Текст книги "Рассекречено. Правда об острых эпизодах советской эпохи"

Глава 5. «Участвовал в расстрелах неоднократно с 1918 года»: Большой Соловецкий расстрел 1937-го

16 августа 1937 года нарком внутренних дел СССР Генеральный комиссар государственной безопасности Николай Ежов подписал приказ № 59190 «О завершении операции по репрессированию наиболее активных контрреволюционных элементов из числа содержащихся в тюрьмах ГУГБ». 3-й пункт этого приказа особо оговаривал судьбу тех, кто томился в Соловецкой тюрьме особого назначения: «Вам для Соловецкой тюрьмы утверждается для репрессирования 1200 человек». Операцию по истреблению заключенных было предписано начать 25 августа 1937 года, завершив ее в двухмесячный срок строго согласно четко прописанной процедуре. Сначала начальники тюрем Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) НКВД должны были составить «на каждого подлежащего репрессированию подробную справку с указанием в ней: фамилии, имени, отчества, за какие преступления, на какой срок и кем осужден, преступная деятельность (подлежащего репрессированию) в тюрьме, в том числе побеги, к.-р. выпады и злостные нарушения режима». Затем эти справки подписывали сам начальник тюрьмы и его помощник по оперативной работе, после чего справки вместе с делом направлялись «на рассмотрение соответствующей республиканской, краевой или областной тройки», «тройка» же, рассмотрев материалы, выносила приговор – исключительно смертный, выписка из протокола приобщалась к делу, после чего «дела и протоколы возвращаются начальнику тюрьмы для приведения приговора в исполнение». «Приговора (так в оригинале. – Авт.) приводятся в исполнение, – гласил приказ Ежова, – специально отобранным начальствующим и надзорсоставом тюрьмы ГУГБ под личным руководством начальника тюрьмы или его помощника по оперативной части».

Самый большой расстрельный этап, так называемый «первый соловецкий этап» – по спискам 1116 человек, среди которых выдающиеся деятели культуры, священнослужители – отправился с Соловков в октябре 1937 года: его погрузили на баржи. А затем он бесследно исчез, породив легенду: узников, мол, затопили в Белом море – вместе с баржами. Но в середине 1990-х годов исследователи Санкт-Петербургского научно-исследовательского центра «Мемориал» сумели обнаружить в архивах ФСБ комплекс документов, проливших свет на это дело. Опираясь на сведения, извлеченные из этих документов, летом 1997 года поисковая группа Петербургского «Мемориала» с помощью приданной им армейской роты приступила к исследованию лесного урочища Сандармох (Сандормох), что в 16 км от Медвежьегорска. Там и были обнаружены расстрельные ямы, а в них – скелеты, у всех – пулевые отверстия в затылочной части черепа. Всего там установлено 236 таких расстрельных ям. Согласно обнаруженным в архивах документам, с 11 августа 1937 года по 24 декабря 1938 года на этом месте было расстреляно и захоронено свыше 9500 человек. В том числе и тот самый «пропавший» соловецкий этап – 1111 заключенных, известны все, поименно. Особо много среди расстрелянных того этапа оказалось деятелей культуры с Украины. Как горько заметил один из исследователей, расстрелянных украинских интеллигентов в Сандармохе закопано больше, чем в окрестностях Киева или Львова. Примерно половина расстрелянных – обычные питерские рабочие…

Указание Ежова, как мы помним, было: расстрелять 1200 узников Соловков, но ленинградская «тройка», трудясь в поте лица своего денно и нощно, успела оформить приговоры «всего лишь» на 1116 заключенных. Из которых один умер, не дождавшись расстрела, а четверо, как оказалось, уже этапированы в другие города. 16 октября 1937 года начальник Управления НКВД по Ленинградской области Заковский направил начальнику Соловецкой тюрьмы ГУГБ НКВД СССР старшему майору госбезопасности Ивану Апетеру секретное распоряжение: «Немедленно выдайте всех 1116 человек, приговоренных к расстрелу, – командированному для приведения в исполнение приговоров зам. нач-ка АХУ УНКВД ЛО – капитану гос. безопасности т. Матвееву М. Р. Исполнение сообщите». В примечании – указание при выдаче осужденных тщательно проверить каждого «с целью сверки установочных данных, использовав имеющиеся на них в личных делах фотокарточки».

Той же датой, 16 октября 1937 года, датировано и выданное капитану госбезопасности Михаилу Матвееву предписание: «Предлагается осужденных Особой тройкой УНКВД ЛО… всего в количестве 1116 человек, содержащихся в Соловецкой тюрьме ГУГБ НКВД СССР – расстрелять». Посему «для этой цели вам надлежит немедленно выехать в г. Кемь и, связавшись с начальником Соловецкой тюрьмы ГУГБ – ст. майором госбезопасности т. Апетер, которому одновременно с этим даются указания о выдаче осужденных, – привести приговора в исполнение согласно данных вам лично указаний».

10 ноября 1937 года капитан госбезопасности Матвеев отрапортовал: «Доношу, что на основании предписания начальника Управления НКВД – комиссара госбезопасности 1-го ранга тов. Заковского от 16-го октября 1937 года за № 189852 – приговор в отношении осужденных к В. М. Н. – согласно протоколам Особой тройки УНКВД ЛО за № 81, 82, 83, 84 и 85 всего на 1116 человек – мною приведен в исполнение на 1111 человек:

по прот. № 81, всего 209 чел., выпол. 208 чел. невыполн. 1 чел.

Родионов Ф. И. умер в б-це, акт № 27 от 8/X-37 г.

по прот. № 82, всего 182 чел., выполн. 180 чел., невыполн. 2 чел.

Вишняк С. Д. направлен в Л-д, справка от 28/X-37 г.

Ликворник Е. Я. – »– в Одессу, справка от 28/X-37 г.

по прот. № 83, всего 266 чел., выполн. 265 чел. невыполн. 1 чел.

Зозуляк И. М., напр. в Киев, справка от 28/X-37 г.

по прот. № 84, всего 249 чел., выполн. 248 чел невыполн. 1 чел.

Пероцкий Б. В. напр. в Киев, справка от 2/XI-37 г.

по прот. № 85, всего 210 чел., выполн. 210 чел. невыполн…

Общее количест. 1116 ч: выполн. 1111 чел. невыполн. 5 чел».

Установлено, что соловецкие заключенные были этапированы на баржах партиями по 200–250 человек с Соловецких островов по морю: сначала в Кемь, а уже оттуда по железной дороге в Медвежьегорск, где их размещали в деревянном здании следственного изолятора Белбалтлага. В день расстрела приговоренных раздевали до нижнего белья, связывали веревками руки и ноги, затыкали рты кляпом и складывали штабелями в кузова грузовиков, отвозивших их к месту казни. Там смертников ставили на колени на краю ямы и стреляли из револьвера – в одних случаях в затылок, в других – в лоб, дабы приговоренный, опережая выстрел, не попытался прыгнуть в яму. Практически всех из этих 1111 человек из своего табельного нагана лично расстрелял капитан госбезопасности Михаил Родионович Матвеев. Иногда ему помогал младший лейтенант госбезопасности Георгий Леонгардович Алафер, помощник коменданта Ленинградского УНКВД. За один день Матвеев умудрялся «исполнить» от 180 до 265 человек. К месту казни конвоировали заключенных Гинцов, Лариошин, Васильев, Деревянко, Кузнецов и Твердохлеб, шофер Воскресенский, как записано в документах, «работал на грузовой машине по доставке арестованных, шофер Федотов работал на легковой машине, а Ершов занимался хозяйственными вопросами…». Расстрел этапа длился с 27 октября по 4 ноября 1937 года, хотя после первого пришлось сделать трехдневный перерыв, чтобы изменить процедуру транспортировки приговоренных: во время перевозки из СИЗО к расстрельной площадке несколько заключенных, сумев развязать руки, попытались бежать, выпрыгнув из грузовика. К сожалению, эта попытка оказалась неудачной…

Непосредственное начальство высоко оценило труды своего киллера: в «день чекиста», 20 декабря 1937 года приказом УНКВД СССР по Ленинградской области № 308 «капитан государственной безопасности тов. Матвеев Михаил Родионович за успешную борьбу с контрреволюцией награжден ценным подарком». Впрочем, партия и правительство отметило этого матерого и опытного расстрельщика-рекордсмена много раньше: еще 28 ноября 1936 года постановлением ЦИК СССР «за особые заслуги в борьбе за упрочение социалистического строя» тов. Матвеев Михаил Родионович был награжден орденом Красной Звезды. В том же списке награжденных имена таких признанных кровавых палачей, как Василий Блохин, Петр Магго, Василий и Иван Шигалевы, и тот же Алафер, помогавший Матвееву в Сандармохе. Наградили Матвеева в 1936 году вовсе не авансом: на ниве исполнения смертных приговоров он «трудился» в органах ЧК-ОГПУ-НКВД аж с 1918 года. Правда, когда в 1938 году Берия стал зачищать Лубянку от ежовцев, попал в опалу и Матвеев: ему влепили 10 лет ИТЛ «за превышение служебных полномочий». Когда на суде его спросили, принимал ли он «участие в операциях по приведению приговоров в исполнение над осужденными к ВМН», последовал ответ: «Да, в таких операциях я участие принимал неоднократно, начиная с 1918 года…». Впрочем, с того 1918 года Матвеев вообще ничем, кроме расстрелов, уже не занимался, хотя на пике своей карьеры формально числился заместителем начальника Административно-хозяйственного управления Ленинградского УНКВД. Получив довольно мягкий по тому времени приговор «за превышение», стахановец от расстрельных ям уже в 1941 году очутился на свободе – как «ценный кадр», успешно продолжив работу по своей основной специальности в качестве чекистского палача-расстрельщика, поскольку единственное, что он умел делать, – лишь убивать беззащитных и безоружных людей выстрелом в затылок. В таких кадрах отечественная госбезопасность всегда нуждалась, так что к ордену Красной Звезды прибавился еще и орден Ленина. Да ведь и помогавший ему расстреливать соловецкий этап Георгий Алафер тоже оказался востребован в том же качестве – служил комендантом особого отдела НКВД Лужской армейской группы войск Ленинградского фронта и даже был представлен к ордену Красного Знамени – за то, что «выполняя особые оперативные задания… беспощадно уничтожал фашистских лазутчиков, шпионов и диверсантов». Если кто не знает, комендант особого отдела – это именно тот, кто и расстреливал, только не шпионов, а своих же бойцов… А «наш» же палач-стахановец Матвеев, благополучно дожив до 79 лет, скончался в Ленинграде в 1971 году, окруженный почетом и уважением – как же, ветеран Великой Отечественной войны…

Глава 6. «Израсходовано револьверных патронов в количестве…»

Казалось бы, перед нами обычный хозяйственный акт о списании расходных материалов Ульяновского горотдела НКВД, датированный 15 мая 1938 года. Составили документ те, кому и было положено печься о казенном имуществе, – секретарь и комендант горотдела, Филатов и Романов, а утвердил его исполняющий должность начальника горотдела НКВД, лейтенант государственной безопасности Андронов. Вот только имущество списывалось не совсем обычное – пистолетные патроны: «По проведении операции с августа м-ца 1937 года по февраль м-ц 1938 года израсходовано револьверных патронов в количестве:

а) патроны револьвера „наган“ – 1401 штук;

б) патрон пистолета калиб. 7,65 – 127 —’’—;

в) патрон пистолета кал. 6,35 – 185 —’’—.

А всего тысяча семьсот тринадцать».

Операция, о которой шла речь, началась согласно оперативному приказу наркома внутренних дел Николая Ежова № 00447 от 30 июля 1937 года. Приказ предписывал органам госбезопасности начать во всех республиках, краях и областях 5 августа 1937 года «операцию по репрессированию бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников» и в четырехмесячный срок «самым беспощадным образом разгромить всю эту банду антисоветских элементов, защитить трудящийся советский народ от их контрреволюционных происков и, наконец, раз и навсегда покончить с их подлой подрывной работой против основ советского государства». Каждой республике, области, краю были выделены так называемые лимиты – квоты на количество репрессируемых по двум категориям: отнесенные к первой категории, цитирую пресловутый приказ № 0047, «подлежат немедленному аресту и, по рассмотрении их дел на тройках – расстрелу». Прочие же «враждебные элементы», отнесенные ко второй категории, «подлежат аресту и заключению в лагеря на срок от 8 до 10 лет». Ориентировочно предполагалось произвести арест почти 260 тысяч человек, 66 тысяч из которых надлежало пустить «по первой категории» – немедленно расстрелять, еще 10 тысяч человек согласно этому же приказу должны были быть расстреляны в лагерях НКВД: всего на первом этапе операции было запланировано 76 тысяч расстрелов. Но затем операцию предписали завершить уже не за четыре месяца, а к марту 1938 года, также к этой акции присоединились и «национальные» операции, были резко увеличены и квоты на подлежащих аресту и расстрелу. В общей сложности в 1937-м и 1938 году НКВД арестовало 1 575 000 человек, 681 692 человека из них были расстреляны. Приказ предписывал производить расстрелы «с обязательным полным сохранением в тайне времени и места приведения приговора в исполнение». Ульяновск тогда входил в состав Куйбышевской области, и Ульяновский горотдел НКВД подчинялся непосредственно областному Управлению НКВД, которому была выделена квота на арест 5000 человек, из которых 1000 подлежала расстрелу. Как уже сказано выше, затем лимиты были во много крат повышены…

Как следует из постановления, подписанного 11 мая 1993 года следователем по особо важным делам прокуратуры Ульяновской области советником юстиции И. М. Шлейкиным, 4 августа 1937 года в Ульяновский горотдел НКВД поступил совершенно секретный приказ, в соответствии с которым «надлежало немедленно приспособить соответствующее помещение в здании НКВД (желательно подвальное), пригодное под спецкамеру для выполнения приговоров о расстреле, и их исполнение производить ночью; трупы должны быть вывезены к заранее приготовленной яме, тщательно зарыты и замаскированы; обеспечить полную конспирацию места, времени и технику исполнения расстрела».

Как установило следствие, расстрелы производились в подвалах зданий НКВД и внутренней тюрьмы, а также и в бывшей бане. «Для перевозки трупов на кладбище» начальник горотдела Коробицын попросил на время машину у куйбышевских чекистов, поскольку было сочтено, что брать машину «на месте в хозорганах неудобно». Но когда расстрелы стали массовыми, перевозить трупы стали без затей – на обычных телегах, а зимой – на санях. Исполнителей не хватало, потому к участию в расстрелах был привлечен весь оперсостав, а также часть обслуживающего персонала и фельдъегери. Расстрелы производились по ночам, перед казнью руки осужденным связывали сзади веревкой или проволокой, рот обязательно затыкался кляпом, выстрел производились в висок… После ночных расстрелов – обязательная пьянка. Позже процесс «оптимизировали»: расстреливать стали прямо у ям, канав или рвов, где затем и захоранивали. Ямы рыли сами приговоренные. Все ценные вещи арестованных забирали чекисты, которые вели допросы и расстреливали.

Как сказано в документе Ульяновской прокуратуры, «проводили расстрелы следующие оперативные работники: Андронов, Балашов, Бочаров, Буранов, Вертянкин, Гринберг, Зотов, Иванов, Иудин, Капочкин, Коробицын, Краснов, Красиков, Кузнецов, Либкнехт, Миронычев, Монин, Молодоженов, Новичков, Осипов, Подольский, Пономарев, Рогов, Родионов, Романов, Семенов, Тарасов, Украдыго, Фадеев, Филатов, Филихин, Хазов, Царьков, Щиганов, Яковлев».

Как видим, в этом списке палачей-расстрельщиков значится и вся «наша» троица составителей приведенного выше акта о списании – Андронов, Филатов и Романов. Именно это «расходное имущество» и пошло на расстрелы – 1713 патрончиков… Этот акт добавляет нам кое-что и о технике расстрела, точнее, оружии, применявшемся чекистами для казней. Больше всего израсходовано патронов для 7,62-мм револьвера системы Нагана – это штатное оружие чекистов, именно оно и служило основным «инструментом» расстрелов. А вот остальные 312 патронов, калибра 7,65 мм и 6,35 мм – это пистолетные патроны Браунинга: оба этих боеприпаса применялись в малогабаритных, полицейских или карманных пистолетах иностранных систем, обычно того же Браунинга или Маузера. Такие пистолеты, чаще всего наградные, были и у многих чекистских начальников. Еще под браунинговский патрон 6,35 мм, выпускавшийся с 1934 года (кстати, в том же Ульяновске), был рассчитан пистолет Коровина (ТК), которым тоже оснащали начальствующий состав НКВД. Вряд ли в городотделе НКВД глухо-провинциального Ульяновска, где и начсостава всего – ничего, могло быть много лиц, обладавших иностранными пистолетами или тем же ТК, скорее всего, лишь два и было. Даже можно предположить, у кого именно: у сменявших друг друга начальников горотдела НКВД Коробицына и Андронова. Значит, они тоже самолично расстреливали, немало потрудившись на этой ниве. Сделаем, конечно, поправку на возможные отдельные промахи, осечки, «контрольные выстрелы» для добивания недострелянных, только все равно выходит, что с августа 1937 года по февраль 1938 года, всего за семь месяцев и в одном лишь Ульяновске было расстреляно свыше полутора тысяч человек…

Глава 7. Палач в кожаном фартуке

Даже по сей день нередко можно встретить утверждения, что 22 тысячи поляков – тех, что в 1939 году были взяты в плен Красной армией, переданы НКВД и исчезли, – расстреляли якобы не чекисты, а немцы. Мародеры истории объявляют «подтасовкой» и «фальсификацией» даже архивные документы, наглядно свидетельствующие, что этих пленных в 1940 году уничтожили по решению Сталина и Политбюро ЦК ВКП(б).

Грядка чекиста

…В селе Медном (если уж точнее, это место, что в 35 км от Твери, скорее ближе к селу Ямок) я побывал зимой, и поначалу могло показаться, что попал в сказку – столь изумительно красив этот заснеженный сосновый лесок на высоком берегу реки Тверца. Только вот лес оказался не сказочным, а усеянным высокими могильными крестами. На некоторых из них и на деревьях видны привязанные фотографии людей в польской военной форме. На красной стене мемориала высечены 6311 польских имен и фамилий. Прохожу дальше – уже иные фотографии на деревьях, их много меньше. Вот человек в облачении православного священника – Константин Августович Кунстман, год смерти – 1937-й. На другом дереве эмалевая табличка: красивое лицо, шикарные «чапаевские» усы – Петр Сергеевич Черных, дата смерти – 28 марта 1938 года. Позже нашел это имя в списках жертв Большого террора: столяр из Завидово, жил там в доме № 9, что по 2-й Рабочей улице. В могильных ямах под одними и теми же деревьями лежат и расстрелянные поляки, и наши соотечественники. Наших – свыше пяти тысяч, только имен их нет… «Наших соотечественников, расстрелянных чекистами, – поясняет Елена Образцова, заместитель директора Мемориального комплекса „Медное“ по научной работе, – тайно привозили сюда для захоронения до 1953 года».

Иван Цыков, научный сотрудник мемориала «Медное», подводит к висящей на ограде облупленной табличке: «Внимание! Вход, въезд на территорию комплекса строго запрещен! Территория охраняется служебными собаками». «Она еще с тех времен, когда тут были дачи КГБ», – говорит Иван. Это место чекисты облюбовали давно: сначала тут были домики отдыха шишек центрального аппарата НКВД, затем дачи управления НКВД по Калининской области. Место, как оказалось, удобное во всех отношениях – и для отдохновения, и для тайного погребения расстрелянных. Еще и для грядок: как вспоминают бывшие обитатели дач, клубника тут была знатная.

Лагерь для польских пленных в Калининской области расположили удачно: вдали от сторонних глаз – на Селигере, в Ниловой Пустыни – бывшем мужском монастыре. Там содержали в основном бывших польских полицейских, жандармов, пограничников. А в марте из Москвы поступили приказ и детальные инструкции о проведении операции по «разгрузке» лагеря. И с апреля по май 1940 года поляков партиями стали вывозить из Осташкова. «Путь этих польских пленных четко вычисляется по документам Управления по делам военнопленных и интернированных (УПВИ) НКВД и Главного управления конвойных войск НКВД, – рассказывает Елена Образцова. – Из лагеря гнали в Осташков на станцию, оттуда по железной дороге в Калинин. Там конвой сдавал свой „груз“ УНКВД, где все следы пленных из Осташковского лагеря обрываются, живыми их больше не видели…».

Когда в конце 1980-х годов Медное зазвучало в связке с Катынью, товарищи из КГБ заталдычили: там, мол, захоронены советские солдаты, умершие в полевом госпитале. Но в августе 1991 года следственная группа Главной военной прокуратуры (ГВП) СССР провела на территории дач КГБ частичную эксгумацию. Первая же вскрытая яма принесла страшный «улов»: человеческие кости, фрагменты польских мундиров, форменные пуговицы и головные уборы польской тюремной стражи и горных стрелков, медальоны-«смертники» служащих пограничной охраны, военной жандармерии. Нашли также документы, письма, личные вещи…

«Когда вскрыли, там был жуткий трупный запах, словно лежали тела совсем „свежие“, только начавшие разлагаться, – рассказывал мне полковник Анатолий Яблоков, один из тогдашних руководителей следственной группы ГВП. – Многие тела сохранились столь прекрасно, будто их закопали буквально накануне. Мы так пропитались трупным запахом, что от нас несло несколько месяцев, когда мы ехали в электричках, люди в ужасе шарахались от нас и выбегали из вагонов. Зато все сомнения отпали сразу: обрывки польской формы, пуговицы с польским орлом, медальоны… И у всех пулевые отверстия в затылочной части черепов».

Смоленская «Маньчжурия»

17 сентября 1939 года Красная армия ударила в спину польской армии, сражавшейся с вермахтом. «Стремительным натиском части Красной армии разгромили польские войска», – гласил приказ наркома обороны СССР Ворошилова. В советский плен попало свыше 250 тысяч польских военнослужащих, а всего, как подтверждено документально, органы НКВД «выкачали» с захваченных территорий свыше полумиллиона человек. Сразу пошли и расстрелы: лишь за первые недели «освобождения» Западной Белоруссии и Западной Украины чекисты ликвидировали несколько тысяч человек.

Как бесстрастно зафиксировали документы, 5 марта 1940 года Политбюро ЦК ВКП(б) поручило НКВД СССР расстрелять 14 700 «бывших польских офицеров, чиновников, помещиков, полицейских, разведчиков, жандармов, осадников и тюремщиков», содержащихся в трех спецлагерях, да еще 11 000 польских «фабрикантов» и чиновников, которые сидели в тюрьмах западных областей Белоруссии и Украины. Сталин лично завизировал палаческую директиву, скрепив ее своей подписью. Там же зафиксированы и подписи Ворошилова, Молотова, Микояна, свое согласие телефонировали Калинин и Каганович.

НКВД директиву высшей инстанции исполнил, хотя цифры несколько скорректировал. И в мае 1940 года следы 21 857 пленных, содержавшихся в Осташковском (Калининская область), Козельском (Смоленская область), Старобельском (Харьковская область) лагерях и тюрьмах, потерялись навсегда. От них перестали приходить письма, всякое упоминание о них исчезло из документов. Когда в декабре 1941 года глава польского правительства генерал Сикорский на встрече со Сталиным спросил, куда делись тысячи пленных, то услышал в ответ: «Они убежали». – «Куда?!» – «Ну, в Маньчжурию», – пожал плечами Сталин.

13 апреля 1943 года эта самая «Маньчжурия» обнаружилась – в Катынском лесу: германское радио сообщило о находке там останков польских офицеров, расстрелянных НКВД. Под присмотром немцев 4143 тел эксгумировала комиссия польского Красного Креста. Большинство найденных было убито пистолетным выстрелом в затылок, у некоторых были раны от советских четырехгранных штыков. 2815 человек удалось идентифицировать: все оказались из Козельского лагеря, внезапно опустевшего в апреле-мае 1940 года.

В этот момент и была зачата сталинская контрверсия: злодеяние – дело рук самих гитлеровцев, к которым «бывшие польские военнопленные» якобы попали после отступления советских войск. Зыбкость этого «предположения» просматривалась изначально: не могли же немцы захватить поляков сразу всех трех лагерей, «исчезнувших» в 1940 году! Неужели конвоиры из НКВД сдавали немцам пленных поляков с рук на руки, по приемо-сдаточной ведомости? В Козельск части вермахта вошли 8 октября 1941 года, Старобельск пал лишь 12 июля 1942 года, а до Ниловой Пустыни, где был Осташковский лагерь, немцы и вовсе не дошли. Да и можно ли поверить, что лагеря с пленными держали буквально в двух шагах от линии фронта: в одном случае почти четыре месяца, в другом – свыше года?

«Никаких документов вы не видели…»

В январе 1944 года так называемая «Специальная комиссия по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров» (комиссия Н. Бурденко) опубликовала свой вывод: поляки расстреляны немцами. Эта версия почти на полвека и стала официальной.

Один из бывших сотрудников Центрального государственного архива Советской армии (ЦГАСА, ныне – Российский государственный военный архив) поведал такую историю. В середине 1987 года по указанию Главного архивного управления при Совмине СССР и во исполнение директивы ЦК КПСС от архивистов ЦГАСА потребовали провести широкомасштабное выявление всех документов по истории советско-польских отношений. Особое внимание было предписано уделить «освободительному походу в Западную Белоруссию и Западную Украину» 1939 года и его последствиям. За предельно короткий срок лишь в нескольких из фондов ЦГАСА (секретариат наркома обороны, Главного политуправления РККА, Генштаба и др.) был обнаружен колоссальный объем документов, зафиксировавший фактическую сторону событий. В том числе нашли документы, адресованные наркому обороны Ворошилову, освещавшие судьбу военнопленных польской армии – захваченных частями РККА и переданных затем в ведение НКВД. Там были, например, копии записок Берии на имя Сталина, переписка между учреждениями Наркомата обороны и НКВД, выписки из решений Политбюро, шифротелеграммы ЦК, отчеты разных инстанций, включая начальника специально созданного тогда управления по делам военнопленных НКВД, масса других документов.

Все это абсолютно точно указывало: сколько и где содержалось под стражей пленных. И какую судьбу уготовило им сталинское Политбюро: рядовых из числа этнических украинцев и белорусов было предложено распустить по домам, предварительно использовав под надзором НКВД на дорожных работах. Весь поток информации обрывался сверхсекретным сообщением, предназначенным только лично Ворошилову, как члену Политбюро. Шифротелеграмма из Особого сектора ЦК извещала о принятом «решении Политбюро ЦК ВКП(б)» (читай: Сталина) «по предложению наркома НКВД» (т. е. Л. Берии) распределить по трем специальным лагерям оставшуюся часть военнопленных – особо злостных врагов советской власти: офицеров и генералов, жандармов, капелланов, попутно прихваченных «гражданских» ксендзов, а также бывших военнослужащих польской армии (так называемых осадников) и всех сколь-нибудь причастных к разведке и контрразведке. На этом все обрывалась: о поляках больше ничего, словно они сгинули.

Найденные в ЦГАСА сведения обобщили в пространном отчете, который отправили заказчику спецпочтой. Несколько месяцев спустя мой собеседник, который возглавлял группу исполнителей задания и был автором-составителем отчета, поинтересовался судьбой материалов у одного из руководителей Главархива. В ответ услышал резкое: «Для вас лично лучше будет считать, что не только никакого письма не было, но и документов никаких вы никогда не видели». Какое-то время спустя мой собеседник узнал: именно тогда на одном из заседаний Политбюро Валентин Фалин, высокопоставленный чиновник ЦК КПСС, доложил, что проверка в государственных и ведомственных архивах якобы не выявила каких-либо новых сведений по польским военнопленным…

Но в апреле 1990 года под давлением обстоятельств президент СССР Михаил Горбачев был вынужден сообщить президенту Польши Войцеху Ярузельскому: обнаружились доказательства, что «расправа с польскими офицерами в Катыни была осуществлена тогдашними руководителями НКВД». Правда, улики те поспешили окрестить «косвенными». С подачи Валентина Фалина полякам откровенно солгут, что материалы обнаружены «вне пределов ведомственных архивов. В последних, к сожалению, никаких документов не сохранилось».

Но вскоре выяснилось, что все прекрасно сохранилось, и высшее руководство КПСС об этом было прекрасно осведомлено. О чем свидетельствовали материалы «Пакета № 1», в прочтении которых расписались все генсеки от Хрущева до Горбачева. В пакете были подлинники докладной записки Берии – предложение о ликвидации польских пленных, выписка из протокола заседания Политбюро ЦК ВКП(б) – та самая директива о расстреле; записка председателя КГБ при Совете министров СССР А. Н. Шелепина от 3 марта 1959 года – сведения о расстреле по решению Политбюро 21 857 польских граждан и предложение: уничтожить материалы по операции, поскольку они «не представляют ни оперативного интереса, ни исторической ценности»…

Пуля в затылок – труп на транспортер

Один из ярых поборников сталинской версии, польский публицист Ромуальд Святек, писал: «Я поверю, что ответственность за Катынь должен нести Сталин, а не Гитлер, только в том случае, если могилы польских заключенных из Осташкова и Старобельска будут найдены в окрестностях Калинина или Харькова». Как раз там расстрелянных пленных и нашли – близ тверского села Медное и в 6-м квартале лесопарковой зоны Харькова. Когда расследованием занялась Главная военная прокуратура, нашли даже исполнителей-палачей, давших показания. Каратели-ветераны показали и места захоронения расстрелянных.

«В 1990 году прокуратура Харьковской области возбудила уголовное дело по факту обнаружения массовых захоронений советских граждан в дачном поселке Управления КГБ, – рассказывал Анатолий Яблоков. – А прокуратура Калининской области возбудила дело по факту исчезновения в мае 1940 года польских военнопленных из Осташковского лагеря НКВД. Генеральная прокуратура СССР объединила оба этих дела, поручив их Главной военной прокуратуре (ГВП). Я тогда служил в Управлении по реабилитации жертв политических репрессий ГВП СССР и, пока меня не включили в следственную группу, о расстреле поляков вообще не знал. Поручение было четким: установить, что именно случилось, выявив лиц, причастных к этому. Начали мы с работы в архивах. Собственно, на основе архивных материалов и выяснили главное: что предшествовало исчезновению поляков, откуда, как и куда их везли, кому передавали. По документам установили и причастных, выявили и допросили некоторых из них. К 1991 году мы уже имели представление, что, собственно, произошло в 1940-м. Затем провели частичные эксгумации. Одновременно наша группа провела экспертизу материалов расследования в Катынском лесу – и международной комиссии, работавшей в 1943 году под присмотром немцев, и советской комиссии Бурденко. Мы пришли к выводу, что обе они были несвободны от политических установок. Работе же комиссии Бурденко и вовсе предшествовала настоящая спецоперация по фальсификации улик. Сразу после освобождения Смоленска там работала спецгруппа генерала госбезопасности Леонида Райхмана. Его люди несколько месяцев готовили лжесвидетелей и фабриковали улики, которые должны были доказать, что польских пленных уничтожили немцы. На огромном массиве документов мы абсолютно точно установили: польские пленные, обнаруженные в Катынском лесу, возле Харькова и близ Медного, расстреляны весной 1940 года сотрудниками НКВД. Выявили имена-должности организаторов и исполнителей, установили, как это происходило технически. Все это не было самодеятельностью: пленных уничтожили по приказу высшей инстанции. Какой? Помню, как ответил на этот вопрос бывший начальник Калининского УНКВД Токарев: „Выше Политбюро у нас не имеется никаких инстанций. Только седьмое небо“».