Текст книги "Minni. Призвание – любить"

И встретилась. Ники приехал к ней в Елагинский дворец.

После легкого обеда отправились на прогулку в сад. Мария Федоровна долго выжидала, когда сын первым начнет разговор, расскажет ей о своем решении. Но не дождалась. Ники, видимо понимая, что ей уже известно о нем и она, конечно же, против, как мог старался избежать неприятного разговора. И поэтому Минни все же пришлось начать первой.

– Как ты, конечно, понимаешь, мне уже известно о вашей с Аликс новой задумке – тебе сменить на посту главнокомандующего Николая Николаевича. Скажу без обиняков: более дурацкой и к тому же опасной затеи трудно было бы придумать. Тебе предстоит командовать опытными, знающими свое дело генералами, миллионами людей, взять на себя ответственность за их судьбы и судьбу страны. Это не детская игра в солдатики. Для этого нужно обладать полководческим талантом, не понаслышке знать законы войны – стратегию и тактику, а главное, знать и понимать душу главного действующего лица войны – солдата. Ни тем, ни другим, ни третьим, признай, ты не обладаешь. Так какого же рожна ты лезешь туда, собираешься заниматься тем, в чем ничего не смыслишь! Умоляю тебя, не слушай советов своей благоверной и тем более этого грязного, дремучего мужика. Твое место здесь, в столице, в сердце России. От того, как бьется оно, от его здоровья зависит жизнь всей страны. А бьется оно в последнее время ох как неровно, с перебоями. Оттого и трясет, словно в лихорадке, всю страну, оттого и на фронте неудачи.

Николай шел рядом с ней, заложив руки за спину и не проронив ни слова, то отрешенно вглядываясь в даль, то глядя себе под ноги. Мать не видела его глаз, но лицо его было сумрачно. И она не могла понять, слушал и слышал ли он то, в чем она хотела его убедить. И она умолкла. Остановилась и, взяв сына за плечи, развернула так, чтобы увидеть его глаза.

И ей стало страшно.

Его глаза были пусты и безжизненны.

– Очнись, сын, что с тобой? Что они с тобой сделали?! – чуть не плача, закричала она, в отчаянии ударив его своим сухоньким кулачком в грудь.

– Прости мама, но все уже решено. И я не собираюсь отменять своего решения. Назад пути нет. Я знаю, что ты не любишь Аликс и ненавидишь Григория, этого святого человека. Но ты не права, это просто ревность. Тебе обидно и больно, что теперь ты не у руля, что все уже в прошлом, что нет с тобою рядом моего отца. Ты не хочешь смириться с тем, что прошло так много лет и мир стал другим. Вся беда в том, что ты живешь в мире, которого давно уже нет, и уже много из того, что и как происходит в этом новом мире ты не понимаешь и не хочешь принимать. Он, этот новый мир, стал чужим для тебя, но ты не хочешь с этим мириться и стремишься переделать его под себя. Но у тебя это не получится, потому что это уже не твой, а наш с Аликс мир.

– Ты так полагаешь?.. Что ж, спасибо за откровенность. Но ведь не одна я думаю и чувствую так, вижу, что в вашем доме происходит что-то неладное. И твои родственники, и многие министры, и простые люди – до меня доходят эти разговоры – думают и чувствуют точно так же. Так что же, все они отстали от жизни, не разбираются в том, что происходит у них на глазах или…

– Вот что я тебе скажу. Не слушай никого. Эти люди просто хотят нас всех перессорить, собирая и пересказывая тебе всякие сплетни, создавая тебе ложную картину того, что происходит на самом деле. Жаль, что ты слушаешь их и перестала верить нам с Аликс. Жаль, что мы с тобой все больше отдаляемся друг от друга.

Мария Федоровна ничего не ответила на слова сына. Она поняла, что все уже решено и ее слово теперь для него ничего не значит. А главное, она поняла, что сын стараниями его супруги давно списал ее в архив.

– Это был трудный разговор, – по возвращении домой рассказывал Ники супруге о своей встрече с матерью. – Но я у тебя молодец, не поддался на уговоры, выдержал, выстоял. Хотя, конечно, ни в чем не убедил ее. Каждый из нас остался при своем. Правда, она, по-моему, немного обиделась на меня.

– Не расстраивайся, – успокоила его Аликс, погладив по голове и поцеловала в щеку. – Рано или поздно ты должен был расставить точки над i и все ей высказать за нас обоих. Нельзя же во всем ей потакать. Пора начинать быть самостоятельным и сильным. И наконец-то ты покажешь всем, кто в доме хозяин!

На следующий день Ники уехал в Ставку принимать дела у своего дяди, смещенного с поста главнокомандующего, – Николая Николаевича. А Мария Федоровна после этого невыносимо тяжелого разговора с сыном слегла. Врач, осмотрев ее, глубокомысленно сказал, что у нее появились опасные перебои в работе сердца, прописал какие-то лекарства и строгий постельный режим.

На душе у нее было тоскливо.

«Вот и списали меня, как старую лошадь! – грустно думала она, лежа в постели и глядя в окно на пасмурное небо. – И кто все это высказал мне в лицо? Мой сын, наш первенец, появлению на свет которого мы с Сашей так были рады, которого так любили, так бережно растили, воспитывали, учили, поднимали на ноги, готовя к этой великой миссии – быть самодержцем всея Руси. И что же!.. А может, такова доля всех матерей на свете – дать жизнь, бережно поднять, вырастить, отпустить в этот большой, так стремительно меняющийся мир и отойти в сторону, не ожидая понимания и благодарности?..»

Появление императора в войсках в роли главнокомандующего вызвало недоумение у генералов, командующих фронтами, и надежду у солдат и нижних чинов.

«Вот теперь сам государь-батюшка с нами, уж мы покажем германцам и прочей их мелкой своре, где раки зимуют!»

Но показать не получилось. Не сложилось ни хитроумных стратегических затей, ни судьбоносных побед, ни даже оригинальных тактических задумок. Все та же тягомотина позиционных боев, все та же окопная война, артиллерийские дуэли, винтовочные и пулеметные перестрелки, все тот же визг бомб, падающих на головы солдат с низко пролетающих немецких аэропланов, и все те же безуспешные танковые атаки, не приносящие стратегического перевеса ни одной из сторон, а лишь все новые и новые жертвы, невероятную усталость и все растущую озлобленность тех, кто мерзнет и мокнет в окопах.

– И в те далекие годы, как и в ваше нынешнее время, в стране творилось что-то невообразимое, – услышал он голос Минни за спиной. – В тылу и на фронте все обстояло точно так же, как и в ваше время. За минувшее столетие не произошло никаких существенных перемен. В эту войну со впавшей в нацистский блуд Новороссией, по-вашему Украиной, Россия вступила все так же неподготовленной, как и тогда, в четырнадцатом году. И потому задуманные операции не всегда приносят успех. А в тылу творится то же самое, что и в мое время: нет всеобщего единения, стремления к скорейшей победе над врагом, все те же развеселые балы, ночные кабацкие загулы богатеев, антивоенная пропаганда и потоки лжи все той же либеральной псевдоинтеллигенции, бегство за границу предателей и трусов… И удручающее неосознание того, что это, может быть, тот самый «последний и решительный бой» России с ее извечными лютыми врагами, снова объединившимися воедино для большого похода на восток. И теперь уже в ваше время, как и тогда, встал вопрос о самом существовании нашей с тобой России. Еще чуть-чуть, и низы уже не захотят, а верхи не смогут жить по-прежнему – так, кажется, писал человек, который покоится ныне на Красной площади в вашей нынешней столице. И тогда Запад опять пришлет кого-то, кто затеет тот самый «бессмысленный и беспощадный» русский бунт. И что же, опять Россия в огне, опять брат на брата, кровь за кровь? А там, в коварной Европе и высокомерной Америке, чувствуя близкую поживу, извечные враги России уже потирают свои жадные потные руки, протягивая их к землям и богатствам нашей с тобой страны…

Голос Минни стих. Он обернулся, но никого не увидел. Она уже ушла, растворилась во времени и пространстве, оставив его наедине со своими фантазиями.

И он продолжил писать.

Прогнившая властная верхушка в России пустилась во все тяжкие. Аликс с Распутиным разошлись не на шутку. Гришка окончательно прибрал царицу к рукам. По его указке Аликс поувольняла почти всех прежних министров, назначив на их места ставленников самозванца – без-дарностей и ничтожеств, беспрекословно выполняющих любой Гришкин каприз, но ничего не смыслящих в государственном управлении. А сам Распутин к тому времени спутался с сомнительными личностями, тайно работавшими на врагов России. И они через Гришку – Гришка через Аликс, Аликс через Ники – весьма успешно выведывали военные секреты, планы войсковых операций и прочие полезные врагу сведения, а также проталкивали подрывающие стабильность в тылу и обостряющие недовольство народа решения.

«Россия переживала и более тяжелые времена, но никогда не было времени, когда бы все возможное было бы сделано для усложнения уже невозможной ситуации… Мы сидим на бочке с порохом. Нужна единственная искра, чтобы все взлетело на воздух… Принятие императором командования армией – это не искра, а целая свеча, брошенная в пушечный арсенал», – писал член Государственного совета, патриот и большой умница Александр Васильевич Кривошеин.

Авторитет императора был близок к нулю. Его обвиняли в безволии и слепоте, в потакательстве вредоносным действиям супруги и ее фаворита. Члены Государственной думы, газеты открыто рисовали картину мрачной российской действительности. Император, уехав в Ставку, в Могилев, бросил Россию на произвол судьбы, доверив управление ею своей супруге, Распутину и окружающим их бездарностям и аферистам.

Не только Мария Федоровна, но и все мыслящие люди, болеющие за интересы России, были возмущены тем, что творилось в окружении императрицы, и болезненной невменяемостью императора. Поговаривали, что Распутин со своим дружком, таким же, как и он сам, аферистом Бадмаевым, травит Николая какими-то наркотическими снадобьями.

Елагинский дворец, где жила вдовствующая императрица, стал превращаться в центр, где собирались все, кто искренне переживал за судьбу России. Это были и члены большой романовской семьи, и старые друзья, и изгнанные с должностей министры, и офицеры гвардейских полков, шефом и любимицей которых была Мария Федоровна. Доходившие до нее страшные вести терзали ее и заставляли проводить ночи без сна в поисках выхода из столь трагической ситуации.

Она знала, что уже весь Петроград гудит, словно пчелиный улей, обсуждая порочную связь императрицы с мужиком, намекали даже, зная о его сексуальной распущенности и похождениях с дамами высшего света и полусвета, на то, что уже и сама императрица не удержалась перед его чарами и состоит с ним в интимной близости.

Она видела, что ситуация в России принимает крайне опасный характер, и переживала за страну и за династию.

«Надо что-то срочно предпринимать! – думала она – Но что? Необходимо еще раз нам всем вместе собраться и написать Ники письмо, откровенно поговорить с ним, предупредив, что если он не угомонит свою супругу, не избавится от Распутина, то мы сами, всей семьей, будем решать, как выбираться из этого почти безвыходного положения».

И вот, посовещавшись с членами семьи, Минни направляет в Ставку одного за другим высокопоставленных переговорщиков.

– Поговори с ним по-мужски, – напутствовала она великого князя Николая Михайловича, – постарайся открыть ему глаза на то, что происходит вокруг, а главное, рядом с ним. Скажи ему, что ежели он немедленно не примет меры, не возьмется за ум и не разгребет эти авгиевы конюшни, то этим займутся уже другие люди, которые сметут и его самого, и все его окружение, как старый и вредный для здоровья России хлам.

– Я приложу все усилия, но вовсе не уверен, что смогу убедить его и подвигнуть на решительные действия, – неуверенно ответил великий князь. – Уж слишком сильно засосало его это болото.

Хмурым ноябрьским утром 1916 года Николай Михайлович прибыл в Могилев. Император принял его в салон-вагоне своего штабного поезда. Выпили по рюмке французского коньяку, оттягивая – оба знали – неприятный разговор.

– Как там мама? Все бегает по госпиталям? Поберегла бы себя, ведь годы уже не те, пора и о своем здоровье позаботиться. Она писала мне, что была больна и доктор прописал ей постельный режим. Так я посоветовал ей вместо того, чтобы бередить себе сердце политикой и выслушивать сплетни, которыми постоянно потчуют ее недобрые люди, поехать в Крым, к морю, на чистый от столичных дрязг и сплетен воздух…

– Напрасно вы так, государь! Ваша матушка о вас беспокоится, за вас и Россию болит ее сердце и ее душа, – возразил великий князь. – По правде говоря, не только она, а вся наша семья, все мы, Романовы, болеем за вас и за Россию нашу. Ведь неладно в нашей семье – и вся страна страдает, мечется, словно в бреду, не может понять, что происходит во дворце царя-батюшки, что с ним самим. Видят, окружили его недобрые люди, опоили ведьмиными снадобьями так, что и сам не ведает, что творит. Так за него мужик теперь всем заправляет да христопродавцы, столпившиеся вокруг его супруги…

– Ты меня, Николай Михайлович, байками не потчуй, не ходи вокруг да около, говори по существу, зачем приехал и чего вам всем от меня на этот раз надо.

– Хорошо. По существу так по существу, – с тяжелым вздохом извлек Николай Михайлович из кожаного портфеля конверт и передал его императору. – Вот. Прочтите, государь, наше романовское послание. В нем не просто наши требования – крик души самых близких вам людей.

Повертев в руках конверт, Николай положил его на стол, не спеша налил себе и выпил еще рюмку коньяку. Закурил папиросу и только после этого достал из конверта письмо и начал читать. По мере того как он все глубже погружался в текст, лицо его становилось все мрачнее и мрачнее.

Закончив чтение, он аккуратно сложил письмо и снова спрятал его в конверт. Долго молчал, глядя в окно вагона на струйки скользящих по стеклу капель дождя.

Наконец, обернувшись к Николаю Михайловичу, неожиданно сказал:

– Дождь, дождь… До чего же надоели эти бесконечные сумерки!.. Скорее бы зима, что ли!

И следом, без паузы:

– А не пора ли нам с тобою, Николай ты мой дорогой Михалыч, чего-нибудь перекусить? Что-то проголодался я.

И, прочитав недоумение в глазах великого князя, продолжил нарочито небрежным тоном:

– Знаешь, по-моему, ситуация такова, что для всех будет лучше, если каждая из сторон останется при своем. Я ничего не собираюсь менять, ибо я государь и мое, только мое дело решать, как вести государственные дела, кого приближать к себе, а кого в ссылку отправлять. А уж вторгаться в мою семейную жизнь со своими советами и тем более требованиями совсем неприлично. Я ведь и осерчать могу не на шутку!.. Поэтому давай-ка выпьем с тобой еще по маленькой – коньячок французский просто отменный! – и оба забудем об этом разговоре и об этом письме. И те, кто послал тебя ко мне, пусть тоже забудут… Так ты останешься со мной пообедать?

– Благодарю, государь, – сухо ответил князь. – Но я позволю себе откланяться.

– Как знаешь, как знаешь… – усмехнулся император.

После фиаско, которое потерпела миссия Николая Михайловича, вдовствующая императрица не успокоилась. Уже через неделю она отправляет в Ставку великого князя Николая Николаевича.

– Неужели и тот кошмар, что происходит теперь в России, не образумит его! Времени для принятия разумных решений, способных исправить ситуацию, у него почти не осталось, – напутствуя великого князя, говорила она.

– Будьте уверены, государыня, я сделаю все от меня зависящее, – заверил ее великий князь.

И он на самом деле сделал все, что мог.

Разговор состоялся.

Ники вытерпел его, как и в прошлый раз, не пообещав никаких перемен. Однако Николай Николаевич был горд выполненным поручением Минни.

– Я не только удовлетворен, но просто на седьмом небе от счастья и оттого, что выполнил свой долг по отношению к моему государю и отечеству, – восторженно докладывал он вдовствующей императрице по возвращении. – Теперь моя совесть спокойна, потому что ваш сын позволил мне высказать ему все. Наш разговор длился более двух часов, с девяти до одиннадцати часов вечера. Я, насколько это возможно, щадил его самолюбие и чувства к супруге, однако ничего не утаил и открыл ему глаза на все безобразия, творящиеся за его спиной. Он выслушал меня очень внимательно, не перебивая, и, когда мы обсудили все насущные вопросы, Ники трижды с величайшей нежностью обнял меня и поблагодарил за мою откровенность и чрезвычайную смелость!

– Благодарю вас, князь, вы с честью выполнили мое поручение, но не стоит себя обманывать, – охладила пыл Николая Николаевича вдовствующая императрица. – Я думаю… Нет, я просто уверена, что на самом деле ничто не изменится.

И она оказалась права.

Сразу после отъезда великого князя из Ставки Ники связался со своей супругой и доложил ей о только что состоявшемся разговоре с дядей.

Аликс опять закатила ему истерику.

– Когда, наконец, твоя матушка и вся твоя семейка перестанут совать носы не в свое дело! – неистово вопила она в телефонную трубку. – Так вот! Когда ты увидишь свою неугомонную матушку, то должен твердо сказать ей, что тебе неприятно, что она выслушивает сплетни и не пресекает их. Это создает большие неприятности для нас и для нашего любимого друга Григория.

Но Мария Федоровна не успокоилась, предприняла еще одну попытку спасти Николая от неумолимо приближающейся беды, попросила сестру императрицы, великую княгиню Елизавету Федоровну, убедить Аликс избавиться от Распутина. Однако и эта попытка не увенчалась успехом.

– Как ты могла поддаться на их уговоры и прийти ко мне с этим?! – задыхаясь от гнева, кричала Аликс. – Они все ненавидят меня! Хотят сжить со свету! Ники слаб, он не способен защитить меня. А тут еще ты!.. Один Григорий, этот святой человек, этот бессребреник, уберегает меня от их происков, от неминуемой гибели!

И выгнала сестру прочь.

Мария Федоровна была в отчаянии. Теперь она знала точно: все кончено, трагическая развязка этого затянувшегося сюжета неизбежна, и она не за горами. В такой ситуации она не могла больше оставаться в столице. Ее мучило происходящее здесь, не было сил видеть и слышать все это. И осенью 1916 года она снова уезжает в Киев – к дочери Ольге.

«Видимо, нельзя избежать неизбежного, – грустно думала она, глядя из окна Мариинского дворца на плавное течение Днепра. – Ничего не будет, все рухнет, а он будет все так же уверенно и плавно нести свои воды по просторам уже другой России…»

В Киеве, вдали от столичных мерзостей, вдовствующая императрица надеялась обрести покой. Она вновь окунулась в благотворительную деятельность, вместе с Ольгой ухаживала за ранеными. Но мрачные вести из столицы долетали и сюда и выводили ее из душевного равновесия.

Ненадолго отвлекла ее от этих мрачных событий свадьба Ольги с офицером лейб-гвардии Кирасирского полка Николаем Куликовским. Наконец-то их давние отношения были узаконены. В киевской церкви святого Николая состоялось венчание. И Минни от души порадовалась за дочь. Ведь первый брак Ольги не был удачным, и после долгих мучений со своим мужем, принцем Петром Ольденбургским, кутилой и бабником, в грош не ставящим свою супругу, она наконец все же ушла от него, обрела свободу. Через какое-то время, когда душа оттаяла, судьба сделала ей подарок – свела с Николаем Куликовским.

С первого взгляда они полюбили друг друга, но долго скрывали свои чувства и свои отношения от венценосного брата Ольги – Николая, зная, что он не одобрит их отношения и никогда не даст согласия на брак своей сестры, великой княгини, с простым офицером. Но здесь, вдали от императора, которому теперь было не до них, заручившись поддержкой и заступничеством матушки, они наконец-то получили возможность узаконить свои отношения перед Богом и людьми.

Молодожены были безмерно благодарны Марии Федоровне, а она от души радовалась счастью дочери.

А в Петрограде Аликс же в отсутствие супруга и ненавистной свекрови, хоть как-то сдерживавшей ее бурную деятельность, разгулялась не на шутку.

«Гораздо лучше, – писала она Ники в Ставку, – что твоя дорогая матушка теперь остается в Киеве, где более мягкий климат, где она сможет жить более сообразно своим вкусам и меньше слушать сплетен. Честно признаюсь тебе, мой дорогой Ники, я наслаждаюсь ее отсутствием, отдыхаю от ее бесконечных нравоучений и косых взглядов. Досадно только то, что здесь, в Петрограде, и без нее хватает разного рода недоброжелателей, в том числе и членов твоей семьи».