Текст книги "Расплата"

И смел ли я остановить его? Сказать ему: «Молчите! Ваше дело – исполнить свой долг!..» А если бы он ответил мне: «Те, кто создал эту эскадру, исполнили свой долг?..»

Да, нет!.. Что говорить!.. У меня и в мыслях не было его останавливать… У меня, у самого, к горлу подступали слезы бессильной ярости…

В 12 ч 30 мин «Цесаревич», последнее время все более и более склонявшийся к востоку, вдруг круто, на 4 R., повернул вправо. Оказывается, неприятельские миноносцы, сновавшие туда и сюда, далеко впереди, на курсе эскадры, возбудили его подозрение, и, как выяснилось, не напрасно. Не брезгая никаким, хотя бы самым малым, шансом, они набрасывали нам по дороге плавающие мины заграждений (без якоря). Поворот «Цесаревича» избавил эскадру от опасности непосредственного прохождения через эту плавучую минную банку, но мы все же прошли от нее довольно близко, почти вплотную. С «Новика» (очевидно, по приказанию адмирала), державшегося на месте и пропускавшего мимо себя всю колонну, беспрерывно семафорили: «Остерегайтесь плавающих мин!» Две такие прошли у нас по левому борту, невдалеке. (Вернее – мы прошли мимо них.)

Обогнув минную банку, снова легли на старый курс.

В 12 ч 50 мин главные силы неприятеля («Миказа», «Сикисима», «Фудзи», «Асахи», «Кассуга» и «Ниссин»), которые около 20 минут держали курс почти параллельно нашим, ведя редкую перестрелку на дальней дистанции (40–50 кабельтовых), повернули вдруг все на 16 R., и, сблизившись до 30 кабельтовых, разошлись с нами на контргалсах.

Это был горячий момент! Особенно, когда японская колонна круто повернула «под хвост» нашей и, недостижимая для пушек наших броненосцев, всею силою своего огня обрушилась продольно на три концевых крейсера…

Морской устав не указывает старшему офицеру определенного места в бою, по смыслу же выходит, что он должен быть везде, где его присутствие потребуется. На «Диане», применительно к местным условиям, решено было, что я буду находиться на верхнем переднем мостике, где меня можно увидеть с любого пункта верхней палубы, а значит, и позвать меня, в случае надобности, и откуда сам я буду видеть почти весь крейсер, каждое попадание в него неприятельского снаряда, а значит, даже и без зова могу поспешить к месту, потерпевшему поражение. Нельзя не признать, что обсервационный пункт был выбран удачно. Я видел все… Вокруг концевых крейсеров море словно кипело. Мы, конечно, бешено отстреливались. Беспрерывный гул выстрелов собственных орудий, лязг рвущихся снарядов неприятеля, столбы дыма, гигантские взметы водяных брызг… Какой беспорядок! Какой хаос!.. И вместе с тем – какая… дух захватывающая красота стихийной мощи!.. Даже крик – «носилки», даже кровь, струившаяся по палубе, – не в силах были нарушить этих чар, казались маленькой, неизбежной подробностью… Как поразительно ясно работает мысль в такие минуты! Как все и всe понимают с полуслова, по одному намеку, по жесту…

На «Аскольде» только мелькнули флаги «Б» и «Л»[96]96
  «Б» – большой ход. «Л» – держать левее. – Примеч. авт.


[Закрыть], а крейсера тотчас же дали самый полный ход и веером рассыпались влево, сразу уйдя со своей невыгодной позиции под расстрелом и получив возможность действовать почти всем бортом.

Хотел бы я видеть, сколько сложных сигналов потребовалось бы сделать в мирное время, на маневрах, для выполнения такого перестроения, сколько бы времени оно заняло и какая каша получилась бы в результате?..

Счастье благоприятствовало, или японцы плохо стреляли, но в общем нам повезло: «Диана», шедшая концевой, вовсе не получила ни одного снаряда полностью, и даже, хотя борт, шлюпки, разные надстройки, вентиляторы, трубы, мачты были испещрены мелкими пробоинами от осколков, – раненых у нас было только двое; правда, я видел, как на «Аскольде» добрый снаряд угодил в переднюю дымовую трубу, а на «Палладе» – в гребной катер правого борта, но и там (как сейчас же выяснилось дружескими справками по семафору) серьезных потерь и повреждений не было.

По-видимому, эта первая схватка закончилась в нашу пользу. Японцы, пройдя у нас «под хвостом», опять повернули к югу и шли правее и сзади нас, поддерживая редкий огонь с дальней дистанции, на который могли отвечать только броненосцы.

В 1 ч 30 мин у нас пробили «дробь» и команде разрешено было пить послеполуденный чай, не отходя от орудий.

На палубе стоял оживленный говор, смех, шутки, «крылатые слова…» Но не без некоторого особого оттенка.

– Заснуть, что ли, пока не застукали? – острил молодой матрос, примащиваясь поудобнее и прикрываясь брезентом от палящих лучей солнца.

– А ты не болтай зря! «Она» все слышит! – сурово оборвал его старший товарищ…

Маленькая, но характерная подробность: обходя батареи, я поздравил с Георгием комендора 15 орудия, Малахова, который, будучи ранен, после перевязки немедленно вернулся к своей пушке и продолжал исполнять свои обязанности.

Странно было видеть, как этот человек, только что смело глядевший в лицо смерти, вдруг потупил вспыхнувшие радостью глаза и не то смущенно, не то недоверчиво промолвил: «Это… уж как начальство»…

Я даже рассердился.

– Какое начальство? Пойми ты, рыбья голова, что по статусу заслужил! Тут ни командир, ни я – ничего не смеем! Начальство не даст – до самого Царя дойти можешь! По закону требовать!..

Кругом все примолкли, поглядывая не то с любопытством, не то с недоверием… Кажется, они впервые услышали, что закон выше воли начальства… Я поспешно пошел дальше, сам недоумевая, что сделал неожиданно вырвавшейся фразой: поддержал или подорвал дисциплину?..

Около 3 ч дня легли курсом SO 62°. Крейсера держались левее броненосцев, в расстоянии от них 15–20 кабельтовых, вне сферы действия случайных перелетов неприятельских снарядов. Шли средним ходом, чтобы не обгонять главные силы, вынуждены были давать даже малый.

В начале четвертого часа пополудни стрельба прекратилась вовсе. Главные силы японцев, держась позади нашего правого траверза, удалились на такую дистанцию, что над горизонтом были видны только их трубы, мостики и возвышенные надстройки. Что это значило? Может быть, они исправляли полученные повреждения?.. Во всяком случае, мы, при 12–13 узлах, заметно уходили вперед. Дорога была свободна… Если бы только наши броненосцы могли развить на деле ту скорость, которая значилась за ними по данным справочной книжки!..

По сигналу с «Цесаревича» команде дали ужинать.

Наша колонна сблизилась с колонной броненосцев. Начались переговоры флажками (ручной семафор). Спрашивали соседей и приятелей: что и как? Ответы получались утешительные.

– Кажется, посчастливилось!.. – не удержался было один из самых молодых…

Но его сейчас же резко остановили: моряки еще суевернее охотников и пуще всего боятся «сглазу».

Между тем японцы, оправившись и сделав свои дела (какие – кто их знает…), опять начали нагонять нас.

В 4 ч 15 мин расстояние было 51 кабельтов.

В 4 ч 40 мин – 47 кабельтовых.

В 4 ч 45 мин вновь завязался бой.

Так как крейсера оказались в области перелетов, им было приказано отойти от броненосцев на прежнюю дистанцию – 20 кабельтовых. Мы повернули «все вдруг» на 4 R. влево, а затем, удалившись на указанное расстояние, опять легли на эскадренный курс и в течение 1,5 часов были только свидетелями боя, не принимая в нем непосредственного участия.

Японские крейсера, не только старые, но и три «собачки»[97]97
  «Иосино» к этому времени уже не существовало. – Примеч. авт.


[Закрыть] и два броненосных (как казалось – «Асама» и «Якумо») тоже держались в стороне, словно выжидая исхода поединка главных сил. Старые с «Чин-Иеном» во главе смутно виднелись на N, а остальные – на SW.

По-моему, за весь день это был промежуток времени самый тяжелый: сложа руки смотреть, как другие дерутся!..

Надо заметить, что японские снаряды при разрыве давали целые облака дыму – зеленовато-бурого или черного. Каждое их попадание не только было отчетливо видно, но в первый момент производило впечатление какой-то катастрофы. Наоборот – только в бинокль, да и то с большим трудом, можно было различить легкое прозрачное облачко, которым сопровождался разрыв нашего, удачно попавшего, снаряда, снаряженного пироксилином или бездымным порохом.

Это обстоятельство особенно удручающе действовало на массу команды, мало знакомой с техникой артиллерийского дела.

– Наших-то как жарят!.. А им хоть бы что!.. Словно заговоренные!.. Отступилась Царица Небесная!.. – то тут, то там слышались скорбные замечания.

Все бинокли, все зрительные трубы были пущены в оборот; всем наблюдателям было приказано о всяком замеченном попадании наших снарядов в японские корабли сообщать громко, во всеуслышание…

– Нечего на своих-то глаза таращить! Без потерь нельзя! На то и война! Ты на «него» смотри! «Ему» тоже круто приходится! Чья возьмет – воля Божия! – говорил я, обходя батареи.

Однако настроение становилось все более и более мрачным… Не скажу, чтобы оно грозило паникой. Нет. До этого было далеко. Люди были хорошо обстреляны, полны решимости драться до последнего. Чувствовалось только, что все они поглощены тревожной думой: «Выдержат ли наши?..» – Сомнение… А в бою сомнение – это уже нехорошо…

Между тем, непрерывно наблюдая за боем в бинокль Цейса, оценивая достоинство стрельбы по перелетам и недолетам, я не мог не признать, что наши комендоры действовали во всяком случае не хуже японских. Мне казалось даже, что наша стрельба выдержаннее и строже корректируется, а при таких условиях, особенно принимая во внимание возможность возобновления боя назавтра, на нашей стороне было преимущество в сохранении боевых припасов. Мне казалось, что иногда японцы слишком горячатся, что они просто «зря бросают снаряды»…

По мере развития боя, сопровождавшегося уменьшением дистанции, конечно, не могло не сказаться одно весьма важное преимущество неприятеля – полное наличие его средней и мелкой артиллерии, тогда как у нас добрая треть 6-дюймовок, 75-миллиметровых и вся мелочь остались на сухопутном фронте Порт-Артура…

Еще, чего нельзя отрицать, счастье, удача – были на их стороне…

Наибольшую силу своего огня они, разумеется, сосредоточили на флагманских броненосцах.

Немало снарядов угодило в трубы «Цесаревича» (эти попадания были особенно хорошо видны).

В 5 ч 5 мин у «Пересвета» была сбита грот-стеньга почти на половине высоты, а в 5 ч 8 мин у него же сбита верхушка фор-стеньги[98]98
  Читатели увидят впоследствии, какую роковую роль сыграли эти сбитые стеньги, лишившие «Пересвет» возможности делать сигналы. – Примеч. авт.


[Закрыть]… Повреждение ничтожное, но всем видимое. Снаряд, сбивший верхушку стеньги, это был, конечно, чудовищный перелет, совсем плохой выстрел… Плохой, но счастливый…

Около того же времени на «Полтаве» перебило найтовы стоймя поставленной между трубами стрелы для подъема шлюпок, и она с грохотом рухнула на левый борт… Тоже пустяки. Даже повреждением назвать нельзя, так как при подъеме шлюпок стрела нарочно ставится в такое положение. А со стороны – впечатление громадное…

Эскадренный броненосец «Полтава» перед испытаниями. Кронштадт. 1897 г. Все три однотипных корабля, «Полтава», «Петропавловск» и «Севастополь» стали первыми серийными броненосцами русского ВМФ и погибли в Порт-Артуре

В 5 ч 50 мин вечера «Цесаревич» неожиданно бросился влево и так накренился, что по крейсеру пронесся крик, напомнивший мне момент гибели «Петропавловска»… Казалось, он переворачивается…

По счастью, это только казалось… На несколько мгновений я да, кажется, и все окружающие забыли и о себе, и о «Диане». Вся жизнь, все силы души перешли в зрение, были прикованы к наблюдению за тем, что происходит в среде броненосного отряда…

«Ретвизан», первоначально последовавший за «Цесаревичем», тотчас же увидел, что это случайный выход из строя из-за повреждения, и повернул обратно не только на старый курс, но даже на сближение с японцами. Казалось, он хочет таранить неприятеля.

«Победа» осталась на прежнем курсе. «Цесаревич», описывая крутую циркуляцию влево, прорезал строй между «Пересветом» и «Севастополем», словно разделяя последнее намерение «Ретвизана» и собираясь таранить. «Севастополь», избегая столкновения с ним, также повернул к югу. К югу же повернул и «Пересвет», видимо еще не решивший, как действует флагманский корабль – сознательно или лишившись способности управляться?.. «Полтава» шла старым курсом.

Одно время казалось, что готовится решительный удар. В моей книжке записано: «6 ч 5 мин. Наши броненосцы строем фронта идут на неприятеля»… но зачеркнуто, и дальше: «Нет. Кажется, ложатся старым курсом и строем. Порядок – «Ретвизан», «Победа», «Пересвет», «Севастополь», «Цесаревич», «Полтава»…» тоже зачеркнуто и поперек написано: «Ошибка. Никакого строя. В беспорядке».

Первая запись соответствовала обстоятельствам, сопровождавшим внезапный выход «Цесаревича» из строя; вторая – тому моменту, когда он, управляясь машинами, пытался занять место в строю между «Севастополем» и «Полтавой», которая шла концевой и сильно оттянула, а третья – моменту полного расстройства, когда никто не знал, кто командует эскадрой и куда ведет ее…

Затем броненосцы начали равномерно и беспорядочно ворочать на обратный курс.

У меня записано: «6 ч 10 мин. Наши броненосцы идут на NW… 6 ч 20 мин. Идем нестройно куда-то на W… Разобрали сигнал «Цесаревича»: «Адмирал передает начальство»…»

Никаких других сигналов мы не видели[99]99
  Из-за сбитых стеньг контр-адмирал князь Ухтомский вынужден был поднять сигнал – «Следовать за мной» – на поручне мостика. Даже ближайшие соседи не сразу его заметили, что и было главной причиной замешательства. – Примеч. авт.


[Закрыть], совершенно терялись в догадках о том, что предполагается предпринять, а главное – кто принял начальство?..

Несомненным являлось только то, что адмирал В. К. Витгефт и его непосредственный заместитель в бою – начальник штаба контр-адмирал Матусевич – оба выведены из строя, но жив ли следующий по старшинству контр-адмирал князь Ухтомский?.. Правда, на «Пересвете» стеньги были сбиты, но разве нельзя было поднять адмиральский флаг на обломках, на марсах, на трубе, вообще на каком-нибудь приметном месте?.. Если нет флага – вероятно, нет и флагмана!.. А тогда командующим эскадрой оказывается начальник отряда крейсеров, контр-адмирал Рейценштейн… тогда броненосцы идут либо без всякого начальства, либо их ведет временно, до соединения с крейсерами, старший из командиров…

Прошу читателей извинить несвязность моего изложения. Я хочу держаться возможно ближе к тексту тех отрывочных заметок, которые я заносил в свою записную книжку в самый момент совершавшихся событий. Эти заметки кажутся мне особенно ценными тем, что они – не воспоминания, а как бы моментальные снимки действительности…

Когда «Цесаревич» неожиданно бросился влево, «Аскольд» (флагманский крейсер) тоже круто повернул к северу, но, как только выяснилось, что это не маневр, а выход из строя, как только стало очевидным, что броненосный отряд пришел в расстройство, которым может воспользоваться неприятель, – контр-адмирал Рейценштейн решительно повел свои крейсера на соединение с броненосцами. Мы все сразу поняли его мысль: принять непосредственное участие в бою, хотя и слабыми, но свежими силами поддержать броненосцы, дать им время оправиться…

Они шли куда-то на NW нестройной кучей, обгоняя друг друга, отстреливаясь так беспорядочно, что иные снаряды ложились близ нас, спешивших к ним на выручку…

А под кормой у них проходили, склоняясь к NO, главные силы неприятеля – кильватерная колонна из шести броненосных кораблей, на тесных, ровных интервалах, словно не в бою, а на маневрах…

«Так ли? Не обманывает ли расстояние? Может быть, они потерпели не меньше наших? Может быть, двух-трех удачных выстрелов с нашей стороны было бы достаточно, чтобы их привести в расстройство, их заставить покинуть поле сражения? Почему они уходят? Почему не пробуют добить, разгромить отступающего врага? Не могут? Не смеют?..»

Эти отрывочные мысли назойливо лезли в голову, но я гнал их… упорно гнал. Какой-то туман стоял перед глазами, и сердце было полно одним желанием – скорее подойти, скорее открыть огонь, чтобы грохотом собственных орудий заглушить это ужасное сознание, в горячке боя забыть это страшное слово – РАЗБИТЫ, ОТСТУПАЕМ…

Тяжело вспоминать… Но надо говорить по порядку. Ведь тогда я же записывал все с указанием часов и минут…

Около 7 ч вечера мы примкнули справа к броненосному отряду, который как будто пытался выстроиться в линию кильватера. Головным шел «Ретвизан». Опять тот же вопрос: кто ведет, кто командует эскадрой?..

На «Аскольде» был подан сигнал – «Быть в строе кильватера» – без позывных.

К кому относился этот сигнал? К нам ли только (крейсерам), или же, нигде не видя флага, наш флагман вступал в командование всей эскадрой и делал сигнал общий?

Судя по тому, что «Аскольд», не ожидая пока примкнут к нему другие два крейсера, дал полный ход и обогнал эскадру, как бы желая выйти под нос «Ретвизану» и стать головным, – скорее можно было предположить последнее. Вероятно, так же думал и командир «Паллады», которая не только не увеличила хода, чтобы следовать за «Аскольдом», но даже уменьшила его с явным намерением пропустить эскадру мимо себя и вступить в свое место по диспозиции – в кильватер концевому броненосцу. Наше место в строе было – в кильватер «Палладе». С нетерпением ждали дальнейших распоряжений…

Выйдя под нос «Ретвизану», «Аскольд», опять без позывных, сделал сигнал: «Следовать за мной», и начал круто ворочать влево. Мы поняли этот сигнал и этот маневр как намерение повернуть эскадру в море, снова повести ее на неприятеля, видимо, уже не искавшего боя…

На мостике «Дианы» послышались радостные восклицания, приветствовавшие смелое решение, но радость была непродолжительна и тотчас же сменилась недоумением и тревогой… «Ретвизан» продолжал идти прежним курсом; броненосцы не последовали за «Аскольдом», а сам он, работая полным ходом, с тем же сигналом на мачте, словно летучий голландец, пронесся мимо, расходясь с эскадрой на контргалсах и направляясь к югу…

– Значит, не он командует эскадрой! – воскликнул командир. – Но мы-то должны идти за ним!

Обогнать броненосцы и повернуть у них под носом, как это сделал «Аскольд», нам, с нашей скоростью, было бы слишком долго, а потому командир, ни минуты не колеблясь, решил прорезать их нестройную толпу.

Несмотря на тяжесть переживаемого момента, я не мог не любоваться спокойствием и уверенностью, с которыми он выполнил этот рискованный маневр.

Однако первый момент недоумения, когда броненосцы не пошли за Аскольдом», затем прорезывание строя, – все это заняло время – добрых 10–15 минут и, выйдя на чистую воду, мы увидели нашего флагмана далеко на юге, скрывающегося за горизонтом в перестрелке с неприятельскими крейсерами…

Командир сохранял по внешности полную невозмутимость и только нервно пощипывал бородку.

– Ну, как я буду «следовать за ним» с нашими 17 узлами! – проговорил он сквозь зубы и вдруг, махнув рукой, резко скомандовал: «Право руля!»

«Диана» круто повернула влево и вступила в кильватер «Палладе», которая даже и не пыталась следовать за «Аскольдом»[100]100
  Придя в Шанхай, контр-адмирал Рейценштейн доносил по телеграфу, что сделал сигнал «Следовать за мной», развил скорость 20, а затем 22 узла, и с тех пор «Паллады» и «Дианы» не видал. Немудрено! – Примеч. авт.


[Закрыть].

В 7 ч 20 мин мы были атакованы с севера отрядом «Чин-Иен», «Мацусима», «Ицукисима» и «Хасидате»; с востока подошли отделившиеся от главных сил «Кассуга» и «Ниссин», а с юга насели «собачки».

Ну, для этой компании мы были еще достаточно сильны. Добить нас им не удалось, и после короткого жаркого боя на дистанции не свыше 20 кабельтовых неприятель поспешно ретировался.

В этой схватке «Диане» не посчастливилось.

Я стоял на моем обсервационном пункте, на верхнем мостике, когда увидел поднявшийся на правом шкафуте гигантский столб черного дыма, и тотчас же поспешил к месту происшествия.

Оказалось, что снаряд угодил в стрелу Темперлея, лежавшую на дымовом кожухе, разбил ее, изрешетил осколками ближайшие вентиляторы, дымовую трубу, самый кожух, палубу, перебил отросток трубы пожарной помпы (это было на пользу) и вывел из строя 17 человек – пять убитых на месте (в том числе мичман Кондратьев)[101]101
  Мичман Борис Георгиевич Кондратьев (1884–1904) прибыл в Порт-Артур в начале войны в числе десяти лучших выпускников Морского кадетского корпуса 1904 г., которым Николай II предоставил право выбора места службы.


[Закрыть] и 12 раненых[102]102
  На другой день среди обломков мы нашли донышко этого снаряда с маркой 18 s/m. Очевидно, был получен с «Кассуги» или «Ниссина», которые одни имели такую артиллерию. – Примеч. авт. Здесь возможны и оговорка автора, и опечатка. Орудий калибра 180 мм в японском флоте не было. Вероятно, что на снаряде стояла марка 12 s/m, соответствующая калибру орудий на крейсерах типов «Ицукусима» и «Титосе» («Такасаго», «Касаги»).


[Закрыть].

Не могу, при этом случае, не похвастать постановкой службы на крейсере. Несмотря на всю поспешность, с которой я спускался с верхнего мостика и бежал по палубе, к моменту моего прибытия все уже было сделано. Я увидел только последние, скрывающиеся в офицерский люк, носилки; убылые номера орудийной прислуги уже были заменены людьми с левого (не стрелявшего) борта; пушки, счастливо не получившие никаких повреждений, поддерживали энергичный огонь, а мичман Щ., за смертью Кондратьева, вступивший в командование средней батареей, сердито размахивал грязной щеткой для подметания палубы и этим грозным оружием гнал на левый борт, под прикрытие от осколков, излишних доброволь цев, стремившихся заменить убитых и раненых, чтобы принять личное участие в бою…

– Лишние, прочь! – скомандовал я, бросаясь к нему на подмогу.

И перед окриком «старшого» наши молодцы, только что добивавшиеся права стать со смертью лицом к лицу, поспешно и послушно разошлись по своим местам…

Мне ничего не пришлось ни указывать, ни приказывать, а только одобрить то, что уже было сделано, после чего я пошел в боевую рубку доложить командиру о результатах попадания, но едва ступил на нижний мостик, где помещалась броневая рубка, как из нее до меня долетели слова доклада (кажется, говорил мичман С.)[103]103
  «Мичман С.» – очевидно, вахтенный начальник мичман Павел Савич.


[Закрыть] – «…подводная… под лазаретом» – и резкий голос командира: – «Доложите старшему офицеру!.. Скорей!..»

– Есть! Слышу! – крикнул я что было мочи в просвет между броней и крышей рубки и, почти скатившись с трапа, побежал на ют.

– Палубный дивизион[104]104
  По старой терминологии «палубным дивизионом» называлось небольшое число людей с боцманом во главе, находившихся в распоряжении старшего офицера и во время боя занимавшихся тушением мелких пожаров, исправлением незначительных повреждений. В Порт-Артуре при Макарове эти «дивизионы» были значительно усилены, снабжены всеми необходимыми средствами для заделки пробоин и специально обучались этому делу. В состав их входили наиболее опытные и расторопные люди, как-то: боцмана, лучшие унтер-офицеры и марсовые, а также специалисты и мастеровые – водолазы, плотники, парусники, слесаря, кузнецы и т. п. Название осталось старое. – Примеч. авт.


[Закрыть]! За мной!

– Здесь! Здесь! Все – тут! – отозвался старший боцман.

Чтобы не утруждать читателей передачей различных догадок и предположений, которые во время боя и тотчас после него высказывались по поводу характера и размеров подводной пробоины, полученной «Дианой», – позволю себе забежать вперед и вкратце изложить то, что выяснилось по вводе крейсера в док для исправления.

10-дюймовый снаряд попал в подводную часть крейсера с правой стороны под очень острым углом в направлении от носа к корме и сверху вниз, как раз в пространстве между скатом броневой палубы и обыкновенной железной палубой, служащей полом аптеки, лазарета и судовой канцелярии. Снаряд как бы разорвал борт продольно щелью, длина которой была около 18 футов, а наибольшая высота достигала 6 футов. Благодаря тому, что удар пришелся продольно, вся сила его израсходовалась на разрушение борта. Броневая палуба дала только небольшую течь, а главное – не была разрушена легкая железная палуба, находившаяся выше броневой. Эта палуба спасла крейсер, воспрепятствовав воде немедленно хлынуть во внутренние его помещения. Правда, она не могла бы долгое время сопротивляться напору извне; ее тотчас же начало выпучивать, рвать по швам… Но это был выигрыш драгоценных минут, в течение которых мы успели ее подкрепить, зажав подпорами, словом – локализовать вторжение в недра корабля самого грозного его врага – забортной воды…

Первое, что я увидел, сбежав вниз, это – раненых и больных, которых доктор, фельдшера и санитары выносили и выводили из угрожаемых помещений. Опасность была слишком очевидна. Метлахские плитки, которыми была выстлана палуба в лазарете и в аптеке, с треском отскакивали со своих мест, а из-под них с шипом и свистом вырывались струйки воды. Каждое мгновение швы могли окончательно разойтись и палуба вскрыться… Трюмный старшина, заведовавший кормовым отсеком, и его подручные тотчас вслед за ударом снаряда уже начали ставить подпоры. Им помогали некоторые из числа легкораненых. С прибытием дивизиона работа закипела…

Надо ли говорить о том, как работали, с каким искусством, с какой силой сыпались удары тяжелых молотов на клинья, которыми крепились подпоры? Ведь эти клинья, зажимавшие расходившиеся швы палубы, удерживали само море, мощному напору которого не могли противостоять надорванные железные заклепки… Борьба шла не на жизнь, а на смерть. Двери в непроницаемых переборках были задраены; выхода наверх не было; победи море – мы были бы первыми его жертвами… Сильно мешала правая кормовая 6-дюймовка, находившаяся прямо над нами. От ее выстрелов палубы так сильно вибрировали, что клинья сдвигались со своих мест, часто самые подпоры грозили рухнуть, и их приходилось поддерживать с боков раскосинами… А чуть где ослабевало крепление – тотчас же появлялась вода. «Хоть бы подбили эту проклятую пушку!» – мелькнуло в голове преступное пожелание… и вдруг – она замолкла… Дело пошло быстрее.

Мы одолели.

– Теперь уже не пустим! – торжествующе воскликнул трюмный старшина, топая ногой по палубе.

– Ну, вы не сглазьте! – остановил я их ликование. – Еще накликаете, чего доброго!..

Сколько времени мы работали? Под первым впечатлением мне показалось, что несколько секунд, но, оглянувшись на выполненную работу, припомнив различные ее эпизоды, я впал в другую крайность и решил, что прошло не менее получаса, а то и больше. Посмотрел на часы – они подмокли и остановились…

Лазарет, ванна, аптека, судовая канцелярия представляли собой какую-то фантастическую колоннаду. Под ногами была железная палуба – плитки, ее покрывавшие, частью сами отскочившие, частью сорванные при работе обнажения швов, лежали беспорядочными кучами. Вода стояла по щиколотку, но прибыль ее успешно откачивали такими примитивными средствами, как ведра и брандспойты. Она только просачивалась через швы покоробленных листов да через заклепки, частью надорванные, частью вовсе вылетевшие из гнезда. Такие дыры, если они были одиночные, просто законопачивали деревянными пробками, там же, где их был целый ряд, – клали подушку или матрас, сверху доску, а затем ставили подпору и зажимали, подгоняя клинья. Это были уже мелочи: не борьба с пробоиной, а прекращение течи. Поручив эту работу трюмному механику, приказав ему же затопить соответственные кофердамы левого борта для уничтожения крена, оглядев соседние отделения и опросив – все ли благополучно? – я пошел наверх с докладом к командиру.

Выйдя на палубу, я случайно оказался как раз у правой кормовой 6-дюймовки и сразу понял, почему она так своевременно перестала стрелять: ее разряжали с дула, пытаясь вытолкнуть обратно снаряд, в горячке боя особенно энергично посланный на место и крепко севший в нарезы.

– Что такое?

– Некалиброванный попался, Ваше высокоблагородие! – почти со слезами выкрикнул комендор…

– Нет худа без добра! – думал я, отходя прочь. – Не случись этой дряни, вряд ли бы мы внизу справились…

Мой доклад командиру, которого я нашел в боевой рубке, весь полный технических терминов и определений, был бы не только не интересен, но и непонятен большинству читателей, а потому я его опускаю.

Здесь я справился о времени. Было 7 ч 40 мин вечера. Справился о курсе – NW 30°. Вышел на крыло мостика и огляделся. Шли нестройно. Не то – кильватер, не то – две колонны. Головным – «Ретвизан», мы – концевыми, а впереди нас – «Паллада»; «Ретвизан» и еще кто-то, шедший за ним (не «Победа» ли?), провожали редким огнем неприятельские крейсера, поспешно уходившие на северо-восток.

Я вынул памятную книжку и при свете зари начал записывать.

Корабли 1-й эскадры, затонувшие на внутреннем рейде Порт-Артура после японской бомбардировки тяжёлой артиллерией. Январь 1905 г.

– Окончательно! Теперь уж – окончательно! – раздался неподалеку голос, звеневший негодованием.

Я обернулся. На мостике стояла группа офицеров.

– Что такое? Что – «окончательно»? – спросил я.

– Окончательно возвращаемся в Порт-Артур! Торжественно шествуем на погребение эскадры!..

– Тише! Команда слушает! – проговорил я вполголоса и затем громко: – Почему? Что за вздор? Пополним запасы, исправим повреждения и снова пойдем в море! Разве не видите, как нерешительно действует неприятель? Им попало, наверно, не меньше нашего! Нам до Артура – 100 миль, а им до Сасебо – 500 с лишним!

(Надо ли сознаваться, что я сам не верил тому, что говорил, что это возвращение самому мне представлялось похоронной процессией?)

– Полноте! Полноте! – заговорили все вокруг, перебивая один другого. – Если повреждения незначительны – нечего возвращаться, а если значительны, то где ж их исправить в Артуре, да еще при бомбардировках с суши, когда, что ни день, то новое повреждение? – Да и дойдут ли еще?! – Миноносцы так и лезут! – Что миноносцы! – Ведь идти напрямик и через наши, и через японские минные банки. – Не каждый раз Бог пронесет, как 10 июня! – Все – на Николу-Угодника! – Запасы! – Да нам их не только не дадут, а еще и наши остатки отберут для крепости! – Нас-то уж ни в каком случае чинить не станут! – Просто перепишут всех в морскую пехоту! – Пушки снимут на батареи, а самый крейсер… – Крейсер – в виде бесплатной премии японцам при сдаче крепости! – Еще поплавает под японским флагом! – With compliments![105]105
  С приветом! (англ.) – Примеч. ред.


[Закрыть] – Ха-ха-ха!..

Смеялись нервно, говорили громко и резко, с явным намерением, чтобы слышал командир…

Он вышел из боевой рубки на крыло мостика. Вид, как всегда, невозмутимый, почти беспечный. Все стихло. Кругом воцарилось напряженное безмолвие.

– Покойный адмирал, – заговорил он, словно читая по книге, – показал сигналом, что ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР ПРИКАЗАЛ идти во Владивосток, а наш флагман ушел на юг с сигналом «Следовать за мной». Как только стемнеет, мы отделимся от эскадры и пойдем во Владивосток, если можем это сделать. Надо – маршрут, и надо спросить механиков, хватит ли угля…

Никто не посмел громко высказать своего одобрения, но оно чувствовалось…

Маршрут был тотчас же намечен: обогнуть Кельпарт с юга; располагать скоростью так, чтобы к восточной его оконечности подойти к закату солнца; чуть дать самый полный ход и за ночь кратчайшим путем проскочить Корейский пролив; если удастся – к рассвету будем в Японском море, вне вида берегов как Кореи, так и Цусимы; дальше – идти во Владивосток, как Бог даст… Старший механик удостоверил, что на 12 часов самого полного хода и на остальной путь экономическим (10 узлов) ходом у него угля хватит, даже с запасом на всякий случай…