Текст книги "Детдом для престарелых убийц"

ЧЕРНЫЙ ЧЕТВЕРГ И ЧИСТЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК

– Слышали новость? – в наш кабинет вбежал Строчковский со своим вечно восторженным выражением на детском, лишенном возраста лице. – Полчаса назад убили лучшего бойца из команды Яниса-Крысы Сережу Хунту!

Мы с моей начальницей отдела культуры просто ахнули.

– Минус вам, минус большой и толстый! – восторженно повествовал Строчковский, поправляя очки и одергивая коротковатый, вытертый на локтях пуловер с надписью на груди «Плейбой». – Убили, убили, да еще как! Мистика какая-то! У входа в аэропорт, где он встречал кого-то из своей братвы, к нему подошел невысокий мужчина с редкой бородкой и сильно хромающий на левую ногу.

Мотя принялся изображать нам в лицах событие, происшедшее в аэропорту.

По словам очевидцев, этот странный мужчина подошел к Хунте с распростертыми объятиями: «Сереженька! Сколько лет, сколько зим! Да неужели ж ты меня не узнал?»

«Что-то не припомню», – растерялся Хунта. Трое из сопровождавших его бойцов стали незаметно нащупывать стволы под куртками.

«Ай-ай-ай, – запричитал странный мужчина, одетый в стильный френч военного покроя, но длиною ниже колен. Этот френч одновременно напоминал и сутану католического священника. – Старых друзей забывать? А я тебе принес привет от Папы…»

«От какого па… папы?» – вконец растерялся Хунта. «От нашего общего. Ну, дурашка, вспомнил, а?» – гнусавил незнакомец, вплотную приблизив свое темное, будто загорелое лицо к побелевшему как мел лицу Хунты. И вдруг он неожиданно для всех ловко ухватил Хунту за нос и, все так же широко улыбаясь, стал что-то нашептывать ему в самое ухо.

Потом он будто бы из воздуха выхватил кожаный шикарный дипломат с кодовыми замками и с дружелюбной улыбкой передал его Хунте, который стоял теперь ни жив ни мертв. Затем незнакомец так же моментально исчез.

Один из бойцов по кличке Гвоздь, который стоял к Хунте ближе всех и все видел и слышал, пошел было искать этого мужика, и тут за его спиной раздался страшный взрыв. Гвоздя отшвырнуло взрывной волной метров на пятьдесят. Хорошо, что он упал на цветочную клумбу, а то бы и ему каюк.

– Хунту и двух других бойцов разметало так, что не нашли даже кусочка! И что самое удивительное, – закончил Строчковский свое восторженное повествование, – больше никто не пострадал, только стекла кое-где вылетели.

– Так не бывает! – возмутилась моя начальница, скрестив на большой груди мощные руки. – Ох и мастак ты врать, Строчковский! Особенно если с утра похмелиться успеешь!

– Истинный Бог! – с восторгом стал оправдываться Мотя. – Да чтоб мне больше водки не пить, и баб, это самое…

– Клятва страшная. Ну что, поверим, Глеб Борисович?

– Вы как хотите, а я пошел выяснять подробности! – сказал я и отправился просить редакционную «Волгу», чтобы самому сгонять на место происшествия.

ИНТЕРНЕТ-ШОУ:

«В 1907 году генерал Пабло Кастильяно, никарагуанский революционер, сидел в своей палатке, строя планы завтрашней битвы, когда с небес упал гигантский метеорит и стер с лица земли и генерала, и его палатку, и мечты о грядущей победе».

ДЕРЖИ СВОЙ УМ В АДУ И НЕ ОТЧАИВАЙСЯ

На днях в редакцию кто-то принес известие, что художник Макс Пигмалион, сотворивший Шарлотту и выпущенный несколько месяцев назад из «Австралии», окончательно задвинулся и угодил в милицию по подозрению в убийстве. А ужасные подробности его сумасшествия я прочитал в газете «Криминальная правда»:

«…Тяжело дыша через противогазы, оперативники изумлялись все больше и больше. Такого они, люди ко многому привычные, еще, кажется, не встречали. Вся комната, обстановка которой состояла из одной кровати, была завалена кучами ветхой гниющей одежды, подобранной явно на свалках и помойках. Иконки и религиозные картинки на обшарпанных замусоленных стенах. Загаженная донельзя кухня, какие-то кости, валяющиеся на столе. Ванна, забитая тем же гнилым тряпьем.

Оперативники брезгливо разгребли это тряпье и остолбенели от ужаса. На дне ванны в мутной вонючей воде был обнаружен труп с „далеко зашедшими гнилостными изменениями”, как потом будет отмечено в протоколе осмотра. Без головы. С удаленными внутренностями и половыми органами. Без рук и без ног, которые чуть позже нашли запакованными в отдельный пакет под ванной.

Дальше – больше.

На кухне увидели обычное пластмассовое ведро со сваренными костями. Оказалось, к еще большему ужасу нашедших это, что кости в ведре, кости, разбросанные по столу, кости, которые с урчанием разгрызала собака, не что иное, как фрагменты человеческого черепа…

Максим Андреевич Медведев родился в 1953 году на Гомельщине. Рос обычным, нормальным мальчишкой. Поступил в Суворовское училище – мечта многих пацанов. После четырех лет учебы пришлось его оставить – подвело здоровье. Вот тут-то и начались некие странности…

В 1974 году он „реагировал на обстановку неадекватно, обнажался, беспричинно смеялся, наблюдались периоды полного выпадения из реальности”.

В 1992 году „…был дурашлив, считал себя святым человеком, человеком от Бога, говорил, что в него вселился дух Одноногого Монаха (навязчивая идея)”.

В 1995 году был „…генералом милиции, священником, полностью отсутствовала критика своего состояния”.

Последняя экспертиза, проведенная после описанных событий, говорит, что „Святой отец” „…к контакту труднодоступен, считает себя святым человеком, пророком, Одноногим Монахом (усилившаяся навязчивая идея неизвестного происхождения). Труп нашел на кладбище, где, по его словам, видел множество человеческих останков…

Пытается петь песни на хорошо им освоенных еврейском, китайском, вьетнамском, итальянском, немецком, французском и многих других, предположительно, африканских языках.

Считает себя чистокровным евреем… Труп, обнаруженный в ванной, – это будто бы останки его матери Розалии Семеновны Эрнст.

Периодически ведет себя агрессивно, раздражителен. Постоянно испытывает чувство тревоги. Говорит, что Одноногий уже вернулся (кто этот Одноногий – выяснить пока не удалось).

К слову сказать, до помешательства он был довольно известным художником-авангардистом по кличке Пигмалион. Неоднократно бывал за границей.

По одной из версий, умственное помешательство произошло на почве семейных неурядиц и разрыва с гражданской женой, Шарлоттой В.”»

Пигмалион, когда уже сходил с ума, стал давать в местной газете такие платные объявления:

«Продаю кошмарные сны. Оптом и в розницу. Или меняю на кошмары XI-XIV веков. Посредников, журналистов и психиатров просьба не беспокоиться».

– Как это случилось? – вопрошал меня по телефону из своего прекрасного далека Семен.

– Он спрыгнул со своей крыши и угодил головой в небо.

А я, несмотря ни на что, продолжал встречаться с Шарлоттой. Выполнять все ее прихоти. Писать ей стихи, а иногда такие вот глупые записки:

«Шарлотта! Я бы хотел записать тебя на бумагу, как стихотворение, выучить наизусть, а потом листок этот уничтожить, чтобы никто больше не смог узнать твою загадку! Тогда я был бы единственным, кто знает тебя полностью и с кем ты останешься теперь до конца…»

– С тобой трудно, без тебя – скучно, – зевнув, сказала она мне в ответ.

Первый признак того, что человек начал сходить с ума – это то, что он стал говорить правду. А я стал говорить Шарлотте только правду. В мире все меняется, кроме правды. Поэтому правда становится тормозом, который нужно уничтожить. Разве нет?

На что я потратил свои лучшие годы, черт возьми? Я подробно изучал географию Шарлоттиного тела. И что, сделал ли какие-нибудь значительные открытия? Увы, нет. Те же выпуклости и вогнутости, те же холмы и впадины.

Если вы даете женщине деньги, то это дружба. Если она требует у вас денег – то это уже любовь.

…Я лежал в самом центре этой душной августовской ночи, курил одну за другой и думал о том, что в сущности Шарлотта, как и все женщины, – шлюха и блядь, и любовь для нее – дело десятое, и я ей, по большому счету, абсолютно безразличен, а она просто похотливая, бессердечная сука и очень скоро забудет о наших отношениях, и, как только мы расстанемся, сразу же начнет искать кукурузину потолще да подлиннее, и что…

– Зря ты так обо мне думаешь, я ведь не ангел-хранитель, я – твой демон-хранитель, – вдруг сказала Шарлотта голосом Аси (Господи, или этот случай произошел, когда я еще жил с Асей, и мне в тот раз показалось, что ее голос очень сильно напоминает голос Шарлотты?), а я так и не понял, мне ли она это сказала или еще кому-то живущему в ее снах.

Как-то из окна своей квартиры я видел смерть красивого породистого пса. Дело было так. За облезлой сукой, у которой, видимо, началась течка, увязался этот холеный домашний пес. Судя по ошейнику, который был у него, он просто убежал от хозяев, почуяв непреодолимый зов природы.

Кобелек неотрывно следовал за своей сукой. А она, играя, то подманивала его к себе, то вновь убегала. Он как слепой несся за ней, не замечая ничего вокруг. И вот сука легко, даже как-то грациозно, не спеша, перебежала проезжую часть дороги перед самым носом грузовика. Кобель, естественно, неотступно следовал за ней. И как раз угодил под колеса машины.

Визг, вой, хрип отчаяния извивающегося на дороге с переломанными костями кобеля. Сука на секунду остановилась, повернула морду в сторону пытающегося встать на разъезжающихся передних лапах своего недавнего ухажера и как ни в чем не бывало побежала дальше.

Водитель грузовика оттащил собаку за придорожную бордюрину, осторожно положил на траву, с минуту постоял рядом с ним, повздыхал, покачал головой и, видимо, понимая, что больше ничем не сможет ему помочь, запрыгнул в кабину и уехал.

Пес еще какое-то время тоскливо повыл, но никто, ни я, смотрящий на эту трагедию из окна своей квартиры, ни та сука, из-за которой он так нелепо погиб, ни мчащиеся мимо автомобилисты не пришли к нему, чтобы хоть как-то скрасить его последние минуты.

Вой его был, видимо, воем отчаяния всеми покинутого, обманутого жизнью и теперь умирающего в полном одиночестве существа. В истерике и бессмысленной злости он еще раз попытался встать, заскреб лапами по земле, а потом его тело забилось в агонии…

После смерти Хунты Янис Фортиш стал настырнее напоминать мне о себе.

То почтальон принесет мне пустой конверт как бы заказного письма, вся информация которого содержится в лозунгах на трех почтовых марках: «Счетчик включен! Время платить» («за электроэнергию» – зачеркнуто красной капиллярной ручкой).

То глубокой ночью меня подбрасывает телефонный звонок. С дико бухающим сердцем я хватаюсь за трубку.

– Это морг?

– Нет.

– А это не Глеб Борисович случайно?

– Да, это я.

– Удивительно, значит вы еще не в морге?

Спросонья я совсем потерял дар речи.

А в трубку вдруг зло и грубо прокричали:

– Не забудь, сука, что ты должен сделать, чтобы туда не попасть!

И повесили трубку.

А тут я возвращался поздно вечером домой с дружеской попойки – так дело вообще дошло до дешевой уголовщины.

Зашел я, значит, в подъезд, поднялся на свой этаж, стал доставать ключи от квартиры. А всем известно, что сколько бы вы ни искали в своих карманах ключи, они все равно окажутся, по закону подлости, в последнем кармане. Вдруг меня неожиданно сильно толкнули сзади на дверь. Так, что я расквасил себе нос и губы. Подставленное к горлу лезвие ножа неприятно холодило кожу.

– Тебе два дня, усек?

И отпустили.

«Мне два дня, – усмехнулся я, вытирая кровавые сопли в ванной, мне уже два дня. Интересно, интересно. Стало быть, я совсем взрослый мальчик. Пора начинать новую жизнь».

Это было третьим предупреждением от Яниса-Крысы. Шутки становились опасными. Видимо, действительно пришло время подумать о будущем.

Янис Фортиш обвинил в убийстве Сережи Хунты своего главного конкурента в криминальном мире города – Кадыка Рыгалова (Чечена). Больше они не разговаривали даже по сотовой связи.

Чечен, славившийся своей звериной интуицией, недооценил матерого волка, вернее матерую Крысу. Рыгалова зарезали, когда он купался в бассейне в своем особняке: чирк по горлу, а потом утянули на дно. Телохранители Кадыка просто офигели от всего этого: они тут же оцепили бассейн, слили воду, но никого, кроме самого Чечена с безумно вытаращенными глазами и улыбающейся страшной раной шеей, там не нашли.

Говорят, когда Янису-Крысе сказали, что Чечен мертв, он был не на шутку перепуган. Они спрятались с Асей в загородном доме, окруженном каменной оградой с натыканными тут и там телекамерами, охраной, кодовыми замками. Отныне спал Янис только при включенном свете. Ночами он вскакивал весь в поту, поднимал телохранителей и все вместе они принимались обследовать дом на предмет забравшихся в него убийц. Он превратил свою и их жизнь в кромешный ад.

– В чем дело, Янис? Ты что, совсем с катушек спрыгнул?! – не выдержав очередной ночной экскурсии, в бешенстве крикнула ему Ася.

Она ожидала такой же вспышки бешенства в ответ. Но ничего не произошло. Янис, уставший и постаревший, как будто у него каждый день пили кровь вампиры, сел на кровать и сказал, закрыв лицо руками:

– Я не заказывал Чечена. Понимаешь?! Не за-ка-зы-вал! Хотел, но не заказал, не успел. Это не я его убил. Но я знаю, что тот, кто замочил Рыгалова, если захочет, придет и так же легко перережет глотку мне. И никто, ясно тебе, никто ему не помешает! Потому что он… понимаешь, кто он?!

ПОГОДА НА ЗАВТРА

Августовский кризис 199… года.

Из интернетовского послания Семена (Ганновер, Германия):

«Тебе сейчас ничего не остается, как переждать шторм. Сидеть на берегу и ждать у моря хорошей погоды. Грохот волн не перекричать. Но это не значит, что нужно бездействовать. Сиди и плети сети или чини старые. Они ведь все равно скоро понадобятся. Они обязательно пригодятся.

Что тут поделаешь, брат? Нашему поколению просто не выпало ни одного счастливого билета. Так бывает. Здесь как повезет. Нашему поколению – ни одного, а следующему, например, сразу два. Или три. Но жить-то надо. Будем входить в жизнь безбилетниками…

Есть люди, которым нравится жрать дерьмо. Сколько бы им ни говорили, что жрать дерьмо плохо, они все равно будут жрать. Им нравится. Если им запретят это делать, они будут жрать дерьмо по ночам под одеялом.

Бороться надо за тех, кого обманули: сказали, что это конфетка, а подсунули под этим видом дерьмо в красивой упаковке».

БИТЫЙ ЧАС, БИТОЕ ВРЕМЯ

Мой знакомый, удачливый бизнесмен Егор Банин, как-то подвозил меня на своем «круизере» до редакции.

– Как на личном фронте, без перемен? – спрашиваю из вежливости.

– Нормально. Я однолюб, хоть и многоженец, – шутит Банин, поворачивая ко мне парус своего огромного плоского лица. – Вон смотри, кстати, какая киска на остановке стоит. Сейчас бы ее на шишку надеть, а?

И точно, стоит такая, ноги длинные скрестила, как ножницы. Знает, сучка, что так ее ноги кажутся еще длиннее.

– А как бизнес? – опять спрашиваю я для продолжения разговора.

– Отлично. Ботва ведь все хавает… – вяло бросил он.

«Ботва» на жаргоне означает народ. И что я, борец за права белых негров, могу возразить этому сукину сыну?

Внутренний монолог Глеба Борисовича, едущего с новым русским на джипе:

«Господи! В какое бездарное, одноразовое время нам выпало жить! Кругом один суррогат, подделка, дешевка! И ведь народ-то эту дрянь, которая везде – на рынках, на эстраде, в кино, в книгах, на работе, везде, везде вокруг нас! – действительно с удовольствием хавает. Все – фальшь, а вокруг нее – „глянцевый рай” псевдосвободного „общества потребления самих себя”. Значит, мы заслуживаем эту жизнь. Мы достойны своих сегодняшних кумиров. Нам воздано по нашему интеллекту и духовным запросам. А будущие поколения будут смеяться над убожеством нашего существования, над нашими примитивными вкусами, целями, мечтами, над нашими ничтожнейшими лидерами, постыдным тупоумием, ограниченностью и бесцельно прожитой жизнью.

Они посмеются над нами и навсегда забудут это никакое время, в котором жили никакие люди. „И сказок о нас не напишут, и песен о нас не споют…”»

«Все, приехали», – сказал Банин. Я очнулся от своих мыслей. Мы стояли возле здания редакции. Е. Б. сказал – приехали, и я, вежливо улыбаясь, вышел, чтобы не мешать ему ехать дальше.

…Когда они чувствуют необходимость, они приглашают мужчину и женщину из эскортуслуг. Это происходит в самом суперном офисе в центре главного мегаполиса страны. Те трахаются на их глазах в гудок, в треугольник и в голову. В специальной, полутемной комнате, где высвечиваются только эти спаривающиеся, они онанируют, если в том есть нужда, кончают в бумажные салфетки, платят по таксе и бегом возвращаются к своим компьютерам, факсам, мобильникам, биржевым сводкам и курсам валют. Так живет поколение моего младшего брата, будущего светилы финансового мира России. Их это вполне устраивает: виртуальный секс, стеклянные презервативы, их тело – только для карьеры. Я же навсегда останусь в том варварском времени, когда любовью занимались вживую, как говорится, мясо в мясо.

Я, например, гетеросексуал. Меня не привлекают мужские задницы (если уж на то пошло, можно вставить в прямую кишку своей женщине). Но вот парадокс: у меня есть несколько знакомых гомиков, и по своей сути они люди очень интересные, с богатым воображением и уникальным внутренним миром. С ними интересно общаться в отличие от быковатых новых русских с золотыми цепями на шее и бритыми затылками. И если при мне будут убивать гомика, я несомненно заступлюсь за него, даже под угрозой собственной жизни. А вот когда при мне будут мочить нового русского – видит бог, я даже пальцем не пошевелю.

В коридоре редакции «Вечернего Волопуйска» Нестор Иванович Вскипин за что-то отчитывает М. Строчковского. Я прохожу мимо и слышу фразу из наставлений патриарха Нестора:

– Споткнуться о кучу дерьма, Строчковский, может всякий. Но не всякий может убрать эту кучу, чтобы не споткнулся другой.

– Нестор Иванович, вы только в чужом глазу похмелье видите, – вяло огрызается Мотя.

– Я слышал, как он только что пукнул, и я уверен, Нестор Иванович, что он пукнул против вас! – не удержавшись, вставил я, проходя мимо.

Мотя Строчковский сидит за своим рабочим столом и пытается сочинить информацию в номер. Над его головой очередная «цитата дня» Н. Вскипина:

«Ваши материалы должны звучать, как взрыв среди ясного неба».

У Моти ничего со «взрывом» не получается, и тогда он разряжается гневной тирадой:

– Все говорят: в этом мире необходимо работать. А что может быть хорошего в таком мире, где, чтобы не сдохнуть с голода, ты должен вкалывать как проклятый? А некоторые, Глеб, принимают работу как счастливую находку, настоящую удачу. «Труд, – повторяют они тупо, – сделал из обезьяны человека». «Не человека, а лошадь!» – уточняю я.

– Успокойся, – говорю я Моте, – и вспомни еще одну тривиальность: свобода – это осознанная необходимость. И несвобода – это тоже осознанная необходимость. Все станет на свои места, когда наконец будет осознана необходимость отказаться от необходимости жить по «осознанной необходимости» ради самой свободы!

– Ты знаешь, – Мотя задумчиво смотрит в окно, – Нестор Махно останавливает меня сегодня на лестнице и нахально так говорит: «Что это у вас за вид такой потрепанный, Строчковский? Я в шесть утра уже на ногах, а вы почти на рогах… Если вы хотите работать у нас в газете, то вам придется меньше пить». – «Нестор Иванович, а если меньше – то можно чаще?» – нагло так я у него спрашиваю. «Нет», – также нагло он мне отвечает. «Ну тогда, – опять говорю я, – хотя бы меньше и реже, но дольше?» По-моему, он до сих пор стоит там в коридоре и соображает, что я ему за загадку такую загадал.

– Знаешь, Мотя, на кого похожа лень, победившая человека? – я хлопаю Мотю по плечу, он – весь внимание, – на человека, которого победила лень.

Меня, блин, все не оставляет это мерзкое чувство, что за мной кто-то следит. Некий огромный глаз без ресниц. Этакий глаз на тонких паучьих ножках из кошмарных картин Сальвадора Дали.

Например, в квартире… Вроде бы все нормально, а то вдруг покажется, что эта вещь лежит не на том месте, куда я ее положил, и бумаги в столе как будто перепутаны…

Может, просто стены у меня неровно выросли, вот теперь крыша и съезжает?

Грустил ли я по своим родственничкам?

Да, конечно. Я ж не камень.

Бывало, так и совсем невмоготу. Оказывается, семейные чувства не пустой звук.

Иногда мама, видимо, тайком от отца, звонила мне и делилась последними новостями: младший брат делал первые успехи теперь уже в большом бизнесе. Мама не могла нарадоваться этому. Дело отца процветало, он наконец-то построил загородный дом: три этажа вверх, два – вниз. Для особо ленивых работает мини-лифт, выписанный специально из Германии. Все они пристрастились отдыхать в Испании: «Знаешь, мы снимаем номер в трехэтажной, колоритной такой, под старину, гостинице, в которой останавливались Пабло Пикассо и Федерико Гарсиа Лорка».

– А как у тебя дела, сынок? – интересовалась мама, и в ее голосе слышался искренний и неподдельный интерес.

У них было все хорошо, зачем, спрашивается, им нужен я, разгильдяй, лодырь и полное ничтожество?

Со временем мама почему-то звонила все реже и реже. Потом звонки вовсе прекратились. Я же не звонил им никогда.

Возлюби ближнего своего как самого себя. А что прикажете делать с дальними своими?

Совесть в наше время – это такая роскошь, которую не каждый может себе позволить.

Помню, в тот год выдались хорошие сентябрьские деньки. Кругом – осенние лужи, вода в них густо настояна на желтых листьях. Люблю бабье лето; баб летом и лето в бабах. Гуляем с Шарлоттой по старой части городка.

– Вон, смотри, у той девушки попа трусики зажевала. Видимо, совсем не кормит свою попу, – я хочу отвлечь Шарлотту от грустных мыслей. – Представь, на эту бы попу да еще и большие титьки!

Шарлотте это неинтересно.

– Мы никогда не говорили с тобой о любви.

– Зато как о ней молчали, – вырвалось у меня.

– Обрати внимание, – говорит она. – На улицах почти полностью исчезли беременные женщины. И какое теперь чувство опустошенности! Как будто само Время сделало аборт.

– Я по радио недавно слышал, что за период реформ у нас в стране не родилось семь миллионов запланированных детей.

– А ты бы хотел иметь детей?

Этот вопрос застал меня врасплох. Время ведь тоже ребенок, он растет, вырастает, а стариться и умирать приходится нам. Так что надо поразмышлять на досуге о традиционных семейных ценностях. Может быть, это и вправду один из способов избежать одиночества и полного забвения? Но ведь этот мир все равно планетарно конечен? Солнце превратится в огромный раскаленный шар, который испепелит и нашу цивилизацию, и Пушкина, и Шекспира, и Моцарта, и Иванова с Петровым да с каким-нибудь Васей Пупкиным…

Но вот детство… Детство – это как бомбоубежище. Мы все в нем прячемся, когда жизнь объявляет нам войну.

…Если она изменит мне – что я скажу? Что я сделаю?

О! Уж я скажу! Я сделаю!

В том-то и суть, что ничего не смогу сказать, ничего не смогу сделать.

Вот мой страх. И грядущая космическая катастрофа тут ни при чем.

Кто изменит? Кто – она?!

Не знаю, честно не знаю.

Иногда мне в голову приходят такие дурацкие мысли. А вдруг Шарлотта и Ася – это одна женщина? Что если я стал жертвой колоссального розыгрыша? Розыгрыша длиной в целую жизнь? Вдруг меня просто водят за нос?

Я стою, как буриданов осел, между двумя стогами секса и не могу выбрать, какой лучше. А стог-то, оказывается, один. Просто он отражался и множился в изощренной системе зеркал.

А зеркало, кстати, по народным поверьям, придумал дьявол.