Текст книги "Мифы и правда Кронштадтского мятежа. Матросская контрреволюция 1918–1921 гг."

Впоследствии, в 1921 году на допросе в ВЧК Д. И. Попов утверждал, что: «Никакого участия в подготовке якобы восстания против Соввласти не принимал, вооруженное столкновение в Трехсвятительском переулке было актом самообороны».

Из воспоминаний очевидца: «Попов был выпивши, и кроме него еще несколько человек, которых я не знал, были тоже заметно выпивши. Попов и другие руководители старались громко при своих солдатах говорить, что много новых частей примкнули к ним, что телеграф занят, и по всей России отправлены уже инструкции. Какой-то отряд был приведен в штаб Попова под угрозой расстрела, если они не примкнут к поповцам».

Из показаний слесаря С. И. Каурова, работавшего при штабе Попова: «Я заметил пьянство среди членов штаба, я слышал речь Попова. Он утверждал, что Ленин и Троцкий распродали Россию и теперь отправляют в Германию мануфактуру, хлеб. Большевики продали Черноморский флот и т. д. Меня отправили в подвал. Охрана в моем присутствии распивала водку».

Из показаний арестованного матросами председателя полкового комитета латышского полка В. И. Швехгемера: «Мы не против советской власти, но такой, как теперь, не хотим, – говорил Попов. – Теперешняя власть – соглашательская шайка во главе с Троцким и Лениным, которые довели народ до гибели и почти ежедневно производят расстрелы и аресты рабочих. Если теперешняя власть не способна, то мы сделаем, что можно будет выступить против германца». Далее указывает Попов, что все воинские части на стороне эсеров. Только латыши не сдаются. «В крайнем случае, – говорил Попов, – мы сметем артиллерийским огнем Кремль с лица земли».

* * *

В это время, прибыв в Кремль, В. Д. Бонч-Бруевич по телефону связался с председателем Высшей военной инспекции Н. И. Подвойским и потребовал как можно быстрее ввести в Москву верные армейские части.

Далее В. Д. Бонч-Бруевич описывал происходящее так: «Подвойский со вниманием выслушал меня и сказал, что, сосредоточив войска за Москвой-рекой, начнет продвижение частей от храма Христа Спасителя. Все это мне показалось крайне медленным. Враг был слаб. Достаточно было взять одну батарею, отряд стрелков с пулеметами и сразу перейти в наступление. Ленин был согласен со мной: «Да, серьезную штуку затеяли наши военные, настоящую войну разыгрывают. Вы им звоните почаще, напоминайте, что надо как можно скорее закончить с этим делом».

Что касается Л. Д. Троцкого, то он по каким-то своим личным соображениям как мог задерживал прибытие армейских частей в Москву. При этом В. Д. Бонч-Бруевич так описывает реакцию В. И. Ленина: «Наконец-то продвигаются, – шутил, сердясь, Ленин, – хорошо, что враг попался смирный, взбунтовался и почил на лаврах, а то ведь беда была бы с таким войском».

Так и не дождавшись подхода армейских частей Троцкого, В. Д. Бонч-Бруевич отправил на подавление мятежа два полка латышей, которые, обладая особым статусом «преторианской гвардии», не подчинялись Троцкому. Латыши выдвинулись с серьезным запозданием, да и прибыли далеко не в полном составе, так как большая часть стрелков была пьяна.

После перехода в наступление верных советской власти частей отряды левых эсеров постепенно стали отходить к Трехсвятительскому переулку, где были сгруппированы их главные силы. Затем было решено подтянуть артиллерию и расстрелять матросов снарядами в упор. На предложение о сдаче поповцы прислали своих парламентеров во главе с адъютантом Попова, что они не сдадутся и будут сражаться до последнего. После этого артиллерия открыла огонь. Вскоре штаб Попова был уничтожен. Удачные действия артиллерии вызвали полную потерю управления в отряде и, как следствие этого, панику среди матросов.

К серьезной вооруженной схватке поповцы оказались не готовы. Попытки П. П. Прошьяна и некоторых других членов ЦК партии левых эсеров заставить матросов проявлять боевую активность ни к чему не привели. Едва выяснилось, что «второго Октября» у них не получится, братва сразу же свернула свой мятеж. По показаниям Ю. В. Саблина и С. Д. Мстиславского, явившись утром 7 июля на заседание ЦК партии левых эсеров, Д. И. Попов объявил ЦК о том, что намерен со своим отрядом покинуть Москву. После этого поповцы, не дожидаясь чьих-либо распоряжений свыше, двинулись из столицы.

Из доклада Ф. Э. Дзержинского Совнаркому: «Днем стали обстреливать (речь идет о матросах отряда Попова. – В.Ш.) чердаки всех незанятых домов, стали обстреливать всех, пытавшихся уйти от их патруля, расстреливали на месте. Так, например, из трех разведчиков, посланных из Кремля, расстреляли одного. По рассказам спасшихся от этой беспорядочной стрельбы, пострадала масса посторонних лиц. Надо сказать, что все финны и солдаты из отряда Венглинского, обслуживавшие две маленькие пушки, были всецело на нашей стороне, но были терроризированы подавляющим большинством черноморцев. Сами черноморцы, хотя среди них раздавались угрожающие голоса, что следует расправиться с нами и с советской властью без церемонии, не смогли с нами поступать вызывающе, опасаясь остальных своих товарищей. Они уже чувствовали безнадежность своего положения. И когда я им указывал, что они сами призывают немцев, что в подполье могут уйти только главари и что приход немцев означает полнейшее порабощение народа, – они отвечали заученную фразу Спиридоновой: не хотим лакействовать перед Мирбахом. Вечером прибежали к нам Саблин и растерянный Попов. Они сообщили, что на съезде принята резолюция о подавлении левых эсеров. Затем Попов сказал: фракция левых эсеров, а с нею Спиридонова арестованы. Он грозил снести пол-Кремля, полтеатра и пол-Лубянки. Настроение в отряде с каждым известием становилось все более подавленным. Когда загремели пушки и первый снаряд попал в их штаб, весь Центральный комитет продефилировал перед нашими окошками в бегстве (уже в штатском платье, раньше они были в военном). «Подлые трусы и изменники убегают», – бросили мы им вдогонку. С каждым новым выстрелом оставалось все меньше матросов на дворе, так как после разрушения здания штаба снаряды стали попадать в дом, в котором нас поместили. Мы сорганизовали из сочувствующих нам солдат-финнов и других охрану себе, и перешли с ними в мастерскую. Переходя, мы обратились к собравшимся там солдатам со словами: как не стыдно им поддерживать изменников революции. Тогда выскочил Саблин и, ругаясь, стал угрожать им, приказывая занять свои посты. Солдаты в мастерской передали нам оружие и бомбы…»

Поповцы начали отступать к Москве-Рогожской, а оттуда по Владимирскому шоссе, оказывая посильное сопротивление латышам. Впрочем, особо их никто и не преследовал. Несмотря на это, часть матросов, бывших в пьяном состоянии, все же переловили.

Из допроса матроса-поповца Э. Неймана: «Поступил в отряд Попова в начале июня с. г. В субботу вечером арестовали, когда я предъявил документы о том, что состою в отряде Попова. За 4 дня до субботы матросы стояли у ворот на карауле и никого не выпускали. У штаба все эти дни стояли пулеметы».

Матрос И. А. Овечкин, 20 лет, из города Путивля: «2 июля поступил в отряд Попова. Я матрос Черноморского флота, получал 240 рублей. Всего прибыло нас около 500 человек матросов. К нам тогда явились от Попова пригласить к себе, так как в Москве много контрреволюционеров. Я был в обозе. Я считаюсь большевиком и против советской власти не иду. Я бежал вместе с отрядом и сдался на заводе при станции Обираловка. Я согласен поступить в армию».

Матрос Черноморского флота Ф. И. Перегудов: «В отряд я поступил 2 июля с. г. По списку нас поступило в отряд Попова около 180 человек, а затем часть ушла. Из обмундировки нам выдали 2 пары белья и сукно на брюки и гимнастерку. Задержали в Богородске».

Любопытно, что репрессировать матросов (за исключением пойманных по горячим следам и расстрелянных первых 12 матросов) после подавления мятежа не решились. Уже 9 июля Л. Д. Троцкий (один из самых активных сторонников затопления Черноморского флота), выступая с докладом на V съезде Советов, говорил о матросах исключительно в превосходных тонах: «Ну, а что касается «поповцев», то они просто были «сбиты с толку» и когда арестованные ими наши товарищи Дзержинский, Лацис, Смидович вступили в общение с отрядом… мужественно выяснили им положение, то отряд перешел на их сторону». Это была, мягко говоря, неправда, но другого выхода у Троцкого просто тогда не было. В связи с предстоящим отъездом на Волжскую флотилию он просто очень нуждался в симпатиях матросов.

К быстрому поражению эсеров привела, прежде всего, их нерешительность. Да и латышские стрелки в уличных боях показали себя намного лучше, чем матросы-анархисты. После мятежа левые эсеры были исключены из состава ВЧК, а левоэсеровские делегаты V съезда Советов арестованы. Ну, а закономерным финалом V съезда Советов стало официальное одобрение идеи проведения политики «массового террора» против противников советской власти. Несколько активных участников мятежа, среди них заместитель председателя ВЧК В. А. Александрович были уже 8 июля расстреляны по постановлению ВЧК. А 11 июля и вся партия левых эсеров была объявлена большевиками вне закона.

* * *

Как оказывается, один из главных персонажей мятежа и организатор покушения на германского посла Я. Г. Блюмкин был весьма тесно связан с матросами и являлся, как говорится, «их человеком». Историк М. А. Елизаров пишет: «Я. Г. Блюмкин совершал теракт вместе с матросами. Причем, непосредственно убил В. Мирбаха матрос из возглавляемого Я. Г. Блюмкиным отдела ЧК, его напарник и друг еще со времени совместной деятельности в Одессе Н. А. Андреев. Ю. Фельштинский, подробно анализировавший картину убийства, по этому поводу правомерно заключает: «По непонятным причинам лавры Андреева были отданы Блюмкину». В действительности очевидно, что данные причины вызваны общим стремлением представить левых эсеров заговорщиками, поскольку Я. Г. Блюмкин был функционером левоэсеровского руководства. Позднее Я. Г. Блюмкину выгодно было приписывать левоэсеровскому ЦК и себе главную роль в непосредственном убийстве, чтобы заслужить прощение советской власти, нуждавшейся в живом свидетеле причастности левых эсеров к убийству, а в быту, отстаивая теорию «героев и толпы», носить героическую маску. Матросы же в качестве участников теракта никому не были нужны. Тем более, что матрос Н. А. Андреев умер в том же году, находясь в махновской армии, перед этим разошедшись во взглядах с Я. Г. Блюмкиным. Кроме того, во время теракта в машине находился другой матрос, еще один шофер из отряда Д. И. Попова. Причем он был не просто «технической» фигурой. Я. Г. Блюмкин в своих показаниях киевскому ЧК в апреле 1919 г. писал о нем, что «его привез один из членов ЦК (левых эсеров. – М.Е.). Этот, кажется, знал, что затевается. Он был вооружен бомбой». После теракта он руководил маршрутом машины в расположение отряда Д. И. Попова в Трехсвятительный переулок. Этот матрос, как пишет С. Д. Мстиславский, после теракта свою бомбу «бросил навстречу выбегавшим из посольства в погоню людям… и под прикрытием взрыва машина благополучно вынеслась из опасной зоны». Однако более важным является то, что Я. Г. Блюмкин вообще был тесно связан с матросами. Революционная карьера Я. Г. Блюмкина, по сути, началась с матросского «Железного отряда» в Одессе, куда он, несостоявшийся студент технического училища, вступил добровольцем зимой 1918 г. и где матросы его, по всей видимости, за непродолжительное левоэсеровское прошлое и за громкие революционные речи избрали командиром. Вместе с отрядом в составе Одесской (3-й) армии он отступил в Феодосию и прошел весь путь поражения советских войск на юге Украины и в Крыму. После расформирования в середине мая 3-й армии, в которой Я. Г. Блюмкин вырос до должности исполняющего обязанности начальника штаба армии, ЦК левых эсеров и направил его в ВЧК. Имея такую предысторию своего появления в столице, Я. Г. Блюмкин не мог глубоко не проникнуться негативными настроениями черноморцев по отношению к Брестскому миру. В Москве Я. Г. Блюмкин и матросы продолжали контактировать. Так, писатель Б. А. Лавренев описал проводы отряда матросов на Южный фронт, которую он наблюдал в «Кафе поэтов». Программу там вел Я. Г. Блюмкин и в споре с поэтом В. В. Маяковским – какие матросам нужны стихи – обнаружил достаточно глубокое знание революционной матросской психологии. На «поэтическо-матросской» почве в конце июня – начале июля с Я. Г. Блюмкиным случился инцидент, который определил перспективы суда над ним, что, несомненно, подтолкнуло его к решительным действиям. О нем рассказал в своих показаниях по делу событий 6–7 июля Ф. Э. Дзержинский. Я. Г. Блюмкин стал хвастать в кафе перед поэтами своей возможностью в два часа решать человеческие жизни в качестве сотрудника ЧК. Это возмутило поэта О. Э. Мандельштама, и он решил через поэтессу Л. М. Рейснер пожаловаться ее мужу Ф. Ф. Раскольникову. Тот устроил ему и Л. М. Рейснер встречу с Ф. Э. Дзержинским. Ф. Э. Дзержинский, встретившись с ними, в тот же день собрал комиссию и распустил контрразведывательный отдел, возглавлявшийся Я. Г. Блюмкиным, оставив его пока без должности с намерением в дальнейшем отдать под суд. Ф. Э. Дзержинский считал, что «фигура Блюмкина ввиду разоблачения его Раскольниковым и Мандельштамом сразу выяснилась как провокатора». Представляется, что в «раскрутке» конфликта и в решении Ф. Э. Дзержинского главную роль играла не смелость О. Э. Мандельштама, как принято считать, а использование Ф. Ф. Раскольниковым данного случая как повода для принятия некоторых мер против назревающих событий. Ф. Ф. Раскольников не мог их не чувствовать, не знать о связях Я. Г. Блюмкина с матросами-анархистами и о вреде, который эти связи представляют. Ведь именно он курировал прибытие матросов с затопленных черноморских кораблей в Москву. Опасность ситуации Ф. Ф. Раскольников, очевидно, постарался донести до Ф. Э. Дзержинского. При этом сам Ф. Ф. Раскольников мало что мог сделать, так как среди матросов авторитета не имел. Вероятно, сознавая, что на него ложится ответственность за доставку «горючего материала» в Москву, Ф. Ф. Раскольников, быть может, «от греха подальше» поторопился выехать на фронт на Волгу (с частью черноморских и балтийских матросов)».

Что касается главного зачинщика восстания Д. И. Попова, то после подавления мятежа он долго скрывался от властей и лечился, по его позднейшим собственным признаниям, от нервного паралича. 27 ноября 1918 года на открытом судебном заседании Революционного трибунала при ВЦИК по обвинению «в контрреволюционном заговоре Центрального комитета партии левых социалистов-революционеров против советской власти и революции» Д. И. Попов был заочно объявлен «врагом трудящихся, стоящим вне закона», поэтому, при поимке и установлении личности, подлежал расстрелу. Тогда же трибунал приговорил Я. Г. Блюмкина и матроса Н. А. Андреева к тюремному заключению, с применением принудительных работ на три года (этих двух также судили заочно). Впрочем, Я. Г. Блюмкина почти сразу простили, а Н. А. Андреев бежал от наказания на Украину к махновцам. Впоследствии к отрядам Н. И. Махно примкнет и Д. И. Попов. Много матросов-поповцев нашли себе прибежище на Украине в партизанском Богунском полку, которым командовал левый эсер Н. А. Щорс.

* * *

Намечая и совершая теракт против посла Германии, левые эсеры сознавали его огромные политические последствия, помня о теракте в Сараево, предшествовавшем мировой войне. Однако здесь они жестоко ошиблись. Германия не пошла на разрыв мира с Россией. А поэтому все отрицательные последствия от теракта 6 июля 1918 года обрушились исключительно на виновников срыва мира, каковыми теперь выглядели левые эсеры.

Роль революционных матросов в событиях 6–7 июля 1918 года невозможно переоценить, так как эта роль была, без всякого преувеличения, главенствующая. Начнем с того, что без матросов отряда Попова левые эсеры просто не решились бы на свое выступление. Более того, весь их военный расчет строился также исключительно на матросах. При этом руководство партии левых эсеров хорошо изучило Д. И. Попова и знало, что он еще в свой петроградский период отличался особым «большевикоедством». При этом руководители эсеров не могли не знать, что отряд Попова был «лихим, но очень распущенным». Но что поделать, ведь, кроме отряда Д. И. Попова, других сколько-нибудь значительных военных сил у левоэсеровского ЦК в Москве просто не было!

Поповцы были способны на самостоятельное выступление хотя бы уже потому, что такую способность к самостоятельности демонстрировали в первой половине 1918 года многие другие анархиствующие матросские отряды.

Историк М. А. Елизаров справедливо считает, что отношения между партией левых эсеров и матросами отряда Попова, во время мятежа 6 июля 1918 года, были во многом подобны отношениям большевиков и матросов во время Октябрьского восстания 1917 года в Петрограде. Совсем не случайно во время июльских событий некоторые члены ЦК левых эсеров сравнивали эти события с большевистскими «октябрьскими днями».

Хотя и в том и в другом случае роль матросов, по сравнению с политическими партиями, большинством наших историков явно недооценивается. С другой стороны, накануне Октябрьского восстания матросы прекрасно осознавали, что без партии большевиков им не победить. Это понимали в июле 1918 года и поповцы. Матросы помнили и собственный опыт втягивания революционных партий в борьбу за власть в 1917 году. Неудачный опыт в июле 1917 года, когда власть дала им серьезный отпор и удачный – в октябре, когда власть уже «валялась на улице».

М. А. Елизаров пишет: «Есть все основания считать, что в деле решения об убийстве В. Мирбаха поповцы больше давили на ЦК ПЛСР, а не наоборот. Решаясь на участие в выступлении, они, конечно, стремились получить санкцию или приказ ЦК на него, хотя, быть может, лишь в той степени, в которой, как они чувствовали, ЦК ПЛСР не откажется от их акции. Эта санкция могла поступить к ним от самой М. А. Спиридоновой, имевшей личные отношения с Я. Г. Блюмкиным, или через других левоэсеровских руководителей, тесно связанных с матросами. Но, скорее всего, этой фигурой был П. П. Прошьян, всегда державший «руку на пульсе» настроений матросов, и которому, по словам М. А. Спиридоновой, принадлежит «инициатива мысли акта с Мирбахом». Во время событий он, представляя логику поведения матросов, один из немногих владел собой, действовал наступательно, после неудачи в Москве стремился связаться с державшим свой штаб на яхте «Межень» Волжской флотилии М. А. Муравьевым и т. п. Другое дело, что матросы терялись, обнаруживая, что перепутали июль 1918 г. с июлем и октябрем 1917 г. Левоэсеровские руководители проявили в июле и октябре 1917 г. нерешительность гораздо большую, чем большевики, и накануне акции, обвиняя большевиков в измене Октябрьской революции, похоже, склонны были крайними мерами показать свою верность революции. Кроме того, левые эсеры конкурировали с правыми эсерами в верности эсеровским идеалам. А правые эсеры в лице ЦК только что открестились от теракта своих боевиков, убивших В. Володарского, на который сами же их вдохновили. Партийные верхи в левоэсеровской партии могли не захотеть повторять «предательство» правоэсеровского ЦК, тем более что они были гораздо ближе к низам и больше подвержены эмоциям, чем дисциплине и рациональным просчётам возможных последствий своих резких шагов».

Мятеж левых эсеров в Москве 6–7 июля 1918 года стал первым эхом новороссийской трагедии Черноморского флота, а также сыграл огромную роль как в развязывании Гражданской войны, так и в становлении однопартийной большевистской системы. Любопытно, что если в Москве именно матросы-черноморцы являлись основной боевой силой мятежников, то в начавшемся в тот же день мятеже левых эсеров в Ярославле их собратья – матросы Черноморского флота во главе с известным севастопольским большевиком Н. А. Пожаровым, наоборот, сыграли главную роль в подавлении этого мятежа. Более того, эти же матросы-черноморцы затем сыграли решающую роль и в подавлении эсеровского мятежа в Муроме.

Восстание левых эсеров в Москве имело и свое продолжение. Уже 10–11 июля в Симбирске поднял мятеж командующий Восточным фронтом Красной армии, левый эсер М. А. Муравьев, но и этот мятеж удалось ликвидировать достаточно быстро. Отметим, что в аресте М. А. Муравьева также участвовали матросы. Кроме этого, М. А. Муравьев, начиная мятеж, рассчитывал на поддержку находящегося на фронте матросского бронепоезда с отрядом матроса-анархиста А. В. Полупанова, но тот в последний момент отказался поддержать мятежников.

В июле 1918 года началось повсеместное разоружение боевых дружин левых эсеров даже в тех городах, где они вели себя относительно спокойно: в Петрограде, Витебске, Владимире, Орше.

Что касается Балтийского флота, то роспуск петроградскими большевиками находившегося под влиянием левых эсеров Кронштадтского Совета массовых протестов не вызвал. На кораблях комиссары организовали митинги с разъяснением и осуждением действий левых эсеров и сообщением о том, что их партия отныне объявлена вне закона. Матросов, членов партии левых эсеров, призывали покинуть ее ряды и вступить в большевики. В результате часть левых эсеров в бушлатах переписались в анархисты, другие же объявили себя беспартийными. Но авторитета данная акция большевикам не прибавила, так как она ущемляла «матросскую демократию».

Что касается матросов, то они были все еще очень крепко связаны с Октябрьской революцией, а она, как им представлялось, все больше и больше демонстрировала свое мировое значение, и это сдерживало матросов от полного разрыва с большевиками. А поэтому, как и в Петрограде, во время «мятежа» Минной дивизии, так и во время событий 6 июля в Москве, большевистски настроенная часть матросов выступила против матросов – левых эсеров, несмотря на флотскую солидарность. Так, здание ВЧК, занятое матросами-поповцами, очищал именно отряд балтийцев во главе с матросом-большевиком А. Я. Поляковым. Он же послал своих матросов очищать от поповцев телеграф и почтамт. Наконец, этот же отряд разоружил в Химках прибывших на подмогу к Попову из Петрограда матросов-левых эсеров. Активное участие в охране от поповцев Кремля, а также Большого театра с делегатами 5-го съезда принимали уже известные матросы-большевики П. Д. Мальков и М. Д. Цыганков.

Любопытно, что мятеж левых эсеров в Москве отказались поддержать находившиеся на фронте с войсками генерала П. Н. Краснова матросы отряда А. Г. Железнякова и его друга левого эсера В. И. Киквидзе, несмотря на их резкую оппозицию наркому Н. И. Подвойскому.

В ноябре 1918 года приехавший в Петроград председатель ВЦИК Я. М. Свердлов в течение нескольких часов выступал в местном матросском клубе, призывая матросов к верности большевикам: «Моряки Балтийского флота по примеру своей постоянной революционной деятельности будут с той же энергией продолжать новое строительство нового социалистического строя». Насколько это ему удалось, нам неизвестно…

Историки революции давно нащупали существенную связь между мятежами правых эсеров (прежде всего, офицеров) в Ярославле, Симбирске, Муроме и в ряде других поволжских городов с выступлением левых эсеров 6–7 июля в Москве. Ряд офицеров – участников правоэсеровских мятежей открыто считали московское выступление «своим». Обычно поиск координации антибрестовских выступлений правых и левых эсеров происходил по верхам, на уровне их ЦК. Однако контакты правых и левых эсеров имели и низовую основу, тогда как верхам мешали идеологические противоречия и былые личные обиды.

Есть определенные основания считать, что и в контактах с правыми эсерами большую роль играли именно революционные матросы. Причиной этому является огромный масштаб Волжского бассейна, где планировались антибрестовские выступления, а также «пароходный» характер начавшейся здесь Гражданской войны. Роль матросов в этих выступлениях требует отдельного специального исследования. Например, М. А. Муравьев начал мятеж в окружении матросской охраны на борту парохода «Межень», который сопровождали еще два вооруженных парохода Волжской флотилии. Но если матросскую составляющую выступления М. А. Муравьева можно объяснить его прежними флотскими связями в Одессе, то участие матросов в мятеже правых эсеров в Ярославле является закономерным следствием общей роли матросов и в мятеже левых эсеров в Москве.

Отметим, что главной фигурой выступления правых эсеров в Ярославле был полковник А. П. Перхуров, который ранее служил… в матросском отряде Д. И. Попова. Историки считают, что А. П. Перхуров попал к поповцам «по линии» анархистских клубов. Так, хорошо знавший А. П. Перхурова правый эсер В. Ф. Клементьев впоследствии писал о попытках координации антибольшевистских действий через анархистские клубы с матросами. Скорее всего, в данном случае он имел в виду именно поповцев. Вообще считается, что Д. И. Попов, в отличие от других вожаков матросских отрядов, отличался близостью к бывшим офицерам, а они, в свою очередь, отзывались с симпатией о его военном таланте. Кстати, матросы-леворадикалы хотя и считали правого эсера Б. В. Савинкова своим врагом, но уважали его как профессионала-террориста. Не случайно арестованные почти в одно время савинковцы и поповцы в тюрьме сразу же установили самые дружеские отношения.

Возможно, что политическая интрига здесь была еще более серьезная. По линии офицерских связей матросов могли ознакомить с антисоветскими планами Англии. Например, доподлинно известно, что английский разведчик С. Рейли имел связь с Д. И. Поповым и именно им был предупрежден о начале мятежа. Очень вероятно, что с британскими агентами контактировали Я. Г. Блюмкин и близкие к нему матросы. Неудивительно, например, что, когда накануне выступления в отряд Д. И. Попова поступил сигнал о возможности убийства В. Мирбаха, матросы-чекисты, обычно проявлявшие сверхбдительность к подобного рода сигналам, в данном случае им не заинтересовались. Поэтому вполне объяснимо, почему после поражения матросы отряда Попова бежали именно на север-восток по Ярославской дороге в объятый правоэсеровским мятежом Ярославль. Кстати, в самом Ярославле, с началом выступления правых эсеров, к нему присоединилось около 400 матросов Волжской флотилии.

В целом участие в мятежах лета 1918 года окончательно подорвало единство матросов. Отныне они уже никогда не будут едины…