Текст книги "Двенадцать месяцев. От февраля до февраля. Том 2"

Часть пятая
После круиза
Москва – Минск

Глава первая
1–2 декабря 1973 года

С трапа я спустился первым, поставил тяжеленные чемоданы с коробкой на землю и принялся натруженные руки разминать, делая вид, что остальных из нашей компании дожидаюсь. Да и себя пытался в этом убедить, хотя на самом деле очень хотел Надежду увидеть и ей кивнуть, да постараться сделать так, чтобы другие этого не заметили. Голова Вадима уже среди прочего народа вдалеке показалась, когда ко мне подошёл Курамов, тот самый полковник КГБ, который роль директора круиза играл.

– Иван Александрович, хорошо, что я успел вас перехватить. Вместо экскурсии попрошу вас вон в ту машину сесть, – и он кивком головы на чёрную «Волгу», стоявшую в сторонке, указал, – и на ней в одно место прокатиться. Да товарищей своих, Вадима Никитовича, Виктора Павловича и Наталью Юрьевну, с собой прихватить не забудьте.

«Надо же, – подумал я, – какой он, однако, профессионал – с первого раза все имена-отчества запомнил», – а сам в это время глазами принялся ребят искать.

Он постоял рядом со мной ещё несколько минут, затем ему, по-видимому, благая для нас мысль в голову пришла:

– Вы вещи вон там в сторонке оставьте и за них не беспокойтесь. Их на вокзал прямо к отходу поезда подвезут, нечего вам с ними таскаться.

Вскоре появилась вся троица. Наталья шла посредине, Виктор с абсолютно серьёзным видом что-то им рассказывал. Но это что-то было, по-видимому, настолько смешным, что Наталья, не стесняясь, смеялась в голос, а Вадим с трудом себя сдерживал. «Вот комик, – в очередной раз поразился я, – надо же, все смеются, а он сам идёт с таким видом, словно лекцию о международном положении читает, даже не улыбнётся. Как так можно? Я бы точно не смог».

Подошли они, и я им тоже кивком головы в сторону «Волги» показал:

– А для вас, товарищи дорогие, на весь срок персональное задание имеется.

Вадим – умница, он сразу понял, что я имел в виду, поскольку с огорчением произнёс:

– Жаль, я в Одессе не бывал, хотелось с хорошим экскурсоводом по ней прокатиться.

А вот Наталья с Виктором с недоумением на меня смотрели, глазами хлопали.

– Пошли, пошли, – поторопил их я. – Видите, водитель вышел, нас поджидает.

Они свои вещи рядышком с моими поставили, и мы к «Волге» направились.

В высоком здании нас уже ждали. Развели по разным кабинетам, дали ручки, бумагу и под пристальным контролем предложили описать, как там всё в Афинах происходило, попросив нас в дополнение своё мнение о Диме изложить. Ну а напоследок за чашкой чая – уже не для протокола, так нам было обещано – немного побеседовали с каждым из нас, и не только о Диме, а о всей поездке, что понравилось, а что не очень – в общем, обо всём и ни о чём. Время они подгоняли, как мы потом поняли, чтобы мы все вместе у «Волги» собрались. Чётко у них там всё организовано было. Наверное, связь незаметная между кабинетами имелась. Так мы решили, когда уже в поезде своими впечатлениями обменивались. В общем, несколько часов пролететь успело, пока мы в том доме большом с очень общительными людьми в штатском беседовали. Пришлось Одессе мимо нас промелькнуть в окошках чёрной «Волги».

Посадка уже шла, до отправления поезда оставалось минут пятнадцать, на перроне мы ещё выкурили молча по паре сигарет да в вагон забрались. Вещи, которые нас у поезда на тележке носильщика под его бдительным присмотром дожидались, только и успели в рундуки запихнуть, как состав в сторону Москвы с небольшим таким скрежетом тронулся. Наталья к нам в купе пришла, села с краешка. Мы все молчали, и она тоже молчала. Профессор на нас поглядывал, но вопросов не задавал, ждал, когда мы всё в себе раз по десять переберём и сами говорить начнём.

Первым Виктор не выдержал, но то, что он сказал, никого из нас не удивило. Наверное, он общее желание выразил:

– Водки бы выпить, да где её, сердечную, взять? Денег ни копейки, все в долгах. Вань, в каком вагоне Люська с Надькой едут? Может, они у кого-нибудь занять смогут.

Тут нас Виталий Петрович наповал сразил. Он Наташку с Вадимом, которые рядом с ним сидели, попросил привстать, из чемодана, что в рундуке под полкой лежал, две бутылки «Столичной» достал и на столик поставил.

– Там пить не хотелось, да и не с кем было. Вам и так хватало, ну а здесь, мне кажется, это именно то, что нужно.

Виктор к проводнице сгонял. Что он там ей наплёл, не признался, но стаканы чистые принёс, а кроме того, кулёк с пирогами с мясом.

Водка была тёплой, но пошла как положено, без каких-либо эксцессов. Выпили мы махом две бутылки, пирожками зажевали, чаем сладким запили да по полкам расползлись.

Утром я снова проснулся в шесть часов, когда весь вагон спал. Дверь в купе была приоткрыта. «Приучили мы профессора за время круиза, что спать на свежем воздухе лучше, чем в духоте», – подумал я и отправился в коридор. Сходил в туалет, плесканул на лицо холодной воды и так, не вытираясь, остановился в проходе, чтобы в окно посмотреть, понять, что в природе делается.

Как же резко всё изменилось на улице. Я только сейчас это заметил. Вчера весь день на воздухе мы фактически не были, то на судне, то в машине, а то в помещении, где не было возможности в окно посмотреть, природой полюбоваться. Здесь же за окном была почти зимняя обстановка: голые, без единого листочка деревья, ёлки и те какие-то пожухлые, травы не было почти совсем, лишь засохшие грязно-серые клочки чего-то непонятного торчали по обочинам. Мрачное серое небо. Дождя не было, но впечатление создавалось такое, что полить он может в любую секунду, стоит только свистнуть кому-то там, наверху, и всё – подставляйте зонтики, которых у нас, кстати, нет. Куда взгляд ни кинь, везде виднелись лужи, занимающие значительные площади. В общем, глухая осень, для меня так самое неприятное время года, безысходность какую-то навевающее. На переезде машина непонятно какой марки промелькнула. Она была такой грязной, что, казалось, сейчас корки грязи сами по себе начнут от неё отваливаться. Только успел обо всём этом подумать, как пожалуйста – по оконному стеклу застучали капли, и стремительные струйки понеслись, сгоняемые потоком воздуха, к краю окна.

Во рту после вчерашнего было до невозможности противно, зажевать бы чем, но вчера всё смели подчистую. Наташка принесла коробку итальянских конфет – родителям своим в подарок купила, её тоже на стол выложила на общее дело. Так мы содержимое коробки тоже одним махом…

Дошёл до титана, попил тёплой водички – вроде чуть-чуть полегчало. Решил забраться на свою верхнюю полку да, прикрыв глаза, полежать ещё чуток на правом боку, затем перевернуться на левый и продолжать бездельничать. Но в купе стоял такой запах перегара, что я открыл дверь до упора, а сам уселся вроде бы и напротив, но в то же время слегка в стороне, там, где чувствовался ветерок, неясно откуда взявшийся, но вполне такой ощутимый. Сидел и не то чтобы думал, а так, скорее шевелил потихоньку в голове мысли различные, но все при этом касавшиеся дальнейшей судьбы нашего товарища. Что же такое могло с ним приключиться? В какую такую историю он влип? Где он сейчас? Жив ли?

Последний вопрос, внезапно возникший в моей голове, заставил меня встать и начать шагами измерять длину вагона, не заходя, правда, в тамбуры да в хозяйственные и санитарные закутки. Сколько времени я так метался, не знаю. Остановился, лишь когда знакомые из других купе начали вылезать с одним и тем же вопросом:

– О Диме ничего новенького не известно?

– Господи, – отвечал я, – мы же с вами вместе едем. Что же нового мог я узнать?

И люди с извинениями в сторону отходили, понимая, что я не волшебник и даже не желаю учиться этому мастерству или искусству – не знаю, что стоит у них на первом месте. Поэтому что там, в далёкой теперь Греции, делается, я не знаю и знать просто-напросто не могу.

Вопросы людей, знакомых с Димой и понимающих, что с ним произошло нечто экстраординарное, меня нисколько не удивляли и не раздражали. Как можно удивляться, а тем более раздражаться оттого, что люди беспокоятся за судьбу человека, с которым нас жизнь свела, пусть и на непродолжительное время, но всё же… Нисколько не удивило меня и то, что на Диминой полке спал незнакомый нам человек. В МПС правильно поступили, что продали это место. Для нас это было хорошо, не маячила перед глазами пустая полка и не заставляла, как нагнивающая заноза в пальце, постоянно думать, что же такое могло произойти с этим, в общем-то, спокойным, достаточно тихим и совсем уж неконфликтным человеком.

Началось шевеление и в нашем купе. Первым на волю выбрался Вадим. Вид у него был основательно помятым, волосы торчали во все стороны, на белой майке зияло масляное пятно.

– Ну я и нажрался вчера. Прямо как свинья, ей-богу. Сушняк замучил, чего бы такого выпить, не знаю даже.

Я только спросить хотел, не желает ли он водочки, как Вадим, словно услышав мои мысли, замахал руками:

– Вот только водку мне не предлагай, целый месяц мы её глушили. Теперь уволь, месяц в рот брать не буду. Вот при свидетеле говорю, – указал он на свесившуюся сверху голову Виктора и побрёл не спеша в сторону титана, вода в котором ещё не прогрелась до кипятка и её можно было пить не обжигаясь.

Виктор спрыгнул вниз и вышел в коридор. Был он подтянутым и опрятным, ни по лицу, ни по поведению не было видно, что он накануне немало выпил.

– Слабак Вадька, – проговорил он, пытаясь делать какие-то движения, отдалённо напоминающие утреннюю зарядку. – Слабаком всегда был, таким на всю жизнь и останется. «Напился как свинья». Надо же какая глупость лезет в его, в общем-то, весьма неглупую голову. Хотя, надо признаться, на меня то, чем нас Петрович вчерась угощал, тоже подействовало неординарно.

Я хотел ему что-то ответить, но он меня перебил:

– Ты не посмотрел, когда Фросина Узловая будет?

Я отрицательно мотнул головой, а он легко так приподнял меня, в сторону передвинул, как будто я не вешу ничего, и помчался к расписанию.

– Ого! Мы к ней уже подъезжаем, менее получаса осталось. Надо себя в порядок привести. – И он исчез в купе.

Через несколько секунд Виктор с полотенцем на плече и зубной щёткой с тюбиком пасты в руке промчался в дальний туалет. Очередь там была намного меньше, чем в том, который находился в двух шагах от нашего купе. Я тоже решил подсуетиться и, быстренько достав всё, что было нужно для приведения себя в божеский вид, направился следом за ним. В эту секунду Нина Михайловна из АПН, за которой Виктор занял очередь, скрылась за туалетной дверью.

– Простите, – нагло влез я перед Виктором, – вас должны были предупредить, что я занимал очередь за дамой в цветастом халате.

Виктор не успел ничего мне ответить, поскольку из предпоследнего купе вылезла Наташка. Видок у неё был ещё тот. Вся растрёпанная, с чёрными потёками под глазами, она умоляюще посмотрела на нас:

– Мальчики, смилуйтесь, если не пропустите меня, может несчастье произойти, я очень пи-пи хочу.

Нам оставалось только плечами пожать.

Через полчаса мы вчетвером уже бодро шагали по перрону в сторону здания вокзала. Вагон наш оказался в предельной близости от выхода в город, поэтому мы надеялись опередить других любителей пирожков с мясом. Наташка умудрилась у соседок по купе занять ещё одну десятку. Сколько их уже было потрачено нами, я не знал, всеми расчётами занимался Вадим. Где я буду брать деньги, чтобы отдать свою часть этого долга, я уже хорошо знал, не зря таскал тяжеленные чемоданы, но всё равно чувствовал себя очень неловко.

Небольшое симпатичное здание с заметной издалека вывеской «У Фроси» находилось именно на том месте, которое нам описал Дима. Зал был небольшой, стояло там четыре стола на четыре места каждый, и все они были заняты опередившими нас пассажирами. Мы огляделись. Напротив столиков расположилась буфетная стойка с выложенным в застеклённой витрине ассортиментом имеющихся товаров. Среди них выделялись подушки-думки в украшенных вышитыми картинами наволочках. В торце виднелись три двери с табличками, на каждой из которых, как в сказке, было что-нибудь написано. На одной, которая с правой стороны была: «Направо пойдёшь – на кухню попадёшь». И приписка мелкими буковками: «Посторонним вход запрещён». На левой двери: «Налево пойдёшь – в туалет попадёшь». А на той, что в середине: «Прямо пойдёшь – к директору попадёшь».

– Нам туда, – сказал Виктор и решительно постучал в директорскую дверь.

На стук послышалось:

– Войдите.

Мы приоткрыли дверь и увидели ту самую Фросю, которую нам описывал Дима. Всё-таки был у него несомненный художественный дар. Так сумел обрисовать её несколькими фразами, что при взгляде на незнакомую, никогда прежде не виденную женщину мы без ошибки признали в ней героиню его рассказа. Единственное, что отличало её от Диминой Фроси – возраст. Из его рассказа следовало, что ей было примерно 25–26 лет, а перед нами сидела зрелая женщина, никак не моложе сорока. В тёмных от природы волосах уже начали серебриться тоненькие ниточки благородной седины. Она даже не пыталась их ничем закрасить.

Увидев в руках Вадима свою котомку, она вскочила со стула, побледнела и оперлась рукой о стол, но ничего, быстро с собой справилась и протянула к котомке руку.

– Здравствуйте, Фрося! – сказали мы почти хором.

Она нам ничего не ответила, по котомке руками провела и спросила:

– Стакан где?

– Разбился, Ефросинья Семёновна, – тихо проговорил Вадим. – Он его на столе оставил, а как судно отчалило, его так качнуло, что стакан упал на ковровую дорожку, которой был пол покрыт, и на мелкие осколки разлетелся. Нас в тот момент в каюте не было, там только сосед, пожилой уже профессор, находился. Так он нам сказал, что только звон в каюте раздался, и всё – стакан развалился.

– Нет, значит, больше Димы, – печально произнесла Фрося.

Она подошла к двери, приоткрыла её и негромко позвала:

– Дмитрий, зайди ко мне на минутку.

В кабинете появился высокий молодой парень. Я его заметил, ещё когда мы в кафе вошли. Он стоял у правого столика и разговаривал с сидящим там пожилым мужчиной. Мне сразу показалось, что он на Диму похож, но тогда я этому значения не придал. Теперь я уже не сомневался, что это его родной сын.

– Звала, мам? – спросил он, не обратив на нас внимания, и подошёл к Фросе.

– Да, сынок, – ответила она и принялась объяснять ему, где что взять, чтобы начать готовить на завтра.

– Да знаю я всё, первый раз, что ли? – даже возмутился тот. – Там клиенты ждут, а ты из-за такой ерунды меня от дел отвлекаешь.

Он повернулся и быстро, почти бегом направился в обеденный зал.

– Вот видите, какая мне память от Димы осталась. Я ему ничего не сказала, когда он месяц назад сюда забегал. Димка-младший, я его так про себя называю, ещё в десятом классе учится, тогда он в школе был. А сегодня день воскресный. Он мне уже не первый год по воскресеньям помогает, вот я свою главную помощницу на денёк и отпускаю, передышку ей даю. Сама-то каждый день здесь сижу, всё надеюсь, что Дима опять неожиданно, как снег на голову свалится. Теперь больше ждать нечего. Спасибо, что зашли и котомочку мою вернули. А сейчас садитесь, я вас без завтрака не выпущу. Не бойтесь, от поезда не отстанете. Садитесь, садитесь.

Она почти смахнула с приставного стола бумаги, что там лежали, переместила их всей кучей на тумбочку, стоявшую в углу. Некоторые листки упали на пол и разлетелись в разные стороны, но Фрося на это даже внимания обращать не стала, а принялась тряпкой вытирать со стола пыль, одновременно приговаривая:

– Сидите спокойно, через пять минут всё будет готово, вы поедите и пойдёте на поезд. Я сейчас дежурному по станции позвоню, чтобы он состав не выпускал, пока вы в вагоне не окажетесь.

Виктор – он ближе всех стоял – все разбросанные бумаги с пола собрал и на тумбочку положил. А Фрося, отложив тряпку, скрылась за дверью.

Минут через пять, никак не больше, она вновь появилась в кабинете с двумя большими тарелками, на которых продолжала скворчать яичница с толстыми кусками обжаренной с двух сторон ветчины. Следом за ней Димин сын принёс хлебницу с нарезанным толстыми ломтями белым хлебом и маслёнку со сливочным маслом.

– Сейчас вторая порция готова будет, – суетилась вокруг нас Фрося. – На масло обратите внимание. Это настоящее деревенское, сделанное по старинному рецепту.

Вскоре Дима-младший принёс ещё две тарелки с яичницей и тут же исчез. Фрося из холодильника достала бутылку «Столичной», налила по чуть-чуть в пять стопок и сказала:

– Давайте выпьем вместе за Диму. Если жив, то с пожеланием ему долгих лет жизни, а если нет его больше, то за упокой его души.

Мы все вместе встали и, не чокаясь, влили в себя ледяную жидкость. Ещё сесть не успели, как Фрося опять засуетилась:

– Да вы ешьте, ешьте, Дима очень любил такую яичницу, чтобы ветчина была пожирней и кусок потолще. У меня такая всегда в холодильнике лежит. – И она даже всхлипнула.

Мы сидели и не спеша поглощали вкусную яичницу а Фрося, подперев голову рукой, всё рассказывала и рассказывала:

– Вы представить себе не можете, насколько я счастливой была, когда узнала, что у меня ребёнок будет, а когда мальчик родился, поняла, что не зря на свете живу. Много лет я ждала, надеялась, что наступит тот день, когда Дима опять здесь появится. Пока он у меня жил, я узнала несколько его любимых блюд и каждый день готовила их. Если вы меню возьмёте, то увидите отдельный раздел – любимые блюда. Я не стала указывать чьи, просто любимые – и всё.

Она задумалась, потом на часы посмотрела и схватилась за телефон:

– Петрович, ты на Москву скорый дополнительный придержи немного, у меня здесь пассажиры с него обедают. Да-да, на пяток минут. Спасибо, за мной будет. Конечно, сразу позвоню.

Положив аккуратно трубку на аппарат, она продолжила свой рассказ:

– И вот чудо произошло: Дима в мой кабинет заглянул. Я понимала, что это случайность, что он про меня давным-давно позабыть успел, но сердцу ведь не прикажешь. Оно у меня от радости из груди вырваться хотело. Да и по нему было видно, что он рад меня видеть. Вот тут мне и надо было признаться, что у него сын растёт, но я не осмелилась, поскольку он начал рассказывать, что у него план есть, как свою жизнь полностью изменить, наизнанку вывернуть – он так сказал. А уж если не выгорит это дело, то он ко мне навсегда вернётся. Я поняла, что дело это опасное и он может жизни лишиться, вот и попросила, чтобы он стакан свой заговорённый мне назад прислал. Как знала, что несчастье с ним произойдёт. – И из её глаз потекли слёзы.

Страшно видеть, как человек молча плачет. Сидит напротив тебя и плачет, а ты понимаешь, что ничем ему помочь не можешь и даже слов для утешения на свете не существует. Разве такое можно утешить?

Вадим очень нежно погладил Фросю по руке. Неожиданно это подействовало. Фрося тряхнула головой и вопросительно на него посмотрела.

– Извините меня, Фрося, за тот вопрос, что я сейчас вам задам, но он для меня важен. Ваш сын знает, кто его отец?

Фрося ответила без раздумий, лишь какая-то непонятная лёгкая улыбка промелькнула на её губах, но когда она начала отвечать, её лицо было строгим и абсолютно спокойным:

– Наверное, это не мной придумано. Как правило, большинство матерей, воспитывающих своих детей в одиночестве, говорят им, что их отцы погибли, будучи подводниками, лётчиками-испытателями, полярниками – в общем, людьми героических профессий. Я от них ничем не отличаюсь. Мне тоже хотелось, чтобы сын, который ни разу не видел своего отца, мог им гордиться, чтобы у него возникло не просто желание, а неодолимая потребность быть похожим на него. Поэтому я сказала ему то, о чём мне как-то совершенно случайно проговорился Дима: что его отец – разведчик.

Она замолчала и задумалась, а нам, совершенно ошарашенным таким утверждением, только и осталось, что в недоумении переглядываться. Наконец Вадим решил её ещё о чём-то спросить, но она заговорила сама:

– Как-то Дима сидел, о чём-то глубоко задумавшись, а я к нему начала шутливо приставать: «Скажи, кто ты» да «Скажи, кто ты». Он то ли от меня отмахнуться хотел, то ли пошутил так, но потом начал меня буквально умолять забыть об этих словах и никогда нигде о них не вспоминать. Но сейчас, если его действительно больше нет, зачем хранить эту тайну? – И она на нас посмотрела с таким вопросом, что мы не могли не кивнуть ей в знак согласия.

– А нет ли у вас его фотографии случайно? – перевёл неожиданно Виктор разговор совершенно в другую плоскость.

Фрося подошла к стенному шкафу и открыла дверцу. К ней с обратной стороны была прикреплена большая фотография: на переднем плане стояла сама молодая хозяйка кафе, в цветастом фартуке и в брезентовых рукавицах, пытающаяся поднять оконную раму, за её спиной виднелось уже почти построенное здание кафе, рядом с которым суетились какие-то люди, вероятней всего строители, а из-за большой раскидистой берёзы неподалёку выглядывал парень, в котором мы все безо всякого сомнения узнали Диму.

– Из-за этой фотографии тут скандал чуть было не разгорелся, – сказала Фрося. – Понимаете, в то время в посёлке жил одинокий старичок-фотограф – Филипп Прокопьевич. Этим искусством он увлёкся ещё в молодости. До революции в Тамбове у него было очень популярное фотоателье, мастером он был превосходным. Затем революция, гражданская война. Фотограф принялся метаться от белых к красным, от красных к белым. Дважды его чуть было в расход не пустили, вначале белые, а когда их выбили – красные. Во второй раз его спасла случайность. Целую группу белых офицеров вели на расстрел. К ним добавили и этого Филиппа Прокопьевича, посчитав его врагом трудового народа. Мимо проходил один из красных комиссаров, который когда-то учился вместе с этим тогда ещё Филиппком. Он замолвил словечко, и фотографа отпустили подобру-поздорову, но комиссар посоветовал ему уехать в такое место, где его никто узнавать не будет. Вот он в наш посёлок и перебрался. Во время Великой Отечественной он в местных мастерских трудился – восстанавливал паровозы для фронта. Когда немцы подошли, всех вместе с мастерскими эвакуировали в Сибирь. После войны он вернулся уже в качестве пенсионера, вспомнил своё юношеское увлечение и начал заниматься созданием фотоистории посёлка. Везде ходил с камерой и всё подряд фотографировал. Ему люди сколько раз говорили, что он ерундой занимается, полпенсии в это своё увлечение вбухивая. Но все разговоры стихли после того, как он в нашем Доме культуры выставку своих фоторабот организовал. Тут-то люди и поняли, что вовсе это не ерунда, а настоящее искусство.

– Вот через лет пять, а может, и побольше, я уж точно не скажу, – продолжала Фрося, пока мы яичницу доедали, – давно это было, знаю только, что незадолго до своей смерти Филипп Прокопьевич очередную выставку организовал и на ней вот это фото выставил. Мне сразу же сказали, что на выставке моя фотография есть. Я пришла и обомлела: там был запeчатлён Дима. Он, по-видимому, не заметил, как в кадр попал. Видите, он в этот момент куда-то в сторону смотрит. Я сразу же к Филиппу Прокопьевичу. К тому времени он стал завсегдатаем моего кафе. Договорились, что, как выставка закончится, он мне фотографию подарит. А тут Гаркави, наш председатель исполкома, туда заглянул – и тут же ко мне прибежал: «Так это твой дружок ко мне под видом сотрудника правоохранительных органов явился и подбил кафе для тебя построить?»

Она даже головой покачала, вспоминая эту историю.

– Я дурочкой прикинулась, говорю: какой знакомый, я это лицо первый раз увидела, да и сами посмотрите – он же просто мимо идёт. Проход, небось, рабочие перегородили, вот пассажиры и вынуждены были пару дней через деревья пробираться. Михаил Филиппович очень разозлился, пообещал, что пошлёт фотку в КГБ, пусть там разберутся, кто это такой. Но ничего больше сделать не смог, его чуть ли не на следующий день арестовали за растрату государственных средств. Мы его больше и не увидели, а жаль, неплохой начальник был. Следующий, которого к нам прислали, вообще алкоголиком оказался. А я ведь только благодаря Гаркави узнала, что Дима помог это кафе построить. – Она вздохнула и замолчала.

Виктор подошёл с фотоаппаратом к шкафу:

– Фрося, можно я перефотографирую этот снимок, где вы с Димой как бы вместе, но в то же время порознь?

Она лишь молча кивнула.

Мы доели и начали собираться, поезд уже несколько лишних минут на станции простоял. Наташка десятку достала и протянула её Фросе, но та даже обиделась и повторила свою фразу, которую она Диме при их первой встрече сказала:

– Вы же у меня в гостях.

Мы извинились и бегом помчались к своему вагону. Стоило нам всем в него подняться, как состав тронулся и быстро набрал скорость. Мы молча стояли в коридоре, говорить было не о чем, всё стало ясно. Знаете, как из отдельных кусочков мозаика складывается, вот так и все Димины слова и недоговорки, а ещё вопросы, которые он задавал то Ивану в Неаполе, то Петру в Риме, каждое слово в свою ячейку легло, и картина сложилась. Скорее всего, действительно он был сотрудником органов, но вот бежал из нашей страны, а почему, куда и зачем – нам это осталось неизвестным.

– А ведь действительно, ни у кого из нас даже его фотографии не осталось, – сказал вдруг, ни к кому персонально не обращаясь, Виктор. – Как-то ловко у него получалось избегать фотографироваться, хотя наших рож у него полным-полно было.

Все головами покивали, соглашаясь, и опять наступило молчание.

– Знаете что, ребята, – прервал его Вадим, – об этой встрече и о том, что нам Фрося наговорила, нигде и никому ни слова. Особенно этим, без погон которые.

Мы снова согласно кивнули и пошли в наше купе. Виталий Петрович был там не один, напротив него, на Вадимовом месте, сидела Аглая Николаевна. Она бегло бросила на нас взгляд, нос её хищно заострился, втягивая воздух, и мы услышали её скрипучий голос:

– Как же тебе, Виталик, с соседями не повезло, такая пьянь попалась. Так и хочется на них заявление в горком партии написать, но марать свои руки кляузами не буду, – встала и вышла в коридор.

Я решил, что он сейчас её догонять побежит, но он усмехнулся только и сказал фразу, которая нас всех потрясла, и мы совсем другими глазами на него смотреть стали:

– Бывают же такие стервы на белом свете, и как их только земля носит.

Поезд нёс нас к Москве, надо было собраться с мыслями, чтобы понять, как жить дальше.