Текст книги "Мое генеалогическое путешествие, или Корни не отбрасывают тени"

Арбенины

Юлиус Фридрих Николаус, он же Юлий Фридрих Николай (1842–1881), второй сын тверского помещика Юлия Оттоновича Гильдебранта, жил одно время в Дерпте, где женился и занимался, судя по всему, коммерцией. Жизнь свою он окончил в бедственных обстоятельствах. Его похоронили в Москве на Иноверческом кладбище на Введенских горах. Впрочем, предоставим слово его внучке Ольге Гильдебрандт-Арбениной:

«Папа родился в Юрьеве, в 1863 г., он был на 6 лет старше мамы. Его отец был шведского происхождения, но православным; был дворянин и богатый человек, но потом разорился и умер или в долговой яме, или в сумасшедшем доме. Мама говорила, что он не любил о нем говорить.

Его дед по матери, фон Бекман, был военный и в молодости был другом по полку гр<афа> Баранова, который в свою очередь был шафером на свадьбе Александра II с Юрьевской.

Бабушка Розалия Оттовна была младшая; ее родной брат Николай Оттович, хоть и дворянин, занимался торговлей, что, кажется, принято в Остзейском крае, а сводный брат был генералом прусской службы и имел майорат в Германии…» (О. Гильдебрандт-Арбенина. «Девочка, катящая серсо…». Москва. «Молодая гвардия», 2007. С. 52).

Итак, Николай Федорович Гильдебрандт, единственный сын Юлиуса Фридриха Николауса, родился 21 июля 1863 года в Дерпте (Юрьеве) и фанатично отдал свою недолгую жизнь, оборвавшуюся 14 августа 1906 года, русскому театру. Ему было позволено по Высочайшему Императорскому разрешению взять вместо фамилии Гильдебрандт фамилию Арбенин, являвшуюся ранее сценическим псевдонимом, с правом ношения ее женой и потомством. В некрологе на смерть Гильдебрандта-Арбенина, помещенном в «Ежегоднике Императорских театров» (сезон 1907–1908 год), мы читаем: «Благодаря семейным обстоятельствам, воспитывался он в Москве в семье графини А. А. Барановой, бывшей балетной танцовщицы Вергиной. Страсть к театру Н. Ф. почувствовал с юных лет, усиленно посещая Императорские Московские театры, где графы Барановы, как родственники министра Императорского двора, пользовались министерской ложей. Еще будучи воспитанником гимназических курсов практической академии, с 16 лет начал он принимать участие в любительских спектаклях и переводить для них пьесы. По окончании гимназического курса в практической академии, в силу давнишнего тяготения к театру Н. Ф. поступил в драматические классы при Московской консерватории, где преподавателем состоял И. В. Самарин. Отсюда в 1884 году был принят на испытание в Московскую Императорскую драматическую труппу на жалование триста рублей, где начал свою сценическую карьеру с незначительных ролей «молодых людей», заявив в них себя с такой хорошей стороны, что ему вскоре была сделана прибавка к его окладу, время от времени он стал получать более или менее ответственные роли, преимущественно в костюмных пьесах. Так им были сыграны роли: Василия («Каширская старина»), Дон-Жуана («Много шума из ничего» Шекспира), Актера («Гамлет»), Гестинга («Ричард III-й»), Бракенбурга («Эгмонт»), Луция («Имогена»), Калашника («Дмитрий Самозванец» Островского), Нарцисса («Ария и Мессалина»). Нередко молодой артист выступал также как чтец на студенческих и благотворительных вечерах. В 1890 году Н. Ф. женился на артистке Малого театра Г.В. Пановой, а в 1895 году был переведен в петербургскую труппу Александринского театра, где большею частью выступал во второстепенных героических (в костюмных пьесах) и характерных ролях. Это был очень полезный, образованный актер. Помимо столиц, Н. Ф. не раз играл в провинции: Туле, Рязани, Новочеркасске, Ростове-на-Дону, Курске, Баку, Одессе и городах Привислянского края, выступая по преимуществу в ролях героического репертуара, которых он, конечно играть был не в силах. Н. Ф. не чужд был и литературе: ему принадлежит ряд статей по теории театрального искусства, несколько стихотворных пьес иностранного репертуара: Кальдерона «Дон Фернандо, стойкий принц», Альфреда де Мюссе «Лорензачи», Грильпарцера «Сафо», сцен Шиллера «Приветствие искусств». Большинство этих переводов исполнялось на сцене Императорского Малого театра, где был игран также его перевод драмы В. Сарду «Отечество» («Граф де-Ризор»). Статьи его о театре печатались в журналах «Артист» и «Театр и искусство»; из них особенно заслуживают внимание «Грильпарцер и его трагедия «Сафо», «Альфред де Мюссе и Рашель», «О современном Итальянском театре», а также речь, произнесенная им на 1-м съезде сценических деятелей – «Провинциальный театр». Н. Ф. состоял пожизненным членом Театрального общества».

Дополним только: в год смерти Николая Арбенина-Гильдебрандта появился на книжных прилавках обеих российских столиц итоговый сборник его переводов «Западный театр» (Спб., 1906). И еще. Арбенину принадлежит инсценировка по роману Всеволода Крестовского «Петербургские трущобы», появившаяся в начале века под названием «Хлеба и зрелищ» и отклоненная Всеволодом Мейерхольдом для постановки во МХАТе.

Необходимо отметить, что видный театральный критик того времени Александр Кугель, редактировавший журнал «Театр и искусство», довольно точно дополняет в своей статье, посвященной памяти Арбенина, творческую характеристику последнего, данную в приведенном некрологе «Ежегодника Императорских театров». В частности, Кугель пишет: «… В качестве члена Правления Т(еатрального) О(бщества) (Арбенин – В. Т. – Г.) принимал живейшее участие в делах Т. О. и Союза музыкальных и драматических писателей, в учреждении которого покойному принадлежит значительная роль. Ему в значительной мере принадлежала как самая мысль, так и осуществление созыва Всероссийского съезда драматургов, на котором он исполнял обязанности секретаря и являлся одним из наиболее осведомленных докладчиков.

Н. Ф. похоронен на Б. Охтенском кладбище, рядом с могилами артистов, скончавшихся в убежище Т. О.

На гроб возложено много венков. Между прочим, от Совета Т. О., Союза драмписателей и канцелярии, бюро А. А. Бахрушина, «Театра и искусства», артистов «Лит. – художественного Общества», от провинциальных артистов, от товарищей и др.

Покойный, точно, много претерпел и перестрадал. Тяжело перебирать подробности… Да и незачем. Я знаю говорили про его переделки, уличали его в корысти… Но он не то, что богат не был, но и довольства-то никогда не знал. На всяком другом поприще, по качествам ума и трудолюбию, он был бы и богат, и знатен, и в высокой степени «почтен». В проклятой театральной дыре все его способности, отличное знание языков, трудолюбие и упорство дали ему только преждевременное истощение, надорванные силы, не закрывающуюся рану обиды…

И глядя на его поседевшую голову и полупотухшие глаза там, в лечебнице, я чувствовал, что подкравшаяся к нему смерть совершает величайшую несправедливость. Жизнь не дала ему ничего сделать, а смерть, не дожидаясь поверки действия, уже подвела ему итог…

«До свидания!», – сказал я ему, нарочно с преувеличенной развязностью.

Он подержал мою руку в своей, хотел что-то сказать, но не сказал ничего, а только сунул Евангелие под подушку…

«… Приидите все труждающиеся, и Аз успокою вы…»

Трагическая театральная судьба Николая Арбенина-Гильдебрандта – памятник тому, как самоотверженно может человек быть предан однажды избранному делу. В этом плане он походил на героя драмы М.Ю. Лермонтова «Маскарад» Арбенина, в честь которого с умыслом и взял свой сценический псевдоним. Как лермонтовского Арбенина погубила слепая ревность, так и Арбенина-Гильдебрандта сожгла ревностная страсть к театральному искусству. Русский актер Н. Ходотов вспоминает в своей книге «Близкое – далекое» (Москва, 1932 год), что Николай Гильдебрандт называл себя и «Гамлетом из Щигровского уезда».

У Николая Федоровича Арбенина-Гильдебрандта и его жены Глафиры Викторовны Пановой (1869–1943), актрисы с 1887 по 1895 год Московского Малого, а с 1896 по 1907 год Александринского театров, было две дочери, – Мария Николаевна и Ольга Николаевна, причем последняя родилась в 1897 году уже в Санкт-Петербурге, куда к тому времени из Москвы перебралось артистическое семейство: в северной столице Арбенины проживали на Литейном проспекте в доме № 15. Крестным отцом Ольги стал Константин Александрович Варламов (1848–1915), известный актер Александринского театра.

Обе дочери росли в столичной литературно-театральной среде Серебряного века, принесшего русской культуре, наряду с предчувствием будущих потрясений, традиции «чистого искусства». Сестры Арбенины-Гильдебрандт до конца своих дней оставались верны этому искусству, как безоблачному воспоминанию детства и безвозвратно ушедшего имперского Санкт-Петербурга начала XX столетия. Мария пошла по родительским стопам, став драматической актрисой. Вскоре она вышла замуж за режиссера Ивана Саламатина, с которым имела двоих детей: Алексея, тяжело болевшего эпилепсией, и Татьяну. Кстати, Мария Гильдебрандт-Арбенина в 1940–1950 годах работала в Нижнетагильском театре. Ольга также связала свою жизнь с театром, сделавшись одновременно актрисой и театральным художником. Была активным участником художественной группы «Тринадцать» (1929–1931). Поначалу Ольга пережила по-юношески чистый роман или «влюбленность», как сама выражалась, с поэтом-патриотом Леонидом Канегиссером, вскоре уничтожившим большевистского палача Моисея Урицкого. «Влюбленность» с Канегиссером сменилась любовью Ольги Гильдебрандт и Николая Гумилева. Именно Ольге он посвятил стихотворения: «Телефон» (1916), «Сентиментальное путешествие» (1920) и «Ольга» (1920). В последнем стихотворении Гумилев удачно подчеркивает полу-скандинавское и полу-славянское происхождение Арбениной-Гильдебрандт, видя в ней через столетия дошедший образ знаменитой русской княгини Ольги: «Ольга, Ольга, носилось над полями…» Однако Гумилев, оставаясь горячим и искренним поклонником Ольги Арбениной, предпочел не расставаться до конца дней со своей второй женой Анной Николаевной Энгельгардт, бывшей, к тому же, гимназической подругой Ольги. Именно Анне Энгельгардт он посвятил лучшую книгу своих стихов «Огненный столп» (Петроград, 1921). Вскоре слепая пуля гулявшего по стране большевистского террора прервала стук его геройского сердца… Был у Ольги Арбениной-Гильдебрандт и бурный роман с Осипом Мандельштамом, о чем последний не без гордости говорил: «У нас было то же с Колей» (имеется в виду Николай Гумилев – В. Т. – Г.). Мандельштам посвятил Арбениной циклы, пожалуй, лучших своих стихотворений – «Камень» и «Конь». Точная в оценках Эмма Герштейн в своих «Мемуарах» (издательство «Инапресс», Санкт-Петербург, 1998) следующим образом вспоминает об увлечении Мандельштама Арбениной-Гильдебрандт:

«Арбенина – он посвятил ей целый цикл важнейших и глубоких стихотворений, в одном из них дается ее житейский портрет. Перед читателем предстает образ легкомысленной молодой актрисы, которая «все толкует наобум», «как нарочно создана для комедийной перебранки», в ней все дразнит, все поет, как итальянская рулада».

Далее Эмма Герштейн повествует об истории мимолетной и обоюдной любви Осипа и Ольги: «… Мандельштам очутился в Петрограде. Здесь он много выступает, получает признание и успех. В конце 1920 года знакомится с Ольгой Николаевной Арбениной. Встречи их продолжались около трех месяцев.

Страсть к Арбениной породила целый цикл первоклассных стихов Мандельштама. Стихи, написанные в том же 1920 году, о Лоте и его дочерях, очевидно, вышли из размышлений поэта о своей сокровенной жизни. Он воспринимал Арбенину в обличии мифической Елены Троянской. Ее «соблазнительный образ» составляет центр гениального «Коня» из арбенинского цикла. Эта страсть разъединила его с Надей. Недаром в возобновившейся в 1921 году переписке с будущей женой он обращается к ней на «Вы»…

В своих воспоминаниях Арбенина рассказывает: «Наша дружба с Мандельштамом дотянулась до января 1921 года…»

С другой стороны, в книге «Воспоминаний» Надежды Яковлевны Мандельштам мы не находим почти ничего об отношениях ее мужа с Ольгой Арбениной-Гильдебрандт, по-видимому, задевавших Надежду Яковлевну. Хотя во «Второй книге» Надежды Мандельштам (Paris, 1972) Арбенина все же упоминается. Именно по этому поводу в своем «Кузмине» Арбенина восклицает: «А я осталась тенью в чужих судьбах. Меня берегли, спасали… Немного мелочей (и неправильных) у глупой О. (речь идет об Ирине Одоевцевой и ее книге воспоминаний «На берегах Невы», вышедшей в Вашингтоне в 1967 году – В. Т. – Г.) и умной Нади».

Итак, обратимся ко «Второй книге» Надежды Мандельштам. В главе «Возвращение» (с.69–70) она поначалу весьма туманно намекает на «нечто» в отношениях Осипа Мандельштама с Ольгой Арбениной-Гильдебрандт, но к середине главы уже выражается о своей сопернице более определенно, рассуждая об истории написания Мандельштамом стихотворения «В Петербурге мы сойдемся снова»:

«Снова можно встретиться только с тем, с кем был в разлуке. Снова сойтись в Петербурге могут только люди, которых разметала судьба, разлучив с любимым городом («словно солнце мы похоронили в нем»). Так не скажешь женщине, впервые встреченной и никуда из Петербурга не уезжавшей, как Ольга Арбенина…»

Далее Надежда Мандельштам резюмирует:

«… Прибавлю, что «родные темные зрачки» из окончательного текста никакого отношения к светлоглазой Арбениной не могут иметь (древнее «зрак» у Мандельштама всегда со значением «глаз», в котором он чувствовал корень – бусина. «Родная тень», «родные темные зрачки» всегда связаны с музыкой, а у Мандельштама, как и у Марины Цветаевой есть тема «мать и музыка». Об отношениях с Ольгой Арбениной я знаю одну деталь и от нее, и от Мандельштама; они тоже вдвоем были в балете, вернулись к нему – и тут-то и произошел разрыв, так что Арбенина ночью ушла от него несмотря на комендантский час. После этого начались стихи разрыва – «За то, что я руки твои не сумел удержать»…

Повествуя о своей жизни с мужем в Петрограде, Надежда Мандельштам в главе «Промежуток» (с. 234) не упускает возможности упрекнуть деликатно и со вкусом свою прежнюю соперницу:

«Так началась петербургская идиллия с хождением к Горлину, изредка в гости к Бенедикту Лившицу, где процветал Кузмин, всех нас презиравший и даже не пытавшийся этого скрывать. Его всегда сопровождал Юркун и по-старомодному жеманная, но миленькая Арбенина. Она тихонько рассказала мне подробности своего минутного романа с Мандельштамом, и я убедилась в его неправдоподобной правдоподобности…»

В главе с названием «Скрытые автопризнания» (с. 280) Надежда Мандельштам с великолепной издевкой вновь вспоминает «Арбенинский цикл» стихов своего мужа и лично Арбенину:

«Группа стихов Арбениной посвящена конкуренции «мужей» и ревности, естественной в этой ситуации. Арбенина нашла свое точное место – в период дружбы с Гумилевым она его искала – при Кузмине: фарфор, кавалеры, изящество… Однажды в Москве Мандельштам показал мне женщину, переходившую мелкими шагами Красную площадь: «Посмотри как обдумано она одета»… На ней все было подкрахмалено и в чем-то вроде складочек. Это петербургский стиль женщин, не имеющих денег на дорогого портного. Оленька была из них…»

Между тем, не столь частые и отрывочные упоминания Ирины Одоевцевой об Ольге Гильдебрандт-Арбениной в книге «На берегах Невы» довольно безразличны, ведь последняя для Одоевцевой ординарная фигура, как и многие другие, мелькавшие в окружении замечательных русских поэтов начала XX века.

«В ту зиму, – пишет Одоевцева, – мне часто приходилось встречать Кузмина. Он постоянно бывал в «Доме литераторов». Он жил близко, на Надеждинской и предпочитал, как и многие тогда, проводить дни и вечера в хорошо натопленном и ярко освещенном «Доме литераторов».

Он всегда приходил с Юрочкой Юркуном, красивым и удивительно молчаливым. А вскоре к ним присоединилась и Олечка Арбенина, молодая актриса, подруга жены Гумилева Ани Энгельгардт. Прежде Олечка находилась в орбите Гумилева и часто сопровождала его, пока под новый 21-й год не познакомилась с Юрочкой Юркуном и не стала неотъемлемой частью окружения Кузмина. С тех пор они всюду появлялись втроем, неясно почему «единосущной»?»

Мужем Ольги Николаевны Гильдебрандт стал «подающий надежды» литератор и художник Юрий-Йозас Юркун, хотя официально в брак они не вступали. С уроженцем Литвы Юркуном или Юркунасом Арбенина познакомилась в 1920 году у поэта-эстета Михаила Кузмина, славившегося нездоровым влечением к молодым людям. О взаимоотношениях Кузмина с Юркуном здесь уместно привести слова израильского литературоведа Глеба Морева: «Не картонным, но карточным домиком оказался лелеемый им (Кузминым – В. Т. – Г.) дом, невещественный дворец мужского союза, его проект частной жизни, осуществлявшийся, казалось, с Иосифом Юркунасом, молодым литовцем, встреченным им в Киеве в начале 1913 года. Как Пигмалион, Кузмин создавал из него русского прозаика Юрия Юркуна, беззастенчиво протежируя ему в литературном мире, авансом выдавая похвалы в своих (в остальном безупречно проницательных) обзорах текущей словесности, и не без вызова ставя в один ряд с Ремезовым, Замятиным и Пастернаком. И не для того ли в начале 1920-х, пока разрешали, брался за издание эфемерных полу-домашних сборников и альманахов, чтобы публиковать заурядную, по гамбургскому счету, прозу своего Юрочки, которую не брали уже ни в одной, даже самой дружественной Кузмину, редакции?»

Юркуна арестовали 3 февраля 1938 года и, приговорив к расстрелу «за участие в антисоветской право-троцкисткой террористической и диверсионно-вредительской организации», расстреляли 21 сентября того же года вместе с проходившими по так называемому «Ленинградскому писательскому делу» 1937–1938 годов. Доживи Кузмин до этого времени, а он умер 1 марта 1936 года, и его вместе с товарищами по перу настигла бы пуля карающего социализма. Исследователь творчества Кузмина из Израиля Глеб Морев сообщает, что «днем исполнения приговора 21 сентября 1938 года, начался для О. Н. Гильдебрандт, Е. К. Лифшиц, Л. Д. Стенич-Большинцовой и А. И. Зоргенфрей – жен расстрелянных вместе с Юркуном Б. К. Лифшица (арестован 25 октября 1937 года), В. О. Стенича (арестован 14 ноября 1937 года) и В. А. Зоргенфрея (арестован 4 января 1938 года) – отсчет «десяти лет заключения в дальних лагерях без права переписки» – срока, предусмотренного официально объявленным приговором». Иными словами, после исполнения расстрельного приговора бедных женщин банально обманули, объявив лишь о «высылке» мужей-писателей и конфискации их имущества.

Морев пишет, что «в январе 1940 года Военная прокуратура Ленинграда «оставила без удовлетворения» жалобу О. Н. Гильдебрандт «о пересмотре дела в отношении её мужа Юркун Осипа Ивановича».

За месяц до войны Ольга Арбенина вместе с матерью оставляет Ленинград и уезжает к сестре Марии в Нижний Тагил. Так начинаются её скитания по Приуралью. Где она только не жила, – в Тагиле, в Тавде, Ирбите, Каменске, Свердловске… Впрочем, об этом повествуют её интереснейший дневник и письма.

Более чем через пять лет в годовщину гибели Юркуна, 21 сентября 1945 года, Арбенина-Гильдебрандт отмечает в дневнике: «Вчера было 7 лет, как не знаю о Юрочке точно, жив он или погиб». Затем в своем дневнике 18 марта 1946 года она признается: «Мне надо было умереть в 1934 году. Как много народу плакало бы обо мне! А Юрочка, как Данте после смерти Беатриче, вырос бы до настоящей своей вершины… И мне не надо было бы самой оплакивать тех, кого я люблю, – и себя саму…» Однако еще раньше 13 марта 1946 года она написала письмо Юркуну, не подозревая, что того уже нет в живых почти восемь лет. Отправить она письмо не могла, но надеялась, что передадут освобожденному Юркуну уже после ее смерти: «Юрочка мой, пишу Вам, потому что думаю, что долго не проживу. Я люблю Вас, верила в Вас и ждала Вас – много лет. Теперь силы мои иссякли. Я больше не жду нашей встречи. Больше всего хочу я узнать, что Вы живы – и умереть. Будьте счастливы…»

Умерла Ольга Николаевна Арбенина-Гильдебрандт десятилетия спустя в 1980 году в родном городе на Неве.

Мы не вправе завершить рассказ об Арбениных, не остановившись на творчестве художницы Ольги Гильдебрандт, которая, не имея систематического художественного образования, стала блестящей акварелисткой, автором пейзажей, натюрмортов и жанровых композиций, – по сути, советы друзей-художников В. А. Милашевского и В. В. Лебедева являлись главной для нее школой живописи. Выше уже говорилось, что Ольга Арбенина была активным участником группы «Тринадцать» (в 20-е годы до создания Союза художников многие мастера кисти и резца объединялись в подобные профессиональные сообщества). В группу «Тринадцать», названную по числу ее членов, кроме Ольги Гильдебрандт, входили следующие художники, главным образом графики: Д.Б. Даран, Л. Я. Зевин, Надежда Кашина, Нина Кашина, Н. В. Кузьмин, Т.А. Лебедева, В. А. Милашевский, М. И. Недбайло, С. Н. Расторгуев, Б.Ф. Рыбченков, Ю.И. Юркун (ее муж) и В. М. Юстицкий. Ольга Гильдебрандт была среди них в хорошем смысле «белой вороной», превосходя своим художественным дарованием таланты, пожалуй, всех своих коллег-профессионалов. Вот что об этом пишет искусствовед Мирра Немировская:

«(…) Уже первые работы, в которых совершенно очевидно обнаружилась незаурядная талантливость Гильдебрандт, ее живое воображение, тонкое колористическое чутье, снискали ей известность и одобрения самых взыскательных ценителей. Об ее акварелях с похвалой отзывался А. Эфрос, о них писали поэты Михаил Кузмин и Бенедикт Лившиц…

Тонкие, изысканные по цвету акварели Гильдебрандт весьма отличались от работ других участников «Тринадцати». И прежде всего в сюжетно-тематическом плане. В них существовал особый мир, рожденный мечтой и воображением художницы: берега далеких южных морей, темные силуэты стройных пальм на фоне неба, заросли тропических лесов у бездонного озера, просторные палубы корабля, плывущего в лазурном море… Эти таинственно-прекрасные пейзажи-видения рождают ассоциации с «Алыми парусами» Александра Грина. Многие листы Гильдебрандт посвящены ее родному городу («Нева», «Летний сад»). Но в них нет точных изображений достопримечательностей Ленинграда – площадей, улиц, архитектурных памятников. В акварелях возникал романтически-одухотворенный облик Северной Пальмиры, города, овеянного поэзией белых ночей, одновременно призрачного и реального в своей художественной убедительности.

Поэтические ноты всегда явственно звучали в произведениях Гильдебрандт. Некоторым из них была присуща даже известная экзотичность. Все это, конечно, резко отличало ее от работ других участников, но при этом нельзя сказать, чтобы они были абсолютно чужды их образному строю и стилистике».

Но, несмотря на столь лестные оценки живописного творчества Ольги Гильдебрандт-Арбениной, данные не только Миррой Немировской, но и другими искусствоведами и художниками, в том числе современниками акварелистки, персональной выставки она удостоилась лишь после своей смерти. В 1983 году в Ленинградском доме литераторов любители отечественного искусства двадцатых и тридцатых годов XX столетия смогли увидеть собранные вместе акварели ушедшей в мир иной гумилевской Эльги, о которых так удачно написал подобно Гумилеву расстрелянный поэт Бенедикт Лившиц:

 
Что это: заумная Флорида?
Сон, приснившийся Анри Руссо?
Край, куда ведет нас вместо гида,
Девочка, катящая серсо.
 
 
Слишком зыбок профиль пальмы тонкой,
Розоватый воздух слишком тих,
Слишком хрупки эти квартеронки,
Чтобы мы могли поверить в них.
 
 
На каком земном меридиане,
Под какой земною широтой
Есть такая легкость очертаний
И такой немыслимый покой?
 
 
Знаю, знаю: с каждым днем возможней
Видимого мира передел,
Если контрабанды на таможне
Сам Руссо и тот не разглядел!
 
 
Если обруч девочки, с разгона
Выскользнув за грань заумных Анд,
Новым спектром вспыхнул беззаконно
В живописи Ольги Гильдебрандт.[3]3
  Стих-е «О. Н. Гильдебрандт-Арбениной», 12. XII. 1931, цитировано по изданию «Художники группы «Тринадцать», Изд-во «Советский художник», Москва, 1986.


[Закрыть]