Текст книги "Сияющий Алтай. Горы, люди, приключения"

Слава и его больная лошадь

Сразу за мостиком через Саратан, маленькую шуструю речку, правый приток Башкауса, мы сворачиваем направо и начинаем неспешный подъем на север по автомобильной проселочной дороге. Весь саратанский бедлам, все треволнения минувших суток, вся эта трескотня и заполошное мелькание, долгая и бессонная беспокойная ночь остаются позади. Мы все здесь, в сборе, здесь наши проводники, наши кони, наши вещи и наши припасы, иначе говоря, все у нас теперь складывается просто превосходно! Мы обретаем покой и радость. Раскачиваемся в седлах, едем медленно и спокойно. Со всех сторон нас обступает красивый лес, сквозь ветви и хвою падают с неба и легко бегут по нам золотые струи солнечного света. Дорога петляет все выше, прозрачным свежим лесом, повсюду вокруг разливаются покой и безмятежность. Ни людей, ни машин, ни мотоциклов – одни только небо, горы и деревья!

Так мы едем не спеша часа три, минуем ту самую лесопилку, где накануне ожидали нас проводники, видим их свежее костровище, и забираемся еще выше. Наконец, отъехав подальше от Саратана, мы решаемся встать на отдых на небольшой лесной полянке близ речки, которая здесь, наверху, уже превратилась в крохотный ручей.

Вновь быстро вырастает наш маленький палаточный лагерь, разгорается костер, заправляется суп, заваривается чай. Скоро вечер и погода внезапно начинает быстро портиться. В июле, ни с того ни с сего, среди жаркого солнечного дня, небо быстро чернеет и из низких сизых туч принимается валить нам на головы плотный мокрый снег. Так часто бывает в горах: только утром купались и загорали в теплой речной протоке, а поднялись повыше – и попали в плотный снежный заряд, в настоящую зиму!

Зеленая трава за какие-то четверть часа покрывается толстым слоем снега. Он высыпается из туч серыми и белыми полосами, валится наискосок, скрывая от нас окружающий лес и делая его призрачным и мерцающим. Наши палатки в считаные минуты покрываются снизу доверху тяжелыми влажными перинами снега, он съезжает по мокрой ткани тентов вниз, шурша и обильно выделяя из себя ледяную воду. Вода стекает тонкими ручейками по отсыревшим зеленым стенкам. И внутри платок, и снаружи чертовски холодно и сыро. Мы греемся у костра, натягиваем на себя зимние вещи, наши пальцы красные и закоченели. Мы собираемся в одной тесной палатке и снова режемся в дурака, поглядывая наружу через раскрытые входы, за которыми не переставая валит густой снегопад. Потом, когда темнеет, мы устраиваемся на ночлег, свернувшись в спальниках, и засыпаем под шуршание снега на палатках, под ровный шум леса на ветру. Нам замечательно в наших сухих и теплых убежищах: нигде и никогда так покойно не спится, как в палатке, занесенной снегом! Снежная июльская ночь накрывает нас серым мягким пологом…

Холодным утром мы вылезаем наружу и удивленно разглядываем летние сугробы, сверкающие на солнце! Лес сплошь в снегу, как будто зима в самом разгаре, и от стволов по снегу тянутся длинные синие тени. Однако как только солнце выходит из-за горы повыше и оранжево освещает нашу полянку, воздух быстро теплеет и снег начинает таять. Пока мы завтракаем и собираемся в путь, снег все больше отступает в глубь леса, под ним обнажается изумрудная трава, отряхиваются от снега горные цветы. Трава и цветы как будто умылись родниковой водой и оттого стали еще свежее и ярче. Ночная снежная перина пошла им только на пользу. Горят в траве, испускают в горный воздух свои ароматы пробудившиеся разноцветные соцветия, и вот уже залетали-зажужжали вокруг них первые шмели и пчелы.

Когда мы трогаемся в путь, снег уже ретировался глубоко в лес, спрятался за стволы кедров, заполз в черные ямы, забился в корни кустов. Ярко светит в чистом голубом небе солнце, от вчерашней непогоды не осталось и следа, и мы весело едем по дороге все дальше наверх. За нашей спиной открываются широкие панорамы Улаганского нагорья, вдалеке на юге белеют снежные пики Курайского хребта, справа и слева от нас проплывает дочиста отмытый летним снегом лес.

Между тем поутру я обнаруживаю еще одно неприятное свойство своего рыжего мастодонта. Когда я вскакиваю в седло, он сразу начинает быстро двигаться, т. е. еще до того момента, как я достигаю правой ногой правого стремени и крепко усаживаюсь в седле. Вот буквально – как только я начинаю свое движение в седло, эта четвероногая детина резко трогается с места и широко и быстро вышагивает, не разбирая зачем и куда. Так он может запросто и об дерево меня ударить, и сбросить на землю, и сумины порвать.

– Чертова скотина! – ругаюсь я.

– Да это его так хозяин приучил! Он сам молодой, хозяин, то есть, любит, чтобы побыстрее вскочить и сразу поехать! – поясняет Тимур. В итоге я стараюсь всякий раз заскакивать в седло своего рыжего мерина побыстрее и ухватить при этом левой рукой узду покороче, чтобы держать лошадь под контролем, не давая ему бежать когда не надо…

На самой вершине затяжного подъема от Саратана, где дорога наконец выходит на широкое ровное плоскогорье, нашу дремоту нарушает новый неприятный инцидент. У Сергея, который едет справа от меня, внезапно съезжает вбок седло, сам он неожиданно для себя сваливается на дорогу, а его конь с перепугу вырывается и уносится галопом вперед. Под его брюхом болтается ослабнувшее и съехавшее седло, волочатся и хлопают по земле растрепанные сумины, опасно спутываются ремни.

Не успеваю я заметить это молниеносное происшествие справа от себя, не успеваю очнуться, как и мой пугливый Буцефал внезапно бросается вскачь. Он, как и конь Сергея, вдруг ополоумел от испуга, и мчится теперь огромными скачками прямо в небольшой лесок из низкорослых кедров, что растут по левую сторону от дороги. Черт бы побрал этих коней – до чего же они пугливы!

Я и рыжий Буцефал скачем истеричным галопом к леску, мне что-то громко кричат в спину, но мне сейчас не до того. Кедрач в леске молодой, низкий, деревья стоят тесно друг к дружке, их ветки растут ровно на такой высоте, чтобы под ними проскочил мой потерявший голову конь, и при этом на такой высоте, чтобы вышибить у меня, сидящего наверху, весь дух. Вот лесок уже совсем близко, он летит, мчится на меня, мне уже через мгновение точно не собрать костей. Стукнусь со всего маха об ветки, вылечу из седла и сильно расшибусь. А конь проскочит понизу, ему-то что! Делать нечего, надо срочно спасаться: и я валюсь вправо и вбок, высвободив до того ботинки из стремян, мягко соскальзываю с коня, и опять оказываюсь на спине, сильно ударившись о землю, и лежу, выпучив глаза, на траве. Буцефал, высоко подбрасывая задницу, скрывается в кедраче, после чего оттуда слышен только громкий треск ломающихся ветвей.

Марат и Тимур бросаются в новую погоню и вскоре приводят обратно потрепанных и перепсиховавших беглецов. Те стригут ушами и косят глазами – сильно, видать, напугались. Кони вообще до смерти боятся буквально всего на свете. Боятся любых шорохов, треска, ярких тканей, резких движений, белого камня или светлой тряпки у дороги, кривой ветки, отдельно растущего куста, оброненной бумажки, зонтиков, собак, машин, мотоциклов и мопедов, хлопков, щелчков, воды, снега, словом, любого мало-мальски значимого происшествия, звука или предмета. Эволюция обучила их быть пугливыми и осторожными. В этом и заключена основная сложность езды на лошадях. Едешь, едешь себе спокойно, клюешь носом, и вдруг – бац! – твой секунду назад меланхоличный коняга уже несется галопом, не разбирая дороги, а ты вцепился в седло, чтобы не вылететь с него и не разбиться. И вся эта суматоха всего-то из-за случайно пролетевшего перед его мордой безобидного чижика!

Приходится нам по новой закреплять седла и багаж на беглецах, проверять упряжь у всех остальных коней, прежде чем продолжить путь. Наконец, после всех хлопот и треволнений, мы выезжаем на широкую равнину, почти безлесую, холодную: высота здесь уже приличная, около двух километров.

– А куда вообще ведет эта старая дорога? – спрашиваю я Марата.

– Там пионерский лагерь был в советское время, – Марат показывает рукой вперед по нашему движению. – Вроде и сейчас туда детей возят летом.

Вот это да! – думаю про себя я. Пионерский лагерь, на такой-то высоте! Где снег валит в июле и где пальцы мерзнут даже на солнце! Бедные дети!

Немного не доезжая до лагеря, который уже хорошо виден впереди, мы сворачиваем налево с автомобильной дороги на обыкновенную конную тропу, объезжая высоким берегом небольшое темно-синее озерцо Чебокколь. Солнце понемногу снижается, становится холоднее, ноги и руки начинают заметно коченеть. Впереди, немного правее по ходу, видно красивое ущелье Ярлу, замкнутое высоким серым горным цирком. Мы полого поднимаемся на перевал, ведущий к озеру Узункель. Марат и Тимур показывают нам видную справа вросшую в землю пастушескую избушку, на самом краю леса, сейчас пустую.

– Мы тут скот пасли в детстве: перегоняли сюда коров и лошадей из Балыктуюля! И жили на этой стоянке все лето!

Пока наша группа неторопливо поднимается к перевалу, разговор вяло крутится вокруг все тех же лошадей.

Первые два дня похода успели разделить нас на две группы. Я, Сергей и Лена уверенно держимся прямо за проводниками, а Катя, Алина и Слава тащатся всю дорогу далеко позади нас, в результате чего мы то и дело останавливаемся и поджидаем, пока они нас догонят. Понятно, что это связано исключительно с опытом езды на конях, либо же с его отсутствием. Местные кони все до единого обучены так, что их надо постоянно подгонять, иначе они будут медленно тащиться по тропе как больные чумкой, едва переставляя копыта, вздыхая и строя болезненное выражение морд. Еще они будут убегать с тропы и нагло есть траву, не обращая внимания на всадников. Опытные конники это знают и весь день пути машинально помахивают перед глазами коня веревкой, или постукивают ею по крупу, или ломают с куста и хлопают скотину прутиком, на худой конец – постоянно стучат ему пятками в бока. Но ни Слава, ни Катя, ни тем более сердобольная Алина не признают всех этих жестоких методов истязания «бедных коников». Им кажется, что кони и без того буквально надрываются в нашем походе, едва держатся от издыхания и с трудом выживают из последних своих лошадиных сил. Все наши потуги переубедить их совершенно тщетны, в результате мы смиряемся и тащимся по горам со скоростью похоронной процессии.

– У меня так вообще больной конь! – вдруг заявляет Слава прямо посреди нашего затяжного подъема на перевал, как только мы миновали синее озеро. – Вон, только гляньте, как он дышит, бедняга!

Охотно останавливаемся и разглядываем Славиного коня. Вид у него и вправду довольно жалкий. Вороной низкорослый конек стоит на узкой тропе, понурив голову, и мелко дрожит всеми своими членами. Его дыхание прерывисто и нездорово, словно он задыхается в остром сердечном припадке. Бока коника мокрые от холодного пота, большие глаза вроде как даже слегка заплаканы, они глядят на нас страдательно и отчасти припадочно. Говоря по совести, он того и гляди сейчас рухнет замертво, прямо под ноги спешившегося Славы, в немой и страшный укор всем нам – живодерам!

Однако балыктуюльцев Марата и Тимура эта печальная картина отчего-то совсем не пробирает. Они смотрят на несчастное животное с большим сомнением, если не сказать, что зло и раздраженно.

– Так! – решительно говорит Марат Славе. – Забирайте в таком случае моего коня!

Слава ошарашен. Как? Вот так взять и заменить, ни с того ни с сего, его умирающего от изнурения и болезней, бьющегося в предсмертной агонии, насквозь усталого коника-инвалида на вот этого славного и шустрого скакуна-акселерата, который всегда столь резво и неутомимо бежит впереди нашей колонны? Это серьезно? А что же будет с больным и усталым? Не доконает ли его беспощадный Марат враз и окончательно??

Но проводник уже соскочил со своего резвого коня и ведет его к Славе.

– А он не скидывает? – опасается на всякий случай Слава.

– Да нет! Он у меня спокойный и идет отлично.

Марат уже деловито перетягивает стремена своего скакуна под длину Славиных ног, а стремена трепещущего от упадка сил инвалида в свою очередь ловко подлаживает под себя. Они меняются конями, и мы трогаемся дальше, продолжая забираться на перевал, до вершины которого уже рукой подать.

И вот – о чудо! Четвероногий инвалид, оказавшись в руках Марата, полностью преображается! Он вдруг счастливо избавляется от всех своих хворей и замечательным образом оживает! Более того, с каждым новым шагом он буквально расцветает, как весенний цветок! Слезы на его глазах немедленно высыхают, взгляд становится острым и осмысленным, слегка даже как будто жуликоватым, муть на больших глазных яблоках рассасывается, дрожь усталых членов улетучивается, пот на боках испаряется, дыхание становится глубоким и ровным. Мы не верим своим глазам! Без пяти минут покойник скачет теперь у нас впереди, вертя хвостом и весело виляя задом! Его ход легок и бодр, ноги крепки и свежи, он так же, играючи, убегает от нас вперед, как прежде безнадежно от нас отставал! Мы потрясены происходящим на наших глазах чудом!

Увы, в эти же самые минуты прежний Маратов конь, на котором едет теперь Слава, еще минуту назад столь бодрый и веселый, как назло, вдруг почувствовал себя худо.

Что-то такое неприятное вдруг вступило ему в бок, сбило дыхание. Он помрачнел и зашатался и теперь прерывисто дышит и постанывает при каждом шаге. При этом каждый новый шаг дается ему теперь со все большим трудом. Морда его выражает сильное страдание, ноги заплетаются, он даже слегка подволакивает по тропе правое заднее копыто. Словом, он едва плетется нам вслед и все больше отстает от группы. Как бы это не был сердечный приступ – опасаемся мы. Слава соображает, что и второй его конь, к несчастью, разболелся. Но Слава отчего-то пока боится сообщить нам об этом вслух. Так, с грехом пополам, мы и взбираемся на каменистую вершину перевала.

Слава Иноземцев (фото В. Рыжкова, 2010 г.)

Марат оглядывается на далеко отставшего Славу и его приболевшего второго мерина и посмеивается про себя. Бездушный живодер – что тут еще скажешь.

Завтрак на мерзлой траве

Красота! Широта! Алтай!

Мы сидим на гладких камнях на вершине широкого и пологого перевала и любуемся панорамой, открывшейся перед нами. Прямо под нами, далеко внизу, большое круглое озеро Тожонкуль, слева от него другое, сильно вытянутое озеро Узункель, еще левее – целая цепь красивых озер поменьше, тянущихся вдоль по реке Кулдинголь. Как нам и говорили, здесь самый настоящий край озер. Так и есть! Все, открывшиеся перед нами горные озера, окружены густой кедровой тайгой, за ними выше и вдаль уходят синие хребты.

Начинаем спуск с перевала, сделав на нем обязательную остановку и выпив чаю, и скоро обнаруживаем в лесу заброшенную проселочную автомобильную дорогу. Она круто сбегает вниз, петляя между деревьями. Спуск такой крутой, что мы спешиваемся и ведем коней в поводу. Да откуда же здесь в такой глухомани дорога? Да еще на таком крутом склоне!

– Сюда трактора в советское время поднимались! Из Балыктуюля. Лес заготавливали и стаскивали вниз, – разъясняет наше недоумение Тимур. – Давно это было, сейчас уже никто сюда не доезжает!

Слава тем временем принимается собирать грибы. Они растут прямо у дороги, и их здесь настоящее изобилие: белые, подосиновики, подберезовики, грузди, волнушки, сыроежки! За полчаса спуска с перевала прямо у дороги он набирает целое ведро отменных грибов. Вечером у костра будет пир.

Скоро мы выходим на широкую поляну меж озерами Тожонкуль и Узункель, ближе к первому. От поляны до озера всего метров сто. Быстро ставим лагерь и готовим на костре настоящее объедение – жареную картошку с грибами. Грибы высыпаны на траву кучкой, их венчает огромная красная шляпа подосиновика-переростка размером с большую сковороду. Красота и покой вокруг – необыкновенные. Когда темнеет, над лесом поднимается полная золотая луна, спокойные воды озера жидким серебром блестят в ее свете. Над поверхностью Тожонкуля стелется тонкий серебристый туман, все небо сплошь усыпано яркими звездами.

Холод на поляне, однако, жуткий, около нуля градусов, и мы поскорее расходимся по палаткам и забираемся спать в теплые мягкие спальники.

А наутро повторяется наш ежедневный ритуал.

Первым, пока все еще спят, поднимается Сергей – с ранними лучами солнца, в шестом часу утра. Он бежит к озеру, умывается в нем и фотографирует своим длинным массивным объективом разнообразные красоты рассвета. Вторым вылезает из заледеневшей палатки Слава, он ярко выраженный жаворонок, ему тоже не спится по утрам. Они вдвоем затевают костер, ставят котелки с водой на огонь, шуршат чем-то в припасах. Это своим чередом будит проводников, что спят неподалеку прямо на земле, на попонах и седлах, завернувшись в толстые козьи шкуры. Марат и Тимур садятся на попонах, потягиваются и закуривают, оглядывая по сторонам, не запутались ли ночью кони, привязанные по всей поляне. Сергей берет небольшой алюминиевый котелок с крышкой и прилаживает его к костру, чтобы сварить в нем крепкий утренний кофе. Когда вода в котелке закипает, он густо, слоем в палец, заправляет его молотой арабикой и вновь держит на огне, дожидаясь вторичного подъема кипящей воды и ароматной пенки. После разливает готовый кофе по кружкам. Первую – себе, вторую – Славе, третью – Марату, четвертую – Тимуру. Не спеша выпив крепчайший кофе, горький и горячий, как сера в аду, он громко лупит стальной ложкой по дну железной тарелки, ровно три раза. По озеру трепещет звонкое металлическое эхо.

Тут уже вылезаю наружу я, а за мной Лена. Мы, зевая, бредем к костру и получаем свои порции кофе. Затевается варка каши (каждое утро – разной), режется хлеб, соображаются бутерброды, в большом котелке настаивается крепкий чай. Все понемногу просыпаются и приободряются. Солнце уже золотит вершины леса на гребне хребта и скоро вступит на нашу поляну.

Холод между тем, как говорится, собачий! Высота здесь, может, и не самая большая (всего-то 1653 м), но минувшая ночь выдалась ясная, звездная, и все дневное тепло начисто выдуло в высокое ночное небо. На улице трещит настоящий летний морозец! Трава поляны покрыта инеем, изо рта идет густой пар, пальцы закоченели, по краям ручья блестит тонкий ледок, в котелках утром тоже гуляет и позвякивает о стенки лед. Мы толпимся вокруг костра, ловим его тепло, ждем, когда поляну осветит и обогреет солнце. И лишь Алина и Катя все еще валяются в своих палатках, пригревшись в толстых спальниках, им лень вылезать из них, тем более в такой холод. Они давно не спят, мы перешучиваемся и переругиваемся с ними, пытаясь вытащить их к завтраку, который уже готов, но все тщетно! Дамы артачатся, им неохота выбираться на улицу. Они дожидаются, когда выйдет солнце и потеплеет. Впрочем, им лень вылезать каждое утро, пусть даже и в теплое.

– Катя-я-я! – весело кричу я.

– Что-о-о! – отвечает дальняя палатка, стоящая под наклоненной к ручью березкой.

– Завтракать будешь?

– Буду-у-уу! Неси сюда!

– Алина-а-а!

– Я! – отвечает другая палатка, прямо посреди поляны.

– Как насчет завтрака? А?

– Тащи!

Я наливаю в кружку чай, накладываю в миску гречневую кашу со сливочным маслом, кладу сверху бутерброд с ветчиной и тащусь к наклоненной березке. Подхожу к палатке, где навстречу мне жужжит замок-молния, раскрывая снизу небольшой проем прямо у заиндевевшей травы. Оттуда возникает нежная женская ручка с розовым лаком на ногтях. Ручка цапает миску с бутербродом и ложкой и ловко втягивается с ними внутрь палатки, потом появляется второй раз и столь же ловко забирает кружку с чаем. Снова жужжит замок, закрывая проем. В палатке начинает быстро звенеть ложка.

Катя Кузнецова

(фото В. Рыжкова, 2010 г.)

Потом иду ко второй палатке, что на середине поляны. Из щели в палатке возникает другая изящная женская ручка, на ногтях у нее – зеленый лак.

Исчезают внутри миска и кружка, жужжит замок, стучит изнутри посуда.

Минут через десять обе палатки вопят:

– Забирай!

Я забираю пустые миски и кружки, снова наклоняясь к щелям в палаточных дверях, из которых высовываются весьма довольные зеленые и розовые пальчики. Возвращаюсь к костру и силюсь вспомнить, где же я раньше видел такое? Ба! – да вот же где! – ведь именно так я кормил когда-то своего лохматого дворнягу Шарика во дворе нашего дома в степном алтайском поселке Шипуново! Шарик лежал в своей конуре у круглой дыры в передней стенке на мягкой подстилке из травы и сена, а я ставил ему миску с едой прямо перед преданной и довольной мордой!

– Ешь, Шарик, ешь!