Текст книги "Сияющий Алтай. Горы, люди, приключения"

Пинай его, суку, в живот!

После завтрака на мерзлой траве у нас короткий переход от высокогорных озер на реку Ороктой (котловина с тропами диких зверей), куда мы прибываем уже к обеду и встаем там лагерем. День опять выдается солнечный и жаркий. Тропа поначалу бежит красивым лесом от озера Тожонкуль вверх на невысокий перевал. За перевалом дорога устремляется вниз правым берегом Ороктоя, порой сбегая к самой речке, прямо по которой мы то и дело едем, поднимая брызги копытами коней. Речка Ороктой мелкая, чистая, каменистая.

Второму Славиному коню (бывшему Маратову чемпиону) между тем становится час от часу все хуже и хуже. Он едва держится на ногах. Несчастный плетется далеко позади нашей группы, испуская громкие стоны. На все предложения проводников подгонять и лупить его Слава отвечает отказом – Слава любит и жалеет животных, тем более больных и слабых. Наш Слава – гуманист.

И вдруг с конем и сидящим на нем Славой случается что-то невообразимое. Когда мы вновь едем по мелкой речке, по ее каменистому дну, и справа нас прижимает скала, а слева по самому речному руслу густо растут деревья, меж которых мы петляем, задирая ноги, чтобы не намочить ботинок, Славин конь внезапно ложится. Прямо посреди мелководного Ороктоя.

Вы спросите, конечно, как это так – конь ложится? Зачем ему вообще может понадобиться ложиться и как это конь может взять и лечь под всадником? А вот так – именно что ложится Он внезапно подгибает разом передние и задние ноги и удобно укладывается своим большим круглым пузом прямо в речку, меж больших гладких валунов, в воду, взбаламученную нашей кавалькадой. Славины ноги моментально погружаются в мутную воду, по самые колени. Сам Слава сидит при этом неподвижно в седле, выпучив глаза от изумления. Он даже бросил повод, до такой степени он ошеломлен происшествием! Вода речки, пузырясь, заливается в кожаные сумины по лошадиным бокам – в те самые сумины, в которых едут наши сухие вещи и продукты.

Мы все потрясены этим невиданным зрелищем и встали на речке как вкопанные, кто и где в этот момент оказался, мы буквально остолбенели от увиденного. Всякое мы повидали из происшествий с лошадьми, но такого дива – никогда! Чтобы конь! Лег! Под седоком! Прямо на ходу! Да это же просто невиданное дело! Слава, как и все мы, совершенно ошарашен и глупо сидит в седле, рассматривая, как по его ногам течет и затекает в его сапоги речка. И только его конь выглядит вполне довольным – право, хорошо вот так лежать в прохладной чистой речке, в жаркий-то день! Речка моет брюхо, смывает с боков грязь и мух, работать не надо, красота!

Первым очнулся Марат. Он соскакивает с коня и стремглав бежит к Славе.

– Пинай его, суку, в живот! Пинааай! – кричит он Славе.

– Вот еще! Я не бью животных! – возмущенно и обиженно отвечает Слава и медленно выползает из седла на берег. Из его сапог вытекает грязная вода, на голове съехала вбок дурацкая голубая панамка с желтыми цветочками.

При этом его конь продолжает вальяжно возлегать в прохладной речной ванне. Он только тревожно стрижет ушами, видя бегущего к нему с громким матом молодого проводника. И не напрасно.

Марат подлетает к обнаглевшему хвостатому купальщику и, действительно, прямо с разбега пару раз сильно пинает его сапогом точно в живот – не увеча, но зло и решительно. Конь резво вскакивает из речки и трясет боками и мокрым хвостом, обливая Марата и Славу водой и грязью. Марат бранится и волочит на веревке наглого мерина за собой на берег. Весь наш строй нарушен, проходит время, пока все снова поправлено и подвязано, пока Слава забирается обратно в седло и мы можем продолжить путь.

Однако не проходит и получаса, как все повторяется. На этот раз Славин конь ложится под ним прямо посреди дороги, на поляне, и нагло лежит, тряся хитрой мордой с целью отгона мух. Тут уже Слава слезает с седла и сам нелепо тянет жуликоватую морду за веревку, силясь поднять падучего партнера. Тот нехотя и недовольно встает. Так они и мучаются дальше всю дорогу. Можете вообразить – какова была наша скорость передвижения!

С грехом пополам мы добираемся до места новой стоянки, спустившись на широкую поляну у реки с высокого травянистого косогора. Стоит тихий жаркий летний день, солнце в самом зените. Журчит на краю поляны речка, прозрачная и теплая. Высокая трава усыпана цветами, воздух пахнет медом. Мы с удовольствием обнаруживаем, что вся эта огромная поляна сплошь покрыта спелой земляникой. Куда ни ступи, куда ни протяни ладонь – всюду алеет душистая спелая ягода. Даже у коней все их черные губы скоро измазаны красной земляникой. Днища наших палаток также раскрашены земляникой в багряное и вкусно пахнут ею же.

По траве скачут бесчисленные зеленые кузнечики, весь воздух шумит их звоном и стрекотом. Кузнечики забираются в палатки, скачут по веревкам, сидят и чешутся у нас на головах. Жужжат, собирая пыльцу с цветов, пчелы и шмели. Мы разложили на траве разноцветные коврики и разлеглись загорать. Как это удобно – лежишь на горячем коврике, на солнцепеке, и тут же поедаешь сладкую землянику, стоит только протянуть за ней руку!

Я валяюсь таким же точно манером, закусываю чай земляникой и от нечего делать уговариваю Катю и Алину искупаться в речке, как мы все уже успели сделать.

– Что ж вы такие дурные, красавицы? Жара, солнце, речка чистая! Теплая! Что ж вы не идете купаться?

– Да ну-у-у! Холодная!!! – жеманятся нежные городские барышни Катя и Алина.

Земляничные поляны Алтая (рисунок Д. Запылихина, 2016 г.)

Все предыдущие дни они решительно отказывались мыться в ледяных и чистых горных речках и озерах, грея себе отдельно теплую воду в котелках на костре. И лишая себя тем самым одного из лучших в горах удовольствий. Представьте только – позади у вас длинный утомительный переход, все тело ломит от усталости, глаза воспалены, ноги болят и едва сгибаются в ноющих одеревенелых коленях. И вот тогда ты идешь на берег стремительной, прозрачной, ледяной речки, раздеваешься донага и во весь дух бросаешься в быструю прозрачную воду. Чтобы не унесло быстрым и сильным течением, ты ложишься животом на разноцветную гальку на дне, за большим камнем, в естественную глубокую ванну. Ах! Ни с чем не сравнимое ощущение! Холод, чистота, бодрость, восторг! – вся усталость отлетает вмиг, обостряются все чувства, через секунду ты выскакиваешь из ледяной воды на берег, бодрый и полный сил, и хоть сейчас готов снова пуститься в путь!

Наконец, под наши настойчивые уговоры, Алина и Катя решаются. Они идут к горной речке Ороктой босиком по свежей траве, горящей на жарком солнце, и встают в нерешительности у кромки воды. Девушки долго пробуют воду пальчиками ног с накрашенными ногтями и шушукаются. Наконец более решительная Катя вступает в речку, понемногу забирается в нее по шею и, к нашему удивлению, не визжит и не выскакивает обратно, а, напротив, с удовольствием возится там. Только торчит из воды ее аккуратно забранная шпильками головка. Катиному примеру следует и Алина. И также, к нашему удивлению, надолго застревает в речке. С того дня Катю и Алину было не оттащить от воды. Они радостно бежали в самые ледяные речки, в самые студеные озера – поняли наконец, какое это истинное удовольствие.

После купания затевается готовка обеда. Алина сидит на корточках на берегу речки и чистит картошку. Она случайно роняет в речку ножик, после чего какое-то время шарит рукой по дну, пока не вытаскивает ножик из воды.

– Хи-хи, – смущается своей неловкости Алина и шлет нам от речки очаровательную улыбку.

В это же самое время Катя случайно опрокидывает в костер почти уже закипевший котелок с водой. Хорошо еще, что в котелке была лишь вода, а не готовый суп. Вода заливает огонь и горячие угли, от костра слышится шипение и поднимается белый пар.

– Ой! – сначала испуганно восклицает Катя, а потом принимается заливисто смеяться сама над собой.

Я сижу у костра и наблюдаю за всем этим.

– Девушки, а вы знаете теорию двух главных женских реакций? – спрашиваю я у Кати и Алины.

– Нет, а какие это две главные реакции?

– Ну вот как раз ваши и есть главные: ой и хи-хи

– Поясни, не понимаем.

– Ну вот Алина уронила ножик в речку. Это мелкое происшествие, поэтому реакция Алинина была только – хи-хи. А ты, Катя, взяла и котелок с кипятком в костер свалила. А могла ведь еще и сама кипятком обвариться. Это уже серьезное дело, поэтому и реакция твоя была другая – ой.

Катя соображает от поправленного костра:

– То есть если женщина по-мелкому затупила, то реакция у нее – хи-хи, а если по-крупному, например машину разбила или дом запалила, то ой?

– Ну да, вроде того.

– И больше нет никаких основных реакций?

– Больше нет. Все реакции сводятся или к ой, или к хи-хи.

Катя и Алина хохочут над моей смешной наукой.

– А у мужчин сколько тогда главных реакций? – интересуется Алина.

– А вот у мужчин только одна.

– Какая же?

– Что по ерунде, что по серьезному случаю всегда одна реакция – вот же б ля… – отвечаю я.

Все дружно смеются.

Дневка на плоскогорье, у теплого озера

На следующий день мы спускаемся к реке Большой Улаган, которую переходим вброд, километрах в десяти выше по течению родного для Марата и Тимура села Балыктуюль (трека с рыбой, рыбный омут). Речка тихая, мутная, теплая, вода в месте брода глубиной чуть выше брюха коня. Между тем новому Славиному коню и сегодня нездоровится. Он переходит реку последним и ровно посреди ее вдруг останавливается.

– Ну! Да чтоб тебя! Погоняй его, лупи! – кричит Марат.

Слава нелепо торчит посреди реки в своей панаме, его ботинки и ноги по колени снова глубоко в воде, река обтекает его и коня мутными зелеными потоками, Слава машет руками, вертит веревкой и ерзает в седле. Мерин трогается с места и нехотя выходит на наш берег.

За бродом мы поворачиваем направо и едем вверх по течению правым берегом, красивой уютной долиной, по бокам которой растет лиственничный лес. Сама деревня Балыктуюль остается справа от нас. Дальше мы уходим с Большого Улагана на его приток речку Тужардажи и продолжаем подъем. Вдоль речки виляет проселочная дорога. Это места хозяйствования балыктуюльцев – тут они заготавливают сено, пасут скот, охотятся. Марат и Тимур давно приободрились и повеселели: владения опасных саратанцев остались далеко за спиной, за перевалами, и теперь мы находимся в полной безопасности, на землях их родного села.

Близится вечер, уже смеркается, и мы ищем, где бы встать на ночлег. Особого выбора у нас нет, и мы располагаемся на ровной травянистой поляне, справа от которой протекает речка, а слева стоит гора. Посреди поляны растет одинокая лиственница, у корней которой мы разводим костер и ужинаем.

Рано утром, на рассвете, мы слышим одинокий мотор, от шума которого просыпаемся. Чья-то машина встает прямо у нашего лагеря, начинаются какое-то движение, разговоры. Я вылезаю из палатки, ежась от прохлады розового, приглушенного низкими облаками рассвета, и вижу, что на дороге у поляны стоит уазик с брезентовым верхом, а около него маячат две какие-то незнакомые фигуры в теплых куртках и кепках. Они о чем-то разговаривают на слегка повышенных тонах с нашими проводниками. Я подхожу к ним и выясняю, что это приехали на покос земляки Марата и Тимура из Балыктуюля. И что мы, к несчастью, встали лагерем прямо на их поляне, которую они собрались как раз нынче выкосить. Мы слегка помяли траву своими палатками и дорожками, по которым ходили к костру и за водой к речке. Повезло еще, что это были земляки Марата и Тимура, и все разрешается полюбовно. Мы быстро завтракаем, собираемся и выезжаем, а мужики, как только выходит солнце и обсыхает на траве роса, начинают обкашивать нашу поляну на сено.

Коротким переходом мы поднимаемся в верховья речки на новое широкое плоскогорье. Там, наверху, мы обнаруживаем большой богатый хутор, полный людей. В центре хутора стоит большой деревянный дом, неподалеку от него – высокий аил с крепкой конусообразной крышей, крытой железом. Из дыры наверху конуса идет дымок: хозяйка готовит обед. Здесь же, близ дома, выстроены большой хлев для животных, еще несколько хозяйственных построек, баня. По хутору бегают босые дети, у дома стоит большой грузовик с напиленным лесом. За плетнями высятся большие стога свежего сена, у дома сложены большие поленницы свежезаготовленных дров. Видно, что хозяева живут здесь и летом, и зимой. Мы здороваемся с хозяйкой, вышедшей поприветствовать нас на крыльцо аила, и просим продать нам свежего молока. Спустя пять минут мы встаем лагерем на берегу маленького озерца, очень чистого и теплого, тут же быстро разводим костер и бежим купаться. Под кустами прячутся от нас и поднятого нами на озере шума дикие утки.

На следующий день решаем дать себе отдых, оставшись у теплого озера. Мы объезжаем налегке живописные окрестности. Здесь везде растут красивые леса, плещутся речки и озера, по болотам видны нахоженные маральи и медвежьи тропы. В одном месте на узкой горной тропе нам встречаются старуха с маленькой девчонкой, которые перегоняют с места на место небольшое стадо коров. Животные идут гуськом одна за другой по тропинке, поглядывая на нас равнодушными глазами, и жуют на ходу свою вечную жвачку. Долины широки и распахнуты, все они густо покрыты цветами, в прозрачном воздухе все окрестности видны далеко, на горизонте стоят красивые обрывистые горы со снегами наверху.

Хорошенько отдохнув и накупавшись в озере, наутро мы продолжаем свой путь к Чулышману. Тропа бежит густым лесом, потом ныряет в узкое ущелье, где нас ждет сюрприз. Ниже по речке с крутого склона сошел огромный оползень, и теперь образовалось новое озеро, затопившее ущелье, тропу и большую часть леса. Мы упираемся вместе с нашей тропой прямо в воду и принимаемся объезжать озеро глухим лесом по крутому правому берегу. Часа два мы, обливаясь потом, ходим по горе пешком, таща коней в поводу, по сплошному бурелому, по мху и камням, перелезая через упавшие стволы и лавируя между близко стоящими деревьями. За шиворот нам сыплется и колется хвоя, на потные лица налипает паутина. Слева внизу сквозь чащу блестит изумрудное озеро. В конце концов мы выбираемся ниже оползня обратно на торную тропу и спокойно едем дальше.

Через два часа пути, спускаясь долиной реки Тобулга, мы внезапно оказываемся в точке, где обширное и лесистое Улаганское плато резко обрывается в километровую пропасть, на дне которой течет мощный Чулышман. Мы стоим на самом верхнем краю пропасти и любуемся открывшимся перед нами величественным и прекрасным видом. Пересеченное нами за последние дни обширное холмистое плато разрезается прямо перед нами огромным глубоким ущельем с отвесными стенами, на дне которого петляет серебряная лента реки. За ущельем, на север и восток, просматривается другое необозримое гористое плато – Чулышманское нагорье, которое тянется от ущелья Чулышмана на восток, до самых западных границ Тувы и Хакасии. Влево, далеко на северо-запад, в отдаленную голубую дымку уходит громадная и глубокая чулышманская долина, колоссальный зеленый каньон с чистыми рощами и солнечными полянами по берегам реки, и с высокими кулисами вертикально падающих складок гор по бокам. По уходящим вдаль крутым складкам гор из стекающих с обоих нагорий рек и речек падают многочисленные водопады. По всей долине разбросаны живописные пастушеские стоянки. Чулышманская долина надежно укрыта от ветров, сориентирована с юга на север, и поэтому в ней всегда тепло, тихо и сухо. Здесь прекрасный микроклимат, комфортный для жизни и отдыха. А сам прозрачный, полноводный и быстрый Чулышман изобилен рыбой.

Через полчаса, круто спустившись по серпантину тропы, мы ставим палатки на берегу Чулышмана, у корней серебристых приречных ив, на широкой солнечной поляне.

На Чупышмане под перевалом Кату-Ярык

Назавтра конная часть нашего похода заканчивается прямо под перевалом Кату-Ярык (трудный путь), на небольшой турстоянке, принадлежащей авторитетному на Чулышмане алтайцу-теленгиту Салавату, уроженцу и знатоку этих мест. Более того, он егерь Алтайского заповедника, который начинается сразу за Чулышманом, по его правому берегу. Здесь же неподалеку близ водопада на речке Катуярык, правом притоке Чулышмана, находится зимняя пастушеская стоянка семьи Салавата.

Салават – крепкий и надежный мужик, у него своя турбаза, свои кони, крепкий уазик, его тут все знают и уважают. Наши проводники Марат и Тимур – его родные племянники. Все они жители села Балыктуюль.

Мы ставим свои палатки на берегу чистого, как слеза, и быстрого, как ветер, Чулышмана и целый день греемся на летнем солнце. Позади долгая дорога верхами безлюдного Улаганского нагорья, а сейчас мы безмятежно варим в котелке на костре козлиный суп, с вермишелью и картошкой. Попутно мы глазеем на перевал Кату-Ярык, нижний въезд на который маячит прямо перед нашими глазами. Весь день напролет на перевале разворачивается самое настоящее кино, недостает только попкорна. Перевал Кату-Ярык знаменит на всем Алтае своей крутостью, одолеть его могут лишь машины повышенной проходимости и мощности. Дорога вытесана в почти отвесном, практически километровом по высоте склоне и похожа на белую молнию, которая резкими изгибами змеится по рыже-зеленому склону ущелья от верхнего плоскогорья до самой реки. Дорогу в буквальном смысле вырезал в горе местный тракторист для нужд колхозного хозяйства, вырезал острым ножом своего гусеничного трактора, чем заслуженно прославился среди всех местных жителей – дело было отчаянной опасности и сложности. До того времени автомобильной дороги на Чулышман не было вовсе. И вырезанный в горе перевал Кату-Ярык – единственная дорога.

С вершины перевала открывается захватывающий вид на Чулышманскую долину, а потом вниз уходит головокружительный спуск с семью узкими поворотами над отвесной пропастью, поворотами, на которых двум машинам не разъехаться. Самый крутой участок перевала находится в начале подъема от Чулышмана, как раз там, где мы сидим и варим козлиный суп. Начальный подъем от реки – главная трудность на всем Кату-Ярыке.

Вот мы замечаем, как к въезду на перевал подкатывает снизу какой-то хрупкий слабосильный микроавтобус, видимо корейский, белый, по крышу набитый людьми и их шмотками. Водитель врубает первую скорость и принимается с ревом карабкаться на крутой подъем. Из трубы сзади валит синий густой дым, двигатель визжит, захлебывается и скоро глохнет. Скрипя камнями, микроавтобус скатывается задом вниз, в начало подъема. Из него высыпаются люди, и водитель делает вторую попытку забраться наверх, уже налегке, без пассажиров. В этот раз он пробует взять подъем с разбега и подскакивает по склону метров на сто выше прежнего, но после этого машина опять глохнет и снова бессильно скатывается назад. Теперь выгружаются на пыльную землю рюкзаки, мешки и посуда, машина облегчается насколько только возможно. Снова ревет мотор и следует третий штурм горы. Мы мешаем свой суп в котелке и меланхолично наблюдаем за повторяющимися попытками белой машины въехать на перевал, попытка номер три… пять… восемь… Все впустую…

– Вот так они тут и остаются, – рассказывает Тимур, который сидит с нами у костра.

– Как это так, остаются?

– Спуститься-то сверху несложно, а вот подняться… Не рассчитывают возможности своих машин, вот и застревают тут. Подняться наверх на перевал далеко не каждая машина может.

– И что же им теперь делать? Их же целая группа, туристов!

– Трактора придется ждать попутного, или если вдруг ГАЗ-66 проедет, или коли Урал подвернется попутный – тогда, глядишь, вытянут их наверх на прицепе…

Туристы из автобуса мрачно идут к Салаватову кафе: сидеть и ждать оказии с тягачом, которая может не случиться ни сегодня, ни завтра…

За козлиным мясом для супа мы сходили на стоянку Салавата, где сейчас пасутся и отдыхают после тяжелого похода наши уставшие кони и где гостят теперь у мамы (родной сестры Салавата) наши молодые проводники Марат и Тимур.

Стоянка Салавата удобно располагается на широкой поляне по правому берегу Чулышмана, вся ярко освещенная солнцем. Поляна только что скошена, и мягкие травяные валки уложены на земле длинными душистыми полосами, сходясь веером к домику и к аилу со всех концов. Женщины ловко сгребают вилами и граблями сохнущую траву в копны, а после мужчины относят на вилах или волокут на волокушах эти копны в огороженный плетнем двор, где сметают сено в большие высокие стога. Расчет всей необходимой работы тут простой – количество копен оценивают по числу голов крупного или мелкого рогатого скота: кому сколько потребуется сена, чтобы прокормиться всю долгую зиму. Если год выдается безтравный, тощий – сено приходится докупать на стороне. Коров, коз и баранов держат зимой в хлевах и кошарах и кормят сеном, а кони всю зиму пасутся сами, раскапывая копытами траву из-под снега. Сенокос занимает дней десять в августе, как только в долине прочно встает сухая солнечная погода, необходимая для сенозаготовок.

В августе и вообще все лето скот держат на верхних стоянках – километром выше в гору от Чулышмана, на нагорье у самой верхней границы леса, куда животных отгоняют в мае. Там тоже есть избушки и кто-то постоянно находится в них, присматривая за скотом. Осенью, когда наверху в горах выпадает первый глубокий снег, скот перегоняют вниз в долину Чулышмана на зимние стоянки. Когда в августе приходит время сенокоса, из города приезжают все родственники-мужчины, дружно косят траву и ставят стога. Зимой живет на стоянке и заботится о животных кто-то один, иногда он в ходе долгой зимовки меняется с другим родственником, по договоренности или необходимости…

Мы идем из лагеря на Салаватову стоянку пешком от нижней части перевала Катуярык левым берегом, по широкой поляне. Вышагиваем тропинкой, которая бежит низкой выгоревшей травкой. И вдруг видим, как справа налево тропинку медленно переползает черная длинная гадюка. Марат, у которого в руках зачем-то оказалась толстая веревка, с силой лупит змею концом веревки, на котором навязан тяжелый и твердый как камень узел.

– Примета есть такая, – объясняет он, быстро прикончив гадюку. – Если змея слева направо ползет, то пусть ползет дальше. А вот если справа налево, то надо убить!

– Почему так?

Но Марат только пожимает плечами. Объяснил же ясно – примета такая!

Слева под горой – еще одна стоянка, пустая, без людей.

– А это чья стоянка?

– Да тоже одних из нашей деревни, из Балыктуюля. Но они ее бросили в этом году. Не хотят больше скотом заниматься, тяжело это.

– А как вы тут вообще землю поделили? И пастбища?

– Да это все еще в советское время поделили. Каждая семья имеет по Чулышману свое место, стоянку, пастбища, покосы. А наша стоянка еще прадедом построена, лет сто тому назад.

Прямо напротив водопада Кату-Ярык, который падает из темного ущелья вниз в километре от нас к востоку с отвесной скалы, мы переходим железный мостик через Чулышман и попадаем в чистую березовую рощу с высокими зелеными кронами. За рощей справа виден давно заброшенный, дикий и заросший сорняками колхозный яблоневый сад. Влево от сада бежит тропинка, прямо к Салаватовой стоянке. Там мы замечаем, подойдя ближе, собранные из почерневших столетних срубов избу, аил, хлев и баню – все старинной постройки. На наличниках окон узорная резьба, на верхнем бруске дверного косяка выпилены две рыбы, головами одна к другой.

– Это все наш прадед сделал! Сам строил, сам резал дерево, – гордо говорит Марат.

В дверях избушки стоят две маленькие девчонки-алтайки в цветастых платьицах, их смеющиеся головки повязаны ситцевыми платочками, они с любопытством нас разглядывают, радуются подаренным конфеткам, но по-русски не понимают ни слова. Хозяйка выносит нам из аила свежую козлиную ногу с запекшейся на сухожилиях черной кровью, с которой мы, предварительно посетив водопад, возвращаемся тем же путем в лагерь, варить козлиный суп у подножия Кату-Ярыка.