Автор книги: Владимир Солонарь
Жанр: Политика и политология, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Население из-за рубежа, желающее переселиться к нам, следует подвергнуть предварительному осмотру и классификации с точки зрения их биологической ценности. <…> Чем строже и тщательнее будет отбор, тем лучше будут результаты. Сентиментальность тут не к месту. <…> Число допущенных иммигрантов должно определяться не средствами, которыми располагает государство [для их расселения], а исключительно качествами просителей[266]266
Ibid, pp. 45–46.
[Закрыть].
В начале 1942 г. журнал опубликовал настоящий панегирик политике итальянского фашистского режима по мелиорации заболоченных местностей в Италии и их последующей колонизации (bonifica integrale), которая сопровождалась мерами по поощрению репатриации итальянских эмигрантов из-за рубежа. Статья заключалась призывом к румынским элитам учиться на итальянском опыте и без промедления следовать за этим примером[267]267
C. Radu, „Politica demografică în Italia”, Buletin eugenic și biopolitic, 13, nr. 1–4 (1942), pp. 36–63. О политике рурализаии Муссолини см, Carl Ipsen, Dictating Demography: The Problem of Popuation in Fascist Italy, Cambridge Studies în Population, Economy and Society in Past Times, 28 (Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1996), pp. 94-117; Mauro Starnpacchia, Ruralizzare l’Italia! Agricoltura e bonifiche tra Mussolini e Serpieri, 1928–1943 (Milano: F Angeli, 2000), особенно pp. 207 и след.
[Закрыть]. В 1942 г. П. Рымнянцу и Ю. Молдован присоединились к общему хору голосов, которые поддерживали переселение румын из-за границы на родину. И в этом плане они выражали общую позицию школы. Как выразился Ю. Молдован, этническое государство «не достигнет завершенности и не успокоится, пока не соберет всех сыновей своего народа в своих границах»[268]268
Moldovan, Introducere, p. 166; Petru Râmneanțu, Problemele etno-biologice ale Transilvaniei (Sibiu: Institutul de arte grafice „Dacia Traiana” S. A., 1943), p. 23. В других местах и приблизительно в тот же период Рымнянцу утверждал, что все будущие колонисты должны будут подвергнуться отбору по биологическим критериям. См., Râmneanțu, „Sânge și glie” (Sibiu: Tipografia „Cartea românească din Cluj”, 1943), pp. 20–22.
[Закрыть].
Были ли румынские евгеники предтечами новых времен или только пытались удобно вписаться в новый европейский и румынский контекст конца 1930-х гг.? Очевидно, что они не были оригинальными мыслителями, хотя и старались приспособить евгенический дискурс, импортированный из-за границы, в основном из Соединенных Штатов, Германии и Италии, к румынским условиям и к тому, что они считали интересами этнических румын. Большинство румынских евгеников, как и многие румынские политики и интеллектуалы, были оппортунистами. Они считали себя демократами, но особого типа, когда демократия казалась единственно возможным выбором, и стали открытыми антидемократами, как только демократия вышла из моды. Они были националистами, но, опять же, их национализм был менее или более ксенофобским в зависимости от того, что считалось нормой в каждый определенный момент. После Второй мировой войны они в своем большинстве успешно приспособились к коммунистическому режиму[269]269
Bucur, Eugenics and Modernization, pp. 36–41.
[Закрыть].
До начала войны большинство из них избегало использовать открыто агрессивную лексику в своих публичных выступлениях, чтобы не потерять академическую респектабельность на демократическом Западе. И всё же содержание их публичного кредо было изначально антилиберальным, а со временем становилось всё более ксенофобским и провокационным, пока в начале 1940-х гг. они не стали открытыми пропагандистами национальной исключительности и насилия по отношению к «биологически неполноценным элементам». В этом же направлении эволюционировали многие румынские националисты. Но вклад евгеников, с определенной точки зрения, был уникальным. Они первыми придали понятию «род» (neam), которое на протяжении десятилетий занимало центральное место в румынском националистическом воображении, жесткое «биологическое» содержание, тем самым оттеснив другие символы этничности, такие как культура, язык, и религия, на второй и третий план по сравнению с «биологией». Как выразился Мариус Турда, они создали «биологическую модель идентичности» и подвели «научное» обоснование под эту дискурсивную конструкцию[270]270
См.: Turda, „The Nation as Object”, p. 435.
[Закрыть].
В начале 1940-х гг. лексика «здоровой биологии» стала одним из главных пунктов официального дискурса румынского государства, и это изменение повлекло за собой незамедлительные и глубокие политические последствия. Конечно, нельзя приписывать это изменение исключительно маленькой группе румынских медиков, называвших себя евгениками. Но вместе с тем нет никаких сомнений, что они сделали всё, что было в их силах, чтобы способствовать этому изменению, облегчить его осуществление и придать ему статус «научности».
Глава 5
Современная наука и национализм: два румынских случая
5.1. Самый эффективный государственный служащий: д-р Сабин МануилэВначале 1940-х гг. д-р Сабин Мануилэ был тем передаточным звеном, через которого идеи Ю. Молдована поступали на самый верх румынской властной пирамиды. Это был человек многих достоинств. Не будет преувеличением назвать его образцовым государственным служащим. В сегодняшней Румынии он считается создателем «современной» (или «научной») статистики и демографии, и это вполне обоснованно. Человек мощного ума, обладавший способностью кратко и ясно излагать свои мысли, он был умелым и эффективным администратором. В политике он был проницателен и ловок. Его способность выживать при всех режимах и при этом постепенно улучшать свою репутацию и связи в разнообразных кругах была поразительной. В искусстве скрывать свои убеждения, когда это было ему выгодно, он не знал себе равных[271]271
Десятилетия спустя после его смерти (в 1964 г. в США) Мануилэ продолжают чествовать в Румынии и даже на Западе и в Израиле как героя, и лишь недавно специалисты начали раскрывать менее благородные стороны его личности. См. панегирик Сабину Мануилэ в: Vladimir Trebici, „Dr. Sabin Manuilă”, pp. 7-25, а также Sorina și Ioan Bolovan, „Introduction”, Sabin Manuilă: Studies on the Historical Ethnography of Romania, ed. S. și I. Bolovan (Cluj-Napoca: Center for Transylvanian Studies, 1992), pp. 7-18. О меняющемся восприятии на Западе см.: Bucur, Eugenics and Modernization, pp. 147, 256, n. 65. Десятилетиями длился спор вокруг книги, выпущенной в 1950 г. С. Мануилэ совместно с Вильгельмом Фильдерманом, бывшим лидером Федерации союзов еврейских общин, под названием «Региональное развитие еврейского населения Румынии» (Regional Development of the Jewish Population in Romania (Hallandale, FL: Romanian Historical Studies, 1956). В этой книге преуменьшается количество жертв преследования евреев в Румынии в период войны. См. об этом споре: Ancel, Contribuții la istoria României, vol. 2, partea a II-a, pp. 393–402.
[Закрыть].
Родился С. Мануилэ в 1894 г. в семье греко-католического священника в трансильванском селе Сымбэтень. Оба родителя были националистическими активистами, а знаменитый многолетний лидер ASTRA Василе Голдиш приходился ему родным дядей. Среднее образование Мануилэ получил в венгерском лицее в городе Араде, который он окончил в 1912 г. Подчиненное положение, в котором находились трансильванские румыны, отражалось в статистике учеников лицея и, вполне вероятно, сильно повлияло на внутренний мир юноши. В то время как в Араде, городе с населением 412 тыс. человек по переписи 1910 г., этнические румыны составляли 59,1 %, среди сорока выпускников лицея 1912 г. были лишь два румына[272]272
Trebici, „Dr. Sabin Manuilă”, p. 8. Биографические данные С. Мануилэ взяты из: Trebici, S. și I. Bolovan, „Introduction”.
[Закрыть]. В 1912 г. С. Мануилэ поступил на медицинский факультет Будапештского университета, но в связи с началом Первой мировой войны был вынужден прервать свои занятия, будучи призван в медицинскую службу австро-венгерской армии. Он вернулся на факультет после войны и закончил его в 1919 г. Но даже будучи студентом, С. Мануилэ участвовал в революционных событиях в Трансильвании, служа в румынской национальной гвардии, которая осенью 1918 г. явочным порядком установила контроль над провинцией, и присутствуя
1 декабря 1918 г. на Национальном собрании в Алба-Юлии. После получения университетского диплома С. Мануилэ преподавал в Клужском университете, где специализировался по кафедре общественной гигиены и защитил докторскую диссертацию. В 1925–1928 гг. С. Мануилэ, получив стипендию Фонда Рокфеллера, продолжил образование в школе охраны здоровья и гигиены при Университете Джонса Хопкинса в городе Балтиморе, США. Там он изучал «биостатистику», «биометрию», демографию и управление системой здравоохранения. После возвращения в Румынию Мануилэ недолгое время проработал инспектором здравоохранения в Клужском уезде в Трансильвании, а 1 апреля 1927 г. был назначен генеральным директором министерства труда, здравоохранения и социального обеспечения. Перебравшись в Бухарест, он прожил здесь до своего бегства в Соединенные Штаты в 1948 г., после прихода к власти коммунистов. Когда в 1927 г. в Бухаресте, при поддержке Фонда Рокфеллера, был создан Институт гигиены и публичного здравоохранения, С. Мануилэ был назначен на пост начальника департамента в этом учреждении, который занимал до 1940 г.
Стремительный карьерный рост С. Мануилэ начался в марте 1930 г., когда ему было поручено организовать новую перепись населения. Согласно сообщению Мануилэ (1934 г.), инициатором первой всеобщей переписи населения Великой Румынии выступил Фонд Рокфеллера, и он же предоставил перфорационные машины для обработки данных, а также другое передовое оборудование[273]273
См.: ANI, Fond Sabin Manuilă, XIl/95/1934, ff. 1–2; XII/165/1939, f. 2.
[Закрыть]. Доверительные отношения С. Мануилэ с Фондом Рокфеллера серьезно помогли успеху этого мероприятия[274]274
Цит. по: Bucur, „From Private Philanthropy to Public Institutions”, p. 55.
[Закрыть].
Осуществление переписи 29 декабря 1930 г. было громадной задачей, которую надо было решать в чрезвычайно трудных условиях: хронически недостаточным было финансирование, значительная часть политической и интеллектуальной элиты проявляла равнодушие или даже враждебность к этому мероприятию, а качество персонала оставляло желать лучшего[275]275
ANI, Fond Sabin Manuilă, XII/95/1934, ff. 2 и след. См. жалобы Александра Вайды-Воевода на румынских политиков, медливших с выделением фондов на проведение переписи в: Alexandru Vaida-Voevod, Memorii, vol. 2 (Cluj-Napoca: Dacia, 1995), f. 268.
[Закрыть]. После сбора данных наступил не менее трудный этап их обработки: для доставки перфорационных машин из США потребовались годы, и даже после их прибытия потребность в современном оборудовании была удовлетворена лишь на 10 %. Неудивительно, что обработка данных затянулась до конца 1930-х гг., когда началась публикация итогов переписи (всего было опубликовано десять томов)[276]276
Recensământul general al populației României din 29 decemvrie 1930, vol. 1-10 (București: Editura Institutului central de statistică, 1938–1940).
[Закрыть]. С. Мануилэ упорно и красноречиво отстаивал целесообразность проведения переписи, добивался повышения квалификации персонала, обучая его таким основным навыкам, как табулирование и использование логарифмической линейки, и умело защищал репутацию своего учреждения от нападок критиков. Он особенно гордился тем, что был первым, кто внедрил самые «передовые» методы организации труда, которым он обучился в Соединенных Штатах. Все его сотрудники работали в одном помещении, что облегчало надзор за ними, и за весь рабочий день они располагали лишь двумя перерывами по 15 минут[277]277
ANI, Fond Sabin Manuilă, XII/95/1934, ff. 3–5. Его заметки по курсу лекций о биометрии 1928–1929 гг. см.: ibid., XII/30/1928 и XII/29. См. также: Trebici, „Dr. Sabin Manuilă”, pp. 20–22.
[Закрыть].
Одновременно С. Мануилэ расширял свою институциональную базу. Назначенный директором созданного в 1931 г. Демографического бюро, в 1933 г. он стал главой Института демографии и переписи, который был образован в результате слияния Демографического бюро и Директората всеобщей переписи населения. В 1935 г. произошло еще одно слияние, когда Институт демографии и переписи объединился с другими статистическими учреждениями: Государственным институтом общей статистики и Департаментом статистики Министерства сельского хозяйства и государственных имуществ. Новое учреждение получило название Центрального института статистики (ЦИС), а его руководителем королевским указом от 7 февраля 1936 г. был назначен С. Мануилэ. Центральному институту статистики поручалось «исполнение или координация проектов по сбору статистических данных, относящихся к Румынскому королевству». Всем же другим учреждениям запрещалось собирать любые статистические данные без предварительного согласования с ЦИС. Постоянное возвышение С. Мануилэ вызвало недовольство многих его современников. Но ему удалось пережить без потерь многочисленные реорганизации, отчасти вызванные, как кажется, интригами его соперников, стремившихся подорвать его бюрократические позиции. После государственного переворота в начале сентября 1940 г., приведшего к власти Иона Антонеску, восхождение С. Мануилэ продолжилось, достигнув кульминационной точки 1 июня 1941 г., когда в силу королевского указа ЦИС стал «единственным государственным органом статистики». Указ уточнял, «что все статистические единицы, департаменты и их бюджеты, персонал, инвентарь и их архивы включаются в Центральный институт статистики, который входит в аппарат <…> Президиума Совета министров»[278]278
См.: ANI, Fond Sabin Manuilă, XII/165/1939; Trebici, „Dr. Sabin Manuilă”, pp. 13–17.
[Закрыть].
Не обязательно полностью соглашаться с мнением Джорджа К. Строуба, директора Международного отдела здравоохранения Фонда Рокфеллера в 1953 г., согласно которому, ЦИС «был создан воображением, знаниями и необыкновенным административным гением Мануилэ. который сумел превратить его в одно из важнейших демографических учреждений Европы», но нельзя не признать, что его роль в преобразовании ЦИС в передовое учреждение, а также в осуществлении переписи 1930 г., давшей современникам и потомкам богатое собрание надежных сведений о межвоенной Румынии, была решающей[279]279
Штробе цит. по: Sorina și Ioan Bolovan, „Introduction”, pp. 11–12.
[Закрыть]. И нет сомнений, что Мануилэ двигали не только соображения личного успеха, но также – и прежде всего – искренняя преданность идее всеобъемлющей модернизации Румынии.
С. Мануилэ критически оценивал состояние современной ему Румынии. В исследовании 1934 г., озаглавленном «Роль статистики в реорганизации государства. Некоторые соображения по вопросу о реорганизации нашей страны», которое, насколько можно судить, не предназначалось для печати, он говорил «о всеобщей бесчестности», об отсутствии «духа дисциплины», о «безграмотном крестьянстве» и «малограмотных купцах и промышленниках», наряду с катастрофическим перепроизводством выпускников средней и высшей школы, единственное желание которых состояло в том, чтобы стать чиновниками, вместо того чтобы заняться самостоятельной экономической деятельностью. Что же касается экономики, то ее состояние «можно было выразить одной лапидарной фразой: богатая страна в бедном государстве»[280]280
ANI, Fond Sabin Manuilă, XII/97, ff. 1–2.
[Закрыть] (румынская пословица, подчеркивавшая бедность населения на фоне природных богатств страны).
Такое положение могло изменить только государство, продолжал С. Мануилэ, но чтобы преуспеть, необходимо было действовать твердо, на основе долгосрочного научно разработанного плана. В тексте, написанном в 1940 г., С. Мануилэ использовал метафору, которая стоит того, чтобы ее привести целиком:
Дистанция, разделяющая государственных деятелей прежних и нынешних времен, подобна той, что разделяет ямщика прошлых времен, знавшего свой сравнительно короткий маршрут как свои пять пальцев и следовавшего по нему неспешно, с грузом, который не превышал крепости воза и выносливости волов, и железнодорожного инженера, который составляет эшелон, сопоставляя математически, а не на глазок, надежность железнодорожного полотна, грузоподъемность вагонов и другие подобного рода элементы[281]281
Ibid., XII/195/1940, f. 1.
[Закрыть].
Такой план можно было разработать только на основе обширных и точных данных, собранных научными методами. Без статистики государство неизбежно блуждает в потемках, чем, собственно, оно до тех пор и занималось, что и объясняет слабость достигнутых на тот момент результатов. Ключом к разрешению проблем страны должны были стать так называемые «объективные», достоверные «научные» статистические данные. Для их систематического сбора само государство должно было быть реорганизовано на «научной основе» таким образом, чтобы каждый из его органов превратился в агентство, и каждый из его чиновников – в агента по сбору данных:
Таким образом, статистика, проникая своими щупальцами до самых мелких клеток общества, вскрывала бы недостатки и указывала бы способы их исправления путем рационализации учреждений. <…> В любой момент деятельность всей страны могла бы быть отражена в цифрах и запечатлена в графиках.
[Таким образом] была бы обеспечена преемственность управления, ведущего страну по пути прогресса <…>
Одним словом, мы были бы в состоянии осуществить нашу мечту об идеальном устройстве нашей страны[282]282
ANI, Fond Sabin Manuilă, XII/195/1940, f. 4.
[Закрыть].
Безграничное доверие С. Мануилэ к цифрам и их преобразовательному потенциалу сродни увлеченности количественными исследованиями, характерной для некоторых западных стран в последние десятилетия XIX и в первые десятилетия ХХ в. (в 1960-е гг. она вспыхнула вновь в связи с появлением первых компьютеров и внезапной моды на так называемые «системные исследования»). Как удачно выразился Теодор М. Портер (Theodore M. Porter), чрезмерная «вера в числа» имеет тенденцию «превращать людей в вещи, которыми можно манипулировать»[283]283
Theodore M. Porter, Trust in Numbers: The Pursuit of Objectivity в Science and Public Life (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1995), p. 77.
[Закрыть]. Эта же тенденция прослеживается в материалах С. Мануилэ, который не обладал интеллектуальной изощренностью, чтобы понять чрезмерность своих ожиданий. Доверительные отношения С. Мануилэ с Каролем II и его преемником в качестве диктатора Ионом Антонеску были обусловлены энтузиазмом, который оба диктатора и главный румынский демограф разделяли по поводу перспектив модернизации, осуществляемой под руководством и контролем авторитарного государства. При Антонеску, которому также импонировали консерватизм и национализм С. Мануилэ, ЦИС достиг вершины могущества и престижа. Он стремительно продвигался по пути превращения в гигантскую бюрократическую машину по сбору информации, щупальца которой потенциально дотягивались до каждого села, если не до каждого крестьянского хозяйства[284]284
См. воспоминания социолога Генри Шталя, который на тот момент был заместителем С. Мануилэ в ЦИС: Stahl, Amintiri și gânduri. Din Vechea școală a „monografiilor sociologice” (București: Minerva, 1981), pp. 405–408. В 1942 г. Мануилэ представляет более амбициозный проект по созданию государственного субсекретариата (фактически отдельного министерства) статистики и инвентаризации. Никаких действий по осуществлению данной инициативы не было, как кажется, предпринято. См.: ANI, PCM-CC, 20/1942. Оба документа не датированы.
[Закрыть].
Временный успех, достигнутый С. Мануилэ в деле создания собственной бюрократической машины (после прихода к власти коммунистов она была быстро ликвидирована), не был единственным подобным опытом в Румынии 1930-1940-х гг. Не менее поразителен был случай Димитрие Густи, бухарестского профессора социологии, научно-бюрократическое возвышение и внезапное падение которого потрясли современников. Историю Густи и его школы полезно рассмотреть более детально, поскольку оба ученых и их ученики тесно сотрудничали. Когда институциональная база Д. Густи в 1939 г. была подорвана, многие из его сотрудников трудоустроились в ЦИС, где и работали под руководством С. Мануилэ во время Второй мировой войны.
Родившийся в 1880 г. в Яссах, Димитрие Густи в этом же городе закончил лицей и университет, в котором изучал социологию и экономику. С 1899 по 1910 г. он продолжил свое образование в Берлинском и Лейпцигском (где защитил докторскую диссертацию по социологии) университетах, а затем в Париже, где посещал курсы знаменитых немецких и французских социологов, таких как Макс Вебер, Леопольд фон Визе, Георг Зиммель и Эмиль Дюркгейм. В 1910 г. Д. Густи вернулся в Яссы, где стал университетским преподавателем, получив в 1915 г. звание профессора. В 1918 г., когда Яссы стали главным пристанищем беженцев, спасавшихся от наступавших германских и австро-венгерских войск, среди которых были королевская семья, правительство и парламент, Д. Густи создал Ассоциацию за науку и социальную реформу, переименованную в 1921 г. в Румынский социальный институт. Когда в 1920 г. профессорская кафедра Д. Густи была переведена в Бухарестский университет, его ассоциация / институт последовали за ним. Название «институт» может ввести в заблуждение, поскольку у него не было никакой материальной базы, а членство в нем было лишь почетным, не влекущим за собой никаких финансовых преимуществ. Это была скорее платформа для общения членов академического сообщества и политиков. Институту пошел на пользу талант Д. Густи завязывать и поддерживать дружбу с людьми, которых разделяло взаимное соперничество. Путем организации конференций, на которых выступали видные политики и эксперты с лекциями на различные темы, часть из которых позднее была опубликована, Д. Густи удалось наладить контакты с влиятельными лицами, не примыкая, однако, ни к одному политическому лагерю, и таким образом обеспечив себе финансирование при сменявших друг друга правительствах[285]285
Библиография о Д. Густи и его воспитанниках весьма основательна. Довольно хорошее представление о Д. Густи и его школе можно получить из энциклопедической статьи в: Traugott Bautz, ed. Biographisch-Bibliographisches Kirchenlexikon, vol. 27 (Nordhausen: Bautz, 2007), доступном на сайте Lexikon: http://www.bautz.de/bbkl, последний просмотр 17 июля 2009 г. Этот портал предоставляет очень хороший синтез взглядов Густи и его деятельности как социального реформатора и бюрократа. Самая лучшая книга о Д. Густи на румынском языке – Rostas, O istorie orală. См. также: Zoltan Rostas, „The Gusti Empire”, Martor: The Museum of the Romanian Peasant Anthropology Review, 3 (1998), pp. 10–27.
[Закрыть].
Фото 5.1. Димитрие Густи на Генеральном конгрессе «Очагов культуры» (Vetrele culturale). Бухарест, 1938 г. «Очагами культуры» назывались клубы, созданные его студентами в сельской местности с целью подъема культурного уровня крестьянства.
Со своими студентами Д. Густи мог быть строгим и требовательным, но, беседуя с дамами из высшего общества, демонстрировал к ним глубокое, доходящее до самоуничижения, почтение. Политическая гибкость Д. Густи помогала ему добиваться поддержки его проектам на самом высоком уровне.
Фотография любезно предоставлена Национальным архивом Румынии
Д. Густи был не только университетским профессором с очень обширными связями, очередным «чистым теоретиком», как многие другие социологи, преподававшие в то время в Центральной и Восточной Европе. Он стремился увязывать социологию с социальной реформой. Густи утверждал, что задачей социологии было проведение «объективных научных» исследований и сбор необходимых данных, на основе которых можно было разработать ви́дение будущего и конкретный план перехода к нему, а также осуществлять контроль над его исполнением. Д. Густи представлял социологию как всеобъемлющую дисциплину, поскольку, с его точки зрения, только она могла познать социальную реальность в ее целостности. Д. Густи считал, что общество было «обусловлено» различными «средами», такими как космологическая (природная) и биологическая, юридическая и политическая, историческая и психологическая, и предметом социологических исследований должны были стать все они в совокупности[286]286
См., например: Dimitrie Guști, Elemente de sociologie. Cu aplicări la cunoașterea țării și a neamului nostru (Chișinău: N.p., 1991 [București: Editura autorilor asociați, 1936]), pp. 45 și urm.
[Закрыть].
По представлению Д. Густи, общество состояло из различных «единиц», которые, объединяясь с другими, составляли более крупные единицы, начиная с семьи, переходя к селу, уезду/муниципалитету, и так до самой нации. «Нация является, – писал румынский социолог, – главнейшим элементом современной социальной жизни»[287]287
Ibid., pp. 83, 120.
[Закрыть] (выделено в оригинале. – В. С.). Таким образом, эмпирическому социологическому исследованию отводилась роль познания нации. Социология была для Д. Густи не чем иным как «наукой о нации», которая была призвана
Поскольку Румыния была крестьянской страной, познание крестьянской действительности для румынской социологии было первостепенной задачей. Основной единицей жизни крестьян было село, и поэтому первым этапом румынского эмпирического социального исследования должно было стать изучение села. Исследование подобного рода должно было вестись в форме «социологической монографии», в которой одна «единица», т. е. конкретное село, описывалась до мельчайших подробностей. Выпуск большого количества подобных монографий – в идеале должны были быть исследованы все сёла, порядка 15.000, – явился бы торжеством «науки о нации»[289]289
См.: Guști, Elemente de sociologie, p. 84; и статья о Густи в: Bautz, ed. Biographisch-Bibliographisches Kirchenlexikon, vol. 27.
[Закрыть].
Мысль Д. Густи объединяла социологический дискурс с полевыми эмпирическими исследованиями, проводившимися им совместно со своими студентами. Практика «монографических исследований» даже опережала разработку ее теории. В апреле 1925 г. Д. Густи вместе с десятью студентами посетил село Гойча Маре в уезде Долж (Олтения), где они приобрели опыт «первого контакта с сельским миром», не обладая еще исследовательским планом и ясной методологией. Собранные данные так и не были опубликованы[290]290
Rostâs, „The Gusti Empire”, p. 16.
[Закрыть]. Через несколько лет Д. Густи уже лучше понимал, к чему он стремился, и яснее наметил, каким образом он будет это осуществлять. Во время последующих экспедиций Д. Густи и его студенты детально изучали местную материальную культуру и социальные нормы и обычаи, а также фольклор и народную музыку, чтобы затем опубликовать собранные данные в виде «социологической монографии». С этого момента такая практика стала известна под названием «монографических кампаний». После 1927 г. монографические кампании студентов Д. Густи стали регулярными событиями, планировавшимися и организовывавшимися профессором и его ассистентами и получившими широкую известность не только в Румынии, но и за рубежом[291]291
По утверждению З. Рошташа, действия Д. Густи «были подобны действиям агента по связям с общественностью» (Rostas, „The Gusti Empire”, p. 14). Об откликах на кампанию Густи за рубежом см.: Philip E. Mosley, „A New Rumanian Journal of Rural Sociology”, Rural Sociology, 2 (1937), pp. 457–465, и библиографию западных публикаций о школе Густи в: „Lucrări apărute în limbi străine referitoare la Școala sociologică de la București”, Sociologia militans. Școala sociologică de la București, vol. 4, ed. Pompiliu Caraioan (București: Editura științifică, 1971), pp. 210–214.
[Закрыть]. Д. Густи, пользовавшийся всё большим авторитетом в академических и политических кругах, получил дополнительную поддержку со стороны молодого короля, который считал себя великим реформатором и покровителем наук и искусств[292]292
См. Rostas, O istorie orală, pp. 49, 71–75, 103–104.
[Закрыть]. Более того, Д. Густи многие годы сожительствовал с сестрой Елены Лупеску, на которой потом, под давлением Лупеску и Кароля, ему пришлось жениться. Этот брак ввел его в узкий круг ближайших доверенных лиц короля[293]293
См. Hudița, Jurnal Politic, [1938–1939] (Iași: Institutul European, 1998), p. 235.
[Закрыть].
Государственная поддержка инициатив Д. Густи возрастала с момента реставрации Кароля II на престоле; позиции бухарестского социолога особенно усилились в 1934 г., когда он был назначен директором Королевского фонда культуры «Принц Кароль». С 1934 по 1939 г. число руководимых Д. Густи студенческих групп возросло в десять раз, и акцент сместился с исследовательской деятельности на культуртрегерство, как то: создание крестьянских кооперативов, открытие библиотек, посадку рощ и демонстрацию новых приемов в области агрономии, лесного хозяйства, домоводства и т. д.[294]294
См. Rostas, „The Gusti Empire”, pp. 20–26, и взглядах Густи см.: Dimitrie Guști, „Participarea satelor la organizarea țării”, Sociologie românească, 3, nr. 3–4 (1938), pp. 103–104.
[Закрыть]С 1925 по 1945 г. исследования были проведены в 625 селах[295]295
Информация о Густи в: Bautz, ed., Biographisch-Bibliographisch Kirchenlexikon, vol. 27.
[Закрыть]. В 1936 г. Д. Густи создал в Бухаресте при поддержке Кароля впечатляющий Музей румынского села, в котором были выставлены аутентичные артефакты материальной культуры из румынских сёл: хижины, водяные и ветряные мельницы и различный сельскохозяйственный инвентарь, а также деревянные церкви. Этот музей стал широко известен и поныне является одной из туристических достопримечательностей румынской столицы.
Летом того же года Д. Густи выдвинул предложение, чтобы участие в студенческих исследовательских проектах стало обязательным для получения университетского диплома, а в октябре 1938 г. (т. е. после установления королевской диктатуры) это требование приобрело силу закона. Согласно принятому закону, создавалось новое учреждение под названием Социальная служба во главе с Д. Густи[296]296
Rostâs, O istorie orală, pp. 56–57.
[Закрыть]. Вследствие этого, летом 1939 г. 3201 молодой человек со всей Румынии проходил в 31 центре 30-дневную подготовку ввиду запланированной беспрецедентной по своему размаху монографической кампании, которая должна была состояться осенью того же года (в ней должны были принять участие 132 группы по сравнению с 270 группами за предшествующие пять лет)[297]297
См.: Octavian Neamțu, „Serviciul Social”, Sociologia militans. Școala sociologică de la București, vol. 3, ed. Pompiliu Caraioan (București: Editura științifică, 1971), pp. 156165.
[Закрыть]. Однако этой кампании не суждено было состояться: 13 октября 1939 г. Закон о социальной службе был приостановлен и больше никогда не возобновлялся[298]298
Carol al II-lea, Între datorie și pasiune. Însemnări zilnice, vol. 2, p. 19.
[Закрыть].
Попросту говоря, Д. Густи «не по одежке протянул ножки», чем вызвал сильную неприязнь в самых различных сферах. Многие из студентов, которым предстояло провести осень в отдаленных селах, были выходцами из состоятельных буржуазных семей, и их родители были возмущены тем, как правительство по наущению Д. Густи решило распорядиться их временем. Характерна дневниковая запись Константина Арджетояну, который в качестве премьер-министра издал указ о приостановлении Социальной службы. (Инициатива исходила не от него, но он с ней согласился, поскольку не доверял социологии и считал эксперимент Густи слишком дорогостоящим.) К. Арджетояну был поражен, насколько популярным оказалось это решение:
Приостановление Социальной службы получило чрезвычайный отклик. Будто снова Плевну взяли! Все счастливы! Со всех сторон получаю поздравления. <…> Для всех она была пакостью. <…> Густи сегодня – самый ненавистный человек в Румынии. Социальная служба во всё вмешивалась, всем мешала, вносила сумятицу в действия административных органов. Ее персонал, набранный из самых неподходящих людей, издевался над всеми, угрожая прямыми связями Службы с Королем.
Даже король, который долго не поддавался требованиям распустить Социальную службу и уступил им «со слезами на глазах», успокоился после того, как К. Арджетояну сообщил ему, что «даже за самую крупную [военную] победу [его премьер-министр не] получил бы больше поздравлений, чем он получает за роспуск Социальной службы»[299]299
Argetoianu, Însemnări zilnice, vol. 7, pp. 184–188.
[Закрыть].
После приостановления Социальной службы, и особенно после оставления Каролем II трона 6 сентября 1940 г., институциональная база Д. Густи рухнула. Ион Антонеску его не поддерживал, поскольку Д. Густи был слишком близок к бывшему королю, да к тому же женат на сестре всеми ненавидимой Е. Лупеску. Зато многих членов его школы трудоустроил в ЦИС Сабин Мануилэ. Поступок С. Мануилэ был вполне естественным, поскольку С. Мануилэ и Д. Густи сотрудничали по крайней мере с 1930 г., когда Д. Густи возглавлял одну из комиссий по проведению переписи населения, руководителем которой был С. Мануилэ, а этот последний, в свою очередь, принимал участие во многих монографических кампаниях Густи[300]300
Argetoianu, Însemnări zilnice, vol. 7, pp. 112–113.
[Закрыть].
Д. Густи воспитал многих видных социологов, некоторых из которых он поддержал своими рекомендациями и помог им получить стипендии из Фонда Рокфеллера для продолжения образования за рубежом. Как и в своих отношениях с румынскими политиками, Д. Густи и в этой области показал незаурядную способность окружать себя студентами различных политических взглядов, иногда взаимно несовместимых. Некоторые из его учеников стали потом легионерами, как Думитру Христиан Амзэр и Траян Херсени, из которых первый подверг впоследствии своего учителя грубым публичным нападкам, причем не только по политическим причинам. Другие же, как Генри Г. Шталь (Henri H. Stahl) и Октавиан Нямцу (Octavian Neamțu), придерживались умеренно левых взглядов. Были среди них и те, кто, как Антон Голопенция, который во время войны стал заместителем и правой рукой С. Мануилэ, мало интересовались политикой, но разделяли концепцию С. Мануилэ в том, что касалось «национального идеала». (В 1933–1936 гг. А. Голопенция изучал социологию и защитил докторскую диссертацию в Лейпцигском университете при финансовой поддержке Фонда Рокфеллера.)[301]301
См.: Rostas, O istorie orală, pp. 107, 143, 144; Stahl, Amintiri și gânduri, p. 399. О стипендии Голопенции в Германии см.: Sanda Golopenția, „Cronologie”, Anton Golopenția, Opere complete, vol. 1, ed. S. Golopenția, pp. lx-lxxiv. О деятельности А. Голопенции по осуществлению «национального идеала» в понимании С. Мануилэ см. гл. 17 данного тома.
[Закрыть]
Истории Д. Густи и С. Мануилэ во многом схожи. Густи, как и Мануилэ, был горячим сторонником применения научных методик, которые он изучал в западных странах, чтобы радикально изменить и улучшить румынское общество. Густи так же использовал государственные ресурсы и политические связи, чтобы создать собственную школу и расширить, даже за пределы разумного, свою институциональную базу, вызвав тем самым неприязнь в различных сферах румынского обществах. В конечном счете оба специалиста-бюрократа потеряли свое влияние и властные позиции вследствие политических изменений, на которые они были не в состоянии повлиять.
Хотя С. Мануилэ и Д. Густи можно считать примерами того, что американец Джеймс Скотт удачно назвал культурой «высокого модернизма» (high modernism), которая делает упор на осуществление глубоких социальных изменений на основе долгосрочного «научно» разработанного плана и при помощи могучих правительственных рычагов, между ними есть и существенные различия, в первую очередь в том, что касается характера их национализма[302]302
О «высоком модернизме» см.: James Scott, Seeing Like a State: How Certain Schemes to Improve the Human Condition Have Failed (New Haven, CT: Yale University Press, 1998); Arnir Weiner, ed., Landscaping the Human Garden: Twentieth-Century Population Management in a Comparative Framework (Stanford, CA: Stanford University Press, 2003).
[Закрыть]. Попросту говоря, национализм Д. Густи был более умеренным, чем национализм С. Мануилэ. Действительно, Д. Густи, подобно большинству румынских интеллектуалов соответствующего периода, видел предназначение своей дисциплины не столько в получении нового знания, сколько в служении интересам нации, и даже называл членов студенческих групп «общественными служащими», которым «нация доверила свои жизненные интересы»[303]303
Цит. по: Rostâs, O istorie orală, p. 56.
[Закрыть]. Его концепция «нации» включала биологический элемент («кровь») и тем самым вычеркивала национальные меньшинства из состава румынского национального сообщества[304]304
См.: Guști, Elemente de sociologie, pp. 125–129, 279–283.
[Закрыть]. Не случайно монографические кампании исследовали исключительно села этнических румын, обходя остальные[305]305
См.: Anton Golopenția, „«Naționalismul» sociologiei românești și «empirismul» ei”, idem, Opere complete, vol. 1, pp. 85–88.
[Закрыть]. Показательно также и то, что Д. Густи не поддержал инициативу, с которой выступили Г. Шталь, А. Голопенция и О. Нямцу о сотрудничестве с молодыми социологами из Венгрии, поддавшись, таким образом, напору националистической прессы, политиков и бюрократов, которые оказались против этой инициативы[306]306
Rostâs, O istorie orală, pp. 106–107.
[Закрыть].
Но не стоит по этим причинам слишком строго судить Д. Густи. Его социологическая теория была эклектичной, в ней переплетались элементы различных дискурсов, имевших хождение в то время. К ним относились и тропы «раса» и «биология» как составные элементы нации, но Д. Густи, используя их, смягчил их значение, делая упор на культурные и психологические аспекты понятия «нация»[307]307
Guști, Elemente de sociologie, pp. 125–129, 279–283.
[Закрыть]. Его нежелание сотрудничать с венграми и выделить средства на исследование национальных меньшинств было скорее следствием его конформизма, чем ксенофобией. Оно было проявлением превентивной стратегии выживания в переменчивой румынской политике. Д. Густи, возможно, был оппортунистом, но радикальным националистом и идеологом этнической исключительности он не был.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
