Текст книги "Двенадцать месяцев. От февраля до февраля. Том 2"

В этот момент Вадим с Натальей буквально согнулись от смеха, это Виктор приступил к своему сольному выступлению. Я решил, что чем думать неизвестно о чём и мучить себя непонятными мыслями, лучше послушать, как рядом хохмит хороший человек, тряхнул головой, и до меня донёсся его голос. Через несколько минут я уже смеялся вместе со всеми.

На палубе оставалось всё меньше и меньше народа, но мы решили не уходить до самого отправления. Наконец «Армения» слегка рявкнула и отвалила от пирса. Дима так и не появился. Практически сразу нас троих позвали к директору круиза. В кабинете вокруг приставного стола сидели несколько человек: сам директор, наш официальный руководитель, имени которого никто из нас не знал, Надежда и ещё два молодых парня, которых я до того момента не видел.

Директор приподнялся немного и предложил нам сесть напротив:

– Присаживайтесь, товарищи, нехорошо стоять, когда все сидят.

Он замолчал и только внимательно на нас глядел, пока мы рассаживались. Лично мне сказанная им фраза показалась такой зловещей, что даже мурашки по коже побежали, но обсудить это с друзьями никакой возможности не было. А он дождался, когда мы все замерли, и продолжил:

– Нехорошая история приключилась с нами. Совершенно непонятная при этом. Первое, что в голову приходит: с какими-то плохими людьми один из нас вольно или невольно пересёкся. Возможно, это террористы, но до сих пор никаких требований никто не предъявил. Возможно, простые грабители позарились на тяжёлый кофр, затащили нашего товарища куда-то в тёмное место, дали по голове и скрылись. Но ни трупа, ни живого его никто не обнаружил. Есть ещё одна мысль, самая неприятная: он сам решил здесь остаться. Но он мог это сделать где угодно – в Италии, Испании, Франции, но не в Греции же, ведь, как сказал посол, здесь девять коммунистических партий и ни разу за всю послевоенную историю в Греции никто не оставался. Хотя этот вариант тем не менее мы тоже рассматриваем.

Он нам всё это говорил, а сам медленно ходил по кабинету. Площадь его была не такой и большой – возможно, метров двадцать. Я сравнил этот кабинет с нашей гостиной, навскидку они были примерно одинаковыми. Пол был полностью покрыт ковролином, поэтому шагов мы не слышали, к тому же все шумы заглушал ровный гул двигателей.

Директор замолчал, но ходить не перестал, и в кабинете наступила тишина. Наконец он снова заговорил:

– Да, разрешите представиться: полковник Комитета государственной безопасности Казахской ССР Курамов Сарсекен Курамович. Такие вот дела… Не хотел я соглашаться на эту поездку, но меня уговорили. Пообещали, что отдохну спокойно. Вот и отдохнул. Ладно, – махнул он рукой, – сейчас вы разойдётесь по разным каютам и будете писать всё, что знаете про этого человека. Как давно знакомы, при каких обстоятельствах познакомились с ним и друг с другом. Как получилось, что он сумел от вас уйти. О чём вы с ним разговаривали. Что вас удивляло в его поведении. В общем, всё-всё-всё, что может помочь нам пролить свет на эту запутанную пока историю. Один, пожалуйста, садитесь вон в то кресло около журнального столика. Давайте вы, – и он указал на меня, – а остальные пройдите с моими помощниками.

Те самые молодые ребята, что сидели по бокам, встали и увели Вадима с Виктором. Ушли и все те, кто ещё находился в кабинете. Остался лишь хозяин. Он взял один из стульев, перенёс его к журнальному столику, сел на него верхом, опёрся подбородком о высокую спинку стула и замер в таком положении.

Я старался писать как можно разборчивей, поэтому получалось медленно, но тем не менее страницу за страницей я исписывал. Вроде и знал я Диму всего месяц, а пришлось писать достаточно много. Полковник иногда задавал мне наводящие вопросы, но в основном сидел молча, практически не меняя позы.

Когда я вернулся в каюту, часы показывали час тридцать. Виталий Петрович спокойно спал, ни Виктора, ни Вадима ещё не было. Я залез на свою полку, повернулся лицом к стене и тут же заснул.

Глава девятая
29–30 ноября 1973 года

Проснулся я, как обычно, когда на улице было ещё совсем темно. Встал, умылся и, лишь когда выбрался на палубу, посмотрел на часы – шесть тридцать. Хотел даже в каюту вернуться и ещё пару часов прихватить, но заметил узкую светлую полосу на горизонте и решил посмотреть, как меняется цвет неба перед восходом солнца, если ты в начале декабря в Средиземноморье оказался.

«Сумерки, – вспомнил я объяснение нашего учителя по астрономии, – делятся на гражданские, навигационные и астрономические». То-то мы тогда смеялись: «Вот что значит настоящий астроном, он и к сумеркам астрономию приплёл».

Когда мы в сентябре пришли в школу, оказалось, что у нас в программе появился новый предмет – астрономия. Было всё: программа, учебники и даже ученики, то есть мы. Не хватало лишь одного – учителя. Дело в том, что уже второй год наша школа считалась восьмилетней, только нам дали доучиться. Это было интересно: десятый класс в школе был, а девятого не существовало. Вместе с нашим десятым из школы должно было выйти ещё два выпускных класса – восьмых. Естественно, что держать для одного класса учителя по астрономии было невыгодно. Но никто из других предметников эту роль на себя не пожелал примерить – пришлось искать приходящего.

К началу учебного года такой учитель был найден. Где его основное место работы, нам не сказали, да мы и не очень этим интересовались. Приходит в школу раз в неделю и приходит. Тем более что он такой смешной был. Мог целый урок про какую-то комету рассказывать. На доске схемы чертил – где она сейчас находится и где через десять лет окажется. Любопытно. Но самое главное, что он не только сам приходящим был, он для нас выездные уроки в Московском планетарии начал устраивать. Впервые, помнится, это случилось в конце сентября. Я, да не только я, все мы в планетарии первый раз оказались. Вот там нам учитель все созвездия нашего Северного полушария показал. Я тогда понял, почему у нас мореплаватели по Полярной звезде ориентируются, а там, в южных морях, – по Южному Кресту. И комету свою, о которой рассказывал, он нам на искусственном небе показал. Вернее, не саму комету, конечно, а её путь в сторону Земли.

А затем знаменательное событие произошло. Наша ракета вокруг Луны облетела и её обратную сторону сфотографировала. А на следующий день у нас как раз урок астрономии был, его почему-то первым поставили, и наш учитель пришёл торжественно одетый, в чёрном костюме с какими-то двумя незнакомыми золотыми медалями на пиджаке. Незнакомыми – значит не военными, те мы от любых других даже на расстоянии могли отличить. Пришёл, газету, которую в руках держал, на стол положил. К доске подошёл, остановился там и молчит. Мы тоже молчали, ждали, что он дальше делать будет. А он нам о многовековой мечте человечества рассказывать принялся. И какая же это мечта, спросите? Оказывается, людям жизненно необходимо было взглянуть, как же выглядит обратная сторона Луны. Жить они, понимаешь, без этого не могли, кусок им в горло не лез. Мы как услышали, так даже смеяться начали. По мне, так люди во все века мечтали об одном: чтобы всегда было что есть, чтобы все здоровы в семье были, ну и самое главное – чтобы войн не было. Это нормальные мечты, жизненные. А тут стоит у доски дядька, старый совсем, и сказки нам рассказывает о какой-то странной мечте.

Он назад к столу вернулся, газету в руки взял, развернул и нам первую её страницу продемонстрировал. А там фотография той самой обратной стороны Луны. «Я вот тут статью написал, – и он показал нам на текст под фотографией, – потом можете прочитать и понять то, о чём я вам сказал».

Что потом было, я не помню, на перемене мне не до той газеты было, другие вещи меня тогда интересовали, поэтому газета эта мне в руки лишь вечером попала, когда папа начал про облёт Луны со своей военной точки зрения рассуждать. Я не поленился, из-за стола встал и за газетой отправился, которая в коридоре на тумбочке лежала. Пока до кухни шёл, успел её развернуть, а как на подпись под статьёй глянул, так даже от изумления остановился. Оказывается, учителем астрономии у нас академик работал.

Я сидел на лежаке, прокручивал в голове ту старую историю и думал: а почему я про неё вспомнил? Потом себя даже по лбу шлёпнул – так из-за сумерек! К этому времени они уже из навигационных, когда уже вроде светло, но звёзды по-прежнему видны, в гражданские превратились, что означает – звёзды исчезли, всё вокруг стало хорошо видно, но солнце ещё не взошло.

Тут на палубе появился матрос со шваброй, и мне благая мысль в голову пришла: хорошо бы вещи в той каморке, что у трапа находится, перебрать да уложить покомпактней – завтра утром не до того будет, а днём народа полно там толкаться начнёт, все ведь этим заниматься станут. Я у матроса этого и спросил:

– Друг, а к кому нужно обратиться, чтобы каморку ту открыть?

Он ключей связку из кармана достал и мне рукой махнул – пойдём, мол. Открыл внизу дверку и проследил, чтобы я по чужим вещам не лазал, а взял свой маленький чемодан, на котором бирка с моей фамилией висела, и две тяжёлые коробки, одну с журналами, а другую с джинсами. На них номер нашей каюты был написан. Матрос помог всё это в коридор вытащить, дверку в каморку на ключ закрыл и собрался уходить.

– Слушай, погодь немного, я сейчас ещё за одним чемоданом в каюту сбегаю. А потом как мне поступить?

– Оставьте всё здесь, я на палубе ещё буду, спущусь – уберу.

В каюте я тихонько, чтобы никого не разбудить, из шкафа свой большой чемодан выволок и бегом помчался к каморке. Матрос там терпеливо стоял, ждал.

– Закончите, – напомнил он мне ещё раз, – найдёте меня, я ваши вещи уберу, – и ушёл.

Мне показалось, что почти целый час я перекладывал вещи. Как могут женщины с утра до вечера убираться да различные тряпки перебирать, я бы с ума от этого сошёл. Но как бы то ни было, я всё разобрал. Получилось даже симпатично. В большой чемодан я на самое дно уложил четырнадцать номеров Playboy, завёрнутых в джинсы. В каждую джинсовую пару вложил по два журнала, свернул брюки как положено, а сверху прикрыл всё остальными штанами. По углам распихал грязные трусы, носки и прочее ношеное нижнее бельё, так чтобы у любопытных таможенников интерес копаться в моих вещах пропал. Чемодан получился тяжёлым, я его с усилием к двери подтащил. «Интересно, как я дальше с ним буду обращаться?» – подумалось мне, но потом я рукой на всё махнул: «В Одессе разберусь». Многое по мелочам я запихнул в маленький чемодан, одну из коробок в совсем маленькую превратил и туда остаток джинсов загрузил, завязал покрепче, везде свою фамилию написал и всё это у двери горкой сложил. Ну а коробку с Пьетой в пластиковом пакете в каюту понёс.

Наверх поднялся, там знакомый матрос продолжал мыть палубу.

– Шустро вы сработали, – сказал он, чем очень меня удивил. Мне показалось, что я там так долго провозился, а тут, вишь, говорят, что шустро.

В каюте к этому времени все проснулись и даже санузел был свободен. Я рассказал, что собрал все свои вещи, и Виктор тут же помчался на палубу разыскивать матроса со шваброй в руках. Вернулся довольный, не только остаток своих и Вадимовых штанов в каюту вместе с журналами приволок, но ещё и по дороге к Людмиле заскочил – она тоже свои джинсы оттуда забрала. Мои вещи матрос при Викторе назад в каморку затащил и к самой стенке их поставил, чтобы не мешались.

Виталий Петрович на журналы с любопытством посмотрел.

– Слышал про них много, а видеть не довелось. Кто бы мог подумать, что, возвращаясь из плавания, смогу такую любопытную периодику в руках подержать. Насколько надо деньги любить или стыд всякий потерять, чтобы для подобных журналов позировать.

И он настолько осуждающе головой покачал, что мне даже стыдно стало, что я держал в руках такую срамоту. А профессор головой качать закончил и принялся с любопытством дальше журнал рассматривать.

Весь день мы от безделья мучились. В карты играть совсем не хотелось. И прежде всего нам не хватало Димы. Вроде бы играть с ним неинтересно было, он же все наши карты по рубашке определял, но, с другой стороны, всё равно интересней, чем с Виталием Петровичем. Профессор уж больно долго думал и совсем не рисковал. Почти всю дорогу недозаказывал и на вистах постоянного кого-нибудь подсаживал.

В музсалон мы тоже практически не заглядывали. Там почти непрерывно крутили фильмы, но они не то чтобы неинтересные были, просто смотреть их по второму или даже третьему разу не хотелось. То «Председателя» начнут показывать, то «Вечный зов» с «Тенями исчезают…». Замечательные фильмы, но не для отдыха. Тут думать надобно, а какие думы в последний отпускной день у рабочего человека бывают, сами знаете. Вот мы и стояли где-нибудь на палубе, на море смотрели да просто так о жизни болтали. О ней бесконечно можно говорить, это ведь не кино. О том, что произошло накануне, старались не упоминать и даже не думать. Свежую рану бередить не хотелось, а домыслами всякими заниматься… Ничего нового там не придумаешь, а одно и то же в голове крутить – так голову можно накрутить, что снова в обморок свалишься.

ВиВы в основном различные случаи из своей богатой практики рассказывали, ну и я всяких историй тоже навспоминал достаточно. Например, как довести грызунов, я кроликов имею в виду, до тяжёлой железодефицитной анемии. Ведь они же одной растительной пищей питаются, где этого легкоусвояемого железа полным-полно, и вот мне не только это удалось, а и вывести их из такого патологического состояния, сделав одну лишь инъекцию нового антианемического препарата, который мы разработали для людей. Для контраста я заметил, что все животные из контрольной группы, те, которых до анемии довели, а лечить не стали, погибли.

– Но ведь, прежде чем на людей переходить, сколько животных приходится загубить. Вот я таким душегубом и являюсь, – закончил я свой рассказ, и все засмеялись, а Надежда, которая маленькая, сказала, что на душегуба я совсем не похож, скорее на душелюба смахиваю. И опять все засмеялись.

Но чаще мы просто на море смотрели, особенно когда в Дарданеллы зашли. Пролив длинный был и по берегам здорово заселённый. Туда-то мы его ночью проходили, вот и не видели совсем, а при солнечном освещении он очень даже симпатичным оказался. А уж сколько вокруг нас крутилось различных лодок да катеров – это видеть надо было.

Обедали мы, пока по Мраморному морю плыли. Там особо смотреть нечего, море – оно море и есть, берегов не видно, вот и не поймёшь, где ты находишься. Все моря этим друг на друга похожи – вода вокруг, и всё, да и штормит везде почти одинаково, но на Мраморном нам опять повезло – ни ветерка и солнышко над головой.

– Последний день, когда мы без тёплой одежды, в одной лёгкой курточке вот так на свежем воздухе постоять можем, – задумчиво произнёс Вадим. – Завтра снова придётся пальто с меховым воротником на себя напяливать да ботинки зимние. Быстро эта сказка закончилась. Можно сказать, что я и не заметил, как месяц пролетел. Ведь, когда я сюда отправлялся, совсем по-другому на предстоящее путешествие смотрел, а получилось всё настолько здорово, что хочется повторить его снова.

Никто с ним спорить не стал, все примерно так же думали, может, слова другие использовали, но смысл точно такой же у всех получался.

Так и вышло, что мы целый день на палубе провели, свежим морским воздухом надышались впрок, а когда уже темнеть стало, смотрели, как мимо нас начал проплывать гигантский старинный город с его минаретами, казалось насквозь пронзающими небо, и неумолчным шумом его улиц, доносящимся даже до нас. Мы вспомнили того казака и немного пофантазировали на тему, как община восприняла его слова. Наверное, многие в душе их одобрили, хотя, вне всякого сомнения, нашлись и те, кто их в штыки встретил.

Ближе к вечеру нас всех в музсалон пригласили, там дирекция решила подвести итоги заканчивающегося круиза. Всё было как на крупном партийном мероприятии, каждое слово директора встречалось одобрительным гулом, а каждая фраза сопровождалась аплодисментами. Только что лозунги с места никто не выкрикивал. Это уже потом, проходя мимо групп беседующих людей, я слышал какие-то замечания и мелкое, совсем ничего не значащее недовольство. По большому счёту, недовольных совсем не было. Многие подходили к Павлу Васильевичу, который из Минморфлота, с просьбами, чтобы министерство подобную практику продолжило, а наиболее наглые даже просили их запомнить и включить в список на следующую поездку. Таким он отвечал одинаково:

– Товарищи, но это же не мы списки составляли, это работа ваших парткомов, вот туда и стучитесь.

Наверное, не меньше часа мы в музсалоне провели, а когда на палубу вышли, то её не узнали совсем. Там вместо привычных уже лежаков стояли столы со стульями, официанты начали их сервировать, а матросы всё продолжали столы подтаскивать.

– Значит, прямо здесь, на открытом воздухе решили капитанский ужин устроить, – пробормотал всезнающий Виктор, – а говорили, что в музсалоне.

– Скоро четверть века будет, как мы с тобой знакомы, – заметил Вадим, – а я всё дивлюсь, откуда ты всё узнаёшь… Знаешь, Ваня, – неожиданно переключился он на меня, – мы ещё в институте в одной группе учились, когда всех нас тип этот изумлять стал. Что ни спроси об институтской жизни, он обо всём знал. Удивительная способность у него имеется: он вечно умудряется попадать в такие места, где какой-то вопрос для нас жизненно важный обсуждается, и таким образом всё разузнать или просто чужой разговор подслушать, но всегда всё у него по делу получается. Вот и сейчас он этим же грешить продолжает… Так, и что это за ужин такой, расскажи ты нам, – повернулся он вновь к своему другу.

– А это отвальная, которую капитан устраивает на радостях, что мы сваливаем. Даже летом в музсалоне фуршет устраивали, а здесь воспользовавшись тем, что по проливам идём, на палубе столы накрыть решили.

– Фуршет, говоришь? Какой же это фуршет, когда столики расставляют? – Вадим даже головой потряс в недоумении.

– А там будут поросята молочные, в печи запечённые, омары с лангустами и прочие всякие диковинки, которые обычным людям лишь в кино показывают. Вот, чтобы не угваздаться совсем, столики и поставили, стоя есть омаров не очень удобно.

– Слушай, а куда лежаки исчезли? Их же здесь полным-полно было, – не унимался Вадим.

– Вот на этот вопрос я тебе ответить не могу, сам не понимаю. Их здесь гора до небес должна быть, а ни одного не видно. Неужто успели в трюм спустить? Тогда здесь дыра должна быть, а её тоже не видно, даже следа никакого нет.

Виктор плечами пожал, что с ним редко случалось, а потом рукой махнул:

– Хотя меня это не очень беспокоит, есть лежаки или нет, лежать-то на них не с кем. Девицы подходящие где-то болтаются без дела.

Затем, заметив, что те появились поблизости и, увидев нас, направились в нашу сторону, уже громче добавил:

– Так ведь доболтаются – пойдём других искать. Тут вон сколько гарных бабулек вокруг ходит-бродит, пристанище для своей души ищет.

Людмила на эти слова отреагировала своеобразно. Она к Наде повернулась:

– Сейчас соседа нашего из Приморья видела, Кирилл который, договорилась, что он своего приятеля возьмёт и мы с ними вечерком, как все разойдутся, оторвёмся по полной. Ты как, готова?

– А чего готовиться, я девушка молодая, незамужняя, ко всему всегда готовая, – речитативом откликнулась Надежда, а я подумал: «Ну даёт! Я ей эти слова в глотку при случае назад воткну». Даже настроение испортилось.

Видать, у меня на лице действительно, как мне многие говорят, написано всё, что в душе творится, потому что она меня по плечу похлопала:

– Ваня, шутим мы, понимаешь? Шутим. – И всё, гляжу, уже у борта с Натальей стоят, что-то тихонько обсуждают.

Посерёдке, прямо поперёк палубы, деля её чётко на носовую и кормовую части, какой-то странный стол длиннющий, совсем без ножек появился, и его официанты скатертью белой накрывать принялись.

– Так вот они, лежаки-то! – воскликнул Виктор.

Я присмотрелся – действительно. Оказывается, их можно было так сложить, что из четырёх лежаков получался один параллелограмм длиной в два метра. Ну а эти кубики один на другой взгромоздить – задача для дошколят.

Стол готов был, и на нём быстренько блюда различные возникать стали.

– Прям как скатертью-самобранкой всё накрыто. Вот ведь как официанты вышколены, их и не видно почти, – задумчиво пробормотал Вадим. – На мою Марию Петровну, медсестру, похожи, та тоже так ходит, что я даже не замечаю, но всё, что надо, секунду в секунду мне подаёт. Золото, а не медсестра. Жаль, что всё чаще и чаще про пенсию говорит. Уйдёт, наверное, где такую ещё найдёшь.

Народ весь из кают на палубу выполз. Разбились точно пополам – на глазок так получилось, прикинул я. Дай команду – моментально набросятся и глазом не успеешь моргнуть, как сметут всё подчистую. Ну а пока команды никто не давал, все стояли и лишь облизывались.

Тут на трапе появились поварские колпаки, и один за другим на палубе возникли шесть поваров с подносами, на которых лежало по несколько штук совсем целых, если издали посмотреть, поросят.

– Ну вот и основное блюдо пожаловало, теперь только капитана не хватает, – сказал Виктор.

Тут же появился и капитан. Всем показалось, что он уже немного принял внутрь чего-нибудь горячительного, поскольку, когда ему пришлось повернуться, его здорово так качнуло. Постоял, на нас посмотрел, а затем прикрикнул даже:

– Ну и что, вас ждать, что ли? Налетай, пока не расхватали, но прежде давайте выпьем.

Тут же появились официантки с подносами, на которых стояли налитые фужеры с желтоватым содержимым, в котором поднимались пузырьки газа. Через минуту, когда у всех в руках уже сверкали бокалы, капитан ещё раз громко крикнул:

– Чтоб не последняя – это раз. Ну и пусть круиз в вашей жизни не последним будет – это два. А теперь дружно – пусть турки завидуют – чокнемся и выпьем.

Мы так и сделали. Такой звон пошёл, явно до берега донестись должен был.

– Ура, – произнёс кто-то тихонько, почти шёпотом, но тут же все громко подхватили:

– Ура, ура, ура!

И это «ура» неслось вдоль Стамбула, это была одновременно и наша радость, ведь в замечательном круизе нам всем довелось побывать, а заодно и напоминание туркам, что мы их неоднократно били, а если надо будет, и ещё не раз вздуем.

Поросёнок оказался замечательным. Все они были так искусно порезаны и вновь сложены, что мастерству того, кто это соорудил, оставалось только завидовать да рукоплескать. Я, глядя на Виктора, который на румяную корочку поросячьей ножки горку ядрёного хренка взгромоздил, всё это повторил и лишь потом догадался попробовать, а что этот хрен из себя представляет. Попробовал и ужаснулся: это было такое жжение, что хоть пожарных вызывай – пожар внутри гасить, а я его на поросёнка навалил. Но смотрю, Виктор уплетает за обе щеки, и такое блаженство по его лицу разливается, что я тоже взял и откусил.

Знаете, у меня бабушка с мамой умели вкусно готовить, но такую вкуснотищу я, наверное, не ел до тех пор ни разу в жизни. Всё ко мне в желудок прямо пролетело без какой-либо остановки. Надежда маленькая рядом стояла и тоже оторваться от куска поросятины никак не могла.

– В нашем краю такое редко попробовать можно, – сказала она, – мы же в основном олениной и медвежатиной питаемся, нам не до поросятины. А оказывается, она тоже вкусная до невозможности.

Виктор рванул на раздачу, но не один он таким умным оказался. Мы с самого края места заняли, но всё равно промахнулись – всех поросят до него уже успели растащить.

К счастью, официанты как раз к тому столу новые блюда принесли. Тут уж Виктор умудрился почти половину языка говяжьего, да ещё с тупой, самой вкусной стороны, нам притащить. Язык дымился и был так порезан, что каждому из нас по два кусочка хватило. Под водку, которую две официантки разливали всем желающим, этот язык так пошёл, что вспомнить и то приятно.

А официанты несли и несли наверх разнообразнейшие блюда, да все такие оригинальные, о вкусе даже не говорю – объеденье, и всё тут. Вот там мне и довелось различных морепродуктов не то чтобы наесться вдоволь, до этого дело просто дойти не могло – попробуйте накормить омарами да устрицами три с лишним сотни человек, – а так, попробовать по чуть-чуть с пяток всяких вкусностей. Хотя по одному раку с огромными клешнями нам всем досталось.

Вот тут и выяснилось: то, что для нас, простых смертных, экзотика – я даже ВиВов сюда причислил, поскольку и им эту пищу далеко не каждый день есть доводилось, – для дальневосточных жителей, таких как Надежда с Людмилой, всего лишь привычная еда. Представляете, на поросят, которые у нас в Москве ещё совсем недавно чуть не в каждом дворе жили, они как на диковинку смотрели, а вот устрицы с раками морскими для них обычной закуской оказались.

Еды приготовили столько, что, хотя официанты открывали бутылки очень часто, пьяных на палубе совсем не было видно. Вадима, правда, слегка развезло, так его Наталья в каюту повела, где решила протрезвить по-своему, чисто по-женски. Ну а мы вчетвером до самой поздней ночи по палубе шатались, а когда народ потихоньку по каютам разбрёлся, в музсалон на некоторое время занырнули и там душу с телом разделили, поскольку пока тело получало неземное удовольствие, душа за всем этим сверху, как бы со стороны наблюдала.

Утром даже я ещё спал, когда всех подняли. «Армения» к Одессе подошла, и нас проинформировали, что скоро таможенники заявятся и будут досмотр кают и личных вещей туристов осуществлять, поэтому мы все должны к этому действию подготовиться. Им там хорошо всякие такие мероприятия придумывать, а что нам делать, когда у нас в каюте кипа порнографических журналов? Но Виталий Петрович предусмотрительным человеком оказался. В своём медицинском саквояжике, который в чемодане лежал на всякий случай, он какой-то инструмент, на клещи похожий, разыскал, и им Виктор сумел открутить гайки на иллюминаторе. Правда, полностью открыть его не удалось, одна из гаек застопорилась намертво, но щель получилась большая, в неё журналы, если их пополам сложить, свободно на волю попадали.

Вадим журналы складывал, а Виктор их из иллюминатора в море по одному бросал да приговаривал:

– Никогда мне не приходилось сотенные бумажки в унитаз спускать, но человек на то и человек, чтобы всё попробовать, всё испытать.

Журналы только-только успели закончиться, как в дверь постучали и в каюту заглянули двое военных. Всё везде осмотрели, в рундуки, шкафы и туалет заглянули и вышли, к личным вещим даже не притронувшись.

– Сколько раз я себе говорил, что учись не учись, а дураком точно помрёшь, – сказал Виктор и даже засмеялся, а профессор сидел на своей полке и виновато на всех смотрел.

«Армения» давно уже у стенки в одесском порту стояла, а нас всё в закрытых каютах держали. По судну целая толпа досмотрщиков бродила, и хотя на обыск это было совсем не похоже, но каждое помещение они осматривали весьма внимательно.

– Это они, наверное, Диму ищут, в Греции мы его найти не сумели, так они решили, что он на судне где-то спрятался, – пошутил Виктор, и ведь, скорее всего, прав был. Что ещё можно искать, если только взглядом всё окидывать и в личных вещах не рыться?

Наконец нас на завтрак пригласили. Вот там образовалась давка. Такое впечатление сложилось, что народ неделю ничего не ел. Мы в сторонке немного постояли, а как столики стали потихоньку освобождаться, тоже тарелки взяли и пошли на них себе чего-нибудь наложить. Конечно, такой вкуснотой, какая наверху сегодня ночью была, в ресторане даже не пахло, но поели мы нормально. Лично я с кашки манной начал, затем немного кукурузки консервированной съел, сосисок парочку да кофейком всё это разбавил и, весьма всем довольный, из ресторана на палубу отправился, подымить чтоб.

Вот там я и вспомнил, что мои журналы в чемодане лежат, который в каморке при входе на судно у дальней стенки стоит. Я даже не знал, стоит волноваться или нет. Вероятность того, что в каютах таможенники по чемоданам не лазали, а каморку всю перешерстят, была минимальной, и я успокоился, но ребятам ничего говорить не стал – зачем людей зря расстраивать.

Началась высадка. С палубы видно было, как люди с чемоданами тащатся к большим автобусам, которые должны провезти нас по одесским улочкам, ведь на закуску для нас включили в программу круиза ещё одну экскурсию – по Одессе. Оно и правильно, ведь поезд на Москву, куда все едут, отходит вечером, а мы пришли в одесский порт утром. Вот нас целый день и будут по городу-герою возить. Я в Одессе целый месяц когда-то, в начале супружеской жизни, прожил. Всю её облазил, но вот так, с экскурсоводом мне по ней не доводилось кататься. Поэтому я представлял себе, как мы прокатимся по Дерибасовской, проедем по знаменитому Французскому бульвару, полюбуемся памятником Дюку де Ришелье, знаменитым на весь мир зданием Одессой оперы, хоть недолго, но проедемся по Большой Фонтанской дороге. Да мало ли ещё прекрасных мест в этом красивом городе, которые хотелось бы посетить.

Ну вот, толпа перед трапом рассосалась, пошли и мы.