Текст книги "Детдом для престарелых убийц"

ФУТБОЛЬНЫЙ МАТЧ НА МИННОМ ПОЛЕ

– Это товарищи из прокуратуры, – как мне показалось, с искренней тревогой в голосе, не глядя в глаза, сказал редактор, – они хотят с тобой поговорить.

– О чем? – я почувствовал, что его тревога незаметно передалась мне.

– По поводу самоубийства одного молодого поэта, читателя нашей газеты, – Нестор Иванович сделал приличествующую моменту паузу. – Его родственники подают на тебя в суд. По статье «Доведение человека до самоубийства». Кажется, так это звучит? – вкрадчиво переспросил он у молодых людей, хранящих не по годам мудрое молчание.

Вперив в меня стеклянно-оловянно-деревянный взгляд, молодые люди вежливо спросили: не против ли я пройтись-прогуляться с ними до прокуратуры? Да нет, ну что вы, какие, господи прости, наручники и допрос с пристрастием? Мы же с вами взрослые люди и законопослушные граждане!

Просто так, для обычной беседы между почти что сверстниками. За чашкой чая с сушками. На тему? Ну, например, «о месте поэта в рабочем строю».

Идет? Иду, блин, иду. Я не стал упираться, тем более что никакой вины за собой не чувствовал.

До серого трехэтажного здания областной прокуратуры они подвезли меня на своей зеленой «Волге».

Когда мы выходили из машины, подсобные рабочие с одной из стен пытались стереть написанные красной краской огромные буквы:

«Боже, храни секреты!».

«Хулиганы», – спокойно сказал один из сопровождавших меня.

«Ага, дошутятся лет до пяти строгого режима без права разгибаться», – так же спокойно добавил другой сопровождающий меня молодой человек.

В прокуратуре, в тесном, заваленном папками кабинете, где, как я понял, и сидели оба молодых стража закона, они стали задавать мне, наверное, традиционные для такой ситуации вопросы. Знаком ли я лично с потерпевшим? Кто был инициатором переписки? Когда она началась? Какие вопросы поднимались в письмах? Как я считаю, не могли ли какие-то мои строки подтолкнуть потерпевшего покончить с собой? – и прочий словесный кал в том же духе.

Я отвечал с чувством, с толком, с расстановкой. Ни разу не сорвался на крик, ни разу не выматерился. Обиженного из себя не корчил. Был вежлив и предупредителен. Ничего не утаил.

Думаю, что я не зря провел с ними время. Хотя бы потому, что благодаря им я прошел некоторый юридический ликбез.

Один из молодых людей достал Уголовный кодекс, открыл его, где нужно, и ткнул, куда надо, длинным пальцем с аккуратным холеным ногтем кабинетного работника. Я внимательно прочитал, так сказать, от начала до кончала:

«Доведение лица до самоубийства или покушения на самоубийство путем угроз, жестокого обращения или систематического унижения человеческого достоинства потерпевшего наказывается ограничением свободы на срок до трех лет или лишением свободы на срок до пяти лет». (Статья 110 Уголовного кодекса Российской Федерации редакции 1996 года.)

Вот так я стал преступником. Но зато теперь могу сказать прямо, как на суде, не скрывая больше ничего: чай у них был дрянной, а сушки тверже самых твердых лбов каких-нибудь юных неофитов.

В общем, уже под конец рабочего дня меня с богом отпустили. Сказали, если что – вызовут повесткой. Попросили из города пока не отлучаться, а если такая необходимость возникнет, обязательно сообщить в прокуратуру. Я вернулся в редакцию. На душе было паскудно. А тут еще добавил веселья наш редактор Нестор Махно. Сквозь пулеметные очереди редакционной тачанки он прокричал мне по телефону:

– Что я тебе могу сказать? Теперь держись. Пока ты не оправдаешься в полной мере, я вынужден отстранить тебя от работы и объявить служебное расследование.

И в сердцах добавил:

– Черт! Этим случаем ты ставишь меня в неудобную позу перед мэрией… Хоть ложись тут с вами и вешайся!

Домой я решил пройтись пешком. Немного развеяться и попытаться проанализировать такую непростую для меня ситуацию.

Проблема самоубийства в нашей переписке с юным другом-поэтом возникала регулярно, но именно как метафизическая дилемма.

Кто бы мог подумать, что юноша воспринимает все это столь серьезно. Да к тому же, по моему совету, регулярно ведет дневник, педантично записывая туда все свои мысли по поводу, и бережно хранит нашу переписку.

И теперь, когда он вздернулся… Черной кошкой, неожиданно перебежавшей мне дорогу, откуда-то выскочили строчки Ходасевича:

 
Счастлив, кто падает вниз головой,
мир для него хоть на миг да иной…
 

– Господи, на кого ты похож! – ужаснулась на следующий день моя газетная начальница Жукина, удалая донская казачка с монументальным бюстом. – Разве можно так пить?

– Вчерашний эксперимент показал, что можно, – ответил я равнодушно.

Семен заехал в конце рабочего дня.

– Все гниешь в своей паршивой газетенке? – вежливо поздоровался он.

– От говна – говна не ищут, – тускло ответил я на приветствие и выбросил в мусорную корзину несколько нераспечатанных писем, пришедших в наш отдел.

– У тебя нездоровый цвет лица и носа, – продолжал подначивать меня Сэм. – Видимо, ты слишком много пьешь, куришь и постоянно проявляешь нездоровый интерес к женскому полу.

– Уйди, старушка, я в печали, – опять огрызнулся я. – У меня вторые сутки фантомные боли в отрубленной голове. Вчера таскали в прокуратуру. Родственники одного юноши, ну, помнишь, поэт этот странный, с которым я переписывался, в общем, он, того, недавно вздернулся… Короче, подробности я тебе потом расскажу. Так вот его родственники подали на меня в суд, наверное, по самой смешной и грустной статье в УК – «Доведение лица до самоубийства». Они уверены, что своими письмами я систематически унижал его человеческое достоинство, чем и подтолкнул мальчишку к самоубийству.

– Ай-я-яй, но ты же у нас невинная душа, – садится напротив меня Сэм.

– Ага, у него только душа и осталась невинная, а все остальное – винное, – бросает на ходу бегущий в компьютерных цех Строчковский.

«Уехать бы в тайгу, – подумал я, закуривая сигарету уже из третьей за сегодняшний день пачки „ЛМ”. – Обрасти там бородой и мыслями. Разучиться говорить. Научиться мыслить».

В отличие от плюща, например, и некоторых других растений я, если меня к чему-то надолго прикрепить, немедленно погибну.

На небе с утра свинцовые облака. Они подогнаны друг к другу так плотно, что между ними не просунешь и мизинца, и висят над землей так низко, что зажженная спичка освещает каждый их изгиб. Грядет зима тревоги нашей…

Рабочий день давно закончился, но мы с Сэмом все еще сидим в моем кабинете. Я подробно рассказал ему о своих неприятностях, о беседе с сотрудниками прокуратуры и о решении нашего редактора затеять еще и служебное расследование.

– Жизнь продолжается и после точки, – уверенным тоном произносит Семен очередную сентенцию. – Более того, после точки она начинается с большой буквы. Один лишь Дух дает жизнь, слово – убивает, – продолжает он утешать меня подбором цитат. – Святой апостол Павел, между прочим.

Мы отправились погулять по городу в сторону порта. На улице сопливая сырость, ноль градусов. Когда нам очень плохо, а равно и очень хорошо (но обязательно очень), нас тянет к морю или в горы. Все человеческое там становится по-настоящему мелким, неважным и второстепенным.

– Я точно знаю, что из любого безвыходного положения всегда есть по крайней мере один выход, – говорит Семен. – А иначе каким путем, спрашивается, ты туда попал? Наша жизнь должна делиться на множество отсеков, как подводная лодка. И если один отсек вдруг затопит мутной водицей, его нужно герметично закрыть и жить дальше.

Между прочим, Сэм ведь служил в армии. Где-то в Забайкалье, был художником при солдатском клубе.

Так вот он рассказывал, что в армии никогда не шутят: «Тебе пришло письмо». За это можно и в морду. Письмо, бывает, боец ждет по полгода. И вот оно наконец приходит. А там три строчки. Человек прочитал – и вздернулся.

РУССКОЕ ПОРНО

В коре моего головного мозга завелся жук-древоточец. Каждую ночь ко мне прилетает маленький дятел, он долбит мою голову, пытаясь достать проклятого жука. Но от этого мне становится еще хуже и я опять не могу заснуть.

Сегодня суббота. Ничего не хочется делать. Полдня я просидел на кухне, пил крепкий чай, курил, смотрел в окно.

На улице такой сильный ветер, что буквально вырывает из ушей женщин сережки. Мы созвонились с Сэмом и решили провести сегодняшний вечер где-нибудь в веселом месте. Через полчаса он, как мелкий бес, уже материализовался в моей квартире.

– Когда у твоей машины отказывают тормоза, – отвлекает он меня от грустных мыслей, – это прекрасный повод, чтобы выкурить сигарету, выпить хорошего коньяку и заняться любовью с красивой женщиной. Что у нас с тобой сегодня по плану – вечеринка?

– Если вечером, то вечеринка, а если ночью, то это уже ночнушка, – я закуриваю еще одну сигарету и протягиваю пачку «ЛМ» Семену, – с тебя коньяк и женщины.

Вместе отправились в стриптиз-клуб «Три Колодца». Деньги шевелились в кармане как живые.

На фасаде стриптиз-клуба сияла разноцветными огнями неоновая реклама: «МАНДАриновый сок – удовольствие без проблем!», «МАНДАриновый сок – то, что ты хочешь!», «МАНДАриновый сок – только лучшее!», «Генеральный спонсор клуба – фирма „Джи-Сэвэн”».

На входе нас тормознули:

– Только по предъявлении членских билетов.

– А если их нет, можно предъявить просто члены? – съязвил Сэм.

Вышибалы шутку не поняли. Пришлось дать охране в лапу (хотя больше хотелось – в морду).

Сидим за столиком возле самой сцены, на которой крутят своими выпуклостями и отверстиями великолепные человеческие самки. Мы пыхтим с Сэмом сигаретками с травкой. Наши огоньки тлеют в темноте зала. И бабы летят на эти огоньки, как мотыльки.

Так всегда бывает: много водки – мало баб, много баб – мало водки. А тут как-то все удачно совпало. При посредничестве Семена я легко снял двух вдрабадан пьяных длинноногих фурий и отвез их к себе в холостяцкую берлогу. Всю оставшуюся ночь они терзали ласками мое бренное тело.

Одна, засунув мой член себе в ухо, стала очень быстро его дрочить и требовать, чтобы я ей туда кончил. Что я – зверь, а вдруг она оглохнет? – испуганно подумал я. Другая в это время пихала свою маленькую острую грудь, вернее, торчащий, как мизинец, длинный сосок, мне в анус.

Они уверяли меня, что на Западе сейчас такой секс в моде у продвинутой молодежи. Может быть. Но в задницу титькой мне все равно не понравилось. И я сделал их по старинке, без изысков. Поставил обеих раком и отодрал по очереди так, что они оценили мою простую мужицкую правоту.

– Палки о двух концах не бывает, – сказал я им на прощанье. – Бывает конец о двух палках.

За последние несколько месяцев я не написал ни одной умной мысли.

И слава богу.

Значит, я не способствовал приумножению скорби.

ДОБАВИТЬ ДРАМАТИЗМА (Ред.)
ДОБАВЛЯЮ!

После самоубийства того юноши я как-то неожиданно для себя очень сильно затосковал.

Я стал собирать все, что было связано с его оказавшейся такой короткой жизнью. Хотел встретиться с его родителями. Позвонил им, но они, узнав, кто я такой, повесили трубку (повесить меня им понравилось бы больше).

Но я все равно выпросил у нашего редактора командировку и, хотя был невыездной, съездил в городок, где когда-то жил юный поэт. Естественно, сообщать в прокуратуру о своей поездке я не стал.

В местной многотиражке «Огни коммунизма» мне показали несколько опубликованных в ней его стихотворений. Одно было посвящено «Г. Б.», другое подписано «моей Л.». Я попросил моих коллег из «Огней коммунизма» сходить к родителям несчастного юноши и попросить для публикации как бы в многотиражке что-либо из его архива.

Я узнал, что он был влюблен в девушку по имени Люба. Она не отвечала ему взаимностью и вообще с иронией относилась ко всем его попыткам ухаживания. Местная красавица, из-за которой он дважды был нещадно бит дворовыми хулиганами. Созвонившись, я договорился с Любой о встрече.

Единственно приличным заведением в этом городке был ресторан, который с претензией назывался «Центральный».

Я пришел туда раньше, за полчаса до назначенного времени. Заказал для начала стопку коньяку и попросил нарезать лимон. Стал ждать.

Мысли проносились одна тоскливее другой.

Лучший друг за бугром, с любимыми женщинами полная неразбериха: если не хочешь повторять чужих ошибок, делай побольше своих, невесело вспомнил я одно из наставлений Семена.

По сути, я своими руками убил единственного ученика, которому по-настоящему было нужно то, что я говорил и думал. Оттолкнул его от себя, вместо того чтобы медленно, терпеливо и с любовью помогать ему в его духовном становлении.

За мыслями я как-то не заметил, как подошла она, возлюбленная и муза моего несчастного ученика. Крепкая, крупная девушка. В каждой дыре по девчонке, в каждой девчонке по дыре, вспомнил я поговорку британских моряков. Стройная и правильная, по всей видимости, очень веселая, наверняка любит шумные компании с обильной закуской и выпивкой, танцами и трахом. Господи, ну почему возвышенные натуры влечет именно к таким приземленным бабам?

Страхуются поэты, заземление себе ищут на случай грозы с громом и молниями.

Я спросил, что она будет есть и пить?

Она заказала жареные свиные ребрышки в маринаде, блинчики с икрой, салат «Оливье», печеную форель. На десерт – фруктовое мороженое, ореховое пирожное с кофе. Бутылку «Бакарди» и бутылку «Сендемэна». Пока все, скромно сказала она.

За едой она не спеша рассказала, что мой несчастный ученик действительно несколько раз присылал ей свои стихи, но она их не сохранила и даже не смогла припомнить ни строчки. Более того, всегда считала его чудиком и хроническим неудачником. Его ухаживания ее раздражали и, как она считала, даже компрометировали в глазах подружек.

Одевался он не по моде, за музыкальными и видеоновинками не следил, был какой-то несовременный. Короче, типичный тормоз, ботаник.

Вместо того, например, чтобы сводить ее на ночную дискотеку или там в кафе-бар, он повел ее в осенний лес, за город. Ну ладно бы там на шашлыки, говорила с раздражением уже за десертом муза моего ученика, а то ведь читал ей какие-то стишки, рассказывал о своем видении мира, занимался прочей непотребной и неуместной фигней.

Не приставал, не пытался даже поцеловать. Идиот какой-то, сделала вывод современная и продвинутая девушка. И отныне на его телефонные звонки и попытки проводить до дома отвечала холодным и презрительным молчанием.

– Кстати, – припомнила она за кофе с пирожными, – про вас он мне точно рассказывал. Да, точно. Еще хвастался перепиской с каким-то известным журналистом из областного центра.

– А что… что именно он говорил, ты не помнишь? – пытался я вытянуть из этой красивой молодой кобылки еще хоть что-то.

Увы, не помнила. Но, кажется, он говорил про неожиданный разрыв и что это повергло его в творческий «каприз» или, точнее, кризис, что ли?

Вот и все. Я расплатился по счету, выложив почти всю свою наличность (обратно в свой родной город пришлось добираться чуть ли не автостопом), проводил «смуглую леди сонетов» до подъезда, возле которого ее уже нетерпеливо дожидался здоровенный детина, стриженный и одетый по последней молодежной моде.

Чувствуя некоторую неловкость, я быстренько с ней распрощался и удалился. И пока не завернул за угол, меня колотил в спину горящий взгляд плейбоя. Своя рубашка ближе к телу. А без рубашки тело еще ближе.

Пошатавшись еще немного по городку, отправился в гостиницу. По дороге зашел в продуктовый и на самые последние деньги купил чекушку водки. Унылый, тусклый городишко. Низкая, давящая архитектура губернского захолустья. Лучшее место для того, чтобы вздернуться. Город пустой, как барабан, и скучный, как паутина. А тут еще я со своим гонором провинциального гуру…

Да, после такого вечера надо было как следует расслабиться.

Тараканы шуршали под обоями, горячей воды не было, ни одна розетка не работала. Но я думаю, не только раздражение на наш ненавязчивый российский сервис не давало мне заснуть в эту ночь…

К утру я наконец забылся коротким тревожным сном, и мне приснилось, что я пишущая машинка и меня заело на букве «Я».

Я объелся этой буквой, и меня заело.

– А ты проблюйся, – говорит мне кто-то из мебели, – может, полегчает.

И я изрыгнул все «Я» на бумагу.

Утром у меня заболело сердце. По крайней мере, я теперь знаю, что оно у меня есть. Встав с постели, я опять сходил в многотиражку «Огни коммунизма». Там меня угостили чаем из банных веников и сказали, что никакого архива у юного поэта не сохранилось. После его трагической гибели все, что было связано с литературой, его родители выкинули на помойку.

Их можно понять. Он был поздним и единственным ребенком. Пенсионеры-родители всю жизнь честно проработали на местном тракторном заводе и к литературным занятиям сына питали дикую неприязнь, считая (впрочем, не без основания), что сочинительство ничего, кроме скорби и отчаяния для пишущего и его близких, не приносит.

Так оно и случилось.

После самоубийства их единственного сына, найдя нашу с ним переписку, всю вину за это несчастье они, естественно, возложили на меня.

Что еще мне удалось выяснить в результате этой грустной поездки?

Например, откуда пошла волна против меня.

Как рассказали мне коллеги-газетчики из «Огней коммунизма», все началось с того, что здешний ловкий пройдоха-адвокат, молодой и честолюбивый выпускник провинциального университета, мечтающий о столичной практике и всеевропейской известности, пообещал в интервью по местному телевидению, что «не успокоится, пока справедливость не будет восстановлена и виновные в трагической гибели талантливого и впечатлительного юноши не будут наказаны, кем бы они ни были».

«Закон один и для дворника, и для министра, и для работника любой газеты…» – такими словами, говорят, закончил он свою обличительную тираду.

На этой трагедии он решил сделать себе карьеру, заработать капиталец, отстроить взлетную площадку для старта в столицу. Сюжет подходящий: смерть гениального юноши, единственного сына престарелых родителей. Далее – наглый журналист, убивший своими безнравственными письмами и циничными статьями будущую надежду отечественной литературы. И наконец он, молодой, честолюбивый адвокат, добивающийся торжества справедливости, невзирая на лица и звания!

С таким вот невеселым информационным багажом я и вернулся из своей печальной командировки.

Тоненькая ученическая тетрадка с последними стихами (мне все-таки удалось откопать ее в газетных завалах многотиражки), которую я привез из командировки вкупе с теми текстами, которые он регулярно высылал мне в период нашей переписки, а также сами письма да три плохо отсканированных коллегами из «Огней коммунизма» любительских фотоснимка (на них изображен лопоухий, с длинным вытянутым лицом некрасивый юноша в толстых очках; даже на этих некачественных снимках было видно, что его одолевали непроходящие, несмотря на его взросление, юношеские прыщи) – вот все, что от него осталось.

– Да, значит, из никуда – в ничто… Ну что ж, как минимум гений, – сказал мне наш знаменитый художник Макс Пигмалион, просмотрев у меня тетрадку поэта-самоубийцы. И, с силой раздавив окурок в пепельнице, как будто поставил точку в разговоре, добавив: – Это могло бы стать открытием, равносильным открытию поэзии Рембо и Верлена.

Опавшие листья чуть загнуты, как ладонь, протянутая за милостыней.

Мне нечего вам подать.

Мое лето тоже кончилось.

Кладбище «Чувствуй Себя Как Дома». Я прожил бездарную жизнь. И я приду плюнуть на свою могилу.

Ах, как я потерялся в этой жизни, как потерялся! Неужели даже ты, Боже, меня не найдешь?

Хватит мне болтаться у Твоих ног куском дерьма, направь меня на путь истинный, соверши чудо – сделай из говна – конфетку. Твой мир, Господи, сошел с ума! Дай мне жалобную книгу. Теперь мне есть что туда записать…

ПОСТ-СТОП-МОДЕРН:

Человек страшнее своего скелета.

И. Бродский

Чем больше я узнаю людей, тем больше люблю собак.

Адольф Гитлер

Будьте человечны к творящим: они бедны любовью к ближнему по самому существу своему.

Ницше

Кажется, я уже говорил о том, что в последнее время я ловлю себя на мысли, что за мной кто-то следит. Говорил? Вы уверены? Ну что ж, значит, это шепчет паранойя. Ничего не могу с собой поделать. Я, как зверь, нюхом чувствую рядом чужака. Нужно бы поставить кругом ловушки и капканы – если тот, кто за мной следит, оставляет следы, он обязательно попадется. Причем на какой-нибудь глупости.

Радио «ЕВРОПА ПЛЮС АЗИЯ»:

«В Швеции не утихают споры вокруг фотовыставки художницы Элизабет Ульфсон. На фотографиях – евангелические сюжеты, но все персонажи, в том числе и Спаситель, изображены в качестве представителей сексуальных меньшинств. А недавно в газете „Свенска дагбладет” появилась статья одного ученого, который утверждает, что Библия не запрещает гомосексуализм…»

Тупик в повествовании. Начни с новой строки.