Текст книги "США. PRO ET CONTRA. Глазами русских американцев"

Дело Ц. Расколотая Америка

Стыдно признаться, но на этот раз у меня нет собственного мнения. С другой стороны, почему стыдно? Фигура речи, не более того. Просто читатель, наверное, уже привык к тому, что я обычно выступаю с открытым забралом и высказываю свою точку зрения, не считаясь ни с мнением «компактного большинства», ни с политкорректностью. А здесь, когда страна расколота на два пусть неравных лагеря в связи с убийством в Сэнфорде, штат Флорида, черного пацана тоже не совсем белым дружинником (помесь латинос с белым) и «повсюду страсти роковые», я нахожусь в каком-то странном моральном ступоре.

Употребляя слова «пацан» и «дружинник», я русифицирую обоих: жертва Трэйвон Мартин – рослый 17-летний безоружный тинейджер в худи, а убийца – толстый 28-летний патрульный-доброволец Джордж Циммерман, имя которого я тоже даю на русский манер: здесь он – Zimmerman. Именно с его слов мы знаем, что произошло – покойники, увы, молчат. Разве что искусство дает слово мертвецам, как, например, в великом фильме Куросавы «Расёмон», когда убийство показано в четырех вариантах – в рассказах женщины, слуги, убийцы и убитого. Однако потому этот фильм и супер, что даже мертвец, оказывается, не говорит всей правды. Даже если бы Трэйвон Мартин чудом ожил и заговорил, вряд ли это пролило бы свет на трагедию: были бы две альтернативные версии, и нам бы все равно пришлось выбирать наиболее правдоподобную и доказательную. Либо – скорее всего – корректировать обе, пытаясь привести в соответствие с реалом.

Если честно, я бы ни в какую не согласился стать членом жюри, которое будет судить Циммермана, если до этого дойдет – пока что он должен предстать перед Большим жюри, и оно должно решить, запускать ли дело Ц. в дальнейшее судопроизводство. Или наоборот – именно такие нерешительные, непредвзятые, непредубежденные люди, как я, и нужны, чтобы определить, насколько виновен и виновен ли общественник-патрульный, застреливший подростка? Не знаю, не знаю.

Тем временем в стране началась массовая истерия: на митингах, шествиях, демонстрациях толпы (по преимуществу афроамериканцы) качают права и требуют ареста и суда над Циммерманом. Вплоть до угрозы суда Линча – Циммерману приходится скрываться, а экстремисты из «Черных пантер» предлагают за его голову 10 тысяч долларов. Само собой, автор, хоть и колеблемый, как тростник, – адепт правосудия, страшится толпы и ненавидит самосуд, любой.

Злосчастная худи стала символом несправедливости и даже расизма, хотя по цвету кожи Циммерман и Мартин не так уж отличаются друг от друга, на что напирают защитники патрульного-волонтера, включая его отца, чтобы отмазать его от обвинений в расизме. Не факт: по статистике, между неграми и латинос разборки случаются куда чаще, чем у каждого из этих этносов с белыми. Если бы Леонард Бернстайн, Стивен Сондхайм и Джером Роббинс делали свою «Вестсайдскую историю» сейчас, им пришлось бы обойтись вовсе без белых персонажей и сосредоточиться на афроамериканских и латинских уличных бандах: эффект был бы не тот!

Один телекомментатор вызвал возмущение зрителей (включая собственного сына), заявив, что Трэйвона Мартина убила его худи в той же мере, что и Циммерман. Черный демократ-конгрессмен, сказав, что человек не может считаться хулиганом только за то, что носит худи, снял пиджак, а под ним оказалась эта самая худи, но, когда он нацепил на голову капюшон, его прервал молоток председательствующего, и ему пришлось покинуть зал: членам Палаты представителей запрещено носить головные уборы во время заседаний.

Понятно, при таком общественном резонансе на убийство наш президент тоже не мог остаться в стороне и высказал свое сочувствие жертве. Нормалек. Заявление достаточно острожное по сравнению, скажем, с его критикой полиции, которая задержала в Гарварде чернокожего профессора, приняв его за грабителя, когда тот взламывал замок, чтобы попасть в собственный дом: потом Бараку Обаме пришлось дезавуировать собственные слова и пригласить в Белый дом обоих фигурантов того абсурдного конфликта. Обжегшись на молоке, дуют на что попало, а потому на этот раз президент подпустил немного лирики – «Если бы у меня был сын, он бы выглядел, как Трэйвон Мартин», – что тут же вызвало диатрибы наших правофланговых. «А если бы убитый был косоглазым китайцем, рыжим ирландцем или курчавым евреем – какая разница?» – цитирую гневный отклик из консервативного издания «National Review». Необходимая поправка на нынешний високосный год, когда грядут президентские выборы: что́ Обама ни скажи, всё будет встречено в штыки его оппонентами. Что же, ему и вовсе играть в молчанку до 6 ноября? Не думаю, однако, что при существующем в стране расовом напряге республиканцы решатся разыграть эту карту. Худи – символ, а не козырь.

Так уже было на моей памяти, когда судили О. Джей Симпсона, причем трещина в обществе прошла по расовому признаку: белые считали его убийцей, а черные яростно защищали. Не так чтобы без исключений: один мой кровожадный приятель из наших, русскоязычников, нисколько не сомневаясь, что чернокожий футболист и актер таки зарезал свою белую жену и ее гипотетического хахаля (тоже белого), считал, что оба получили по заслугам – и чтобы другим женам и их полюбовникам неповадно было!

Лично я допускаю расовый мотив – что Джордж Циммерман сдвинут по фазе на почве негритянской преступности, с которой ему приходилось сталкиваться, патрулируя не очень благополучный район города, а потому замочил невинного парня с пакетиком «Скитлз» и бутылкой холодного чая. А то и вовсе крыша поехала от страха и ненависти.

Хладнокровный убийца? Изощренный садист? Психо– или социопат?

Что же касается упомянутых исключений, то сошлюсь на мой раздрай с одной приятельницей, которая, само собой, белая и либералка, по сравнению с которой я – консерватор. Когда у нас случаются споры, она кладет меня обычно на обе лопатки, но, на мой взгляд, по причине более богатого словарного запаса, будучи прирожденной американкой, тогда как я – натурализованный, и мой родной язык – русский.

Когда в стране началась массовая истерия в связи с этим убийством, я не то чтобы встал на сторону Ц., но вся эта вакханалия была мне не по душе: испытываю нечто сродни содроганию от любого разгула черни. Имею в виду не черный цвет кожи, а охлократию, власть толпы. Генетический страх погрома.

Скажу сразу же, ни к юриспруденции, ни к рацио наша с Рейчел – так зовут мою американскую подружку – перебранка не относится, а исключительно к всплескам эмоций. Я не принадлежу к фанатичным апологетам Циммермана, которые считают, что, не застрели он черного пацана, тот бы еще много дел натворил. Соответственно, собирают деньги в фонд Циммермана, героизируют его, а некоторые так даже выдвигают в президенты США. Нет, я против демонизации жертвы и героизации его убийцы, даже если убийство было совершено в целях самозащиты.

За неимением точной информации о том, с чего началась потасовка между подозрительным патрульным и подозрительным парнем (слово «подозрительный» в разных значениях), и невозможностью воссоздать сцену убийства, нам остается только строить догадки. Да и членам жюри не позавидуешь: верить или не верить Циммерману?

Судите сами. Свою «надсхваточную» (вроде бы) позицию я уже изложил, а сердобольная и жалостливая Рейчел упрекала меня в отсутствии сострадания и сочувствия к жертве, в равнодушии, бессердечии и даже в жестокосердии. А когда я сказал, что жизнь Циммермана тоже поломана, пусть даже его оправдают, то получил в ответ «Как можно сравнивать убийцу с убитым!»

В конце этой фразы Рейчел должен стоять не вопросительный, а именно восклицательный знак.

Мой последний довод, ultima ratio – дождемся суда – был отвергнут с ходу:

– Нам не нужен суд, чтобы иметь собственное мнение! У тебя оно тоже есть, хоть ты и скрываешь его под маской объективности. На самом деле, ты сочувствуешь убийце, а не его жертве.

– Пусть так! Ни мое, ни твое сочувствие не воскресит парня, а Циммерман – живой, и если он действовал в качестве самозащиты, а против него ополчилось общественное мнение, то да: я ему сочувствую. А теперь все, что нам остается, – это довериться суду, который, надеюсь, окажется более беспристрастен, чем мы с тобой.

Вот суд и начался. Читателю теперь понятно, почему ни Рейчел, ни меня не взяли бы в жюри?

Здесь, по-видимому, требуется оговорка. Трэйвона Мартина американские СМИ называют teenager, а журналисты-русскоязыки, включая меня, – подросток, парень, пацан, а то и мальчик, что не совсем грамотно. Трэйвону было 17 лет, а, согласно словарям, «после достижения зрелости (13–15 лет) мальчика называют юношей». Точно так же растиражированный снимок улыбающегося Трэйвона сделан давно, за несколько лет до его убийства, когда он был подростком. Прошу прощения, но того же пиарного свойства кулек конфет, который был в руке жертвы, – трогательно, конечно, но не имеет никакого отношения к судебному разбирательству. Как и противоположные, со знаком минус биофакты – та же, к примеру, марихуана, которую употреблял юноша. Всё это типа «характеристики с места работы» на нашей географической родине.

Такого рода спекуляции в ту или другую сторону не имеют никакой юридической ценности. Верховенство, примат закона над эмоциями, над мщением, возмездием или милосердием, даже над справедливостью и моралью. На этом я настаиваю.

Вот почему лично для меня ничего неожиданного в оправдательном вердикте не было. Наоборот, я бы несказанно удивился, если бы суд нашел Джорджа Циммермана виновным. Признание Джорджа Ц. невиновным означает, что его вина юридически не доказана, а не то, что он не виноват в смерти черного юноши или что этот юноша заслужил смерти за предполагаемое нападение на добровольца-патрульного.

А что если в самом деле так, и Циммерман не лгал, утверждая, что вопрос для него стоял – жизнь или смерть, и если бы он не убил Мартина, то Мартин убил бы его, будучи на порядок сильнее и ловчее? Представим теперь суд над Мартином…

Возникают и другие гипотетические вопросы: а что, если бы убитый был белым, а Циммерман, наоборот, – черным? А если бы оба были черными – дружинник и юноша? Или оба белыми?

Убежден: никаких волнений, никаких демонстраций, никакого ажиотажа, никаких сенсаций, никаких судов.

На улицах относительно спокойно – пара-тройка сотен несогласных с вердиктом демонстрантов, никаких беспорядков, хотя полиция в их ожидании в Южной Флориде была приведена в состояние наивысшей боевой готовности, а призыв Барака Обамы к спокойствию оказался излишним.

«Не виноват, так не виноват», – разводя руками, сказал мне встречный афроамериканец на улице, не согласный с оправдательным вердиктом.

Это меня поразило больше всего: расколотая, хоть и не пополам, Америка проявляет себя в эти дни как правовая, юридически грамотная нация.

Вот почему американцы доверили решение этих полуторалетних общенациональных дебатов жюри из шести женщин – ну впрямь как в знаменитой античной пьесе «Женщины в народном собрании». Шесть женщин – пять белых и одна латинос.

«Почему ни одной черной?» – спросила моя прекрасная спорщица. «А почему ни одного мужчины?» – парировал я. Большинство, однако, сходится на том, что жюри виднее, чем каждому из нас: у нас мнение, а у них – упрямые факты и кропотливая работа над фактами. Им были доступны все материалы, которые они без устали рассматривали и анализировали в течение почти 16 часов, чтобы принять разумное и взвешенное решение в соответствии с законом и правом. Пусть оно и причинило боль близким Мартина и вызвало возмущение людей, которые возненавидели Джорджа Циммермана.

Нос Клеопатры: альтернативная история

Утопия или дистопия, а теперь поговорим о литературном жанре, который хоть и взял кое-что от упомянутых, но коренным образом отличается от них, а потому у него еще нет устоявшегося названия ни в одном из главных языков мира. В отличие от утопий и антиутопий (дистопий), он обращен не в будущее, а в прошлое, но не в реальное, а в предполагаемое, сослагательное, альтернативное: как сложилась бы наша история, если бы… «Великое может быть», как говорил Рабле.

Детерминисты убеждены в закономерной связи и причинной обусловленности прошлого – в противоположность индетерминистам, которые отрицают эту связь и полагают, что закономерность на самом деле зависит от случайности и сама по себе есть цепь случайностей: случилось так, а могло иначе и даже наоборот. Первым о роли случайности в истории заговорил Блез Паскаль, выдав блестящую формулу: «Будь нос Клеопатры чуть покороче, изменилось бы лицо всего мира».

В этом еще не названном, по преимуществу политологическом, жанре работают многие писатели – прежде всего, конечно, романисты, потому что легче всего представить себе, как сложилась бы наша история, если бы что-то в прошлом заклинилось и пошло по-другому, в жанре фантастического романа.

Таких альтернативных примеров в русской и мировой истории можно поднабрать множество – начиная с древних времен.

Американский образчик желаете? Представьте, что на выборах 1940 года победил не Франклин Делано Рузвельт, а Чарльз Линдберг – да, тот самый летчик, который первым совершил беспосадочный перелет из Лонг-Айленда в Париж на борту крошечного дельтаплана «Дух Сент-Луиса» и стал после этого общенациональным американским героем. Политические взгляды Линдберга известны – был антисемитом и симпатизировал нацистам. Когда они встречались с автомобилистом Генри Фордом, который издал на свои деньги самый известный фальшак всех времен и народов «Протоколы сионских мудрецов», то разговоры двух этих великих американских мужей велись исключительно о евреях – страшнее кошки зверя нет. Для мышек, пусть две эти «мышки» и медийные титаны той достославной эпохи.

Всё это документально зафиксировано, а теперь представьте, что Генри Форд оплачивает избирательные расходы Чарльза Линдберга, который, став президентом – что вполне могло случиться, учитывая его зашкаливающую популярность, – заключает в Рейкьявике сепаратный мир с Гитлером, а в самой Америке начинает медленную, но масштабную антиеврейскую кампанию. Как сложилась бы американская история дальше? До американского Аушвица сюжетный драйв не доходит, но только потому, что действие пересказываемого мною романа многозначительно обрывается в 1942 году, когда герои – не только евреи – находятся в «сумеречной зоне» кошмаров и еще худших предчувствий.

Называется роман «Заговор против Америки», а написал его известный американский писатель, живой, можно сказать, классик Филип Рот.

Хотя этот альтернативный роман обращен в гипотетическое прошлое, в контексте нынешнего времени он читается как предупреждение на будущее. А французский философ-публицист Бернар-Анри Леви полагает его актуальным и злободневным в связи с победой Трампа.

Упомяну еще парочку аналогичных фикшнальных книг по альтернативной истории – и одновременно романов-предупреждений – о предполагаемой победе немцев во Второй мировой войне: «1945» бывшего республиканского кандидата в президенты Ньюта Гингрича и бестселлер «Фатерланд» британца Роберта Харриса. К тому же наоборотному, но в противоположном, оптимистическом направлении жанру следует отнести и расхваленный на все лады критикой роман «Союз идишских полицейских» лауреата Пулитцеровской премии Майкла Чабона. Роман уже издан по-русски под неточным названием «Союз еврейских полисменов», что избавляет меня от необходимости пересказывать его детективный сюжет. Но вот что занятно. Действие романа разворачивается в Ситке, бывшей столице русской Аляски, где я неоднократно бывал по семейным обстоятельствам (там живут мой сын и его семья). В романе Чабона Ситка – не русский и не американский город, а колония еврейских беженцев из Европы. И знаете, скольким евреям удалось бежать из зачумленной Европы и обрести Землю Обетованную на Аляске в этом гипотетическом романе? Одному миллиону! Круто.

Еще один оптимистический вариант альтернативной истории – классный фильм Квентина Тарантино «Inglorious Basterds» (намеренно коверканный инглиш) – про засланных в Германию американских коммандос-евреев, которые устраивают шикарный такой взрыв в парижском кинотеатре, когда там кайфуют нацистские вожди во главе с Гитлером: фюреру капут! Мечты, мечты, где ваша сладость?

А вот образчик альтернативной истории в несколько ином жанре – книга известного журналиста Джеффа Гринфилда «T en Everything Changed» (переведем это как «Тогда все было бы иначе»). Это уже не совсем проза, а скорее публицистика, нон-фикшн, хотя, несомненно, с элементами фантастики, что неизбежно. Автор берет три примера из недавней американской истории. Убийство Джона Кеннеди было такой грандиозной трагедией, что мало кто помнит, как его пытались убить раньше, сразу после избрания, еще до инаугурации, но та попытка провалилась. А если бы удалась? Что, если бы, наоборот, не удалось убийство другого Кеннеди – Роберта? Что, если бы, наконец, Джеральд Форд выправил свой промах во время президентских дебатов и одолел на выборах Джимми Картера? Можно не соглашаться с предположениями журналиста, но что у него не отнимешь, так это профессионализма и опыта: он был спичрайтером Роберта Кеннеди, работал на Си-би-эс, Си-эн-эн и Эй-би-си.

Самая парадоксальная, невероятная, фантастическая, но, по мнению автора, вполне возможная – третья история. Президентом становится Форд, которым крутит-вертит, как ему заблагорассудится, Генри Киссинджер, профессиональный и циничный политик. Никакой борьбы за права человека, бойкота московской Олимпиады и конфронтации с Советским Союзом, а, наоборот, продолжение реалполитики, детанта и тайной дипломатии. Однако главное и далеко идущее фиаско картеровской политики – Иран, где США допустили приход к власти исламских фундаменталистов во главе с вернувшимся из Франции аятоллой Хомейни, с чего и начался исламский обвал и длится по сю пору. По версии Гринфилда, духовный вождь исламской революции не успевает возвратиться на родину, а погибает в Париже в автомобильной катастрофе по пути в аэропорт, что выглядит ненужной натяжкой – это уже литературщина. Зато вполне убедительно, как Форд с Киссинджером предотвращают приход к власти исламистов и, не обращая большого внимания на нарушения прав человека в Иране, обеспечивают постепенный переход там от единоличной власти шаха к коалиционному правительству, которое включает и парочку умеренных аятолл, но те наотрез отказываются от какого-либо альянса с Хезболлой. Благодарный Америке Израиль идет на уступки в переговорах с палестинцами и резко сокращает рост еврейских поселений на Западном берегу Иордана. Опять натяжка: на этот раз – либеральная. Как тогда, так и сейчас израильтянам по-любому не с кем вести переговоры – палестинцы всех направлений не признают их право на существование.

По ходу дела прихватывает автор и ряд других альтернативных вопросов. Что было бы с Новым курсом и Второй мировой войной, если бы удалась попытка покушения на Франклина Делано Рузвельта в 1933 году? А что, если бы, наоборот, не удалось убийство Джона Фицджеральда Кеннеди в Далласе 23 ноября 1963 года? Вопросы, вопросы, вопросы.

Можно спорить и оспаривать предлагаемые разными авторами варианты альтернативной истории, однако роль случайности в мировой истории – несомненна. География, топография, этнография, климат, идеология, религиозный антагонизм, терроризм, борьба за прибыль и богатство, массовые миграции – что еще, я знаю? Это, конечно, основные, базовые двигатели истории. Но неудавшееся или, напротив, удавшееся покушение, пропущенная встреча в верхах, изменение в погоде, а значит, и в расписании политиков, неудачный выбор слов во время выступления или дебатов – и устоявшийся вроде бы ход истории летит вверх тормашками.

Вот именно: нос Клеопатры.

Елена Клепикова
Линкольн: герой нашего времени

Реанимация истории

Авраам Линкольн сегодня самый востребованный из президентов США. На то есть веские причины. Не только сама личность этого, вероятно, самого яркого и незаурядного из всех американских президентов, но легко просматриваемые исторические аналогии и параллели настоящего с прошлым: политическая расколотость страны. Одна страна, а фактически – две нации. Так, впрочем, было почти всегда. Но сейчас, в преддверии, а теперь в результате последних президентских выборов – особенно. В схожей ситуации Линкольн послужил спасителем отечества, хотя спасение пришло через кровавую Гражданскую войну и трагическую гибель самого президента. Помогут ли уроки истории избежать на этот раз таких нежелательных, мягко говоря, последствий? Вот почему Линкольн всем сейчас позарез. Тем более – политикам. Стоит ли удивляться, что два последних президента диаметральных идеологий – Барак Обама и Дональд Трамп – клянутся не только его именем, но и на личной Библии, принимая президентскую присягу.

Но Линкольн не только эталон президента и президентства в годину тяжких испытаний. Он как-то ощутимо и веско присутствует в американской повседневности. Его феноменальная личность до сих пор неистребимо привлекательна для соотечественников. На него ссылаются, его охотно цитируют, сочувственно и ревизионно прокручивают его личную жизнь. А популярность Линкольна зашкаливает нынче повыше голливудских суперзвезд. Нынче его зовут «старина Эйб». Каждый год ему справляют день рождения. Подсчитывают, сколько бы стукнуло сегодня. Что ж, вполне жизнеспособный возраст, коли Авраам Линкольн до сих пор настырно торчит в современности как ее коренная мета. Он не только популярен, он насущно потребен сегодня – как тот живительный и – пока что – неиссякаемый источник, что исподволь подпитывает национальное самосознание и самоощущение.

Проломившись сквозь полтора столетия, Линкольн неотвязно и жизнетворно пребывает в американском настоящем и явно метит в будущее.