Текст книги "Лейтенант Шмидт. Герой или авантюрист? (Собрание сочинений)"

Управляющий Министерством юстиции препроводил к Вашему превосходительству произведенное в гражданском ведомстве дознание о «военно-революционных кружках» и всеподданнейшие прошение мичмана А. Доливо-Добровольского. Первоначально к сему делу были привлечены мичманы Николай Хлодовский, Александр Доливо-Добровольский, Лев Бобровский, Николай Черневский и воспитанники Морского училища гардемарины Николай Стронский и Евгений Дейновский. Затем, по привлечении к этому делу, находившегося в кругосветном плавании мичмана Николая Шелгунова, Государю Императору благоугодно было положить следующую резолюцию: «Передать все это дело не в Министерство юстиции, а в военное и морское министерства, кроме лиц гражданских».

Первые зачатки этого сообщества появились в конце 1884 года или в начале 1885 года в виде периодических собраний некоторых юнкеров военных училищ на частных квартирах для чтения общеобразовательных и по преимуществу социально-экономических сочинений. В конце 1885 года в кружки эти вошли бывшие воспитанники Морского училища, а ныне мичманы Шелгунов, Черневский, Хлодовский, Бобровский, а впоследствии и Доливо-Добровольский, составлявшие до этого времени, по-видимому, отдельный кружок, по своему направлению и цели сходный с военными кружками. Одновременно с этим, под влиянием, между прочим, Шелгунова, возникла мысль об организации кружка исключительно революционного направления для революционной пропаганды в войсках и о составлении программы для этой преступной деятельности. Составлению этой программы предшествовало несколько сходок, состоявшихся в марте, апреле и мае 1886 года, на которых обсуждались способы сношения с преступным сообществом, известным под названием группы «социал-демократов», от которых и получались издания преступного содержания.

Обращаясь от этого общего изложения к сущности дела, я нахожу: 1). Мичман Черневский изобличается в принадлежности к «военно-революционному кружку» гардемаринов, во главе коего стоял мичман Шелгунов. 2). Мичман Шелгунов при допросах, отобранных у него по возвращении из заграничного плавания, признал себя виновным лишь в принадлежности к революционному кружку. Между тем дознанием установлена не только принадлежность его к военному кружку, но и руководящее значение в этом кружке. По соображениям вышеизложенного я полагал бы обвиняемых мичманов Черневского и Шелгунова предать суду военно-морским судом. Главный военно-морской прокурор статс-секретарь Янвич-Яневский".

Нескольких из участников группы выгнали из корпуса, остальным надрали уши, вследствие чего они навсегда потеряли интерес и к Благоеву, и к его идеям. Но вот, что удивительно, несмотря на все старания историков в советское время, им так и не удалось найти в списках Благоевского кружка Петю Шмидта. Вывод из этого следует один – Петя Шмидт в те времена был весьма далек от идей всеобщего равенства и братства. Возможно, также и то, что, зная непредсказуемый характер своего сокурсника, гардемарины-демократы просто предпочли не посвящать его в свои тайны.

Впрочем, на флоте во все времена люди были разные. Так с революционерами российский флот впервые соприкоснулся еще в 1881 году. То были представители террористической организации «народная воля». Народовольцы планировали убийство императора Александра Второго при посещении им Кронштадта и мятеж на Балтийском флоте. С мятежом у них ничего не вышло, а бомба настигла русского императора в столице.

…Много лет спустя, во время ноябрьских событий 1905 года в Севастополе Шмидт заявит: «Революционной деятельностью я занимаюсь давно: когда мне было 16 лет, у меня уже была своя тайная типография…" Верить этим словам у нас нет никаких оснований. Хоть какая-то документальная информация о "подпольной типографии Шмидта" в Бердянске отсутствует. Да и какая могла быть своя типография у морского кадета, приезжавшего на месяц в отпуск к папе и сестрам? Откуда деньги, да и что он вообще мог печатать? Но не будем строго судить в данном случае Петра Петровича. В 1905 году он будет готовиться в лидеры революции, а потому нужно было придумать себе хоть какое-то революционное прошлое. Отсюда и жизнь у рабочих литейщиков, и революционные кружки бердянских евреев, и собственная "революционная типография".

* * *

Чем же в реальности занимался Петя Шмидт во время учения в Морском училище? По крайней мере, несколько его увлечений нам известны точно. Во-первых, Петя усердно учился играть на скрипке, а потом на виолончели. Почему именно на виолончели? Да потому, что на виолончели любил играть тогдашний глава морского ведомства великий князь Константин Николаевич. Будучи интеллигентом и либералом, великий князь увлекался в свободное время игрой на виолончели, которую возили за ним по всем кораблям. Подражая ему, немало офицеров из числа так называемой «золотой молодежи», желавших каким-то образом, выделится из общей массы, так же начали брать уроки игры на виолончели и так же принялись, подражая великому князю, таскать их всюду за собой. Это было в ту пору и стильно, и модно. Петр Шмидт был, разумеется, не единственным кадетом, кто, подражая вполне демократичному великому князю, до порезов пальцев щипал струны своих арф. К слову сказать «виолончелистов» на флоте не слишком жаловали, полагая, что корабельные офицеры должны заниматься службой, а не музицированием. Эту «виолончельную» моду хорошо описал в своем романе «Крейсера» Валентин Пикуль. Главный герой романа мичман Панафидин все время перетаскивает с корабля на корабль свой любимый музыкальный инструмент, вызывая непонимание и насмешки товарищей. «В свободное время, – вспоминает его сестра Анна Петровна Избаш, – он, как всегда, много занимался музыкой, играл на скрипке, а позже на виолончели, пел, рисовал акварелью… все это у него выходило изящно и талантливо». О талантливости вопрос спорный, так как большинство творений Шмидта до нас не дошло. Однако, вполне очевиден факт, что Петя изо всех сил старался найти ту стезю, которая может сделать его особенным. Неважно кем: скрипачом, виолончелистом, художником – главное, чтобы отличаться от всех. Эту жажду славы он пронесет через всю свою жизнь, и, что самое удивительное добьется своего, хотя его слава, в конечном итоге, и будет славой Герострата.

Впоследствии сын П.П. Шмидта вспоминал: "Не чужд был отец и поэзии. В Морском училище он близко сошелся с племянником известного поэта А. М. Жемчужникова (одного из трех творцов бессмертного «Козьмы Пруткова») и сыном своего идейного вождя, публициста Н.В. Шелгунова. С легкой руки своих друзей, начинающих поэтов (особенно Жемчужникова, наиболее талантливого и любимого отцом), отец и сам стал писать стихи, но к своему случайному «стихокропанию» относился всегда иронически, считая себя в поэтической области совершенной бездарностью. Мне трудно, конечно, быть в этом деле вполне беспристрастным судьей, но, кажется, здесь отец проявил уж слишком большую скромность. Глубоко чувствуя и понимая прекрасное, обладая возвышенной и нежной, как у женщины, душой, отец не мог написать ничего грубого, плоского, безвкусного или неизящного. Все выходило у него как-то незаметно, само собой, удивительно верным, метким, продуманным, красивым и проникновенным. К сожалению, у меня не сохранилось ни одного его стихотворения. Написанное, прочитав мне, отец неизменно рвал, так что фактически я был лишен возможности зафиксировать на бумаге хотя бы одно из его произведений. Запомнить же с одного разу и записать у меня не хватало памяти. Впрочем, «вдохновение» находило на отца довольно редко и, главным образом, в веселые минуты; я отлично помню, что почти все его поэтические забавы носили шутливый или юмористический характер".

Еще одно увлечение кадета, а потом гардемарина Петра Шмидта заключалось в регулярном посещении публичных домов. В этом, в принципе, не было ничего особенного и плохого. Проститутками грешили в то время, наверное, многие гардемарины и юнкера. Были, разумеется, отдельные гордецы, которые презирали такое времяпрепровождение, но наш герой, как и большинство его сотоварищей к таковым не относился. В виду массовости данного явления, начальники даже подписывали договоры с содержательницами определенных борделей и посылали туда для профилактики девиц военных врачей, чтобы избежать заразных болезней у своих воспитанников. При этом отметим, что посещение борделей было для кадет лишь этапом их взросления и становления, как мужчин, этапом, который они обычно быстро проходили и навсегда забывали.

Но у Пети Шмидта, все закончилось не так как у всех. Вообще, Петя Шмидт, судя по всему, никогда не пользовался особым расположением барышень своего круга. При всем его благородном происхождении, увлечении арфой, рисованием и поэзией, что-то молодых девушек от гардемарина Шмидта отпугивало. В этой ситуации именно проститутки были для Шмидта достойным выходом из сложившейся ситуации. Увы, энергичное посещение борделей стало для Шмидта прологом поступка, который во многом определил всю его дальнейшую судьбу. Пока его однокашники-демократы мечтали о преобразовании России, Петр Шмидт в это же время не менее энергично занимался «революционным» преобразованием отдельно взятой проститутки.

За время учебы в Морском корпусе Петр Шмидт, в соответствии с учебной программой, ходил вместе с другими кадетами в учебные плавания по Балтике: в 1883 году – 87 суток на корвете «Гиляк», в 1884 году – 87 суток на корвете «Боярин», в 1885 году – 85 суток на корвете «Баян» и в 1886 году уже гардемарином – 17 суток на корвете «Аскольд».

В сентябре 1886 года Петр Шмидт-3-й успешно закончил курс учебы, и был выпущен из Морского училища в чине мичмана. В выпуске 1886 года были имена, оставившими след в отечественной истории. Дмитрий Толстой впоследствии героически погибнет в Цусимском сражении. Игорь Гиляровский – в 1905 году станет старшим офицером броненосца «Князь Потемкин», и будет зверски убит восставшими матросами. Юрий Карказ в ноябре 1905 года возглавит сводный офицерский отряд по аресту «бунтовщиков» с «Очакова», впоследствии будет воевать в чине генерал-майора в армии Деникина, затем Врангеля, а в 1921 году будет расстрелян в Крыму. Владимир Лесли честно отвоюет две войны, а в 1917 года станет главным артиллерийским военным специалистом молодого Рабоче-Крестьянского Красного флота.

Глава третья
Мичман с манией величия

Окончив Морское училище, Петр Шмидт в чине мичмана был определен на Балтийский флот. С этого момента, согласно традиции российского флота он получает официальное наименование в документах и прежде всего в послужном списке, как Шмидт 4-й. Дело в том, что все морские офицеры однофамильцы, во избежание путаницы, получали свои личные номера, в зависимости от старшинства в чинах. По мере выбывания в отставку старших, младшие, таким образом, продвигались номерам вперед. Считалось, что такая система стимулирует офицеров к рвению в службе и приобретению подле своей фамилии цифры «1». Насколько удобна была такая система, вопрос спорный, но она существовала, как неотъемлемая часть старых добрых морских традиций вплоть до революции 1917 года. Что касается Петра Шмидта, то он, по окончании Морского училища до 1894 года числился самым младшим из флотских Шмидтов. Впрочем, спустя некоторое время среди флотских Шмидтов происходит естественная подвижка и наш герой с 1894 года становится уже Шмидтом-3-м. Именно так его иногда именуют не только в официальных документах, но и в различных печатных изданиях. Именно под № 3 он войдет и в историю России.

Итак, училище осталось позади и теперь перед молодым мичманом, были моря и океаны. С его связями можно было вполне рассчитывать на очень интересное назначение, например, на какой-нибудь, уходящий на Дальний Восток крейсер. Что может быть лучше для молодого флотского офицера, чем сразу окунуться в романтику дальних плаваний и приключений! Однако у Шмидта все происходит совсем иначе. Внезапно обнаруживается, что идти в море Шмидт-4-й совсем не желает. И с подачи дяди, определяется с 1 января 1887 года в учебно-стрелковую команду 8-го флотского экипажа, а затем оказывается на заштатном портовом судне «Невка». Внешне такое назначение выглядит более чем странно. В эпоху массовых походов наших кораблей на Дальний Восток, в эпоху энергичного строительства океанского броненосного флота, получить назначение на старое портовое судно, которое дальше аванпорта в море-то не выходит, было более чем не престижно. Почему же Шмидт-4-й при всех его огромных семейных связях получает столь откровенно плохое назначение? Точного ответа на этот вопрос мы не знаем. Можно предположить, по меньшей мере, два варианта.

Во-первых, Шмидт к этому времени был уже серьезно психически болен, и отправлять его в дальние моря родственники просто боялись. Во-вторых, это произошло по причинам, связанным с его тогдашним любовным романом, и именно поэтому сам Петя Шмидт не слишком-то рвался на океанские просторы. Наконец, в-третьих, такое назначение могло быть ответной реакцией могущественной родни, на эпатажное поведение молодого мичмана.

Однако даже на портовой «Невке» служба у Шмидта-4-го сразу же не заладилась. Амбициозность и завышенное самомнение молодого мичмана вызывало резкое отторжение окружавших его офицеров.

* * *

А затем последовал шаг, вызвавший шок всей родни. Мичман Петя Шмидт женился на… профессиональной уличной проститутке «с целью ее нравственного перевоспитания»! Звали избранницу Доменика Гавриловна Павлова. Разумеется, личная жизнь каждого – это его сугубо личное дело, и все же… Все усугублялось еще и тем, что Доменика оказывала секс услуги не просто где-то в Петербурге, а специализировалась именно на гардемаринах Морского училища, а потому была многим из них весьма близко знакома. Это делало ситуацию просто анекдотичной, когда весь старший курс мог со знанием дела обсуждать достоинства невесты Шмидта.

Отечественная история знает немало случаев, когда любовь рушила сословные препоны. Граф Шереметев, как известно, еще во времена Екатерины Второй, не побоялся жениться на собственной крепостной актрисе Жемчуговой, скульптор барон Клодт на своей же прислуге Ульяне, а поэт Некрасов на солдатской дочери Зинаиде. Но в каждом случае, на то были свои причины, а главное была любовь.

Что касается Шмидта, то все и он, в том числе, признают, что любви в его браке с Доменикой с самого начала не было. Спрашивается тогда: для чего же в таком случае было вообще жениться?

Исследовавший жизнь Шмидта К. Г. Паустовский пишет об этом факте из жизни своего героя, пытаясь при этом сколь возможно облагородить тот поступок: "Молодость Шмидта отчасти совпала со знаменитым "хождением в народ", с призывом спасать "падших" женщин и переносить вместе с народом все тягости его существования… Как человек пылкий, он был сторонником решительных дел, а не решительных разговоров. Поэтому он действительно женился на проститутке, желая ее спасти. Но с первых же шагов их совместная жизнь пошла вкось – жена Шмидта была даже неграмотной".

Некоторые исследователи жизни Шмидта высказывают предположение, что с Доминикой Павловой Петра познакомил однокашник по училищу и его черная тень до конца дней – Михаил Ставраки, который был ее постоянным клиентом. Впрочем, ручаться за правдивость такой информации сложно. Мало ли подобных «знакомств» было у гардемаринов, но не на каждой же уличной проститутке они обязаны были жениться! Документально известно, что познакомился Шмидт с Доминикой Петр поздней осенью 1887 года в Петербурге.

Помимо этого в декабре 1866 года были утверждены правила, по которым офицерам запрещалось жениться ранее достижения возраста 23 лет. До 28 лет офицеры получающие до 100 рублей в месяц могли жениться с разрешения своего начальства и только в случае предоставления ими имущественного обеспечения реверса, принадлежащего офицеру, невесте или обоим. При даче разрешения на брак учитывалась и его пристойность. Понятие «пристойность» требовало, чтобы невеста офицера была «доброй нравственности и благовоспитанна», а кроме того, «должно быть принимаемо во внимание и общественное положение невесты».

Шмидт и Доминика

При подаче офицером соответствующего заявления, командир корабля 1 ранга или командир экипажа обязан был решить вопрос о пристойности брака. Если он не видел к тому препятствий, то представлял свое заключение начальнику дивизии, который и имел право дать окончательное разрешение. При поступлении на службу офицеров из отставки, женившихся во время отставки (для чего разрешения не требовалось), вопрос о его браке, с точки зрения пристойности, должен был рассматриваться на тех же основаниях, и офицеры, чей брак не признавался пристойным, на службу не допускались. То же правило действовало в отношении юнкеров и вольноопределяющихся, вступивших в брак до поступления на действительную военную службу, при производстве их в офицеры. Так что это требование носило абсолютный характер: офицер ни в коем случае не мог иметь жену, не отвечающую представлениям о достоинстве офицерского звания. Вступление в брак без разрешения влекло дисциплинарное взыскание или увольнение со службы. Офицерам издавна запрещалось жениться на артистках и на разведенных женщинах, взявших при разводе вину на себя. Весной 1867 года Адмиралтейств-совет рассмотрел и одобрил «Правила для руководства при разрешении офицерам морского ведомства вступать в брак». 3 апреля того же года эти правила были утверждены императором Александром Вторым, а через пять дней объявлены к исполнению по морскому ведомству приказом генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича. При этом генерал-адмирал предписал все ранее существовавшие «по сему предмету» морские постановления и административные распоряжения считать отмененными. Офицеры морского ведомства могли вступать в брак на основании правил, «общими государственными законами определенных». Для того чтобы жениться, они должны были получить письменное разрешение своего начальства, в котором под ответственность подписавших подтверждалось, что испрашивающий дозволения холост или вдов. Без такого разрешения священники не могли совершать таинство брака. В рапорте морского офицера, с просьбой о разрешении на вступление в брак, следовало указать фамилию и происхождение невесты, а также приложить свидетельство о достижении невестой 16-летнего возраста. Без такого свидетельства начальство не в праве было давать разрешения на вступление в брак, а священники его венчать. Кроме того, воинские начальники только тогда могли разрешать жениться, когда служащие представляли письменное согласие родителей, или опекунов, или попечителей невесты и ее собственное, а сам брак, по мнению начальников, был пристойным. Всем офицерам морского ведомства, не достигшим 25 лет от роду, вступать в брак не разрешалось.

Кроме всего прочего, по негласным законам того времени, офицеру военно-морского флота до женитьбы полагалось прослужить не менее трех лет. Считалось, что холостому и не обремененному женой и детьми молодому мичману будет проще освоить азы своей профессии и состояться как моряку. Как кадровый офицер ВМФ, скажу, что определенная логика в данном законе имелась. Но Шмидт не только женился, но и женился на профессиональной проститутке, унизив и оскорбив тем самым всех жен и дочерей других морских офицеров. Мичману грозило немедленное и позорное изгнание с флота.

По существовавшему кодексу офицерской чести Петру грозило немедленное и позорное изгнание со службы. Сам Петр объяснял свой своеобразный поступок желанием перевоспитать нравственно падшую девушку. Сделать счастливой жизнь хоть одного человека Петр Шмидт, якобы, считал своим нравственным долгом… Он пытался вытянуть ее из болота проституции: дал ей свою фамилию, научил грамоте. Пройдут годы и овладевшая грамотой жена Шмидта напишет открытое письмо о сумасшествии своего мужа, а так же выставит на продажу с соответствующим рекламным приложением его любимую виолончель…

Сам Шмидт напишет о своем поступке годы спустя весьма возвышенно: "Она была моих лет. Жаль мне ее стало невыносимо. И я решил спасти… Пошел в Государственный банк, у меня там было 12 тысяч (!), взял эти деньги – и все отдал ей. На другой день, увидев, как много душевной грубости в ней, я так верил, что это навеяно жизнью, что понял: отдать тут нужно не только деньги, а всего себя. Чтобы вытащить ее из трясины, решил жениться. Думал, что создав ей обстановку в которой она вместо людской грубости найдет одно внимание и уважение, и вытащу из ямы".

В 1905 году Петр Петрович скажет и вообще неожиданное: «Лучший способ отомстить адмиралу Чухнину это подарить ему на день право владения моей женой».

А пока юный альтруист верит, что он совершил «подвиг духа» женившись на уличной девке.

* * *

Уже в советское время опубликовала воспоминания о брате Анна Шмидт (Избаш). Вот, что писала она о его женитьбе: «Исключительной и очень яркой чертой натуры брата была целомудренность и поражающее своей фантастической строгостью отношение к женщине. Это отношение жило в нем с юных лет, признавалось им как безусловный долг, и часто было поводом его горячих споров с товарищами. Оно же побудило его к женитьбе, но эта жертва, принесенная им еще юношей в 20 лет, жертва, изуродовавшая многие годы его жизни, не изменила ни в чем его отношение к женщине». Разумеется, что иначе любящая сестра брата-героя написать не могла.

Можно согласиться, что с другими офицерами, которые встречались с нормальными женщинами и создавали нормальные семьи, Шмидт действительно не находил общего языка. Но на роль жертвы, весело проматывающий с проституткой отцовские деньги, Шмидт все, же вряд ли, подходит.

На первый взгляд описание Шмидтом своего поступка вполне благородно, но не будем торопиться с выводами! Для начала зададимся вопросом, откуда, у только что закончившего Морской корпус мичмана, могли появиться 12 тысяч рублей (сумма по тем временам астрономическая!)? Сам он таких денег заработать никак не мог. Возможно, эти деньги были положены на его имя отцом-адмиралом, стремившегося обеспечить своему старшему сыну достойное существование в будущем. При этом не исключено, что деньги (так как сумма весьма большая даже для адмирала) предназначались не только Петру, но и его младшей сестре Анне. Это вполне логично: отец, сосредоточив свое основное внимание на младших сыновьях от второго брака, сделал, однако, все возможное, чтобы помочь в жизни и своим детям от первого брака хотя бы финансово. В любом случае получается, что деньги, находящиеся в Государственном банке не являлись личными деньгами Петра Шмидта, а были заработаны его отцом и использование их, по всем правилам приличия, следовало с отцом и согласовывать.

Лейтенант Шмидт и его сын

Но и это не все! Много лет спустя, уже в 1905 году, Петр Шмидт поделает точно такой же фокус. Только в тот раз деньги будут не отцовскими, а казенными, да и проститутка классом будет намного выше, чем полуграмотная Доменика Павлова. В остальном схема поведения нашего героя будет точно такая же: присвоение чужих денег, последующее промотание их с дамой легкого поведения, затем назойливое преследование той же дамы (когда деньги уже закончились) и неуклюжая попытка обмануть всех и вся по поводу факта кражи денег. При этом, как и в первом случае, во втором, Шмидт тоже будет стремиться соединить свою жизнь с женщиной легкого поведения.

О событиях личной жизни в жизни Шмидта в 1905 году мы еще поговорим в свое время, пока же отметим, что подобное поведение для нашего героя было не случайным, а типичным! А потому вполне можно допустить, что Шмидт вовсе не отдавал безвозмездно денег проститутке Доменике (что она, вообще, могла делать с такой суммой?), а вдвоем с ней эти самые деньги и прокутил. Что же касается болезненной тяги нашего героя к женщинам именно легкого поведения, то здесь вопрос уже из области исследований старика Фрейда. Кто-то из великих сказал, что для мужчины не позор зайти к проститутке, для мужчины позор у нее остаться… Это сказано буквально о нашем герое.

Поступок с женитьбой на Доменике Павловой мичмана Шмидта стал вызовом всем!

Женитьба Шмидта на уличной проститутке вызвала к нему вполне обоснованное призрение со стороны бывший друзей и вполне ожидаемый скандал в семье. Все были просто шокированы происшедшим. Для отца Шмидта известие о выходке сына обернулось инфарктом, от которого он уже не оправился и скончался 19 декабря 1888 года в Одессе, где и был похоронен. Очень обиделись на брата сестры Мария и Анна. Их понять тоже можно, ведь, по крайней мере, Анна имела право претендовать на часть отцовских денег, чтобы устроить свою жизнь, теперь же она осталась без ничего.

Любопытно, как изворачиваются биографы Шмидта, описывая его страсть к борделям. Вот типичный образчик: «Только в одном обществе чувствовал (П.П. Шмидт – В.Ш.) себя уверенно – в женском. Но и здесь его ожидало разочарование – со всеми своими знакомыми девушками он не смог найти общего языка взаимопонимания, ибо искал ту женщину, которая поймет его Дон-Кихотовские устремления. Не понимали его сверстницы, ибо искали они мужа, а не борца за справедливость всех женщин – тружениц. Стержнем мировоззрения молодого мичмана Шмидта была борьба за счастье всего народа, в том числе и женщин-тружениц. И вот этот стержень оказался надломлен, ибо его окружение не нуждалось в борьбе за свои права. Шмидту осталась единственная возможность – попытаться принести счастье хотя бы одному человеку. Создать для себя мир трепетной заботы о спасении заблудшей души. И Шмидт таки попал в мир… падших женщин. Человеком в жизни Петра Шмидта из того мира стала Доминика Гавриловна Павлова, проститутка с Выборгской стороны. Такой выбор его стал результатом импульсивного чувства. Этим своим неординарным (на то время) поступком Шмидт бросил вызов и обществу морских офицеров, и своей родословной. Понятно, что о дальнейшей службе не могло быть и речи. Друзья-офицеры «вычеркнули» его из своей жизни, отец и дядя – прокляли, а сестры просто ничего не смогли уже предпринять».

Потрясающе! Получается, что вокруг Шмидта буквально все были виноваты в том, что не поняли его чистой и возвышенной любви к проституткам. Последних биографы при этом скромно величают «женщинами-труженицами», надломившими «стержень мировоззрения» нашего героя… Не мудрено, что после столь бурного общения с труженицами сексуального фронта, Шмидт уже не мог найти никакого взаимопонимания с обычными девушками.

Разумеется, что в сложившейся ситуации служба у Шмидта не заладилась. Семейные проблемы, проматывание отцовских денег явно не давали нашему герою возможности сосредоточиться на служении Отечеству. Кроме этого все больше начала проявляться и психическая болезнь.

Из воспоминаний Евгения Шмидта-Очаковского: "Мне приходится остановиться на семейной жизни отца и сказать несколько слов о матери, что как сыну, мне особенно больно и тяжело. Собственно говоря, брак отца трудно даже назвать таковым. Просто это было беззаветное принесение в жертву и самого себя, и своей молодой жизни, и своего счастья ради спасения одного несчастного существа от окончательной гибели. Для этого отцу пришлось уйти в отставку, порвать почти со всеми знакомствами, отказаться от представлявшейся блестящей женитьбы и завидной карьеры и, главное, поссориться со своими родными. Дед чуть не умер от удара, когда узнал о безумном поступке старшего сына, проклял его и его жену, мою мать, и до самой смерти не пожелал видеть своей невестки. Перед смертью он примирился с вызванным телеграммой отцом, но с матери проклятия так и не снял, а проклял ее еще раз, узнав подробности женитьбы и семейной жизни своего сына. Последняя была настолько ужасна, что приходится положительно поражаться нечеловеческому терпению и, воистину, ангельской доброте моего несчастного отца, вынесшего на своих плечах 17летнее каторжное ярмо семейного ада.

Драма отца долгое время оставалась тайной и для меня, и для посторонних. Все пребывали в уверенности, что отец женился «по любви», считали отца и мать счастливейшей супружеской парой и ставили их в пример другим. Мать моя была дочерью петербургского мещанина Павлова и имела многочисленную родню, состоявшую из матери – моей бабушки, совершенно простой, неграмотной старухи, брата – чиновника-пьянчужки, служившего в Экспедиции заготовления государственных бумаг, и пяти сестер, существ бесцветных и безобидных, из коих четыре довольно удачно вышли замуж, а пятая осталась старой девой и мыкалась по чужим домам прислугой «за все».

Вообще понять Евгения Шмидта можно, он все прекрасно знал и понимал, он стеснялся и стыдился своей матери, но все же, как сын, не мог писать о ней всю правду. При этом, даже в том, что он написал, чувствуется стыд и явное пренебрежение не только матерью, но и ее уж слишком простой родней.

* * *

Чтобы избежать неминуемого суда чести с последующим изгнанием с военной службы за женитьбу на проститутке, мичман П.П. Шмидт, в соответствии с поданным рапортом, ссылаясь на проблемы со здоровьем, получает «внеочередной 4-месячный отпуск внутри империи». Потом следуют «продолжение отпуска еще на три месяца по домашним обстоятельствам» и «шестимесячный отпуск по болезни». За этими лаконичными записями послужного списка скрываются все признаки служебного тупика и очевидные «прелести» семейной жизни молодоженов.

Впоследствии сестра Шмидта Анна вспоминала, что в этот период у ее брата "припадки случались раза два-три в месяц". Спасая племянника от обструкции, дядя-адмирал в январе 1888 года переводит его с Балтийского флота на Черноморский. Однако вначале он получает 6-месячный отпуск «по болезни с последующим переводом на Черноморский флот по причине "не подходящего ему климата». В Севастополе Шмидт был определен на тендер «Буг». Но и там у Шмидта не ладится. Неуживчивый характер и опрометчивая женитьба явились причиной того, что у Шмидта не сложилась служба и на Черноморском флоте. Здесь у него произошел первый серьезный нервный срыв, обнаруживший симптомы тяжелой душевной болезни.

Как всегда он не может найти общего языка ни с начальством, ни с товарищами. Дальше, больше. Явившись однажды на прием к командующему Черноморским флотом, он закатил в его кабинете истерику – «находясь в крайне возбужденном состоянии, говорил самые несуразные вещи». Немедленно Шмидт был отправлен в морской госпиталь, где его продержали две недели, а при выписке врачи настоятельно советовали мичману пройти курс лечения у столичных психиатров. Дело, однако, замяли. Доминика Павлова в это время уже ждала ребенка. 28 февраля 1889 года в семье П.П. Шмидта и его жены Доминики Гавриловны Павловой родился сын Евгений. По воспоминаниям сестры Петра, – рождение сына не изменило легкомысленного отношения Доминики Павловой к семейной жизни: она оставалась невежественной и порочной, часто исчезала из дома, пила… Похоже, этой несчастной «по жизни» женщине, уже немало пережившей, так же очень нелегко было терпеть рядом с собой душевнобольного мужа, но и свидетельство сестры Петра в данной ситуации едва ли могло быть объективным.