекла, витаминная тыква…

Заключение той, воистину оглушающей статьи звучит почти как приговор руководству края, главным образом, конечно, Воробьеву.

– Слова-то верные, но дела свидетельствуют о пренебрежении и анализом, и опытом. А там, где волевыми решениями подменяют научно обоснованное хозяйствование, там уже один шаг до авантюризма. Конечно, многое делалось руководителями Краснодарского края отнюдь не по своей воле. Но не отнимешь у них и того, что они, не затрудняя себя глубокими расчетами, прикладывали максимум стараний, чтоб довести до конца идею, даже весьма для края сомнительную, что многие меры продиктованы стремлением быть «святее самого Папы Римского»…

Отсюда вывод: «так по кораблю ли плавание? Нет! Рывки, повороты – есть. Мощного хода – нет!» Словом, тот ли «капитан» стоит на мостике? То есть прямое указание на отставку руководства края.

Я думаю, Трубилин эти выводы воспринял с душевной болью. Он впервые столкнулся со столь откровенным передергиванием очевидности во имя политических интриг. Ведь еще недавно та же газета писала:

«…Солнечное августовское утро. Машины идут по плодородным полям Кубани. Завершается уборка хлебов, на обширных плантациях наливаются кукурузные початки. Ярко-зеленым ковром раскинулись повторные посевы. Товарищ Н. С. Хрущев направляется в Лабинское производственное управление на межколхозную откормочную базу. Три года назад было начато строительство откормочного хозяйства при Лабинском сахарном заводе. Сейчас здесь сооружено 17 помещений на 6 тысяч голов крупного рогатого скота и 15 свинарников на 22 тысячи свиней.

На строительство и приобретение оборудования колхозы израсходовали 900 тысяч рублей. Сумма немалая, но колхозники смело пошли на эти траты, так как видели выгоды интенсивного откорма скота на свекловичном жоме в непосредственной близости от сахарного завода. Таким образом, колхозы значительно увеличили продажу мяса государству и получают большие доходы. Только в 1963 году чистый доход колхозов от откорма скота на базе составил 1300 тысяч рублей. Затраты на строительство быстро окупились.

И вот коллектив рабочих и специалистов тепло встречает Никиту Сергеевича Хрущева. В одном из животноводческих помещений завязывается непринужденная деловая беседа. Главный зоотехник производственного управления В. Т. Кириленко рассказывает об организации и экономических показателях откорма, о перспективах предприятия.

На базе откармливают свой скот шестнадцать колхозов управления из семнадцати. Колхозы направляют на откорм крупный рогатый скот весом 200–210 килограммов. Продолжительность откорма на жоме 90–120 дней.

Н. С. Хрущев интересуется себестоимостью продукции.

– Себестоимость центнера привеса говядины, – сообщает Кириленко, – 55 рублей 50 копеек, свинины – 57 рублей 51 копейка.

– А какова была себестоимость в колхозах? – спрашивает Никита Сергеевич.

– Говядины – 85 рублей 30 копеек, свинины – 103 рубля 87 копеек.

– Снижению себестоимости продукции способствуют дешевые корма, прежде всего свекловичный жом. Он рядом, его не надо никуда возить. Кроме того, база использует более 10 тысяч тонн отходов перерабатывающих предприятий города Лабинска. Теперь базе выделено около 2 тысяч гектаров земли. Это позволяет обеспечить скот зелеными кормами, кукурузным силосом.

– Какой урожай кукурузы получаете? – спрашивает Никита Сергеевич.

– Силосной массы получаем 250 центнеров с гектара, – отвечает В. Т. Кириленко.

– Это невысокий урожай, – говорит Н. С. Хрущев. – Вам надо переводить кукурузу на полив. Поливная кукуруза может дать с гектара тысячу центнеров и больше зеленой массы с початками. Известный новатор Люба Ли получает в Узбекистане по две тысячи центнеров.

Иван Тимофеевич Трубилин вовремя сообщает, что с будущего года 300 гектаров кукурузы будут поливаться. В течение ближайших двух лет в хозяйствах управления значительно возрастет поголовье крупного рогатого скота, на 100 гектаров земли будет не менее 20 коров. Это расширит возможности откорма. Планируется ставить на откорм молодняк в возрасте 7–8 месяцев и доводить сдаточный вес в 13 месяцев до 320–360 килограммов.

Лабинский сахарный завод за сезон производит более 100 тысяч тонн жома. Производственное управление ставит задачу полностью использовать этот ценный корм, резко увеличить производство силоса за счет поливной кукурузы и на этой основе расширить откормочную базу. Здесь ежегодно будет сниматься с откорма свыше 20 тысяч голов крупного рогатого скота и более 60 тысяч свиней. Государство получит с откормочной базы 90 тысяч центнеров мяса в год, намечено механизировать все трудоемкие работы на базе и довести себестоимость центнера привеса говядины до 30–35 рублей.

– Ваш опыт интересен, – говорит Никита Сергеевич, – надо на сахарных заводах создавать откормочные предприятия, использовать жом на месте. Важно также использовать отходы пивоваренных и спиртоводочных заводов. Следует иметь на откормочных базах поливные участки кукурузы, выделить удобрения, машины.

Беседа продолжается. Разговор заходит о способах содержания скота.

– В ваших условиях, – говорит Никита Сергеевич, – семь теплых месяцев. Уже в апреле скот можно отправлять на «дачу», в летние помещения. Летом вести откорм на зеленых кормах и силосе, заложенном на кукурузных полях, а зимой – рядом жом. Скот приблизится к кормам, навоз – к полю. Это будет разумно, выгодно. Нам надо быстрее переходить на путь интенсивного ведения хозяйства.

В большой праздник превратилась поездка Н. С. Хрущева в аул Ходзь Шовгеновского района Адыгеи. Тогда многие адыгейцы надели праздничные национальные костюмы. Высокого гостя по-братски горячо приветствовали самые уважаемые в ауле люди – старейший земледелец М. О. Шуков, депутат Верховного Совета СССР председатель артели А. К. Беданоков, секретарь партийной организации А. А. Шуков, звеньевая ударница коммунистического труда Тамара Дечева и другие.

Земли колхоза имени Ленина были расположены у подножия Кавказского хребта. Здесь, в долине реки Ходзь, колхозники выращивали озимую пшеницу на 1486 гектарах, озимый ячмень – на 310 гектарах, горох – на 100 гектарах. Большие площади были заняты под техническими культурами: 350 гектаров – под сахарной свеклой, 318 – под подсолнечником. Почетной культурой у тружеников аула являлась кукуруза. Она возделывалась на 1700 гектарах. На значительных массивах эта культура была посеяна после сбора урожая колосовых. Средняя урожайность зерновых и зернобобовых в 1963 году составила 36,3 центнера, в том числе зерна кукурузы получено по 52,3 центнера с гектара.

Настоящим богатством артели являлись поливные земли. Оросительную систему колхозники построили сами.

Иван Тимофеевич Трубилин отчетливо запомнил: Н. С. Хрущев поднимается на земляной вал головного сооружения оросительной системы. Оттуда открывается чарующая картина. Кукурузное поле сливается с небосклоном, ему, кажется, нет ни конца, ни края. Вблизи работают дождевальные установки, посылая вверх мощные струи воды, полив плантаций продолжается…»

А спустя три месяца, на тебе! – «По кораблю ли плавание?» От такого оценочного перехода не сразу и опомнишься. Я думаю, для Трубилина это была первая в жизни серьезная встряска, во многом впоследствии определившая его жизненный выбор.

Методы Брежнева в работе с кадрами были кардинально противоположны хрущевским, и уж тем более сталинским. Помните фильм «Белое солнце пустыни», где басмачи предлагают красноармейцу Сухову решить альтернативу:

– Ты как хочешь, чтобы тебя сразу прикончили или предварительно помучиться?

– Лучше, конечно, помучиться, – отвечает Сухов.

Так и поступили в тот раз – дали возможность (особенно Воробьеву) «помучиться», сняв его только через год и отправив на второстепенную должность зам. министра сельского хозяйства по учебным заведениям. С Трубилиным тоже не особенно церемонились, отрешив с формулировкой, как «мало подготовленного к работе такого уровня». Я это сам читал в краевом архиве, копаясь в бумагах того времени.

Но то, что это не так, было ясно, как божий день. Многие считали, что именно Иван Трубилин – это тот, кто сменит Воробьева на посту первого секретаря крайкома партии. Во-первых, Хрущев всегда его привечал, именно ему задавая вопросы и не без удовлетворения выслушивая ответы. Будучи тучным человеком, тем не менее всегда выделял высоких, стройных, подтянутых, молодых. Умевших к тому же ответить лаконично, толково, без подобострастия, которым, как правило, грешили те, кто держался за власть обеими руками и часто врал по поводу и без оного.

Во-вторых, он обладал довольно редким качеством, особенно для молодых да ранних – его не деформировала стремительность карьеры, не сделала насупленным, недоступным, этаким «хозяином чужих судеб». Это привлекало, особенно тех, кто делал жизнь с опорой на глубокие знания, не стесняясь при этом спрашивать умных и дальновидных, с уважением к любому, с кем общался.

Мне когда-то Иван Васильевич Калашников, долгое время бывший секретарем крайкома партии по сельскому хозяйству и которого в девяностые годы я «пытал» в интервью по поводу «тайн» кадровой политики в период «послехрущевья», рассказывал:

– К сожалению, тогда под удар попали лучшие. Трубилин, например. Это был человек чрезвычайно открытый и, что важно, не менее умный. Я тогда работал в районе и часто с ним встречался по разным нуждам. Он никогда не говорил загадками, не был псевдомногозначительным, не показывал, что принадлежит к тому уровню власти, где обсуждаются вопросы, которые мне знать не положено.

Чего греха таить, бюро крайкома боялись как огня, поскольку там часто заседали люди, которым всегда было легче скакать с шашкой наголо, чем идти с плугом на пашне. Проблемами сельского хозяйства он владел предметно и результативно, а главное, отлично знал психологию людей, работающих на земле. Когда приезжал в привычные места: Гулькевичи, Новокубанск, Армавир, к нему тянулись, несмотря на молодость, называя по-сельски уважительно – Тимофеевич…»

Брежнев, в отличие от Хрущева (тем более Сталина), был из тех, кто «стелил» много мягче. Уже стала забываться чередниченковская публикация в «Советской России». Заметьте, не в «Правде», органе ЦК, а в «Советской России», которая хоть и была «цековским» изданием, но вроде бы как менее официальным, больше разговорным, чем директивным.

Любая острокритическая публикация в «Правде», особенно до Брежнева, срабатывала как гильотина: «Утром в газете, вечером в кювете»… Стали уже думать, что обойдется. Ан нет!

Воробьева однажды, без всякой огласки, тихо, словно между прочим, как я уже говорил, отправили в Министерство сельского хозяйства, где он «тлел» до того момента, пока его дочь не вышла замуж за сына Кириленко, члена Политбюро, брежневского приятеля еще по Днепропетровску. После того, забыв все сразу, ему подобрали новую роль, к тому же главную, отдав «во владения» все леса Советского Союза и должность председателя Госкомитета СССР по лесному хозяйству.

Снова как ни в чем не бывало стали избирать членом ЦК, депутатом Верховного Совета СССР, причем даже после того, как дочь с зятем развелись. Говорят, он не раз приглашал Трубилина к себе первым замом, обещая через год-два должность свою передать ему. Но не случилось…

Судьба самого Ивана Тимофеевича решилась практически без его участия. Новый первый секретарь крайкома партии Григорий Сергеевич Золотухин, переведенный из Тамбова, строгий, нелюдимый и малоулыбчивый, почти сразу по приезду на Кубань предложил Трубилину возглавить краевое управление сельского хозяйства, где он снова оказался самым молодым руководителем за всю историю, всего 35 лет.

– Вань! – сказал ему при встрече все тот же Огурцов. – Не журись! Какие твои годы! Раза три еще можешь с нуля начать…

Золотухин пробыл в крае шесть лет, почти столько, сколько Трубилин возглавлял управление сельского хозяйства. Кстати, при нем и был назначен на свою главную должность по жизни – ректором Кубанского сельскохозяйственного института, одного из самых престижных в стране высших учебных заведений такого профиля. Здесь прошла самая длинная и (смею считать) лучшая часть его прекрасной жизни. Но до этого надо еще дойти, а пока…